Болтун и макароны — находка для шпиона

— Я не думал, что у тебя дома срач хуже моего. Верховенский легонько пинает пустую банку из-под энергетика, которая тут же закатывается под кровать. Чертежи у Кириллова валялись где ни попадя и каким-то чудом не мялись — один даже оказался накрыт одеялом, когда Петя стянул его с узкого матраса. — Что-то не нравится — сам и приберись, — усмехается Лёша, — лично меня устраивает. Всё на своих местах. — Ну кровать точно надо привести в порядок, — Верховенский недоумённо смотрит на чашку под подушкой, но молча ставит её на тумбочку. Под руками что-то хрустит. — Нахера тебе фантики в наволочке? — Когда ворочаешься, как будто дождь идёт. — А просто звук дождя на телефоне не додумался включить? Кириллов смущённо чешет затылок, нехотя помогая разбирать бардак и тайком забрасывая мусор за кровать. — Стоять. Ну-ка давай всё сюда, — Петя требовательно протягивает руку, и Лёша подчиняется, вытаскивая накопленный хлам. — Ты такой Плюшкин, я умираю. Сейчас за пакетом схожу. В ожидании Кириллов подбирает колени к груди, разочарованно вздыхая. Петя не просто так напросился — ладно, Лёша позвал его сам — к нему домой, а теперь вместо задуманного им приходится разбирать всё, что Кириллов развёл в своей квартире. Каким-то чудом в квартиру ещё не пришли тараканы — если, конечно, не называть так Петю. — Будешь должен, — Верховенский возвращается, принимаясь с бешеной скоростью бросать всё в пакет и складывать все бумажки по аккуратным стопочкам. — А у себя почему не убираешься? — Так неинтересно, — он жмёт плечами, — а у других как-то желание появляется. Да и ты заебал ныть, что спина после сна болит. Ещё бы — я не знаю, как тут надо изворачиваться, чтобы ни в какой мусор не упираться. — Мне не хватает сил убраться, — Лёша тупит взгляд, сцепив руки в замок. — Я и поесть-то себе приготовить не могу. — Понятно, побуду твоей горничной, — хихикает Верховенский. — Костюмчик есть? — Есть просто фартук для готовки. — На голое тело сойдёт. Доставай постельное, менять всё будем. Я не могу трахаться в таких условиях. — Кто-то предлагал мне после пар запереться в туалете. — Это другое, там адреналин, — Петя закатывает глаза. — Всё, не возникай. Бельё дурацкое и застиранное, с какими-то цветочками, и Верховенский на удивление ловко заправляет пододеяльник, подмигивая. — Вот сейчас ничего не понял, чему ты улыбаешься. — Пока ждал, что ты оттаешь и позовёшь к себе, постоянно приходилось простыни менять, ну и всё прилежащее. Лёша кривится не то от удивления, не то от смущения — разобрать не успевает, потому что Верховенский, обнимая за шею, валит его на кровать и утыкается носом за ухо. — Бельё холодное, — отстранённо замечает Кириллов, вслепую шаря по нему ладонью. — Ничего, сейчас нагреем. Руки у Верховенского, как назло, тоже ледяные — Лёша сжимается, покрываясь мурашками, когда тот забирается под свитер и пытается его стянуть. Кириллов постоянно мёрз и одновременно страдал от жары, что всё равно не мешало ему забывать зимой куртку, а летом напяливать толстовки. Верховенский вынужденно принялся за этим следить, требуя от него селфи перед каждым выходом из дома и подсказывая вещи по погоде. — А обязательно полностью раздеваться? — Лёша неловко смотрит в потолок. — Штаны хотя бы сними, — сдвигает брови Верховенский, — а то ничего не выйдет, сам понимаешь. — Можно носки оставить? — Будет выглядеть ужасно, но как хочешь. — Я читал, что вероятность получить оргазм выше, когда ноги в тепле. — Ты только и делаешь, что читаешь, а на практике — ничего. Кириллов раздражённо закатывает глаза — Петя пытается отвлечь, смахивая с его лба непослушные пряди и целуя в висок. Всё же небезосновательно так хотелось этот момент отодвинуть — если Верховенский, может, и имел какой-то опыт, то мимо Лёши это не просто прошло, а пролетело со свистом. Он и на ухаживания-то не сразу ответил — не понял, что к нему испытывают симпатию, пока не сказали в лоб. Первый поцелуй был ещё смешнее, на задворках университета, куда Верховенский затащил его якобы просто поговорить, не отвечая на недоумённые вопросы, собирается ли он забить стрелку. Кириллова пришлось припирать к стенке и целовать в надежде заткнуть, а потом объяснять, что нет, это не насмешка, нет, после двух недель недоотношений не рано, да, Лёша нравится и с ним хочется контакта. Намёки на продолжение дискотеки появились немногим позже — Верховенский не отличался терпением, постоянно пытался где-то зажать и дать понять, что просто так не отпустит. Лёша от страха застывал по стойке «смирно» и ждал, когда его оставят в покое. Пришлось для начала обмениваться фотографиями, чтобы хоть как-то настроиться, затем дурацкие переписки по ночам с абсолютно неприличным подтекстом, и только потом, когда Кириллов уже устал бояться, он позвал Петю домой — идти к нему было как-то ещё страшнее. — Ты исследовал себя? Что тебе нравится? — Верховенский не вынимал рук из-под его одежды, сосредоточенно сминая рёбра и пытаясь добиться какой-то реакции. Ждать пришлось недолго — Кириллов свернулся клубком, стараясь избежать слишком приятных и оттого напрягающих прикосновений. Тонкие пальцы давили меж костей, приходилось утыкаться лицом в подушку, чтобы не вздыхать неприлично громко. — Не знаю, но вот это нравится… — бурчит он, для вида пытаясь отстраниться. К счастью, Верховенский не комментирует в своей обычной насмешливой манере — вместо этого забирается под Лёшин растянутый свитер из секонда с головой, целуя каждое выступающее ребро и попутно стискивая тазовую косточку. От стука в ушах сердце готово выпрыгнуть из горла, Кириллов скулит, прикусывая губу и всячески ёрзая на кровати; волосы Верховенского щекочут живот — приходится сдерживать дрожь в ногах, чтобы случайно не пнуть. Из смущения он соврал — чувствительное место всё же было. Натёртые рапидографом пальцы как эрогенная зона у архитектора, наверное, самая забавная насмешка жизни — прочертить ровную линию, когда только недавно во время идиотского секстинга представлял, как Петя целует его руки, выбешивало сильнее цыпок на этих самых руках от мороза. Хорошо, что сейчас лето, но Верховенский от этого никуда не пропадал. Дождавшись, когда тот вылезет из-под свитера с довольной миной, Кириллов молча протягивает ему кисти с каменным выражением лица. — И что это значит? Позвольте пригласить вас на танец, барышня? — Верховенский смеётся. — Сделай то же самое. Дважды просить наконец дорвавшегося Петю не надо. Он прихватывает зубами кончики пальцев, обводит их языком — Кириллову кажется, что умереть на месте только лишь от этого вполне возможно — и сминает фаланги, несильно пощипывая. Укус за костяшку оказывается фатальным — сдержать неловкий стон уже не получается. — Слушай, если у тебя руки такие чувствительные, выходит, когда дрочишь, вдвойне приятно? — А ты можешь заткнуться? — смущённо огрызается Лёша. — Доверился тут, а ты чушь несёшь. — Я просто любопытный. Петя находит сухожилия и мнёт их пальцами, пробегается по венам на запястье — на коже Кириллова, бледного как смерть из-за недостатка солнца, они видны максимально отчётливо — и нащупывает косточку, тут же впившись в неё зубами до слабого вскрика. — Хватит кусаться! — Не боись, ты потом сам попросишь. Он вклинивается коленом между разведённых ног Лёши — тот уже жалеет, что разрешил снять с себя штаны — и несильно надавливает, потираясь. Возбудился тот ещё пока Верховенский возился под его одеждой, но намекнуть не решился, предоставив руководство процессом ему. — Знаешь, ты так трясёшься, что мне аж самому страшно с тобой что-то делать. — Хочешь сказать, мы сейчас зря это всё затеяли? — Абсолютно не зря, но начнём с чего попроще. Верховенский гладит его через бельё, и Кириллов невольно зажимается, тут же одёргивая себя — сам позвал, самому и отдуваться — и расставляя колени ещё шире. — Правильно, умница. — Я тебя прошу по-человечески, замолчи. Всё воспринимается буквально — Петя тут же лезет целоваться, вместе с этим оттягивая резинку и вытаскивая член Кириллова, мягко обхватывает его пальцами и трёт головку. Лёша и сам с собой проделывал такое крайне редко, предпочитая без каких-либо действий руками потираться о матрас, даже не добиваясь окончания, и только во время переписки. Другую руку Верховенский сплетает с Лёшиной, втискивая в кровать и прижимаясь крепче. От веса чужого тела кружится голова, волосы Пети лезут в лицо и отдают сигаретами вместе с одеколоном, а в паху тяжелеет сильнее — движения рукой плавные, но всё тело будто прошибает током, и сдерживать непривычные всхлипы прямо в губы становится сложнее. Петя почему-то стонет в унисон с ним, что совершенно выбивает из колеи, но после неловкого осознания, что он оседлал его колено и теперь трётся о него, всё встаёт на свои места. Он бы мог помочь ему догнаться после, с совершенным непониманием, что делать, и только копируя чужие действия, но Петя ласкает его сейчас слишком хорошо, чтобы можно было отвлечься от того, как тело плавится и поддаётся, двигается навстречу и показывает всем своим видом — не останавливайся. Чёрт, он безнадёжно испорчен, но какая разница, если это настолько приятно? — Ты такой хорошенький, — Верховенский уже игнорирует любые просьбы держать рот на замке, как только разрывает поцелуй, и лезет кусать за ухо — пожалуй, он был прав, когда сказал, что Лёша попросит ещё — остаётся прижимать его к себе за затылок и сбивчиво ругаться под нос, чуть ли не плача от моря волнующих и таких непривычных ощущений, — хотел бы довести тебя до потери сознания. — А можно не надо… — хнычет Кириллов, уже непроизвольно толкаясь в его руку и чертыхаясь, что не делал такого с собой раньше — но раньше не было рядом и Верховенского, что стискивал бы его запястье до судорог от возбуждения. Жарко и знобит одновременно — Лёша путается в чувствах, понимая только то, что не хочет окончания этого момента, а хочет отдаться полностью и получить взамен настойчивые поцелуи и ловкие мягкие руки на своём теле. Может, даже позволить оставить на себе метки — Пете наверняка бы это понравилось, ровно как и синяки на чувствительной коже, но не от ударов, а от слишком сильно стиснутых в порыве страсти пальцев. Кончает Лёша первым, полностью подобравшись под Верховенского и рвано поскуливая ему на ухо, пачкает живот и тут же ёжится от захолодившей кожу влаги. Петю, кажется, не смущает вообще ничего — собирает её пальцами, облизывает их и снова тянется целоваться. От шока Кириллов даже не говорит и слова, позволяя измазать уже губы и прижаться к своему колену сильнее — Верховенский довольно стонет, дрожа и тут же соскальзывая, чтобы упасть рядом. — Это какой-то ужас, — Лёша в смятении оглядывает испачканный свитер. — А я предлагал раздеться, ты сам себе злобный Буратино. У меня вон трусы насквозь мокрые, ничего, жить буду. Кириллов закрывает лицо, переваривая произошедшее. Наверное, это нормально, если они встречаются? Тем не менее, он бы и в жизни не предложил подобное, оставив отношения на уровне держаний за руки. — Ты хочешь есть? — как ни в чём не бывало посмеивается Петя. — А к чему это? — К тому, что я хочу. На тебя готовить? Недолго подумав, Лёша соглашается — надо как-то заесть стресс. — Макароны буду. — Договорились. Потом продолжим? — Это в каком смысле? — приоткрывает рот Кириллов, явно рассчитывавший остановиться на уже достигнутом. — Лёх, не тупи. Хочу тебя, притом очень. Кое-как насухо вытерев живот, Лёша прикусывает губу в попытке сосредоточиться. В конце-концов, ничего страшного же не должно случиться, если он в кои-то веки поборет свой страх близости окончательно? Тем более если рядом будет придурок Верховенский, которого совсем не смущает его неопытность и который усердно окучивал его долгое время, пытаясь добиться чего-то большего, чем неоднозначные взгляды и поцелуи в щёку. Интересно, как Петя удовлетворял себя, читая его сообщения, какие у него самого чувствительные места? Всё это только предстояло узнать, и лишь от мыслей сладко ныло тело, призывая к действию. Не может же близость быть игрой в одни ворота, тем более если Кириллов сам отчаянно хочет узнать Верховенского с другой, податливой и не такой болтливой по пустякам стороны? Набираться смелости для того, чтобы сейчас отказаться, а затем позвать, подобно смерти — а умирать таким способом Лёша точно не хотел. Выбора нет — приходится смущённо натягивать штаны обратно только для того, чтобы затем опять их снять. Вопрос, был ли первый раз Верховенского таким же дурацким, он предпочитает не задавать. Кириллов хватает Петю за руку, вновь утягивая на себя и кусая — не так, как хотел бы Верховенский, а за нос. — Продолжим. Но сперва макароны.