Мир. Дружба. А гандоны где?!

Слышатся крики Дворы — свидетели ссоры Надеюсь, ты учишься Самоконтролю...

      В четверг после пар Эля решила все же навестить родителей — у отца выходной, у матери отпуск. Она планировала посидеть недолго, но ее «недолго» сократилось во много раз, как всегда, по одной только причине. Причину эту она ненавидела всей своей душой. Ссоры, крики, битье посуды и угрозы развода.       В детстве она боялась, плакала и старалась успокоить родителей. Тогда ей казалось, что лучше в мире людей не существует… Звучит ужасно, но к четырнадцати годам она начала думать о том, чтоб они сдохли. Сразу оба. Или сдали бы ее в детдом. Куда угодно, — она была уверена и уверена по сей день, что ей было бы гораздо лучше везде, кроме дома.       У кого-то детство вспоминалось с теплотой и радостной грустью, Эля же содрогалась от всякого воспоминания.       И сейчас, сидя на кухне с матерью, ей хотелось убежать. Скрыться. Просто закричать, чтобы она замолчала и перестала мучать и себя, и ее. Причина всегда одна и та же. Всегда! Обиды. Ревность. Тупость.       Эля не злилась на их тупость. Она ее ненавидела до дрожи в голосе, до тошноты, до желания ударить кого-нибудь из них. Ее всегда затыкали. Указывали на роль содержанки — не дочери. На то самое место, откуда у тебя нет права голоса и мнения. Вообще ничего нет!       Отец опоздал с работы на час. Мать звонила ему раз десять за это время. Эля уже знала, чем это закончится. Порывалась уйти и оставалась под язвы матери.       — Конечно, иди! — отмахнулась женщина. — Ты вечно так! Вся в отца: «Ничего не вижу, ничего не слышу»!       — Господи, мам, — устало вздохнула Эля, ощущая нервный ком в горле, скорее уже по привычке. — я-то тут причем?       — А ты никогда ни при чем, Эля! Никогда! — резко развела руками мать, отчего девушка едва заметно дрогнула, стиснув зубы. — Тебе всегда на всех плевать! Вечно закроется в своей комнате, наушники всунет и сидит недовольная.       — Почему я должна решать ваши проблемы, я не понимаю?       — Ты ничего не должна, Эль. Ты ж не часть семьи.       — Нет, не часть. У нас семьи нет.       В слова девушка вложила всю злость, на что мать вылупилась на нее с желанием вцепиться в волосы, но на деле только гадко так усмехнулась:       — Ну, конечно. Вот и скажи это отцу, когда он придет. Ты почему-то всегда его защищаешь.       — Я не за…       — Защищаешь! Ты всегда на его стороне! Папа у нас бедный, несчастный, а о матери никто не подумал! Каково мне, когда он по своим блядям ходит?! А я вообще не пойму, — вдруг спохватилась она, а Эля сжала под столом кулаки и мысленно считала уже даже не до сотни. — тебе вообще не обидно, что ли? Он другую семью на стороне завел, тебе все равно?!       — Так почему ты не даешь ему развод?! — взорвалась Эля, заорав в ответ так, что голос тут же захрипел. — Он тебе не раз предлагал, а ты уперлась в «семью»! Нет у нас семьи уже давно!       — А! Вот как?! Дорогая моя, — поднялась из-за стола женщина. — когда тебе мужик изменит, ты меня поймешь. Он мне в лицо плюнул, думаешь я прощу? Да ты хоть представляешь, сколько я делаю, чтобы сохранить семью? Хожу, улыбаюсь ему, ужин готовлю… А его что не попросишь, ему все время некогда и лень. По бабам ему ходить не лень!       — Хватит строить из себя жертву. Ты делаешь хуже только себе. И мне. Я устала слушать твое непрекращающееся нытье, какой отец херовый. Говори это ему! Почему я это выслушиваю?! Я не твоя подруга! — Эля изо всех сил старалась говорить спокойно, не продолжать ор, но срывалась все время и неизбежно. — Я ни психолог, ни друг, ни твой муж. Говори с ним, не со мной!       Ее трясло. Внутри все горело от того, как все сжалось, как сперло легкие от накаленных нервов. Она ненавидела это состояние, от которого потом долго не могла отойти. Оно опустошало, делало так больно, что потом становилось так все равно, что страшно.       Мать лупилась на нее, будто не понимала. Но она понимала, потому что каждый раз оправдывала себя тем, что с отцом говорить бесполезно.       Конечно, бесполезно, если говорить не с ним, а с дочерью. Говорить не с ним, а жаловаться дочери. Говорить не с ним, а срываться на дочери. Элю тошнило от воспоминаний. Они настолько отвратительны, что она отдала бы все на свете, лишь бы стереть их из памяти.       Мать с самого детства Эли взяла привычку вываливать все дерьмо на нее. Они могли готовить ужин, и она говорила, какой отец ублюдок, не выполняет ее просьбы. Могла врываться к ней в комнату во время скандала и начинать рыдать, умолять пойти и успокоить отца. Она доводила всех до ручки, особенно отца. И когда он вскипал, когда терпение лопалось, она визжала, рыдала, умоляла дочь вызвать полицию. Угрожала разводом, но так и не давала его.       Эля помнила прекрасно тот самый день, когда мать ввалилась к ней в комнату в истерике. Ей тогда девять исполнилось и каково же было ей больно слышать, что у отца другой ребенок. Казалось, в тот момент остановилось время, было только медленное болезненное осознание и еще более болезненные слова матери. Она до сих пор не могла дать оправдание ей, не понимая, зачем она вообще ей сказала?       Она сидела напротив и со слезами, во всех красках описывала, как отец дарит подарки другому ребенку. Как проводит с ним время. Что он не на работе задерживается вовсе. Даже фотографии показала, где он и какой-то маленький мальчик на аттракционах. А мать сидела и спрашивала, как он мог? Какой он урод? Заглядывала в глаза и будто заходилась в такой радостной истоме, находя бездонную боль. И с какой она гордостью сказала отцу: «Доволен? Ты посмотри, что ты с ребенком сделал».       У нее тогда рухнули все ее розовые стены, треснули розовые очки. Тогда она готова была просто умереть от боли осознания, что ее предал один из самых близких людей. Так больно ей не было больше никогда, даже когда ее прилюдно высмеял объект обожания, тогда она приняла это с каменным лицом и сердцем. А отец… Она буквально горела заживо в своей ненависти и презрении.       Мерзко, так противно было видеть, как он пытается пойти на контакт, объясниться. Как дарит подарки, предлагает пойти в кино, лишь бы она не смотрела на него волком. А Эля даже не понимала, кого она больше ненавидит: его, другую женщину или мальчика? Совсем не пыталась его простить, а потом, когда отец однажды сказал, что должен уехать, потому что у его ребенка, чужого ребенка день рождения, который он не может пропустить. А в ее дни рождения он всегда работал…       «Хоть бы он сдох!» — ей было безумно стыдно, когда она это сказала. Ей стало безумно больно, когда отец ударил ее по лицу.       Тогда, в тот самый момент окончательно рухнуло ее доверие к отцу, и вмиг выстроилась такая толстая стена, что отец не мог ее проломить и по сей день. Не могла и мать, хоть Эля готова была поклясться, что в ту секунду, будь отец хоть немного слабее, она бы его убила. Налетела так остервенело, что он чудом остался с целыми глазами, да и вообще жив, потому что она не слышала даже испуганных криков ребенка, кидаясь на мужа со всем, что попадалось под руку и проклинала, обещала убить его, если он еще раз поднимет руку. У него даже на виске шрам остался от вазы, которую она в него кинула…       Страшно и жутко ей так никогда больше не было. Они могли убить друг друга запросто. Еще эта кровь, которую Эля старательно пыталась остановить из рассеченной кожи отца, пока мать отчаянно вызвала полицию, угрожая арестом и судом, но снова остановилась только на угрозах…       Это уже позже, когда такие стычки стали нормой в их «семье», Эля поняла, что было бы прекрасно, если бы они избавили друг друга от мучений. Сколько раз она запиралась в комнате, когда отец «опаздывал» с работы, потому что прекрасно понимала, что просто скандалом все не закончится. Мать не успокоится, пока не изворотит нервы отца так, что тот не сможет сдержаться…       — Тебе самой не надоело? Разведись с ним и не трепи никому нервы, — искренне и с абсолютной честностью посоветовала Эля, устало выдыхая нервное напряжение. — Пусть живет с другой женщиной.       — Пусть-пусть-пусть… У тебя все пусть. Ты же как говно по течению плывешь, ничего делать не хочешь. Безответственная, как и твой отец, тому тоже все по барабану.       — Боже-е-е, — застонала Эля, едва не ударясь лбом об стол. Слушать одну и ту же песню нет никаких сил! — Я не виновата, что он ходит налево! Ты настолько эгоистична, что для тебя все мои заслуги пустой звук: и золотая медаль, и красный аттестат, и то, что я иду на красный диплом, что учусь на бюджете…       — Как много ты на себя берешь, золотко! Если бы я тебя не заставляла, ты бы и палец о палец не ударила, чтобы хоть чего-нибудь достичь! Это не твои заслуги, а мои!       Бред, такой бред…       Виски ломило с такой силой, будто по ним били молотками весом с тонну. От слов матери — бездумных, бездушных и жестоких кружилась голова, тошнило, и Эля готова была наблевать прямо на кухне, ей под ноги, от всего омерзения и обиды, которые копятся в ней столько лет. Если с отцом она могла избегать всякого контакта, то упреки матери преследовали ее всюду и всегда.       — Единственная твоя заслуга, что я ненавижу собственный дом! Ой, точно. Это ведь не мой дом! У меня тут нет никаких прав, я живу на вашей шее, вернее на шее отца, потому что и ты живешь за его счет, но с упрямством барана пытаешься доказать, что это не так. Ты сама — паразит, понимаешь? — ее понесло, и она не собиралась останавливаться. Язык будто сам развязался. — Пытаешься утвердиться за мой счет, выставить мои заслуги за свои, унизить отца, что он такой урод и ты его ненавидишь, но с такой радостью тратишь его деньги и держишься за кредитку, как лишай за пионерку!       — Закрой рот, Эльвира! — приказала женщина, глядя на то, как поднимается и почти ровняется с ней дочь.       — Я устала молчать. Ты все равно будешь отрицать все, выставлять себя святой, но ты не святая! Да, может быть, все мои успехи — это твои успехи, но ты хоть раз думала о том, важны ли они для меня?! Ты знаешь, как страшно мне было идти домой с тройкой? Ты знаешь, как я ненавижу четверки, пока мои одноклассники и одногруппники радуются им? Ты знаешь, как я завидую Лере, потому что, когда ей звонит мать, она с радостью берет трубку? Ты знаешь, сколько раз я думала о том, чтобы повеситься? Ты знаешь, что я чувствовала, когда ты орала на меня, и я не понимала, что я сделала не так? Ты знаешь, почему я опускаю глаза, когда на меня кричат? Потому что ты всегда мне говорила: «Что ты опустила глаза, как дура?! Смотришь мне в глаза?! Такая смелая?!». Ты била меня, хватала за волосы, если я опускала глаза или поднимала. Куда мне надо было смотреть, чтобы ты успокоилась?       — Такого не было. Может быть, тебе говорил так отец, но не я.       — Конечно, ты не помнишь. Ты за собой ничего не помнишь, но я-то помню все прекрасно. И я до сих пор не понимаю, что мне нужно было делать, чтобы хоть как-то угодить тебе?       — Не ври, пожалуйста, — женщина брезгливо отмахнула и сложила руки на груди. — Такого не было, я никогда тебя не била, не надо тут себя невинной строить.       Хотелось и смеяться, и плакать, и ударить ее, чтобы она почувствовала хоть толику той обиды, что гложет Элю столько лет.       — Я веду себя точно так же, как и ты. Ты злишься, что я злюсь, обижаюсь, но отказываешься понимать, что это твоя вина. Ты называешь меня эгоисткой, иждивенкой, но, когда я иду работать, ты делаешь все возможное, чтобы у меня не было своих денег. Зачем? Чтобы я сидела у твоей ноги? А я не буду, я устала.       — А я не устала?       — Мне все равно на твою усталость, — выплюнула Эля, смело заглядывая в рассерженные глаза матери. — Моя обязанность учиться. Твоя — меня содержать и не ныть. Сложно — нечего было рожать и выскакивать замуж по залету. Это только твои проблемы, что ты не справляешься со своими обязанностями. А я твоя дочь, а не психолог и твои слезы видеть не хочу. Я тебя вообще видеть не хочу. Для чего ты пытаешься меня сейчас удержать? — Эля усмехнулась, болезненно сжимая зубы. — Чтобы опять кричать, что отец тебя убьет, когда ты начнешь его доводить своими истериками? Вы друг друга стоите, и меня уже заебало смотреть на этот спектакль столько лет… — она качнула головой и с ощущением тяжести в желудке, прошла к двери. — Я перевожусь на заочку, — как будто невзначай, совсем беззаботно добавила, чувствуя жалящий взгляд матери в спину. — пойду работать, так что не переживай, твое говно, из которого ты ничего путного не слепила, справится само.       Мать что-то кричала в спину, когда Эля вышла на улицу, но то она уж не слышала, потому что все заглушал шум в ушах, и частый пульс, бьющий по вискам, и слезы, безнадежно скрытые от всех, лились градом.       Кажется, что у калитки она пересеклась с отцом, но даже не взглянула на него, иначе бы ее точно стошнило. Она вылетела пулей и шла так долго, что под конец, когда села на лавочку, у нее свело ноги от боли в пятках.       Где-то гремел гром, и Эле так хотелось, чтобы дождь начался прямо сейчас, чтобы он скрыл ее слезы. Прохожие косились на нее с тревогой, кто-то показывал пальцем. Хотелось послать их всех, спрятаться, но сил не хватало даже для того, чтобы сесть ближе к краю лавочки.       Когда упала первая капля дождя — попала прямо в глаз, потому что Эля задрала в этот момент голову. И это показалось ей настолько несправедливо, что слезы задушили ее больше. Она жалела себя и ненавидела это отвратительное ощущение внутри, когда тебя выворачивает, но выворачивает только от обиды и злости, которую испытываешь только ты, но не виновник, и никуда ты от этого не денешься! Такая несправедливость, что можно сойти с ума!       Почему нельзя просто перестать слушать всех вокруг и жить так, как хочется? Почему каждое сказанное тобой слово обдумывается сотни раз, чтобы никого не задеть, а тебе говорят ужасные вещи? Почему самые близкие люди всегда делают так больно? Почему люди не слышат сами себя? Почему в мире так много несправедливости?       Она думала над словами матери, что она вечно защищает отца. Не защищает она его! На него такая же сильная обида, как и на мать, но если он старался завершить конфликт и разойтись, то она без устали делала все новые обороты, обвиняя во всех бедах кого угодно, только не себя. Эля никогда не сможет объяснить ей того уничтожающего чувства, когда все рухнуло. Что она никогда не простит той пощечины. Никогда не простит ему предательства. И никогда не добьется того, чтобы она наконец поняла, что, разведись они сразу, всем было бы легче…       Ярость, кипящая внутри постепенно угасала, затухая под начинающимся ливнем, оставляя за собой только болезненную усталость…       В определенный момент, вызывая такси к Руслану, она решила, что на заочку перейдет уже точно, и адрес изменился на универ.       Непонятно, на что Эля надеялась, врываясь в универ уже вечером. На третьем этаже ее догнало понимание того, что сейчас она никого нужного ей не найдет. Ректора, проректора и даже заведующей кафедры не оказалось, зато куратор, как всегда, сидела за своим ноутбуком и что-то активно печатала, когда Ливенцева заглянула на кафедру.       — Эля, ты уверена? — настороженно начала куратор, присев рядом с девушкой, выслушав причину ее возвращения, еще и в таком подавленном состоянии. — Все-таки, тут два года осталось, а на заочке целых четыре!       — Уверена, — совершенно точно отрезала Ливенцева, хоть где-то совсем глубоко все же сомневалась в своем решении. Однако чувство это она героически душила от желания сделать хоть что-то по-своему, просто ради того, чтобы пойти наперекор родителям. — Я устала очень, не вытягиваю. Плюс еще сейчас курсовые, мне кажется, что я их не сдам…       — Бог с тобой! Все сдают, я тебя умоляю. Ты чем хуже? К тому же, ты ведь идешь на красный диплом, у тебя всего две четверки. И ты на бюджете, а заочка платная, — Дарья Александровна изо всех сил старалась ее переубедить. И Эля понимала, что по большей части она права, но свое решение менять уже не хотела.       — Я хочу пойти работать, чтобы снять квартиру и съехать от родителей, — призналась она все же.       Куратор на секунду ошарашилась, а потом придвинулась ближе с беспокойным взглядом:       — А что случилось, у тебя какие-то проблемы? — вопрос она задала тихо и очень осторожно, будто кто-то их мог услышать в пустой кафедре. — Ты с родителями поссорилась?       — Типа того… Из-за учебы, из-за жизни, из-за всего, в общем…       — Ну, Эля. Иногда так бывает, родители нас не понимают. И мы тоже не понимаем родителей… Ну… А что произошло, почему ты так резко решила? — Дарья Александровна поджала губы, глядя на то, как хмурится Эля, изо всех сил стараясь не расплакаться.       На секунду вспомнились ссоры родителей, крики, обвинения… И она не сдержалась, тихо всхлипнув.       — Эля, ну что такое?       — Ничего, просто… Я не хочу возвращаться домой, не хочу, — пробормотала она неразборчиво. — Они все время орут, друг друга услышать не хотят, а остаюсь вечно крайней…       Куратор недолго помолчала, а потом взяла Элю за руку и крепко сжала, заглядывая в блестящие глаза:       — Давай ты подумаешь до понедельника? Может, это ты с горяча? Подумай еще, вдруг передумаешь. Хорошо отдохни на выходных, может, это просто от усталости. Хорошо? — натянуто улыбнувшись, ей все же удалось добиться неуверенного кивка Ливенцевой.       Договорившись, что Эля все серьезно обдумает, Дарья Александровна отправила ее домой.       В такси она едва сдержалась, чтобы не расплакаться. Она ненавидит четверг. Однозначно это самый худший день недели.       У подъезда, перевернув сумку верх дном, Эля с ужасом поняла, что забыла ключи.       Наверное, это стало последней каплей, — к сожалению, не ливня, а ее нервной системы. Она старательно вдохнула носом, мысленно оправдывая себя и поддерживая, быстро искала варианты, куда можно пойти, потому что Руслан до ночи на работе… Попытка взять себя в руки закончилась тем, что Эля со злостью ударила сумкой по доске объявлений, а потом привалилась сама к этой доске спиной и в очередной раз стёрла слезы.       Когда этот ебучий день закончится?! Когда, нахуй?!       Эля стояла около десяти минут, пялила в одну точку — лужу у подъезда, которую без устали барабанил дождь. Сама она уже как эта лужа. Грязная и мокрая, и все ее топчут ногами.       Потом кто-то вышел из подъезда, и она прошмыгнула внутрь, быстро растирая замёрзшие ладони.       На шестом этаже села на подоконник, уже даже с усмешкой глядя на восемь процентов на телефоне.       Лифт гудел, то поднимаясь, то опускаясь. Голова от звука трещала по швам. Эля прикрыла глаза, облокотилась на оконную раму, глядя уже на четыре процента и девятый час. Руслан приедет только ближе к двум…       Весь сегодняшний день можно было бы выкинуть в мусорку, если бы это был просто лист в календаре, а не куча убогих событий, которые просто взяли и выжали все силы из нее. Если ей ещё когда-нибудь придет мысль увидиться с родителями ближе, чем в видеозвонке, она попросит Руслана ударить ее дверью ещё раз. Может, тогда она перестанет надеяться на лучшее. Уже давно надо было признать, что лучше не будет. И хорошо никогда не было.       Эля устало прикрыла глаза, когда телефон издал последний писк и сдох. Она потянулась, чтобы убрать его в сумку, и едва не откусила себя язык, попав безымянным пальцем в крупное кольцо. Ключи весело брякнули в руке, а она поклялась, что их там не было! Не было и все!       Хотелось плакать, потому что такой жалкой она себя ещё никогда в жизни не ощущала. Нужно было радоваться, потому что торчать в подъезде до глубокой ночи не придется, но Эля от злости на себя и весь мир готова была проглотить связку и умереть прям здесь, на лестничной площадке между этажами.       Все же, найдя в себе последние остатки сил на то, чтобы не устроить очередную истерику, Эля поднялась к двери и облегчённо выдохнула, когда к ней тут же не прискакал Пусик. Ласкать его не было ни желания, ни сил. Хотелось просто помыться и поскорее лечь спать.       В душе ей показалось, что с водопроводом или бойлером что-то не так. Как бы она не крутила кран, настроить нужную температуру никак не удавалось. Недостаточно горячая, какая-то слишком прохладная. Она бы с удовольствием окатила себя кипятком, чтобы ощутить то самое чувство, когда моешь зимой руки в горячей воде после улицы, — эти сотни болезненных иголок. Но даже тут не получилось добиться своего, хотя, глядя на запотевшее зеркало и конденсат на стенах, Эля задумалась о том, что это с ней что-то не так.       Спасибо, со сном проблем не возникло. Вырубилась, только забравшись под одеяло. Единственным минусом, была чуткость, из-за которой она на несколько минут просыпалась от того, что гром разрывал небо слишком громко, или кот запрыгнул сверху. Потом в своей дремоте она услышала, как хлопнула входная дверь, и с ужасом поняла, что в холодильнике из еды кроме нескольких отбивных и макарон нет ничего. Совсем. Даже яиц для банальной яичницы, а кормить Руслана нужно было. Изо всех сил Эля старалась взять себя в руки и встать с постели, и каждый раз, когда уже порывалась, вдруг зажмуривалась, понимая, что, если встанет, ее стошнит. Буквально. Обычно, сидя становится легче, но тут тошнота подкатывала к горлу с такой силой, что Эля рисковать не стала, все ещё со стыдом вспоминая Коктебель. Поэтому только уткнулась в подушку и понадеялась, на то, что Руслану хватит того, что есть, а завтра она что-нибудь придумает…       Ливенцева услышала, как зашёл в комнату Разин, включил свет, чтобы раздеться, выключил и пошел на кухню греметь посудой, пищать микроволновкой, потом зашумел в ванной и наконец вернулся в спальню.       Матрац ощутимо прогнулся, и Эля покрылась противными мурашками озноба, когда Руслан приподнял одеяло, чтобы лечь и впустил немного холодного воздуха.       Он привычно притянул девушку к себе, обхватив одной рукой поперек талии и тихо усмехнулся в темную макушку, когда Эля сунула ледяные ступни между его ног.       — Я думал, ты спишь, — вполголоса проговорил Руслан и поцеловал зажатое плечо, спустив немного одеяло.       — Проснулась, когда ты пришел, — сонно и тяжело отозвалась Ливенцева.       — Я тебя разбудил?       — Нет, — Эля постаралась ответить спокойно, не заострять внимания на себе. — Не надо, я не хочу, — она прижала плечи к голове, стоило Руслану приподняться и нависнуть сверху, целуя шею.       — Я соскучился, — заговорщически начал он, оставляя поцелуй рядом с ухом. В полумраке Ливенцева едва разглядела его привычную ухмылку, с трудом перевернувшись на спину.       Удобно устроившись между ног Эли, Руслан опустился на один локоть, второй рукой потянул свою-ее футболку вверх.       — Руслан, — уже намного громче позвала она. — я не хочу, перестань, — даже не просьба, а приказ, потому что лежать на животе с реальными позывами оказалось невероятно тяжело. — Меня тошнит, я себя очень плохо чувствую, правда, — Эля поправила футболку, спустив ее вниз и коснулась напряжённого плеча парня, поглаживая в извинении, хотя, в общем-то, не за что было.       Разин глубоко втянул воздух носом, выдохнул так, будто его только что обломали в том, чего он так долго ждал, и лениво свалился на бок рядом.       Эля поджала губы, когда Руслан отпустил ее и положил руки под голову.       — Ты злишься?       На ее нелепый вопрос Руслан прыснул нервной усмешкой:       — Из-за того, что тебе хуево? Херню не неси.       Злится, значит…       Девушка закрыла глаза, вновь ощутив мерзкий и болезненный укол вины. В этот момент желание взять и снять себе отдельную квартиру, чтобы от нее наконец все отцепились, возросло так высоко, что, будь у нее сейчас достаточно средств, она бы так и сделала. Съехала в первую попавшуюся, чтобы просто побыть одной.       Говорить она ничего не стала. Проглотила обиду на себя, на него.       — Просто устал, наверное, — мягче добавил Руслан. — Иди ко мне, — он вытащил одну руку из-под головы и выжидающе глянул на Эльку.       Ливенцева сначала не хотела, зажмурившись только сильнее, а потом вдруг передумала. Лениво, почти обессиленно перебралась ближе, уложила голову на плечо парня и вновь переплела свои и его ноги.       — У тебя температуры нет? — Разин согнул руку, коснулся холодного лба одноклассницы. — Вроде нет…       — Только сопли, — усмехнулась она, утыкаясь ледяным носом в плечо. — Под дождь попала. И в подъезде до вечера просидела, подумала, что ключи забыла. А потом нашла…       — А мне не додумалась позвонить? Я бы привез.       — Ты был на работе.       — Уж полчаса свободного времени я бы нашел. Делать нечего, хернёй маешься. А если бы не нашла? Сидела бы до ночи?       — Сидела бы до ночи, — согласилась Эля, нежась в тепле, пока Руслан наглаживал ей бок. — Замёрзла бы как синичка…       — Ты сейчас как синичка. Сними футболку, быстрее согреешься, — Разин слабо улыбнулся, ощутив толчок в бок. — Серьезно. Так быстрее.       — Не правда, ты просто начнёшь приставать.       — Не буду. Даю честное слово.       — Точно?       — Точно…       Эля зашевелилась под боком, стягивая футболку. Скомкала ее под подушку, поежилась сначала от секундой прохлады, а потом от горячего касания тела к телу.       Не особо теплее, но однозначно приятнее. И Руслан не приставал, только гладил плечо и бок.       — Разин… — проворчала девушка, вырванная из полудрёмы мягким касанием к груди и соску. — я тебя сейчас укушу…       — Я ничего не делаю, — спокойно буднично и также сонно отозвался Руслан, вырисовывая круг пальцами по ареоле и щекоча сосок.       — Щекотно, перестань.       Эля слабо шлепнула его по ладони и рукой закрыла грудь.       — Ну… — недовольно замычал Разин, поглаживая руку девушки. — я не могу уснуть без сиси…       — Ещё попроси грудь перед сном пососать.       — Было бы неплохо… Кстати, знаешь, есть вино «Молоко моей любимой женщины» или как-то так… Если у нас будет ребенок, я буду драться за твою грудь.       — Разин, спи, — а сама задрожала в тихом смехе, представляя эту картину.       В тепле, с заглушенным чувством обиды и вины спалось так сладко, что Эля недолго думая отключила будильник утром, отписалась в группу, что заболела и не придёт на этой неделе, и легла дальше досыпать свой мягкий сон.       Ближе к обеду все же удалось проснуться с противной фантомной болью в теле, но зато без тошноты, хоть и общее состояние было такое себе. Эля понадеялась, что утром как обычно забудет о ссоре с родителями, проглотит обиду, однако в этот раз попытка сунуть голову в песок не прокатила, и все сказалось на физическом состоянии. Ныли плечи, руки, спина, ноги.       Особенно ноги, особенно бедра. Скоро должны быть прийти ее обожаемые месячные. Если начнутся прямо сегодня — она умрет. С этой проблемой ходила к врачам: пришли к выводу, что это сосуды. Из лечения предложили роды. Самое то. Панацея ото всех болезней…       Эля поморщилась от ужасающих мыслей о том, что когда-нибудь ей придется вытолкнуть из себя несколько килограмм… Кажется, ноги от такого заныли только сильнее, и девушка удобнее устроилась под боком Руслана, когда он сонно зашевелился, что-то бормоча неразборчиво.       Он иногда говорит во сне, кстати. До сих пор не верит Эле. Ей же кажется это безумно милым и забавным, особенно учитывая тот факт, что бормочет он что-то нерусское, какой-то набор звуков, зато с какой вовлеченностью во внутренний диалог.       В ногах матрац на секунду глубоко прогнулся, потом выпрямился, а под другой бок Руслана улёгся Пусик. Свернулся клубком и тихо замурчал.       — Ты его не кормила? — пробурчал Разин, обняв Элю. — Что он ко мне пристает?       — Ищет место потеплее. Не ворчи.       — А когда я ищу место потеплее, ты меня динамишь, — Руслан приоткрыл глаза с абсолным нежеланием просыпаться. Открыл только для того, чтобы глянуть на спокойное лицо девушки. — Волосы подержать?       — Нет, мне уже лучше. Перенервничала и все.       — Из-за ключей?       Эля помотала головой, нахмурилась немного, ощутив болезненный комок где-то в районе желудка.       — Из-за родителей. Заезжала домой, все как обычно. Сравнили с дерьмом…       Брови Руслана сошлись на переносице, и он, потерев глаза, перевернулся на бок, приподнялся на локте, возвышаясь над девушкой. Прикоснулся пальцами к щеке и погладил мягкую кожу, заглядывая в расстроенные глаза.       — Не слушай никого, они тебя сильно недооценивают. Ты удивительная.       — Руслан…       Щеки Эли укололо, крася их в розовый. Она смущенно улыбнулась и, потянувшись, чмокнула Руслана в колючую щеку, тут же сморщилась под улыбкой и приглушённым смехом.       — Я не шучу, — довольно муркнул Разин, целуя щеку в ответ. — ты самая лучшая девушка в моей жизни. Меня слушай, их не слушай.       — Не буду… — ее тихий шепот быстро утонул в губах Руслана, когда он сместился с щеки.       Трехдневная щетина слабо царапала кожу, но сейчас это Элю особо не волновало. Она только мягко отвечала и обнимала за шею, притягивая тепло ещё ближе.       Руслан довольно мыкнул, скользнув свободной рукой по телу девушки вниз и, не почувствовав протеста, заликовал внутри себя. Легко втиснул ладонь между плотных бедер, поглаживая хлопок белья. Черные? Или бежевые. Только не зелёные, он ненавидит зелёный. Хотя, на ней любая тряпка выглядит для него слишком хорошо.       — У меня живот болит, — Эля с титаническими усилиями прервала поцелуй, ощущая на языке и губах горечь табака. Вставал ночью курить, как обычно. — все нормально, — дополнила, заглянув в обречённые глаза парня. Он уже собирался как послушный гражданин отстать. — Просто поосторожнее, ладно?       — Сама аккуратность, — пальцы сделали круг по клитору и вновь скользнули вниз, поглаживая мягкие складки. — Где-то тут валялась смазка… — ткань медленно мокла под ладонью, и все-таки Руслан не хотел рисковать.       В редких случаях смазка была для них незаменима. Когда Эля особо сопротивлялась. Шутка, она никогда не сопротивляется. Тоже шутка… Когда учеба ее так заебывает, что нервы сдают настолько, что при самых искусных ласках возбудиться не получается. Хотя, вроде как, хочется…       — Ладно, пока без нее, — он высунул руку из-под одеяла и зацепился взглядом за подушечки пальцев со слабым темно-розовым разводом. — Ты походу протекла, — резюмировал Руслан, а Ливенцева с ужасом отползла к изголовью. — Да ладно, чё ты. Не кипишуй.       — Я испачкаю простынь… — лицо быстро краснело, краснели и уши, и шея. Да и вообще, Элька выглядела так, будто готова заживо свариться.       Руслан недоуменно двинул бровью, оттолкнулся от постели и сел на пятки:       — Положим полотенце. Если ты просто боишься, что будет больно, я не настаиваю, — а в глазах столько печали и разочарования, что по объему мировой океан не сравнится. Облом на обломе! И как так жить? Только в петлю…       — Спасибо… — она мигом выскочила из кровати и упорхнула в ванную, пока не умерла в таком положении.       За что благодарила не поняла и сама. Честно сказать, она вообще ничего не поняла. Спасибо, пожалуйста… Такое сумбурное и неясное утро, что похоже больше на бред. Сначала согласилась, потом сбежала. Руслан, наверное, опять решит, что она морозится…       Она и морозилась, но по другой причине. По той самой, известной Руслану так хорошо, что он ее ненавидит всеми фибрами души. Вот даже пятками он терпеть не может ее ебаное стеснение. Он надеялся, что со временем все станет проще, и ему не придется прыгать перед ней клоуном, как пред целкой. Что она сама будет уже как-то шевелиться, проявлять инициативу, но нет. Вместо этого ему дали даже не кота в мешке, а свинью! Ну, не в смысле Элю, а ее блядские загоны. Он терпел их и будет терпеть ещё долго, но скрывать злость невероятно сложно. И Эля это видит. И эту выдавленую улыбку, и недовольный взгляд…       Господи, Эля ненавидела себя за это. Ей хотелось плакать каждый раз, когда она видела эту реакцию, когда сама с испуганным взглядом пряталась в своих рамках «правильно». Руслан в эти рамки никак не помещался. И даже не пытался, так ей виделось. Они ведь будто говорят на разных языках, не понимают друг друга. Он не понимает ее стеснения и страха, она — его непонимания ее проблемы. Проблема в том, что это самая проблема, — Эля сама не понимала, откуда растут ноги! Она могла с лёгкостью шутить на темы близости, секса и отношений, смотреть порно и читать фанфики или мангу, но когда дело доходит на практике в реальной жизни… Она не готова. Ни к отношениям, ни к сексу. Вообще, в целом, к жизни не готова.       Хотя сейчас страх настолько тупой и смешной, что Эля ударила себя по лбу, — страх того, что Руслану будет противно. Ей ведь противно! И ему должно быть тоже. Потому что так правильно!       Она оперлась руками на раковину и тихо вздохнула, ощутив щипание в глазах. Не то, чтобы прям грустно, просто обидно, что сама себе ладу дать не может…       За дверью послышались шаги, а потом по дереву постучали:       — Эль, все нормально? — девушка крепко впилась в раковину и выдавила «да». — Я не хотел тебя обидеть, можно мне войти?       В зеркале видно, как слабо дернулась ручка, будто на нее положили руку, и Эля согласилась, быстро потерев глаза. На него она не обижалась.       — Прости, я иногда не слежу за базаром, — с ходу начал Руслан, закрывая за собой дверь, потому что в коридоре послышался уже топот кота. — Иди ко мне, — он обхватил одноклассницу за плечи, притянул к себе и крепко обнял.       — Я не обижаюсь, — без сопротивления и плана отступления Эля легко поддалась и утонула в теплых объятиях. — Мне просто… Я… — она так хотела все объяснить, что запуталась в словах. От обиды укусила себя за щеку и вдохнула полную грудь обречённости. — Тебе не противно?       Разин в своей манере дёрнул углом губ и хмыкнул, поглаживая напряжённую спину девушки:       — Пираты красных морей не боятся.       — Я серьезно. Тебе правда не противно?       Эля нахмурилась, когда парень отстранил ее от себя и сам отшагнул назад, чтобы ей было удобнее смотреть в глаза.       — Почему ты загналась только из-за этого? Куни у тебя таких вопросов не вызывает, — озадаченное лицо выказывало все недоумение Разина. Он будто собирал чертовски сложную головоломку для детей, обычно они сложнее чем те, что предназначены для взрослых. — Это просто кровь. Обычная физиология, — Эля рядом только сильнее насупилась и поджала губы, глядя в светлые глаза. — Слушай, я понятия не имею, с чего ты решила, что я такой брезгливый, но если из-за того, что я сказал, что ты протекла, забей. Я спизданул, не подумав.       — Не из-за этого, просто мне так кажется.       — Так, блять, это мне надо тебе любовный ликбез проводить? — глядя на то, как пожала девушка плечами, он потянул ее к себе, поднял за бедра и усадил на стиралку, чтобы они хоть немного сравнялись ростом. Руслан наклонился вперёд, упёрся руками в машинку и едва не столкнулся лбом с Ливенцевой. — Слушай, проведу параллель. Я не могу представить себе ситуации, когда батя сказал бы, что ему противно от матери. Они начали встречаться через пару месяцев после знакомства, а я влюблен в тебя восемь лет. Восемь блядских лет, Ливенцева. С восьмого класса. Тебе хоть что-то говорят эти цифры? — зрачки дрожали в светлой радужке не от злости, а реального непонимания. — Ты себе представить не можешь, что я чувствую, понимая, что ты выбрала меня, а не какого-нибудь заучку. Блять, Эль, даже если ты наблюешь на меня, я не стану к тебе хуже относится, — ох, он бы рассказал ей все те случаи и конфузы, которые случались и у него, и его девушек, но это уже совсем… Она только сильнее закроется. — Хочешь я тебе куни сделаю, если не веришь?       — Нет! — она рефлекторно сжала ноги и испуганно отклонилась назад. — Не надо. Я верю. Не надо…       Руслан рассмеялся про себя, наблюдая такую перепуганную моську. На деле только коснулся губами горячей щеки и, ухватившись за бедра Эли, придвинул ее ближе к краю.       — Не бойся говорить со мной, — искренне попросил он, целуя висок. — я же никогда не пытался унизить тебя. Почему ты так стесняешься?       — Не знаю, правда, — Эля склонила голову, подставляя шею, но поцелуя так и не получила. Сверху легла только ладонь парня, поглаживая пальцами кожу. — Наверное, мне легче что-то самой додумать, чем спросить…       — Что с тобой происходит? — честное слово, ему так остопиздела эта херня. — Я помню тебя в школе веселой и бойкой девчонкой. А теперь ты, не знаю, ты будто неживая. Все время плачешь, тебе все время плохо. Я не наезжаю, — опередил он, поглаживая шею, когда Эля подняла на него настороженный взгляд. — Я хочу помочь.       Эля пожала плечами:       — Взрослая жизнь сломает любого. Я устала. Каждый день как день сурка. Я не могу себе представить, какого живётся тебе, откуда в тебе столько уверенности в себе и в завтрашнем дне. Ты сам строишь свою жизнь, а мне кажется, что, если я сделаю хоть что-то не так, все тут же рухнет, потому что я хочу, чтобы это все рухнуло. Я хотела вчера написать заявлением на заочку, подумала, что так мне будет проще. Меня отговорили, я опять положилась на чье-то мнение… Я несу какой-то бред, да?       — Нет, но ты говорила, что у тебя нет заочки.       — Можно перевестись на учителя.       — Если тебе не нравится учеба, может, лучше отчислиться?       — Мне нравится, просто мне кажется, что я банально была не готова… Сначала нервотрёпка с ЕГЭ, потом сразу поступление.       — Давай я что-нибудь приготовлю на завтрак, и мы нормально обсудим все?       — Там холодильник пустой, я вчера ничего не покупала и не готовила.       — Ну, я в магаз сгоняю. У меня все равно сиги кончаются. Или давай просто закажем что-нибудь?       — Ты сегодня в ночь, нужно что-то тебе приготовить, — даже сейчас она думала о каких-то заботах. Впрочем, выбирая между учебой и домашними делами, она бы без раздумий выбрала последнее.       — У меня трехдневный отгул. Меня ж вызывали в чужую смену. Так что я полностью свободен на сегодня и на выходные. Буду тебя развлекать. Я больше за пиццу, ты как?       — Тоже, — Эля ухватилась за запястья Руслана, когда он собирался выпрямиться, и потянулась к нему. — Поцелуй меня.       — Тогда в душ я первый, — улыбнулся Разин, увлекая девушку в поцелуй.       Душ ему точно понадобится. Эля ласково гладила ему шею, короткие волосы на затылке, зажимала его между ног и открыто прижималась к нему голой грудью. Руслан хотел ее, но не хотел, чтобы она считала его животничем, потому и старался себя держать и в руках, и в трусах. А ведь утром все так хорошо начиналось… Может быть, это его черная полоса?