Из золота

Сильвер не был удивлён, когда нашёл Соника одного. Посреди моря, на шлюпке, сбежавшего ото всех. Не сказавшего даже «прощай» и «привет». — Нет, — отрезал прохладой металла, как саблей, не дав Сильверу договорить. Соник знал, что тот произнёс. «Ваше Высочество, вернитесь». Сильвер был его верным слугой, герцогом его королевства — благословлённый закатами звёзд, даром свыше и пепельно-жемчужной красой. С литым позолотом глаз, расписанный нежно-сапфировым. Фарфорово кукольное изящество. Он был также прекрасен, как пуст. — Быть пиратом глупо. Сильвер никогда не рвался к бескрайнему — прыжком в бездну безысвестия, — не видел смысла в вымученной свободе, будучи не закованным, как считал сам, в кандалы. На его запястьях висели браслеты в яркость глаз, а на скрытых за латыми перчатками ладонях, ещё не засохли крови войны. Сильвер видел цену свободы — губительную цену беспечных желаний. И исполнял всё, что от него требовали. Оружие королевства не должно иметь собственного мнения, собственных взглядов и цели. Но Сильвер имел, просто те неизбежно скликались с чужими — тех, пред кем он преклонял колено и чьи тыльные ладони целовал. Потому он никогда не понимал Соника. Пустого желания отказаться от разумного ради выдуманных баллад о сокровищах и изумрудах. И неизбежной кончины в зубах морских королей. Соник даже не любил воду. Но он любил свободу. И Шэдоу. Пирата, за чью голову отдавали не меньше трёх миллиардов, от чьего имени дрожали и чьего лица знал даже слепой на один глаз любитель-пират. И Сильвер смеялся с этого — бред, какая безвкусица — он был сильнее каждого из членов того экипажа самопровозглашенного повелителя морей. Был выше разукрашенных лицемерием маскарадов пиратской чести и недалёкого романтизма приключений. И сейчас пал так до нелепого низко. — И это всё на что ты способен? В руке Сильвера зажата катана — высеченный из воскового нефрита клинок, расписанный голубым златом. Но руки не могут даже дёрнуться, плотно зажатые всего одной ладонью над головой. Он вынес почти всех, но бесчестно оступился перед финалом — пред тем, кого даже не заметил. Кто явился из ниоткуда, подобно снежным, бурным ветрам. И на него взирали два глаза. Ярче всего золота, что окружало Сильвера прежде и всех драгоценностей, которые он был готов всучить за них. Эспио, повторяет про себя Сильвер, слыша как того зовёт чёрный ёж — капитан. Эспио. И дыхание позорно коченеет с последним слогом. Он впервые проигрывает. С обвязанным вокруг шеи хвостом, на коленях. Перед тем, кто оказался хитрее, пусть не сильнее. Перед пиратским ублюдком, в чьём золоте глаз растекалась безмятежность презренного спокойствия. В таких заворожённо прекрасных глазах. — На этот раз мы разойдёмся так. И он исчез, как появился — рассеялся пеплом — в никуда, оставив лишь запах цветущих вишен и крепкого флёра цветочного рома. Вкус проигрыша оказался так губительно сладок. И затем они встретились вновь. Сильвер уже не был врагом — незваный гость на чужом корабле, окружённый смехом, балагурной идиллией. Своей и чужой команд. Эспио дрался с Шэдоу. Лишь тренировка, оконченная тем, как Соник прервал всё, уволочив чужого капитана беспардонно с собой. Прошёл год с того времени, как Сильвер стал окутан лишь водами. Подобными теперь его душе — утихомирившемуся шторму, после которого наступала беспромолвная тишь. С солёным ароматом печально-дождливых брызг. На нём не было одежд морского шёлка. Только пиджак, потрёпанный цветом от времени. И потухшее золото глаз. Эспио видел его фигуру, выведенную средь орнамента волн, у одинокого деревянного борта. И тоже не веселился со всеми — настроение не то — раскрепощённое горьким градусом сакэ. Он знал, что нужно Сильверу — не фоновый перезвон алкогольных кружек, бутылок и смех шута-капитана, а он. И горько-сладкий привкус безрассудства. И Эспио дал всё без слов. Ртом утопив возмущения и языком облизав надкушенную в попытке вырваться губу. И окрасил, зардел нетронутую белизну кожи. Получив непревзойденный вид — то, что дало волю протолкнуть за собою в каюту и с хлопком двери, придавить в постель. Сильвер боялся хаоса — оступиться в неизвестность — но желал ощутить это снова и снова: пыл собственного сражения, не вымученного чужими. Ухватиться за бескрайнее притягательное когтями, вцепиться губами, не отпускать. И полностью отдаться искушению. Раз за разом, принимая всё, чего так желал от Эспио. Срываясь на всхлипы, приглушённые хрипы-стоны, как на проверку собственной выносливости. Получая так несдержанно, мучительно глубоко. Эспио был прекрасен. Расписная чудным гением драгоценность, слишком бесценная для этого места. Для Сильвера. Но сейчас Эспио смотрел лишь на него — невозможно умиротворённо, с любовным трепетом. Одолев Сильвера всего, стирая выступающие жемчужины слёз с глаз. — Ты прекрасен. И подарив Сильверу всего себя. Как тот и желал больше всего.