Tracer bullets

      Прозрачный кулон-капелька, как родной, скользнул между пальцами и уютно свернулся цепочкой на ладони, словно маленькая змейка. Неизвестный металл едва ли был драгоценным — не похоже ни за белое золото, ни на платину и точно не серебро. Пробы тоже не обнаружилось. Да и камешек, ограненный в форме льдинки, не относился к числу чего-то запредельно дорогого, кажется это был голубой аквамарин… Никто никогда не дарил Беловой драгоценности. А она сама не носила ничего, что может помешать в работе — серьги могут вырвать из мочек, цепочкой удушить, по кольцу может не вовремя соскользнуть рукоять ножа. И даритель это знал. Цепочка была короткой, почти под самое горло, просто так не зацепить и не сорвать, из какого-то прочного сплава, напоминающего вибраниум. А лёд… Символично. Нет сомнений, что кое-кто, обладающей только одной рукой, в душе тот еще романтик. Тонкие пальцы скользнули по металлу, непроизвольно оглаживая звенья, уже собираясь подцепить их и застегнуть на шее, но шпионка опомнилась. Стерла с лица дурацкую улыбку и задушила на корню идиотский порыв пойти и извиниться.       Она ни в чем не виновата. А бросовыми подачками её не купить. Между ними с Солдатом ничего не может быть.       Черная Вдова едва не отшвырнула кулон в тот же угол, что и чужую футболку, но глухо выругалась под нос и оставила на тумбочке. Дура. Он ведь наверняка ждет её появления на пульте, в надежде на сентиментальную привязанность и гормоны. Ну уж нет. Не смотря на стойкое ощущение течения времени, отмеренного терпением Барнса, она не пойдет на поводу у предчувствий в этот раз. Сейчас интуиция ошибается.       Внутренние часы дали отмашку утром. Время истекло. Белова поняла это очень четко еще до того, как спустилась на кухню. Непринужденных извинений уже не получится. Хотя какие, к черту, извинения? Она не собирается ни за что извиняться! Еще и перед ним. И эта твёрдая уверенность только крепнет, когда ноги сами несут на дежурство, сменять ненавистного напарника.       Бесит. Он. Необходимость торчать на пульте целый день. Всё дико бесит. Зачем вообще дежурства на этой базе, которая не является частью общей цепи защиты? Так, крохотное убежище да перевалочный пункт. Всё за тебя делает налаженная электроника и система оповещений. Но нет же, считается, что живой человек у приборов просто необходим. Этот параноик Фьюри сам не умеет отдыхать и другим не дает. А вдруг где-то по периметру крадётся враг? Ага, конечно, маскируясь под лося.       Поднявшись на верх, в комнату управления, и столкнувшись с выжидательным мрачным взглядом серо-голубых глаз, Белова не без труда давит в себе желание развернуться и сделать вид, что забрела сюда случайно. Именно этот взгляд и кольнул то, что нормальные люди зовут совестью, то, что обнаружилось где-то там, внутри, на потайной полке, найденной и извлеченной на поверхность именно Барнсом. Это становится пусковым крючком раздражения, только и ищущего выход хоть куда-нибудь.       — А, это ты, Белова, аденома моей нервной системы, — усмехнулся Солдат, показательно потягиваясь и поднимаясь с насиженного места. — Принесла мне порцию свежего яда с утра?       Он дает последний шанс. Маленькую ниточку, в виде привычной перепалки, что бы все исправить, вернуть в прежнее русло или повернуть в новое, окрашенное в цвета красного и черного. Белова привычно выбирает третий вариант, растягивая ярко накрашенные губы в саркастичной хищной улыбке.       — Что, солдатик, заскучал? Или все еще надеешься накинуть мне на шею короткий поводок? — она показательно вскинула подбородок и провела кончиками пальцев по горлу, стараясь всеми силами не допустить непрошеных воспоминаний, все еще горевших на коже. Провокация нацелена, что бы взбесить его, а не распалить себя.       — Скорее — придушить, — негромкий ответ, и два взгляда скрещиваются. Его — холодеющий с каждой секундой, её — вызывающе-насмешливый. — Но это будет слишком легко, так что живи пока, змея.       — Так мне упиваться таким презрительным вниманием? Гордится, что из всех я одна выслушиваю набор этих «комплиментов»? Или поиграть в обиженную девочку, давая желаемое, мол задел меня? — Белова наигранно надула губы, не отрывая глаз, получая колкое, болезненное удовольствие от каждого слова. — Для этого нужна душа, чтобы твои громкие слова могли задеть её струны, но, как ты и сказал, во мне подобное не водится.       — Как и сердце. Чем ты, вне всяких сомнений, обделена. Интересно, есть ли в тебе хоть что-то живое и настоящее, за этими бесконечными слоями фальши.       — М-м-м, и снова комплименты. Ты на них сегодня щедр, как никогда. Особенно смешно слышать упреки от того, кто в принципе не способен на любовь или нечто большее, кто живет лишь программой и набором инстинктов. Тебе ли упрекать меня фальшью, тренер? — она вложила в последнее слово всё свое презрение, сделав его оскорбительным.       — Что, правда глаза колет? Снова завидуешь тем, кто умеет любить кого-то, кроме себя? — в его словах такая же насмешка, но холодная, равнодушная. Как тогда, в джете, несколько месяцев назад.       Тормоза начинают по-тихоньку отказывать. Разговор приобретает не только двусмысленный характер, но и переходит границы личного, вставляя между фраз больше, чем Белова собиралась раскрывать.       — Да что ты сам знаешь о любви, убогий калека? Даже твоя обожаемая ученица, и та решила выбрать кого-то достойнее. Кого-то с сердцем, а не ледышкой в груди. Хотя еще один калека в ее коллекции, на этот раз слепой… может у нее фетиш? — злобно ухмыляется Белова, окончательно перешагивая грани дозволенного.       Лицо Барнса застывает, не выражая ни единой эмоции, только серо-голубые глаза заледенели так, что стало страшно. Вот сейчас он ее просто задушит своей бионической рукой и всё.       — Ты права, — невозмутимо отвечает Солдат, и вдруг улыбается холодной, страшной улыбкой. — Что я могу знать о любви? Это ведь не ноги раздвигать по приказу, как ты. Или это просто работа, ничего личного?       Не задумываясь о последствиях она размахивается и отвешивает мужчине звонкую пощечину. Красный след узкой ладони остается на светлой коже, отчасти теряясь в извечной щетине. Белова резко разворачивается на каблуках и летит по коридору к лифтам.       Он снова задел за живое. За что-то такое, что она не прятала за семью замками, нет, а напрочь лишила даже права существования. А Барнс просто взял и вытащил это что-то на свет божий своей стальной рукой, и вынудил столкнуться лицом к лицу с маленькой беззащитной девочкой.       У нее выгоревшие светлые волосы, собранные в растрёпанные косички, недавно выпал молочный зуб вверху и сбитые коленки. Эта девочка отчаянно жаждет любви, хоть какой-нибудь, потому что ей ужасно одиноко и холодно там, в застенках, выделенных ей Еленой Беловой, на самых задворках сознания.       Холод канадской зимы просто ничто по сравнению с тем холодом, что воцарился на базе после памятного разговора. Она наплевала на инструкции еще раз, оставив Барнса одного на пульте, сменив его только после того, как проклятый Бартон робко постучался в дверь спальни и попросил подняться на верх. И теперь они игнорировали друг друга, пересекаясь только в коридоре последнего этажа, по пути на смену. Оказывается, многофункциональное укрытие, способное в критической ситуации принять до сотни человек персонала, очень тесное для двоих ненавидящих друг друга людей.       Иногда на порог сознания приходит совесть, за ручку с раскаянием и сожалением. Она ведь выгнала его. Бесцеремонно, даже грубо, указала на дверь, сразу после… После того, как сама умоляла, сжимала в кулаках простыни и выкрикивала его имя. Прогнала, использовав. Но Белова гонит от себя это всеми силами. Это он виноват. Невыносимый Солдат, которому хотелось поиграть во властелина страстей, покорить, прижать к ногтю, контролировать через постель, заменив одну выпускницу Красной Комнаты на другую. Только так и никак иначе.       И раздражение копится, сплетаясь давящим клубком в груди. Особенно сильно от осознания не хватки. Ей не хватает чертовых беззлобных шуток и подколов. Не хватает этого утреннего кофе во время «пересменки». Не хватает проклятого Солдата.       Это замечают все. Увы, один прокол неизменно влечет за собой еще один, и еще, и еще. Все на базе понимают, слишком хорошо понимают, почему два шпиона вообще друг с другом не разговаривают. Но эти недогерои оказывается еще и до отвращения тактичны — никто не лезет с расспросами и душеспасительными беседами. Они будто ждут. Ждут, пока Белова и Барнс сами помирятся. Она ощущает это невысказанное желание в воздухе и бесится еще сильнее, стараясь не замечать ни сочувственных взглядом, ни того, что Солдат стал пить как скотина, опустошая бар сразу после смен. Придурок драматичный. Впрочем, сама шпионка тоже не отстает, почти на равных коротая вечера с бутылкой виски.       Казалось бы — проще сдаться. Уйти, как тогда. Бросить к чертям это место и не ощущать больше дамоклового меча над шеей. Но нет. Не только Зимний Солдат может быть отвратительно упрямым. Она не уступит и не даст выжить себя отсюда.       Это должно было случиться рано или поздно. Но лучше бы, конечно, поздно и не тогда, когда в гостиной собралось слишком много народу. Они и так настороженно косятся всякий раз, стоит выползти в бар за новой порцией успокоительного. А теперь, когда в дверях появилась слишком хорошо знакомая фигура, особенно сильно хочется пристрелить непрошеных свидетелей.       Барнс даже не удостоил её кивком. Просто зашел за стойку и начал мешать себе какой-то совершенно убийственный коктейль из кофе, рома и энергетика, бросая короткие взгляды на активно ведущих «непринужденную» беседу постояльцев. Ну конечно наверняка все они обратились в слух, пытаясь понять, будет ли сейчас убийство или душераздирающая сцена примирения.       — Твоя печень ещё не кричит о помощи, солдат? Или решил уничтожить все запасы бара до последней капли во имя… Чего-то? — кто-то, не иначе сам Дьявол, потянул за язык, вынуждая одарить напарника колкостью.       — А, ты здесь и еще живая? Удивлен, что до сих пор никто еще не свернул тебе шею, Белова, — он мрачно усмехнулся, не поднимая взгляда, продолжая цедить по глотку свою выпивку. — Можно подумать, тебя правда заботит будет здесь гора трупов, вовсе ни души, или рой космических пчел. Так что, полагаю, моя печень точно последняя в списке твоих тревог.       — Не твоими молитвами, Барнс. Поэтому получай «удовольствие» и дальше от моего сомнительного общества, — огромных усилий стоило сразу не врезать ему. — Ты прав, меня это мало волнует, а напускать наигранное сегодня не хочется, от слова совсем.       — Если бы я умел молиться, а на небе было что-то помимо облаков — ты бы давно уже умерла в страшных муках, — перепалка вовсе не походила на привычную, как, впрочем и всё время теперь. Воздух сгустился, вдавливая напряжением в высокий стул. — О, сегодня снова сдохло что-то очень крупное? С твоих губ слетела пара правдивых слов?       — Твоя внимательность затерялась на дне стакана, дорогой? Или с моих губ не так четко сорвалась частица «не»? Могу повторить, мне не сложно, ведь в твоём возрасте слух уже не тот… Ты же следишь за мной неустанно днём и ночью, так ответить на вопрос самостоятельно.       — Дорогой? Как у тебя язык-то в трубочку не свернулся на этом слове в мой адрес. Впрочем, наверняка ты и в любви умеешь так же фальшиво признаваться и стонать не менее убедительно под всеми, кого тебе заказали, — Барнс саркастично улыбнулся, прожигая льдом в глазах. — С моим слухом все слишком хорошо. Иногда я об этом даже жалею, когда слышу твой лживый голос.       — Осторожнее на поворотах, Солдат, ведь трубочкой может свернуться твой язык. Или вовсе стать отдельной частью твоего тела в комплект к руке. Ещё один повод распевать соловьем. Для услады твоего слуха.       — Ммм, угрозы, угрозы… А что, правда внезапно заколола глаза? Или думаешь, что способна чем-то уязвить меня в ответ? Хоть меня и продавали как живой товар, но точно не под те нужды, что пользовали тебя. А соловей из тебя паршивий, увы. Не хватает мелодичности и искренности.       — Горишь желанием, чтобы угрозы обрели вес? У тебя слишком непробиваемый бронежилет из собственной самоуверенности, которая местами такая же напускная и фальшивая, как все мои слова. По твоему мнению, конечно же. И ещё не поздно прикусить свой длинный язык, Джеймс, заносит на повороте, рискуешь вылететь через лобовое ситуации.       — Да ты что? Куда мне до тебя — собрала в себе весь возможный пафос, фальшь и лицемерие. И я бы никогда не стал делать из этого недостаток, если бы под этим фасадом было хоть что-то еще, кроме пустой оболочки с ярко-алыми губами, — он одним текучим движением оказался слишком близко, практически вплотную. — Я шпион, Белова. Диверсант. Убийца. И вся моя жизнь — череда сфабрикованных улик и масок. Но под ними хотя бы что-то есть. Пусть это и просто калека, который вовремя не умер. Ты же так ничему и не научилась, слепо следуя за своей местью, жаждой крови и наживы.       — Тебе стоило бы выбрать более благодарную публику для столь пламенной речи. Возможно, отыскать свою бывшую ученицу, усыпляя подобными лекциями о себе и своих подвигах. Или, как хвастливому мальчишке, пленить какую-нибудь глупую девчонку, видящую лишь картинку, даваемую тобой же.       — О боже, Белова, ты решила заработать себе Оскар? Прости, я не знал, что речь будет насколько пафосной и длинной и забыл позвать академиков, что бы они выставили баллы за твой актерский талант, — Барнс хмыкнул и бесстрашно развернулся спиной, удаляясь.       И в этот момент что-то таки щелкнуло внутри. Барнс, эта скотина обидчивая, виртуозно умел выводить из себя так, что все постулаты и умения вбитые на подкорку в Красной Комнате просто летели к чертям собачьим вместе с самообладанием.       Скользящий шаг вперед, чуть вправо, чтобы оказаться возле его «живой» руки, одновременно зажать на своем запястье крохотную кнопку и позволяя соскользнуть в ладонь узкому холодному лезвию. И всадить нож ему под ребра. Точно, правильно, как по учебнику. Сразу же сделать шаг в сторону, уходя с линии возможного удара. Не было сомнений, что он увернётся, перехватит руку и сожмёт запястье в стальных тисках. Но только в последнее мгновение, когда лезвие уже протыкает кожу, приходит понимание — не увернулся. Всё, что остается, это дернуть рукой, чтобы нож не вошел в лёгкое, а прочертил след по кости, вспарывая кожу и верхний слой мышц.       Белова тупо смотрит на окровавленное лезвие в своей руке, а после переводит взгляд на Барнса. Он пошатнулся, схватившись за раненый бок, и коротко резко выдохнул, явно сдерживая болезненный стон. В звенящей тишине нож выскальзывает из тонких пальцев, брякнувшись о паркет. Все застыли, разом повернув головы в сторону бара, наконец перестав скрывать как внимательно прислушивались к скандалу. Краем сознания шпионка отмечает, как поджала губы Романова, как Стив порывается встать, но его останавливает Шерон, качая головой, а Харди театрально охает, прикрывая рот ладонью. Но на самом деле Белова смотрит только на одного человека и ей важно только то, что он сейчас сделает. А Солдат… что Солдат, он опирается левой рукой о стойку, стискивая полированную поверхность стальными пальцами, и чуть поворачивает голову, что бы встретиться взглядами. И смотрит. Смотрит своими невозможными, серо-голубыми глазами, будто что-то пытаясь отыскать внутри неё, так глубоко, куда она сама никогда не заглядывает.       — Блять… — всё выглядит как в дурацкой мыльной опере и стыд снова обжигает изнутри, вынуждая прикусить губу. Глупо было бы бормотать, что она не хотела. Хотела. Еще как хотела прикончить его. Но, наверное, всё же не сию секунду.       — Надеюсь, ты довольна, — глухо выдыхает Барнс, но она уже слишком близко и хватает его за правое плечо.       — Заткнись… просто заткнись, Барнс-с-с, — зло прошипев, шпионка практически силой утаскивает его в медблок. Подальше, от чужих вопросительных взглядов и любопытных вопросов, пополам с осуждением.       В голове блуждают абсолютно идиотские мысли, отвлекающие от обработки раны, пальцы едва заметно начинают подрагивать и приходится сделать серьезное усилие над собой, чтобы ровно и аккуратно наложить несколько швов. Борьба с собой и собственными страхами, оказывается, куда сложнее, чем с любым количеством реальных противников.       — Я хочу извиниться, — наконец выдавливает из себя Белова, пристально глядя в лицо Солдата.       — Не стоит, сам нарвался, — пожимает он плечами, с отстраненным видом пялясь куда-то в сторону.       — За это — и не собиралась. За другое.       — Хм?       Прикидывается или правда не понимает? Руки так и чешутся придушить проклятого.       — За ту ночь…       — А, это тогда, когда ты сначала выстанывала моё имя и просила ещё, а потом выгнала меня? — тень ироничный улыбки касается жестко сжатых губ и он наконец поворачивает голову, чуть заерзав на кушетке.       Придушить хочется еще сильнее.       — Если ты сейчас же не заткнешься, Барнс-с-с, то я таки довершу начатое и прирежу тебя прямо здесь!       — Мне кажется, ты просто ищешь повод, чтобы убить беззащитного инвалида.       — Еще одно слово и повод мне будет уже не нужен! Ты заткнешься и дашь мне уже сказать?       — Ладно-ладно, хорошо, — ворчит он, примирительно поднимая ладонь.       — Я… поступила глупо. — Извиняться тоже очень трудно, особенно, если действительно сожалеешь и все слова кажутся какой-то постыдной фальшью.       — Когда позволила затащить себя в постель или потом?       — Барнс!       — Нет, это важное уточнение, не надо на меня шипеть.       — Потом!       — Тогда ладно, продолжай.       — Спасибо большое за твое великодушие!       — Всегда пожалуйста.       — Барнс!       — Всё, молчу-молчу.       — Я испугалась. Испугалась, что ты меня используешь, что бы наказать, сделать своим трофеем или удобной любовницей под боком, ведь на базе ты сидишь безвылазно, — выпалила на одном дыхании, сама путаясь в потоке собственных мыслей.       Солдат опасно прищурился, и глухо заворчал. Придушит. Вот сейчас возьмет и придушит.       — Нужно было сразу поговорить тогда, но я не решилась. Потому что злилась на себя. И тебя. И на всё вообще. А сегодня… я тоже хотела поговорить.       — Но пырнула меня ножом.       — Заразина! Ты принимаешь мои извинения или нет?!       — А-а-а, так это они?       — Барнс!       — Что? — неожиданно серьезно он посмотрел в глаза. Бесконечно уставший, бледный от недавнего ранения, замученный бесконечными сварами и напряжением.       — Если ты… только попробуешь действительно меня записать в перечень своих тренерских побед, то я…       — Белова.       — Что? — не понятно почему край простыни на кушетке кажется ужасно интересным, и поэтому срочно требуется разгладить там все складочки.       — Посмотри на меня, — чужие горячие пальцы подцепляют за подбородок, очерчивают острую линию, скользят на щеку, невыносимо нежно касаясь и поглаживая. И приходится поднять глаза, нервно кусать губы и ждать чего-то, будто приговора палача. — Я тоже от тебя без ума, колючая и противная шпионка.       Он чуть усмехнулся, знакомо улыбаясь только глазами. Оказывается, она дико скучала по вот этой самой улыбке.       — Вот еще… сам противный дед. Но я тоже без ума от себя, так что продолжай в том же духе. — Непримиримо хмыкнув, Белова тряхнула головой, освобождаясь от чужой ладони, но тут же склонилась к раненому боку, проводя подушечками пальцев вокруг свежей повязки.       — Примеряешься?       — Нет, хочу все-таки извиниться еще и за это.       И она осторожно касается губами горячей кожи. Там, где нет ожогов, шрамов и рубцов, она гладкая, бархатная, нежная. Хочется скользить подушечками пальцев, исследуя каждый доступный участок, наслаждаясь самим процессом. Барнс судорожно выдыхает, сжимая правой рукой край кушетки, закусывает губы.       — Что… ты делаешь? — хрипло шепчет, тяжело сглатывая.       — Не нравится? — она поднимает донельзя хитрый взгляд и снова целует, чуть ниже повязки, где мышцы пресса заметно подрагивают, напрягаясь до каменной твердости.       — Наоборот… — шумно выдыхает Солдат, на миг прикрывая глаза.       И он не врёт, заметный бугор на штанах подтверждает слова, вынуждая саму сглотнуть голодную слюну. Но не сейчас. Может он и вынослив, крепок и силен, да только секс в крови с разошедшимися швами — точно не предел ее мечтаний.       — Придется потерпеть, старичок, а то вся работа насмарку, — она неохотно отрывается, но только, что бы быть тут же пойманной в захват и притянутой к слишком желанным губам. Стальная ладонь скользит по спине, вынуждая по-кошачьи прогнуться и едва не урчать от грубоватой, но такой приятной ласки. Поцелуй сладкий, с лёгким привкусом вины и тревоги о правильности своего решения довериться Барнсу. Но безумно желанный и нужный.       — Ну что, я надеюсь вы тут не убили друг друга, пупсики?.. Оу… — ворвавшаяся в медпункт Харди заметно смущается, но тут же довольно улыбается. — Давно пора. Всё, не мешаю, сладкие.       И успевает исчезнуть прежде, чем в нее прилетит, брошенный Беловой, скальпель.       — Сучка белобрысая, теперь всем растрепет… — ворчит шпионка, хмуря светлые брови.       — Не всё ли равно? — улыбается Барнс слишком довольно. Складка между бровей наконец разгладилась, а вторая рука уже нагло, по-хозяйски, оглаживает бедро.       — Постельный режим, Солдат, никто не отменял, так что вольности — только в спальне, — она накрывает его руку своей, но не убирает, лишь прижимая, через одежду ощущая чужой жар.       — Покажешь, где твоя?       — Ты уже знаешь, нахал.