Карма

В общей комнате стоит очень напряжённый слон. Сегодняшнее шоу пошло немного не по плану. Хорошо, ничего непоправимого не произошло: неожиданные вопросы про закончившийся рест Хёнджина — ерунда, с ними они умеют справляться. Тем не менее ребята вымотаны и слегка взвинчены. Сынмин думает о вечном. Ему нравится смотреть, как течёт вода, как горит огонь. И как Чанбин бесится. Скучно с ним бывает разве что тогда, когда тот спит. Что не есть помеха — мешать спать Чанбину тоже весело. Только небезопасно. Особенно если на горизонте возникает Феликс. Он, конечно, катастрофически солнечный, но не когда дело касается сна. В такие моменты Феликс превращается в миниатюрного Халка. На это Сынмину тоже нравится смотреть. С расстояния. С огромного безопасного расстояния. Так вот, Чанбин. Какая-то часть Сынмина изумляется ему как феномену. Он такой дурила. Вроде сообразительный, а простых вещей в упор не видит. Оттого его только забавнее дразнить. Чанбин абсолютно непередаваемо прозрачный для всех вокруг. Он любит обниматься и гоняться за обидчиком. И потом тоже обниматься. А ещё любит смотреть исподлобья, усаживаться рядом с Хёнджином и зарываться по самые глаза в чужую толстовку. Может показаться, что Хёнджин первый начинает — зовёт, трогает, лезет обниматься. Так-то оно так, но, если смотреть пристально, видно, что Чанбин постоянно подаёт «знаки». Как будто каждую секунду скучает без своей второй палочки твикс. А бывает, и вовсе мрачнеет. В такие моменты хочется доставать его ещё больше. Но нехорошо уже. Сынмин не покривит душой, если скажет, что завидует Чанбину. Хотя они оба так или иначе, не получают того, чего хотят, у Чанбина есть куда больше. Он может прижаться, может невозбранно ловить улыбки, может даже спать в кровати человека, которым одержим. Или, вот как сейчас, сидеть на коленях Хёнджина, а у самого тёмное довольство в глазах плещется так, аж противно. Сынмин встречается глазами с Хёнджином и поднимает брови. В этом нет ничего опасного — намёки в этой тесной компании воспринимает только Чанбин, который сейчас очень занят. Зато Минхо всё видит и понимает. А ещё всё видит и понимает Чан. Джисон сидит на диване и нервно раскачивает носком ботинка. Минхо рядом и потягивает сок из трубочки. И уже смотрит-щурится на Сынмина. Не к добру. Чонин сидит с краю от них. Выглядит, как будто он забился в угол и пытается слиться с интерьером. И Феликса неожиданно нигде не видно, что уже совсем плохо. Расслабленным выглядит только Хёнджин. Его сейчас явно мало что беспокоит. Хёнджин сейчас кот, он греется. Ему нормально. Зато ненормально всем остальным. Устали, задолбались, глазеют. Чан уверен — сейчас что-то будет. Он отпивает из бутылки, уже планируя отколоть какую-нибудь идиотскую шутку, но едва не давится, глядя, как Минхо растягивает губы в глумливой ухмылке. — Сынмина, будь добр, принеси растворитель, — приторно ласково говорит он. Сынмин, не будь дурак, подхватывает: — Для тебя всё что угодно. — Зачем это? — встревает Джисон, нервное покачивание останавливается. — Бинни отклеивать будем, — говорит Минхо. Чанбин недовольно зыркает на них. Почуял, чем пахнет. — По-моему, этой комнате уже хватит горючих веществ, — Сынмин заходит издалека. Палить Чанбина в действительности здесь никто не собирается. Разве что его зад. Слегка. — Тащи, а то он ещё на Хёнджине домой поедет. — Хах, главное, чтобы не… Чанбин подрывается ещё до того, как Сынмин продолжает (правда, он и не собирался), но тут же падает назад. Хёнджин рывком притягивает его обратно. Молча. Сильно. Как если бы это было… В общем, по-собственнически. И снова расслабляется. Или только кажется, что расслабляется. Линия челюсти напряжена, а глаза Хёнджина узкие, колючие, недобрые. Чанбин же выглядит так, словно не понимает, что происходит. Сынмин отворачивается. Молчание падает. В тишине особенно слышно, как рвётся пачка чипсов, которую Чонин неловко открывает. В такие моменты Сынмину думается, что он абсолютно специально. А вот смотреть Чонину в лицо не стоило — Сынмина примораживает на месте взглядом. Их макнэ не впервые не одобряет поддразнивания Чанбина, но впервые Сынмин видит у него такие злые глаза. Хочется уйти. И немного — повеситься. Тем временем дверь в комнату открывается. Ни сном ни духом о происходящем, Феликс весь в телефоне, улыбается чему-то и шагает внутрь. И тут же беспечно задевает плечом косяк. — Ох, ты ж! Телефон рвётся из рук к свободе, летит по красивой дуге и звучно шлёпается пластом на пол. Феликс подлетает к нему, припадает на колени и орёт: «Не-еет!», словно потерял единственного друга. Затем затыкается, прыскает и валится набок, ухахатываясь. Хватает буквально мгновения, и Минхо разрывает. Следом уносит Джисона и Чонина. Хёнджина тоже потряхивает от смеха. Чанбин бурчит что-то невразумительное. Чан прячет своё хихиканье в ладонях, уже ни о чём не думая. Зато думает Сынмин. Он знает, что Чанбин очень хороший. Правда. С этим бы никто не стал спорить. Но ни Сынмин, ни кто-либо другой до этой минуты не был в курсе, что Хёнджин знает. Хёнджин же думает, он жадный. Такой, оказывается, жадный. *** /флешбек/ Хёнджин просыпается голодным. Складки одежды жмутся к телу. Правая рука как не своя — затекла, он же заснул непонятно как. Даже не разделся. Наверное, это Минхо натянул на него одеяло. Хёнджин переворачивается на живот и, выпростав из-под себя руку, проводит по влажным волосам. Жарко. В комнате темно. Чужое размеренное дыхание сообщает, что ребята давно вернулись. Съёмки Кингдома то и дело идут до самой ночи. Хёнджин поднимается на локтях. В темноте ровный силуэт Минхо на соседней кровати еле угадывается, а на Сынмина даже смотреть не надо, чтобы знать — он спит в излюбленной позе древнего египтянина, конечностями занимая в два раза больше места, чем любой приличный человек. Умаялись, как обычно. Больше от напряжённого ожидания. Здесь даже лидер бессилен — именно Чан обычно не даёт ребятам упахиваться, но с ожиданием справляться приходится каждому самому. Хёнджин думает — нечестно. Ребята изводятся на Кингдоме. А он сидит в четырёх стенах дома и тренировочного зала. Если подходить к ситуации с холодной головой — это разумно. Минимизировать риски. Проконтролировать ущерб. Но пусть Хёнджин и бывал грубым придурком в школе, но далеко не таким, каким его выставили. Агентство это выяснило, но изменить решение по его отстранению никто не потрудился. Похоже, это естественно для айдола — задумываться, наступит ли время, когда у него появится что-то своё? Не вещи в комнате, не личное пространство, но доверие. Его достижения чертовски хрупкие. Хёнджин помнит, какой костью в горле стояло: «Да не парься ты так за танцы, с такой симпатичной мордашкой у тебя всё будет тип-топ». Помнит, как из кожи вон лез, тренировался, отдавал всё, и вот… Всё это едва не рассыпалось в прах. Но не рассыпалось же. Да и чёрт с ним самим, правда. Из-за него ребятам приходится работать ещё больше. Впервые Хёнджин чувствует себя так бестолково. Сегодня в зале намеренно уработался вусмерть. Чтобы меньше думать. Вот и отрубился, не поев как следует, даже ребят не дождавшись. Он даже толком понять не может, кого винить. Себя? Никого? Всех? Хёнджин даже подрался по этому поводу с Чанбином. Ну как подрался — попихались руками-локтями, ничего страшного, синяк под рёбрами разве что остался. Ну так у Чанбина их тоже парочка наверняка найдётся. Сложно с ним иногда. Случается, Чанбин закрывается, становится угловатым, неуклюжим. Глядит исподлобья, а если ещё и кепка, так вовсе, как дуло из-под козырька. Зыркает, хмурится. К себе не подпускает. Но и сам не уходит. Так и подрались — Чанбин насупился, а Хёджин заупрямился… Да он понятия не имел, что пытается доказать — метался из стороны в сторону, жаловался, спорил и тут же оспаривал своё же заявление. Наговорил кучу дерьма про агентство. И про себя. Сейчас-то понятно, что это так стресс выходил, но в тот момент всё словно всерьёз казалось. Наверное, если бы Хёнджин остановился хоть на секунду и дал Чанбину наконец уже высказаться, всё кончилось мирно. Чанбин вообще довольно… Охотный? Обильный? Хм… Страстный? Что-то вроде. У него как-то выходит быть смертельно серьёзным и весёлым одновременно. Как с виду спокойный пёс с хвостом-пропеллером. Хёнджину нравится. Он тот, кто кричит-машет Чанбину с любого места съёмок. Тот, кто находит его в свободные минуты, валится рядом, ворует еду. И смотрит. Потому что мимика Чанбина — это ещё одна прекрасная вещь в нём. Хёнджин знает, что Чанбину всё это тоже нравится. Иначе бы он не подыгрывал. Иначе бы они не зацепились ещё тогда давно. Даже думать не хочется, как без этого было бы. Вот только у Чанбина есть дурацкая привычка выносить себя за скобки. И делать вид, что так и надо. Со временем Хёнджин наловчился вести себя как неловкий щенок, дурачиться напоказ, на самом деле прощупывая, принюхиваясь, всё ли хорошо? В порядке ли Чанбин? Потому что если Чанбин в порядке, то они в порядке. Только с момента их маленькой драки они так и не поговорили как следует. Разговаривали, но не поговорили. Наверное, всё в порядке, но Хёнджин… Переживает. Хотя ежу понятно, что Чанбину, как и остальным, сейчас не до того. Очередь Хёнджина выносить себя за скобки. Он поднимается, тихо выходит из комнаты. В коридоре спокойно. Планы? Посидеть на кухне, попить тёплой воды со следами зелёного чая с мятой, доесть… Что-нибудь (ребята оставляют ему еду на ночь уже по инерции). Посмотреть в тёмное окно. Подумать. Может даже вымыть за собой кружку. Тихонько вернуться и завалиться спать. Хёнджин любит спать. Нет, сон он ни в коем случае не присвоил, любой мембер может похвастаться сильной тягой к подушке. Но Хёнджин один из немногих, кто способен спать урывками, невпопад, и затем преспокойно тренироваться. Вот только где плюс, там есть и минус — если он просыпается ночью и не засыпает тут же, на него нападает зверский голод. Прятать еду оказалось бесполезно. Если сонно плетущийся Хёнджин не находит еду, он просыпается окончательно. А от бодро крадущегося Хёнджина еду не спрячешь. Разве что если на ней спать. Наверное, по этой причине от домашних футболок Джисона время от времени тянет мёдом и кунжутом. Дракон на золоте, не иначе. Хёнджин усмехается своим мыслям и заворачивает на кухню… …На которой встречает Чанбина, что хлебает водичку из бутылки. Тот почти давится, видя бренное тело в дверном проёме. — Прости, — Хёнджин прячет улыбку в уголках губ, — не хотел напугать тебя случайно. — Вот так, да?! Чанбин весь надувается, но как-то напоказ, весело, буднично. И Хёнджину нисколько не жаль и совсем не стыдно смотреть, как тот отфыркивается, вытирает лицо краем футболки и стряхивает воду с кончиков волос. Хёнджину легко и хорошо. Наконец-то. Тут же приходит идея. Не давая себе передумать, Хёнджин шагает внутрь кухни, распахивает дверцу шкафчика и вытаскивает рулон бумажных полотенец. Затем подходит к Чанбину, деловито разматывает рулон и примеряет получившуюся длину к его плечам, дофига массивным теперь, надо сказать. Чанбин, чуть сдвигаясь, наклоняется посмотреть, что же такого с ним делают. — Замри, не то я вызову полицию сна, — недовольно тормозит его Хёнджин. — Да, пожалуйста, — ухмыляется Чанбин, — это ты здесь ночной грабитель холодильников, — добавляет он, тем не менее стоит спокойно. Похоже, ему любопытно. Хёнджин тянет у него из рук пустую бутылку и откладывает её в сторону. Затем придирчиво оглядывает Чанбина с ног до головы и лезет за ещё одним рулоном. Какое-то время Чанбин молча наблюдает, как его плечи виток за витком покрывает бумага, а потом интересуется: — Делаешь из меня мумию? — Помогаю тебе обсохнуть. — Ага-а, — многозначительно тянет Чанбин. Немного сонный, он хмыкает, расслабляет руки, позволяя им спокойно лежать по бокам. Мол, к мумификации готов. Хёнджин без проблем переходит с груди на талию. Он вообще аккуратный, не то что некоторые. — Опять спал днём? Вопрос Чанбина застаёт врасплох. — Нет, — коротко отвечает Хёнджин, моргает, понимает, что подвис в районе бёдер, и поднимает взгляд. Чанбин смотрит в сторону. — Вы могли меня разбудить. Это звучит несколько обиженнее, чем планировалось. Чанбин пожимает плечами, отчего бумага чуть сползает, и Хёнджин морщится. Взяв себя в руки, он начинает невозмутимо заматывать Чанбину задницу и почти слышит, тот заламывает бровь. Да-да, ему тоже странно и весело. Когда дело подходит к коленям, а Хёнджин уже давно на корточках, Чанбин ощутимо дёргается и неловко заваливается вперёд. Приходится обхватить его ноги. — Под коленями щекотно, — сдавленно признаётся Чанбин. Хёнджин хмурит брови и решается подняться. Идея явно неудачная — Чанбин, спеленованный бумажными полотенцами, заваливается на него повторно. Приземляется на его грудь лицом-плечами и тихонько дышит ему в вырез футболки. И это самая беспокоящая вещь в мире. Хёнджин сокращает расстояние между ними, приобнимая и ставя Чанбина ровно. Заглядывает ему в лицо. Тёмные глаза из-под запутавшейся чёлки. Зрачки у Чанбина расширены, губы приоткрыты. Хёнджин силится пошутить, но у него язык прилипает к нёбу. Это бьёт как молния. Осознание. Чанбин… Совсем-совсем не выглядит сонным. Замерший, ждёт-смотрит. Затем отворачивается. И как-то весь сворачивается внутрь, сходится, рвёт бумагу. Хёнджин поддерживает его за плечи, чтобы не упал. Позже Хёнджин приваливается к подушке и лежит с открытыми глазами. Жутковато. Не проснулся бы, может, никогда и не узнал. Ну, про Чанбина. Что у него чувства. Мысль эта не на шутку пугает. Хёнджин не думает о том, что с этим делать. Потом. А сейчас — хорошо, что узнал. Так лучше. Успокоившегося, засыпающего, Хёнджина догоняет мысль о поцелуях. *** Они играют в очередную глупую игру на шоу. Чанбин читает рэп в лицо Феликсу. Тот смотрит на него с мягкой усмешкой. Иногда уголки его губ подпрыгивают, и клычки Феликса выглядят удивительно милыми. Он хорош. Любого другого уже бы порвало от смеха. Феликс умеет быть безмятежным, когда это не тонны ответственности. Да и конкуренции-то особо нет. Если у Чана все худо бедно удержались от смеха — не в последнюю очередь потому, что тот сам не слишком хотел кого-то завалить на первом туре — то на Джисоне сразу вылетел Минхо, причём дважды — он начинал второй тур и позволил себе фальстарт. А затем Чонин, которого порвало ещё на подходе. Чанбин же уже успел вынести его, Сынмина — он не только успел расхохотаться, но и чуточку полежать на полу и увернуться от заслуженного пинка. Сам Чан, выдержавший натиск Джисона, треснул на первых секундах Чанбина. Не в последнюю очередь оттого, что тот его чуточку оплевал. Вся надежда на Хёнджина. Сынмин против победы Феликса ничего не имеет, но это уж слишком предсказуемо. В третьем туре тоже нужен накал. Когда наступает очередь Хёнджина, у многих уже кончается воздух, чтобы смеяться. Да и на полу уже решительно все. Сам Сынмин лежит в картинной куче где-то между Джисоном и Чонином и просто старается дышать, поскольку дышать единственное, что он может. Хёнджин, уставший хохотать, расслабленный, почти сонный, становится напротив Чанбина и суёт руки в карманы. Раздосадованный неудачей с Феликсом, тот заводит свою шарманку пуще прежнего, читает на пределе своих возможностей. Джисон, который, казалось, уже не может смеяться, заводится по новой. И, конечно, задевает Сынмина. Тот, не ожидавший такой подставы, заваливается вперёд, плющит нос о крестец Чонина и тихонько воет, переживая боль. Куча движется, и Сынмин окончательно утыкается лицом в задницу Чонина. Теперь бы ещё поменьше думать. Поменьше думать не получается. Он осторожно поворачивает голову и невозбранно прикладывает к заднице своё ухо. Так как-то целомудреннее что ли. Тем временем Чанбин вкладывает в своё «выступление» всю душу. Жесты у него теперь отчаянно комичные, голос то и дело хватает высокую ноту. Чанбин играет грязно, больше реально смешит, чем читает. Но менеджеры не спешат их останавливать, и Сынмина бездумно сгибает пополам от смеха. Снова. Кажется, у него завтра натурально будут болеть мышцы живота. Чуть отдышавшись, он подпихивает Джисона уже наконец откатиться в сторону. Сынмин устало и по возможности невозмутимо перебирается через Чонина, мимоходом бросая взгляд на «сцену». И неожиданно тормозит, выхватывая, как Хёнджин сглатывает. Чанбин, напротив, давится воздухом. Хёнджин как будто прикипел к нему взглядом. Надежда Сынмина на то, что ему показалось, обращается в прах, когда он боковым зрением видит, как Чонин натурально прячет лицо в ладонях. Очень хочется сделать то же самое. Чанбин тем временем смотрит во все глаза. И Хёнджин наконец отводит взгляд. Он думает, что его стояк виден абсолютно всем. Не виден. Чан искренне не понимает, почему ему приходится следить ещё и за этим. *** /флешбек/ Честно говоря, Чанбин не помнит, когда конкретно положил глаз на Хёнджина. Зато момент, когда он едва не спалился в первый раз, надёжно отпечатался в памяти. Как же, не помнить такое. Чанбин просто уткнулся Хёнджину в шею. Бездумно, шутки ради. И случился пиздец. И стояк. Со временем Чанбину стало проще. Проще не думать. Проще держаться на расстоянии. А потом стало понятно, что надо учиться не держаться, потому что одному ещё хреновее. Сейчас Чанбин, как бы это сказать, обрёл внутреннее умиротворение. Он благодушно принимает всё, что Хёнджин даёт. Конечно, с самоуважением ему теперь редко по пути, но это малая цена за то, чтобы пообниматься на ровном месте. Да только Хёнджина всё ещё хочется. Хочется всего, полностью, со всеми его длинными конечностями. Хочется притулиться, прижать, обхватить. Был бы драконом, спал бы на нём, как на сокровище. А так приходится довольствоваться только его кроватью. Когда Чонин абсолютно неожиданно спрашивает, как он справляется, Чанбин банально давится чипсами. Между прочим, было чему удивиться — это первый человек в его окружении, который спрашивал о Хёнджине напрямую. Когда Чанбину немного легчает, Чонин извиняется, а затем терпеливо повторяет свой вопрос. — С чем конкретно справляюсь? — осторожно спрашивает Чанбин. — Ну, что оно… одностороннее, — Чонин запинается под конец, и его вечная улыбка становится немного вымученной. Чанбин чешет затылок. Это всегда было очевидно, этакая точка в пространстве, на которую можно опереться. Чанбин влюблён. Ему хочется. Он молчит. И с Хёнджином у них всё хорошо. — Карма у меня такая, — пожимает плечами он. Затем тянется и треплет макушку Чонина, — ты в голову это не бери, ну. Ещё за меня переживать будешь тут, — совсем бурчит Чанбин под конец. Чонин почему-то совсем перестаёт улыбаться и выглядит каким-то… Не злым, нет. Непримиримым. Но другого ответа у Чанбина для него нет. *** Сынмин напуган. Стабильность крошится у него в руках. У всех них. То, над чем они вчера вероломно смеялись, сегодня вот-вот постучит в окошко. Титул самого слепого негласно переходит к Чанбину, потому как всем кроме него бесконечно понятно, что тихоход по имени «Хёнджин» перестал дрейфовать и теперь уверенно идёт тому навстречу. Это пугает буквально всех. Джисон и Минхо неожиданно много молчат. Особенно рядом друг с другом. Хотя Сынмин уверен, что эти ребята последние, за кого стоит беспокоиться. Они хоть и непривычно тихие, но держатся вместе и при любом раскладе упадут на общие восемь лап. О причинах такого единения Сынмин предпочитает не думать. И раньше резкий на поворотах, Чонин теперь шутит совсем остро. Сынмин глотает колкости через одну, повторяя себе — не усугублять. Не драться же с ним постоянно. Тем более после Чонин подходит мириться и сам обнимает. В такие моменты Сынмину больше ничего не нужно. Чан тоже словно обретается мыслями где-то далеко. Рассеянный, обеспокоенный, он явно носит в себе тяжёлые мысли. Его с Феликсом разговор на английском Сынмин слышит случайно. Так уж вышло, что он достаточно хорош в английском. Так что это маленькая неизбежность. Первую минуту Сынмин греет уши ненамеренно. А когда ухватывает нить разговора, уже не может заставить себя уйти. — …Знаешь, я на грани того, чтобы начать бегать и вопить, схватившись за голову. — Ахах, — это усмехается Феликс, — я б на это посмотрел. — Вот тебе смешно, а одна моя часть считает, что их надо срочно растаскивать по углам и долго принудительно втирать, что, продолжая в таком духе, они к чёрту нас уничтожат. Феликс молчит, и это очень на него непохоже. Чан, видимо, не горит желанием продолжать, так что Феликс всё-таки подаёт голос: — А вторая? — А вторая хочет пустить всё на самотёк. Сынмин осторожно выглядывает из-за угла. Феликс хмурится. Его губы плотно сжаты, а взгляд из-под чёлки мог бы прошибить Чана насквозь, но тот только трёт лоб и выдыхает. — Мы оба знаем, какой это безумный риск, — устало говорит он. — Я помню — «ноль совместимости с нашей работой», — глухо произносит Феликс. Чан открывает рот. И закрывает. — А не пошёл бы я… — громко и зло бормочет он. Феликс делает попытку отшатнуться, но Чан хватает его ладони и прикладывает к своим щекам. — Гляди-ка, сэндвич с идиотом. Тот моргает, отводит на мгновение взгляд, словно заглядывает в себя, и на его губах рождается маленькая улыбка. Чан сглатывает. Чуть склоняя голову, он касается губами ладони Феликса. Сынмин немедленно одёргивает себя и скрывается за углом. Нашпионил на свою голову. — Они справятся, — это Феликс. — Да какого чёрта! А-ха-ха! Банчан не то хохочет, не то всхлипывает. И Сынмин спешит подальше от успокаивающего шёпота Феликса. *** Чанбин опять дрыхнет на кровати Хёнджина. Запах его успокаивает, как он говорит. Владелец кровати тут же, рядом, никуда не спешит и выглядит примерно как всегда. Сынмин думает, если они с Минхо сейчас уйдут из комнаты, то это будет началом. Все его ждут. Стоят на стрёме, не хотят оставлять одних, тянут как могут. Но и ждут. Им тоже страшно. Сынмин сдерживается. Ему очень хочется вцепиться в кого-то зубами. Как псу. Из него хлещет энергия с таким огромным знаком минус. Такая едкая, чистая, неразбавленная зависть. Потому что Чанбину можно, а ему нельзя. Сынмин много думает. Вяло, почти лениво вязнет в мысли, что на самом деле не завидует Чанбину. Какой-то своей мелкой и жалкой частичкой он почти хочет, чтобы Чанбина не существовало. И в тоже время лелеет мысль, что это случится. Что Чанбину и Хёнджину наконец снесёт крышу. С самого начала эта зависть была сродни забиванию гвоздя в стену. Каждый удар загонял её только глубже. Теперь же Сынмину выдали не маленький молоток, а здоровенную кувалду. Кажется, что она разнесёт стену с первого удара. Ладно, Сынмин, конечно, пёс. И немного дерьмо. Но он никого не укусит. Только не в его смену. Иногда Сынмин почти хочет извиниться перед Чанбином. Рассеянно раз за разом покупает Чонину еду, когда тот просит, даёт пространство для Минхо, лишь заглядывая тому в глаза, и отдыхает взглядом на Феликсе, который, казалось, теперь окончательно закрепился в каком-то другом, тёплом измерении. Ему с Чаном он не завидует, чтобы у них там ни было. Время тянется вязко, тягуче. А Хёнджин вот он, тут же, сидит на стуле, и от вида его спины Сынмину до чёрта паскудно. Он коротко вздыхает, встаёт, делает несколько шагов вперёд и валится на Чанбина сверху. Тот ворчит и сонно спихивает его с себя поднимаясь. Его взгляд вопрошает, желает ли Сынмин казнь через щекотку. Сынмин не желает, но сейчас это чувствуется, как единственное, что может дать отсрочку. Чанбину, Хёнджину, ему самому. И это работает. Всегда срабатывает. Пока наконец Сынмину не аукается. Чонин клюёт его в щеку в дверях ванной. Соображалку как отрубает. Сынмин врезается в косяк и немного приходит в себя. Это что такое было?! Не разошлись в дверях, будто бы случайно. Но случайно клюнуть в щеку, серьёзно?! Чонин не бежит, смотрит на него настороженно, почти зло. Ждёт. Тоже пёс. Вернее, лис. Сынмин просто таращится. Такого Чонина видно редко. Такой совсем странный. Не прячет взгляд, колючий, что кошмар. Чужой почти. И одновременно более близкий, чем улыбчивый мягкий Чонин. Сынмин неосознанно жмётся к дерущемуся косяку в поисках опоры. Чонин сжимает и разжимает кулаки. Жалеет о том, что сделал? Сынмин открывает рот, и в коридоре немедленно появляется Джисон. Он беспардонно протискивается мимо них, затем вовсе выпихивает обоих, пришибленных, со входа в ванную. — Эй!.. — Кто не успел, тот опоздал. Найдите другой проход для зависания. Не обязательно делать это в ванной. И вообще, мне нужнее. Почему нужнее, никто уже объяснять не собирается — дверь захлопывается прямо перед их носом. Тишина. Чонин тушуется. Становится похож на себя обычного. Сынмин хочет двинуться, но он словно в киселе. Тело так вообще приморозило к полу. В голову ничего не лезет. А Чонин, кажется, уже на низком старте. Не придумав ничего лучше, Сынмин подаётся вперёд и повторяет поцелуй в щеку с Чонином. С запозданием думает, что как-то иначе надо было, как-то яснее, очевиднее… Чонин смотрит на него так, словно увидел единорога, скачущего по радуге. Ну, по здравому рассуждению, Сынмин так себя сейчас и чувствует. На радуге. А ещё не знает, куда деть руки. Коридор тем не менее напоминает, что он проходной двор. На горизонте возникает Чан. Чонин вцепляется Сынмину в рукав. Его взгляд настолько отчаянный, и кажется, что он сейчас может натворить дел. Сынмин интенсивно кивает в сторону кухни. Чонин, кажется, понимает. И идёт. Время импровизировать. Переминаясь с ноги на ногу, Сынмин пересекается взглядом с Чаном и орёт: — Джисон, убыток, очередь для кого?! Джисон вопит что-то в ответ, из-за двери плохо слышно. — Должен будешь! — на всякий случай кричит Сынмин. Чан вздыхает и разворачивается. Не судьба значит не судьба. Входя в кухню, Сынмин находит только Чонина, деловито копающегося в холодильнике. Он не очень уверен, что чувствует по этому поводу. Радостно боится? Сладко трусит? Звучит довольно отвратительно, чтобы Сынмин взял себя в руки и сел за стол. Чонин, прихватив себе сока, ставит перед ним его любимый и садится напротив. Это ощущается совсем иначе — то, что Чонин знает, какой сок он любит. Они сидят напротив друг друга. Сок заканчивается в молчании, а диалог так и не начинается. Чонин заметно нервничает, прячет взгляд в стакане, а Сынмин просто… Ну просто. Где-то в конце этой неловкости Чонин ставит пустой стакан на стол, и как будто торопится убрать руки со стола. Сынмин моргает, подрывается и почти плюхается на поверхность стола, ловя ладони Чонина у края. Примерно в такой позе их и застаёт зашедший в кухню Минхо. Сынмин думает, что похож на оленя в свете фар. Минхо тем не менее неожиданно быстро теряется из виду. Абсолютно непривычно быстро. Впрочем, когда Сынмин поворачивается к Чонину, то видит тот самый взгляд, с которым макнэ откусывает жопы, если кто-то в окружении переходит все границы. Здесь кто угодно бы потерялся. Чонин отчаянно тянет его на себя. Сынмин не думает — он ползёт-едет по столу, распихивая стаканы. Они едва не сваливаются вместе со стулом, когда Чонин отодвигается и привстаёт, чтобы снять Сынмина со стола. Стул неожиданно выдерживает их кучу малу. Объятья получаются очень тесными — Сынмину приходится конкретно вмяться в Чонина, который очень напрягается и боится их уронить. Сынмин уже ничего не боится. *** Через полчаса о них знают все. И, пожалуй даже не из-за Минхо, а потому что на кухне они ещё какое-то время сидят не расцепляясь. А кухня — место весьма людное. Хенджин таращится, Чанбин спотыкается… Ну хоть Джисон смеётся, когда посещает их импровизированное собрание. Его довольная физиономия оставляет так много вопросов. Сумасшедшие. Мы сумасшедшие, думает Сынмин, но продолжает гладить Чонина по затылку. Поза странная, и вообще он тут старше, с чего ему сидеть на коленях, но Сынмин не может оторваться хотя бы на секунду. Уже поздно отрываться. Впрочем, когда в кухню заглядывает лидер, они уже перебрались на диван и обсуждают все, что в голову взбредёт. Чонин заметно нервно хихикает с каждой его шутки. Сынмин понимает — тоже ведь перед смертью не надышишься. Но он спокойный как гора. Чан ещё не знает, что Сынмин кое-что слышал. И видел. Он не побоится это использовать. Тем более Сынмин может побиться об заклад, что сейчас из двери торчат пять пар длинных ушей. А лучших условий для шантажа их лидера быть не может. Если до этого дойдёт, конечно. Утром Чонин, подсаживаясь к Сынмину, говорит, что закрыл Хёнджина и Чанбина в ванной. — Методы, конечно, у тебя… — бормочет Сынмин, и уткнувшись лицом в стол, закрывшись руками, смеётся. Чонин улыбается. Сынмин его обожает. И смеётся так долго, что сладкая парочка успевает «освободиться» из ванной, показав на свет божий свои ярко-красные уши.