Бишоп Лейс, Южный Фиор, X704
Тот святой, помешанный на свежем воздухе и солнечных ванных, некогда изложивший популярную концепцию рая, похоже, никогда не бывал на улочке Патерностер. Откинем в сторону перламутровые воротца, пушистые облака и бескрайние золотые поля, ведь, что может быть дивнее целой улицы книжных магазинчиков, каждый из которых мрачнее, заляпаннее и соблазнительнее другого своего собрата? Там, за грязными витринами, за паутинной завесой таились полные секретов стеллажи с запретными первыми изданиями и недописанными свитками; на текстах на разных языках, давно всеми забытых, и о магии, давно затерявшейся в трясине времени; с книгами, не попадавшихся на глаза даже ему. Зереф, ввиду своей бессмертности, считал себя везучим, потому что в мире смертных существовали райские уголки, подобные этому — в ничем не примечательном городишке Бишоп Лейс, что в южно-восточном Фиоре. Жизнь, казалось, заиграла красками от мрачной загадочной улицы, полной мрачных загадочных лавок в городишке, совершенно не ведавшем о том, кто он такой на самом деле. Не успел Зереф открыть входную дверь, как позади раздались крики. Вот и все. Подобное он слышал уже столько раз, что и не сосчитать, отчего с легкостью понимал, когда рунные рыцари узнавали, что он здесь — например, если отдаленный стройный шаг сменялся неистовым топотом тяжелых сапог, поднимающих в своем особенном ритме пыль с земли; или, например, когда рутинный патруль вдруг перерастал во вполне интенсивный обыск всего и вся. Увертюра, звучавшая последние семь лет, ознаменовывала каждое его выдворение из всякого фиорского поселения. Он мог не высовываться сколько душа пожелает. Однако рано или поздно появлялись слушки о неком волшебнике, интересующемся не теми вещами, о маге, ищущем знания о самом таинственнейшем и запретнейшем колдовстве, о человеке, более всего находившем искомые секреты у торговцев и гильдий по другую сторону закона. Неважно, кем он был — Черным Магом или мелким уголовником. Он был человеком, которого люди не желали видеть в своих добрых благочестивых городишках. Он надеялся, что хотя бы несколько дней побудет в Бишоп Лейсе, пока местная стража не поймает его, но, вероятно, слухи до этой части королевства дошли даже быстрее, чем он сам. Вероятно, это конец всего. Всего того, чем он занимался на протяжении семи лет — семи лет с тех пор, как собственная магия убила ту, которую он любил; конец семи лет скитаний в безысходности, чтения и избегания людей; конец семи лет, в течение которых он все ближе и ближе подходил к краю, так и не достигнув его. Вероятно, сегодня не получится или не захочется улизнуть от рыцарей. Тогда он будет сражаться, а если он будет сражаться, то убьет кого-нибудь, а если убьет одного, то убьет всех. Не только рыцарей или жителей, но всех, пока он или мир не кончит свое бессмысленное существование. Именно так стоило поступить семь лет назад, а сейчас Зереф уже почти не помнил, почему не сделал этого тогда. И все же, он был здесь, пребываемый в забытьи, словно умерший в тот день и призраком обреченный на вечное преследование всех книжных южнофиорских лавок. Вероятно, сегодня кончатся его попытки жить в спокойствии, и он встретит свою судьбу, чтобы наказать весь мир, посмевший у него отнять все. Со вздохом Зереф выпустил дверную ручку и недовольно повернулся к подступающим рунным рыцарям… Которые, даже не оглянувшись на него, промчались мимо. — На этот раз он не уйдет! — проревел их командир, и ему вторили пять рыцарей из отряда. Потрясывая копьями, они пронеслись по дороге, свернув за угол. Гулкий топот тут же затих вслед за клубами пыли. Зереф вежливо подождал, пока те не осознают свою оплошность и не возвратятся для его ареста. Они не возвратились. Видимо, походу за редкостными книгами все же быть. Зереф пожал плечами и толкнул дверь. Не колокольчиковый звон, но — зловещий скрип поприветствовал его. Забитые грязью оконца нагоняли извечный мрак, а свечные огрызки вспыхнули слабым огнем при его приближении, впрочем, сразу погаснувшие, когда он прошел мимо. И полки, и книги — все было обсыпано пылью (пожалуй, мрачные книжные лавчонки — единственный вид магазинов, атмосфера и счета которых только выигрывают от отсутствия уборщицы). Рядом чувствовалось присутствие еще одного живого, наверняка владельца, весьма искусно прятавшегося. Одним словом, здесь было просто замечательно. Расслабившись, как это всегда бывало, когда он оказывался в местах, полных старых книг, Зереф принялся пальцем водить по потертым книжным корешкам с полу разборчивыми выцветшими золотыми буквами, пытаясь найти что-нибудь интересное, или, хотя бы, таящее в себе незнакомое волшебство. — Тебя ли здесь рыщут рыцари? Холодное шипение не потревожило установившийся мрак, мягко пронесшись по лавке. Зереф, читая и даже не отрывая глаз от трактата о магических тварях, ответил рассеянно. — Быть может, впервые за много лет я честно отвечу на данный вопрос отрицательно. Но нет, кажется, что нет. Молчание затянулось. Он знал, что владелица лавки разглядывает его — та была не в силах сокрыть свое волшебство настолько хорошо, чтобы обмануть его чутье. Зереф сделал вид, что ее здесь и вовсе нет. Наконец, чуть менее прохладно, она поинтересовалась: — Тебя послал твой хозяин, мальчишка? — Я сам себе хозяин, — невозмутимо ответствовал Зереф. — И забрел я сюда потому, что это более приятное времяпровождение, чем стирание с лица земли всего людского рода, правда, с каждой секундой у меня заводится все больше и больше сомнений… А где у вас здесь интересные книги? — Я не думаю… — нахмурилась хозяйка. Повернувшись к владелице лавки, Зереф принялся сверлить ее своими черными глазами. Женщина была моложе его ожиданий, даже не седая старуха, похожая на старую крону дерева. Он бы отнял у лавчонки очки за атмосферность, не будь это лицемерно со стороны бессмертного, навечно застрявшего в семнадцатилетнем теле. — Послушайте, — тяжко вздохнул Зереф. — Со мной такое постоянно, и поверьте, все эти ваши «о, ты такой молоденький для всезнающего волшебника» мне правда надоели уже через… примерно пару сотен раз. Может мы просто обойдем ту часть, где вы выставляете себе на посмешище, вынуждая меня тратить драгоценное время и силы на доказательство, что вы ошибаетесь, и перейдем сразу к той части, где вы просто показываете редкие книги? Сэкономим время, а еще, думаю, меня хотя бы не сразу вышвырнут из города. Через мгновение она уже снимала с шеи ключ, которым отперла сундук, стоявший под прилавком. — Развлекайся. Бери что хочешь, пока есть деньги. — Замечательное решение, — одобрил Зереф, решив впредь почаще использовать прямой подход. Сокровища внутри сундука выглядели многообещающими. Освободив дубовый короб от оков рунной магии, Зереф, наклонившись, ощутил привкус древнего волшебства, чувствуя, как на языке разливаются аппетитные искорки от предвкушения. — Мне, мне, мне, — забормотал он. — Так, это неинтересно, неинтересно… а ты не первое издание… о, привет. Со дна сундука он вытряхнул черную книжку, похожую на чей-то дневник, чем на фолиант, пропитанный сырой магией такой силы, что отголоски ее все еще эхом плясали на потертых страницах. Чей-то экспериментальный журнал? Вероятно, ибо начертан он был с помощью тайнописи на каком-то архаичном магическом языке. Может быть, если точно определить дату создания, можно попробовать расшифровать… — Обойдем сзади! — раздался снаружи вопль, едва заглушаемый толстыми стенами, мраком и атмосферностью лавки. — Загоним его сюда! Не дайте ему сбежать! Охваченный любопытством, Зереф, не выпустив из рук книги, встал и приблизился к витрине лавке. Хозяйка тоже недоверчиво уставилась на улицу, по которой топал как не в себя к своей западне неприлично раздувшийся отряд рунных рыцарей, поделившийся на две части. — Ты уверен, что они не по твою душу? — прищурилась хозяйка. — Вполне уверен, — забавляясь, ответил Зереф. — Похоже, добыча изрядно их достала; даже наблюдать за этим — выматывающее зрелище. Должен сказать, приятно, когда никто тебя не преследует, как думаете? Более не обращая внимания на ее пристальный взгляд, Зереф примостился на подоконнике и, улавливая те немногие дневные лучи, даваемые витриной, принялся придирчиво разглядывать добытую книгу. — Так, посмотрим… судя по состоянию переплета, где-то начало или середина второго века. Похож на экспериментальный журнал, зашифрованный с помощью локсорианского или, возможно, классического амарантийского. — Мы предположили локсорианский, но пока никому еще не удалось его расшифровать. — Естественно нет. Иначе здесь книга не валялась бы. Я попробую? Заметив ее нерешительность, Зереф испустил вздох. — А я-то думал, мы пропустили ту скучную часть с клише и пустой тратой времени и теперь делаем по-моему. Бросив ему еще немного макулатуры, которую Зереф тут же разложил на подоконнике, хозяйка язвительно осведомилась: — Ох, и неужели ученый сэр собирается просиживать штаны, пока не переведет весь документ, с которым не могли справиться величайшие умы? — Это не вызов вашим величайшим умам. Тем более, я еще даже не пытался и не потерпел неудачу, — заметил он прохладно. — Кроме того, не хочется тратить деньги на какую-нибудь ерунду вроде древней кулинарной книги, поэтому нужно удостовериться в нужности. Зереф вновь отвлекся, услышав дробь сапог, возвестившую о рунных рыцарях неподалеку, до сих пор не поймавших своего заблудшего преступника. Слегка озадачившись, Зереф выглянул в окно, плутающим взглядом выискивая человека, так кстати отвлекавшего рыцарей. Как выяснилось, угрозой порядку оказался не мастер преступлений, скрывающийся от закона. Взамен, по улице в жаркой погоне с грохотом мчался целый отряд рыцарей за ребенком. Светловолосым, перемазанным грязью маленьким мальчиком, одетым в лохмотья и крепко вцепившимся в украденный батон. В замешательстве, Зереф наблюдал за рунными рыцарями, приводившими в действие ловушку против своей невзрачной сошки. В самом конце улицы показались стражники, повыскакивавшие из укрытий, чтобы отрезать ребенку путь к отступлению. Мальчик остановился как вкопанный и с оленьим испугом завертел головой назад и вперед, боязно оглядывая своих врагов. — Вот ты и попался! — победно заорал лидер рыцарей. — Хватит с нас твоего произвола на улицах! Ты идешь с нами! Мальчик отчаянно замотал головой. — Это не переговоры, сопляк. А затем махнул рукой, и рыцари как по команде бросились на ребенка. Кто-то, в потертых перчатках, держал наручники и веревки; кто-то грозно размахивал оружием. А один, не заботясь о том, что его противник — всего лишь ребенок, поднял ладонь в сторону мальчишки и запустил в него огненный шар. Пламенное волшебство ринулось к мальчику, не думавшему убегать или прятаться. Он просто застыл на месте, а затем, в каком-то отчаянном порыве, зажмурил заплаканные глаза и замахнулся батоном, будто битой, на летящий огненный шар. Нечто всколыхнуло сознание Зерефа: трещащей нитью, полыхающим в ночи серебряным солнцем; горизонт, расходившийся на совершенный свет и совершенную тьму. Никогда прежде он не ощущал подобного, и если сначала он смотрел из интереса, то теперь завороженно, забросив лежащий на коленях старинный дневник. Батон столкнулся с огненным шаром и запустил чары обратно в рыцарей. Увеличиваясь, пылая в стремительном полете, пламенный шар, похожий на плюющийся огнем солнечный карлик, взорвал и вспучил дорогу с ослепительной вспышкой. Ожидавшие подобного поворота событий солдаты с воплем бросились врассыпную. Земля вздрогнула, окна затряслись, книги беглыми пташками спорхнули на пол. И посреди этого хаоса, действуя на уровне инстинктов, мальчишка выбросил батон, почему-то совершенно не сгоревший от соприкосновения с пламенем, и кинулся куда глаза глядят. Зереф глядел ему вслед с застывшей усмешкой, не уменьшившейся даже когда ребенок скрылся из виду. — Что это только что было? — выдохнул он. Хозяйка лавки, поднимавшая разбросанные книги, недовольно прервалась, ответив невпопад. — Вредитель, гадкий бродяжка, живущий здесь. Он не раз пробовал залезть ко мне, чтобы стащить что-нибудь. Приходится гнать метлой. Надеюсь, его выловят. Тюрьма — самое подходящее место для таких как он. — Это магия, но… Зереф прикрыл веки, вспоминая каждую деталь того, что только что ощутил: нечто связующее; нечто разбуженное; нечто совершенно неизвестное, однако в то же время — знакомое до боли; невозможно парадоксальное и все же — идеально сбалансированное. — Что? И… как? Рунные рыцари на улице перестроились и пустились в погоню за ребенком. Зереф тоже захотел последовать за ними, желая хотя бы одним глазком взглянуть на волшбу и убедиться, так ли она восхитительна, как ему показалось на первый взгляд… И замолк. Уникальная магия повсюду, и лучше не оказываться в сомнительных переделках. Вот его девиз, позволивший ему прозябать в подобном состоянии так долго. Это не его дело, и будет лучше, если так и останется. Так что Зереф снова уселся на подоконник, с чистой совестью опять открыл журнал, выбросив из голову ту странную ослепительную вспышку магии. Прошло пять минут. Когда зудящее тревожное чувство обострилось настолько, что даже бессмертный обратил на него внимание, Зереф вновь захлопнул книгу, подняв голову. Мальчик давно ушел, рыцари тоже, а он все равно ощущал волшебство, силой источавшееся одновременно отовсюду и ниоткуда, освещая городишко слабым красноватым блеском. Воздух наэлектризовался, а его молекулы опасно и ритмично завибрировали. Сначала мягко, слабо — дрожь видел только он, однако с каждой последующей секундой она крепчала… и крепчала… и крепчала. Это было плохо. Это было очень плохо. Зереф со стоном слез с подоконника и прошмыгнул к выходу, не обратив внимания на вопли хозяйки, заметившей, что он прихватил с собой драгоценный журнал и пока еще не осознавшей, что еще немного, и это будет наименьшее, о чем стоит беспокоиться, если он не остановит все это.***
Всегда на ногах. Всегда на них, сколько себя помнил, а помнил он в своей короткой жизни гораздо больше, чем дети его возраста. Он сбежал из приюта, как только стал способен выживать в одиночку. Бегал от города к городу, скрывался, выживал. Днями, неделями. Иногда месяцами. Вот только его неизменно гнали отовсюду, и он вновь бежал прочь. Он бежал изо дня в день, в жизни его не было ничего постоянного, кроме страха, не было друзей, кроме голода, и не существовало ничего, что направило бы его, кроме воспоминаний. Какие-то были его собственными, другие — нет. С некоторыми он жил с самого рождения — то отрывки из жизни родителей, переданные с магией, унаследованной от них. Раздвоение сознания происходило намного реже, когда его собственное хранилище опыта обогнало хаотичный бардак чужих не-его воспоминаний, таких ярких и живых, следующих за бегом, бегом, еще раз бегом — фундаментом его существования… Мальчик свернул в небольшой тупичок и остановился как вкопанный, обреченно уставившись на три высокие стены. Зачем он бежал? Самое очевидное — он бежал, потому что за ним бежали рунные рыцари. Он ел, когда голодал, даже если это было ворованное; спал, когда уставал, даже если было мокро и холодно и шныряли крысы, покуда не выгоняли его на холод из норы, которую он у них одалживал. И теперь ему приходилось бежать со всех ног от стражников, ведь он не желал быть пойманным и посаженным в тюрьму, или, еще хуже, — убитым. Но, в действительности, это был не тот ответ, вертевшийся в голове. Он чувствовал себя таким крохотным среди этих великанов-стен. Стражников слышно не было — те затерялись в россыпи переулков, но и он заплутал и уткнулся в тупик, а они так просто не сдадутся и будут носом рыть землю, пока не найдут. Возможно, если припомнит, как попал сюда, то тихонько прошмыгнет мимо и сбежит, вряд ли они побегут искать за город… Вот только один-единственный вопрос горел в голове: зачем? За бегом следовало только еще больше бега. За барахтаньем следовало другое барахтанье. Выживая один день… он подписывался на вечное выживание каждый божий день. Битва продолжалась. Награда за победу в этом ежедневном сражении — повторный бой с первыми лучами солнца завтра на рассвете. Впереди — сплошное ничего, никто его не ждет, нигде ему нет места. И оттого не существовало даже маленькой, завалявшейся причины, благодаря которой его будущее могло бы измениться. Он знал это железобетонно, чужие не-его воспоминания дали ему эту каменную уверенность — взрослую, безоговорочную. И когда он сверлил взглядом эти стены, возвышавшиеся чудовищами над его жалким «я», его желания выжить, жить, заведшего его так далеко, уже казалось недостаточно. Он больше не хотел бежать. В одном из его многочисленных других воспоминаний был рунный круг, а вместе с ним и чужое намерение, чужая надежда, чужая цель, казалось, сейчас совпавшая с его собственной. С этой мыслью мальчик выудил из кармана заветный кусочек мела и принялся с энтузиазмом начерчивать на булыжниках под ногами символы. Ему были неведомы все эти значки, однако в то же время он словно знал каждый. И, чем меньше думал, тем лучше понимал. Смысл их вспыхивал лишь в уголках глаз, однако с точностью мастера ритуальной магии, он осознавал — круг завершится, и все сработает как по нотам. Ребенок приблизился к высокой стене и поскреб о бездушный камень рукой, чтобы на коже выступили бисеринки крови. Затем, сев на колени в центр, повозил кровью по внутреннему меловому кругу и прикрыл веки, крепко зажмурившись. Чистый серебристый свет заполонил мир за его веками, исходя от нарисованного круга, который голодно и жадно потянул из него магию через кровную связь, засасывая душу куда-то далеко. Раньше ему приходилось тратить лишь крупинки магии, оттого внезапная слабость оказалась в новинку. Не неприятна, нет, поскольку истощение ощущалось как засыпание, только без боли, когда он ворочался на твердом камне мостовой под одной картонкой. И без онемения в замерзших ногах, и без страха, что завтра придется просыпаться и бежать заново. И воздух загудел в ответ, окутывая теплыми ласковыми объятьями, а магия, единственная семья, которую он когда-либо знал, теперь была готова принять его обратно. Так легко отдать ей все. Легко, так легко отпустить, освободить волшебство внутри, позволить утащить за собой… А затем чья-то рука бесцеремонно схватила мальчика за шиворот краденой рубахи и выволокла из рунного круга. — Довольно, — вымолвил Зереф.***
Зереф грозно уставился на мальчишку, болтавшегося в воздухе на конце его вытянутой руки. — Не надо взрывать города древней ритуальной магией! — ругался он. — Нельзя! Все снова подумают, что это я, а ведь я так старался не привлекать лишнего внимания! Ребенок что-то испуганно пропищал. Тяжко вздохнув, Зереф усадил мальчика на землю, подальше от рунного круга, все еще изливавшего свет в нагретый потревоженный воздух, даже когда его маловероятного мастера вытянули из него. Зереф заметил это и вновь посмотрел на мальчика: — Что ты здесь творишь? Стражники загнали тебя в угол из-за украденного хлеба, и ты вздумал провести ритуал, гарантированно убивший бы всех живых в городе? Даже для меня это слишком, а ведь я, помнится, случайно разрушил целое королевство на своем пути. Затем, строгим учительским тоном, обращенным к нерадивому ученику с руками не из того места, прибавил: — Такая магия не применяется в подобных смехотворных ситуациях. Ритуальная магия — магия последнего шанса, это же первое правило ритуальной магии! Как можно творить такие сложные чары без единого проблеска знаний? Еще один слабый писк. — А если еще честнее, — вздохнул Зереф, продолжая разглядывать круг. — Этот ритуал потребует взамен твою жизнь! И это, на минуточку, второе правило ритуальной магии: никогда не проводи ритуал, стоящий тебе жизни! Если не хватает мозгов переделать ритуал на иную цену, то нечего совать любопытный нос в подобное колдовство! Руны были начертаны без ошибок, круг работал идеально, но все еще не потухал. Он кожей чувствовал вибрации в воздухе. Было жарко, слишком жарко, а каждый вдох словно обжигал горло. — Ритуал все еще высасывает из тебя жизнь. Прерви его. — Он не просил, но во избежание сомнений, сказал приказным тоном: — Сейчас же. Однако круг не померк. Раздраженный, Зереф метнул взгляд на его создателя, на мальчишескую серебристо-серую тень, получив в ответ лишь коротенькое, полное ужаса, мотание головой. — Ты не знаешь, как, — осознал Зереф, и с разочарованным стоном откинул голову назад. — Не проводи ритуалы, которые до конца не понимаешь! Почему я вообще это объясняю? Это даже не правило номер три, а просто здравый смысл! Больше любого живого он понимал в ритуальном колдовстве, но даже Зереф не зубрил все встречные котрритуалы, мало-мальски попадавшиеся ему на глаза. А здесь трехслойный круг, да еще в системе и магическом стиле, хорошо ему знакомыми… — Держи, — приказал он, швырнув стащенный, простите, купленный дневник в мальчишку, тут же крепко сжавшего тот и прижавшегося к стене. — И стой тут. Я с тобой не закончил, далеко еще не закончил. Зереф опустился на колени перед кругом. Фиолетовое зарево, единственное в окрашенном серебряным мире, возник на кончике его поднятого пальца, сформировав буквы, которые он быстро набросал в воздухе. Его магия сочилась наружу, сканируя, расшифровывая информацию, вписанную в круг, пока сам Зереф бормотал себе под нос. С необычайным послушанием круг развернулся для него, а схемы, накаляканные мальчиком, оказались удивительно податливыми перед его волшебством. Да, Зереф мог все исправить. Каким бы он считался мастером ритуальной магии, если бы не смог выработать сколь-нибудь сносного противодействия детскому кругу? Руны круга разбились на множество математических закономерностей и метафизических концептов. Секрет написания контрритуала в том, чтобы переиначить последнее, оставаясь в рамках первого, и затем сформулировать прямо противоположное желание с помощью цифр и рун, понятных любому уважающему себя волшебнику. Так что Зереф изучил ключевые компоненты круга ребенка, а потом просто составил на его основе свой собственный, который, по задумке, сможет противостоять предшественнику, уравновесит тот и закроет, заодно усмирив беснующуюся атмосферу и утолив ее голод жизни. После, руководствуясь больше инстинктом нежели математической точностью, Зереф поводил ладонями по начертанной в воздухе окружности, разбившейся на пурпурные сияющие потоки, обвившиеся вокруг его запястий. Подавшись вперед, Зереф шлепнул руками по наружному кольцу. Фиолетовое свечение моментально заструилось по поверхности рун, выкрасив бледное серебро в свой собственный яркий цвет. Спустя мгновение пылающий круг погас, а чары рассеялись, отчего воздушное давление развеялось. Жар вернулся в земные недра, туда, где ему и место. Лишь одинокий фиолетово-дымный шлейф высоко в небе указывал на то, что на этой улице только что произошел мелом и кровью призыв первобытной магии. — И это, — подчеркнул Зереф, — приемлемый уровень, которого ты должен достичь, прежде чем даже заикаться о такой комплексной магии. Это понятно? Потом повернулся и уставился на мальчишку в надежде донести до него мысль и… застыл. Неземное свечение ушло, солнце вернулось на небо, и в его ясном свете, наконец, они впервые хорошенько рассмотрели друг друга. Чумазый оборванец выглядел также жалко, как и когда улепетывал от рунных рыцарей, но его глаза!.. Были прекраснейшего зеленого оттенка, когда-либо виденного им. Сквозь пелену слез, эти насыщенные яркие изумруды светились жизнью, которой хватило бы и на сотню детей. И глаза эти, широкие, распахнутые, не отрывались от Зерефа, немигающим взором разглядывая его с того самого момента, как он вошел в переулок. И смотрели, и видели, казалось лишь его, чуть дрожали и таращились еще пристальнее. Зереф тоже таращился, хотя и знал, что это не очень красиво, вот только в тот миг он не мог отвести глаз или даже говорить, ибо за всю свою проклятую жизнь встречал лишь одного человека с подобными невозможно изумрудными глазами, и не проходило ни дня, чтобы он не скучал по ней так сильно, что готов был разорвать весь чертов мир на части… Внезапное приближение рунных рыцарей принесло с собою своего рода облегчение. Уцепившись за эту помеху и повернувшись спиной к рыцарям и ребенку, Зереф небрежным взмахом ладони разнес в щепки заднюю стену. — Пошли, — сказал он и, заметив, что мальчишка продолжает пялиться, дернул его за руку и пустился бежать, пока рыцари не опомнились, теснясь в узком переулке. Через дворы, по тропам, через весь городишко… Пусть Зереф и был в бегах последние семь лет, но бег в прямом смысле так и не стал его сильной стороной. Преследователи окончательно потеряли их, когда они покинули город и оказались под сенью леса. Там, в лоне природы, Зереф вновь усадил ребенка и строго воззрился него. Сейчас, когда он ожидал этих глаз, было легче оставаться в настоящем и не отвлекаться. — Вот вам и трехдневное свидание с книжными магазинами, — тяжело вздохнул Зереф. — Очередной город, в который я не смогу вернуться какое-то время, и в этот раз я даже не виноват. Придется затаиться и отправиться куда-нибудь еще. А что касается тебя… Зереф резко ткнул пальцем в грудь мальчика. — Больше никаких древних магических штучек, пока не заимеешь представление о таких чарах, ладно? Ребенок часто и испуганно закивал. — Хорошо. О, и раз я единственный взрослый здесь, думаю, имеет место напомнить тебе о недопустимости взрываний городов. Ну, хотя бы пока я не уберусь подальше отсюда, чтобы на меня, как всегда, не повесили вину. И с этим напутствием (и предупреждением), ринулся в глубь леса. Несколько секунд спустя Зереф услышал следующего за ним мальчика. Зерефу следовало удивиться, поскольку ребенок излучал храбрость мыши, несущей белый флаг, однако это почему-то странным не казалось вовсе. Он не остановился ни на секунду, чтобы бродяжка догнал его, а тот, в свою очередь, тащился сзади в паре метров. Зереф слышал слабенькие, шаркающие шаги, чувствуя разливающуюся магию мальчика. До сих пор ему не встречалось подобное необычное волшебство. Если ребенок изо всех своих детских сил пытался слиться с окружением, то вот его магия была отлична от хозяина — носилась меж стволов деревьев, чирикала мелодии певчих птиц, присела у ручейка и затрещала с ним, заполонив лесную чащу светом и звуком, ничего не боясь и все любя. Она была созвучна магии, размеренно текшей по заросшим тропам, какими пользуются лишь охотники да грибники, и идеально сочеталась с магией движения, сверкающей и звенящей на ветру; его магия носилась с хищниками и кружилась с добычей, словно понимая — и жизнь и смерть веками творят этот огромное цветистое полотно на земле, названное бытием во всех его проявлениях. И в то же время она будто бы различала мельчайшие изменения в цвете каждой травинки, считая их не менее значительными. Идеальный свет и идеальная тьма — вместе. Зерефу пришла мысль, что, вероятно, все виды волшебства совместимы с магией этого малыша, и что именно он из всех волшебников скорее всего единственный, способный овладеть любым видов колдовства, если пожелает. Это объясняло, почему мальчик смог провести ритуал наощупь, но все еще не отвечало на вопрос, как он вообще узнал об этом. Зереф так сильно задумался, вслушиваясь в это теплое и бескрайнее сочувствие, исходившее от магии, которую мальчик так и не прятал, что прошло довольно много времени, пока они брели. Очнувшись, Зереф остановился и спросил: — Зачем ты за мной идешь? Стесняясь, мальчик протянул магу экспериментальный журнал, который Зереф пихнул ему, и о котором совершенно позабыл. — Ох… благодарю, — сказал он. Ребенок шаркнул ножкой и вручил книгу, затем отошел чуть назад, не сводя с Зерефа глаз — распахнутых, тревожных. Зереф вздохнул. — Не бойся. Желай я тебе зла, бросил бы с рунными рыцарями. Мальчик молча уставился в землю. — Какой дурак учил тебя такой магии? Ребенок отрицательно покачал головой. — Не хочешь говорить? Еще одно резкое покачивание. — Не можешь говорить? И другое покачивание. — Ну же, малыш, скажи хоть что-нибудь, или мы проторчим здесь до вечера, — сказал Зереф. — Ты можешь говорить? Одну заминку спустя мальчик кивнул. Зереф отвернулся и потер виски. — Мне нужно знать, кто учил тебя. Если кто-то передает тайны ритуальной магии каждому встреченному ребенку… — Никто не учил меня, — выпалил мальчик. Голос ребенка был странно груб, отчего его было почти больно слышать, и Зерефу подумалось почему-то: давно ли малыша спрашивали о чем-то, и давно ли он отвечал, не кивая и не убегая? — Ох? Ни за что не поверю, что ты сам догадался о ритуале. — Я… я помню вещи. Вещи, никогда не происходившие со мной. Зереф нахмурился, рассеянно перебирая в голове идеи, способные объяснить не слишком понятные слова ребенка. Возможно, это ясновидение, но верилось с трудом, поскольку чем лучше человек контролирует видения, тем менее полезными они оказываются. Мальчик не мог узнать детали сложного ритуала, да и не запомнил бы их… Хотя, помнится, он прочел одну статейку, где автор утверждал о теоретически возможном наследовании воспоминаний с помощью магии. Ради интереса Зереф сделал расчеты и решительно отверг эту гипотезу с практической точки зрения: количество магии у родителей должно быть запредельным. И разве было что-то необычное в магии мальчика? — Унаследованные воспоминания? — поинтересовался он, получив в ответ робкий слабый кивок. — Я и не знал, что это возможно. Похоже, твои родители очень сильные волшебники. Очередной кивок. Мальчик снова устремил глаза на землю, сжав край рубахи. — Где они сейчас? — продолжал расспрашивать Зереф. Мальчик задумался на какое-то время… и покачал головой. — Ты сам по себе, значит. Кивок. — Я тоже. Ребенок покосился на него, а Зереф вновь оказался застигнут врасплох зеленым блеском глаз, вонзившихся в него изумрудным осколком. Он так сильно скучал по ней. Зереф полусел, полулег на лесной пень, уткнувшись лицом в колени. Все то, что несло его по улицам ради спасения города от неминуемого разрушения; все то, что сподвигло создать контрритуал в ответ на действия мальчишки; даже все то, что пришло с безмятежностью при расшифровке загадочного старинного журнала в той манящей книжной лавчонке, — все разом вымыло из его жизни, перекрутив тело и вырвав с треском кости, оставив какое-то тупое присутствие, которое невозможно было исправить даже с помощью хваленой регенерации бессмертного. — Я не всегда был один, — шепнул он. — Был когда-то один дорогой мне человек… Я так сильно любил ее. А потом она умерла, и я хотел разорвать этот ненавистный мир, отнявший ее у меня. Может, стоило так поступить. Может, это было оправдано. Но я… не стал. Он судорожно вздохнул. — Я не делал ничего после ее гибели. Я жил планами, большими планами — моим братом, Акнологией, своей империей. И я отринул все это из-за нее. Не знаю, стоят ли еще Врата Затмения. Не знаю, есть ли страна, которую я основывал веками, есть ли там хоть кто-то или полисы перегрызли друг другу глотки, пока меня не было. Я только и делаю, что бродяжничаю, узнаю ненужное, прячусь от важного… словно мелочи смогут заставить меня и мое имя исчезнуть. Знаю, долго так не может продолжаться. Рано или поздно я сорвусь… и я не знаю, что буду делать, если эти чувства вернутся. С резким движением мальчик встал рядом с ним, крошечные ладошки осторожно опустились на колени Зерефа, а полные искренности глаза уставились на волшебника. Магия ребенка щенком заластилась к его рукам, проигнорировав личные границы и всякие приличия; наполняя позабытым сочувствием и словно предлагая помощь. В другой день Зереф рассердился или испугался бы, но сейчас сохранял безмятежность в душе. Магия мальчика вторила ему, как вторила лесу, успокаивая и усмиряя тоску. — Ты похож на нее, — вырвалось из Зерефа. — Когда она была рядом, мне легче удавалось сохранять спокойствие. А твои глаза… они так похожи на ее. Не было слов, лишь молчаливый понимающий взгляд. И тогда Зереф понял — мальчик боялся не его. Этот малыш никогда не боялся его, волнуясь о чем-то другом. И отчего-то Зерефу подумалось, что, быть может, они беспокоятся об одном и том же. Что их необычная встреча оборвется и им придется попрощаться, пойти каждому своей дорогой. И вновь вернуться к прошлому образу жизни. — Показать тебе волшебство? — порывисто спросил Зереф. Мальчик кивнул, слегка попятился и склонил голову набок в ожидании. На поднятой ладони Зерефа вспыхнуло чернильное пламя — простейшее проявление магии, которое он протянул ребенку. Мальчик с благоговением обхватил огонь руками. Пламя должно было обжечь любого, кроме своего творца, однако мальчика оно не тронуло, потухая на стыке между детскими ладонями и призванным огнем, образовывая защитную прослойку из сырой магии, которая смешивалась с волшбой Зерефа. При этом его связь с заклинанием нарушилась, а контроль утратился. Переложив чернильное пламя в одну руку, ребенок напрягся, позволив своему волшебству с пугающей легкостью уложиться в схему, созданную Зерефом. В другой его ладони возникла точная копия огня. После он приподнял руки, позволив пламени броситься вперед, закружиться и обернуться двумя змеиными языками чернильного пламени, драконами, чернью и жаром, магией и стихией пронесшимися по лесной поляне. — Симпатическая нуллификация, — пробормотал Зереф с горящими глазами, сиявшими гораздо ярче, чем в книжной лавке. — Копирование и усиление с помощью собственного колдовства… впечатляет. Я даже никогда не читал о подобном. Ты нечто, малыш. Пламя померкло. Воцарилась чрезвычайно глубокая тишина, поскольку языки огня спугнули зверье вокруг, и они остались вдвоем. — У тебя есть учитель? — мягко спросил Зереф. Мальчик покачал головой. — А хотел бы? Мальчик понял его вопрос, и Зереф знал это, заметив, как ребенок застыл, перестав кивать или качать головой. Магия его наполнилась надеждой и одновременно ужасом — парадоксом, хорошо понятым Зерефом. Ребенок глядел на него тревожно, не желая обманываться, вдруг это очередная ложная надежда… Но не только этот несчастный оборванец нуждался в переменах. — Если хочешь со мной пойти, то должен понять кое-что, — предупредил Зереф. — Я ухожу очень далеко, ты никогда не вернешься в Фиор. Тебе придется посещать школу, и, если потребуется, ты выучишь все языки, на которых будешь колдовать, пока я лично не приступлю к твоему обучению. Если снова попробуешь скопировать чары из унаследованных воспоминаний, пока я не позволю, я никогда не заговорю с тобой. И… придет время, и ты будешь сражаться за меня и пойдешь на войну. Он не удивился, когда мальчик стал выглядеть еще решительнее. — Если ты действительно готов на все это, — заявил Зереф, — тогда… как я, ты покинешь это место. Пойдешь вместе со мной строить империю. Зереф дал ему руку, которую мальчик проигнорировал и смело бросился в его объятья, обхватив своими маленькими ладошками. — Ладно, ладно, только на этот раз, — выдохнул Зереф и ласково провел ладонью по волосам ребёнка. — И больше не проводи ритуалы, забирающие жизнь хорошо? Мальчик кивнул, вцепившись в него еще сильнее. Так странно — впервые за семь лет чувствовать объятья другого человека, слышать биение его сердца рядом с собственным. Он должен был оттолкнуть — физически и даже мысленно, однако все было так непривычно, что не казалось опасным. Сколько же он потерял, пока длилась семилетняя зима? — Как тебя зовут? — спросил Зереф. Мальчик смущенно посмотрел на него, промолчав. Зереф вздохнул. — Послушай, я не собираюсь гадать. Просто скажи мне. Вслух. Задумавшись, ребенок покачал головой. — О, начинается. Даже с унаследованными воспоминаниями ты бы физически не смог позаботиться о себе в младенчестве. Я отказываюсь верить, что человек, присматривавший за тобой, быть может, в детском доме, никак не назвал тебя. Однако ребенок все еще глядел на него — не говоря ни слова, но очень выразительно, и было ясно как день, чего он жаждал. Зереф тоже это понимал, осознав, что не может сделать этого, не может создать связь между ними, не может взять на себя предложенную роль и все влекомое с нею. Не может, не хочет, не желает, ибо мальчик этот — живое доказательство того, что она никогда не любила его… И Зереф вспомнил о белокурой девочке, босиком пробежавшейся по черному терновому лесу его жизни, подумав, что пусть и не может сделать этого, но попробует — единственное, что Зереф мог сделать ради нее. — Август, — решил Зереф и, слегка колеблясь, обратился к мальчику: — Тебе нравится? Ребенок затрясся и прижался к его боку. Через мгновение он осознал, что тот плачет и испугался, что сделал что-то не так или ошибся, но магия ребенка, эта сырая и необузданная эмоция, забурлила вокруг. И Зерефа объяло некое чувство, переживаемое им вновь, как тогда, в те несколько коротких дней семь лет назад. Переполнило, когда он и не думал пережить все снова, или что кто-то почувствует к нему нечто подобное… но, кажется, малыш был намерен изменить его мнение. Когда он вернется в империю, то должен будет возвести стены между ними, установить границы и правила, не допускать их нарушений. Однако сейчас, в первый и последний миг слабости, дозволенной им хотя бы на мгновение, Зереф обхватил мальчика руками, покрепче прижал к себе, зная, что теперь их жизни переплетены — в совершенном покое, в совершенном сострадании.***
Аванпост рунных рыцарей, Бишоп Лейс, тот же день
— Входи, — велел поставленный командный голос. Рунный рыцарь за дверью застыл с наполовину поднятым кулаком и сглотнул, толкнув тяжелую дубовую дверь. Доспехи потяжелели в два раза, пока он плелся сюда, и в четыре раза — как если бы сражался. Шлем плохоньким дуршлагом висел на голове, потрясываясь. Чем больше он гнал мысли о причинах, из-за которых капитан Курш (сам капитан Курш!) желал его видеть, тем чаще они оборачивались к сундуку с книгами, запрятанному под гнилой половицей в родительском доме. И в подобной ситуации оставалось только молиться, чтобы слухи об умении самого жуткого капитана рунных рыцарей читать мысли, оставались только нелепыми слухами… — Рядовой Лидиатт? Вопрос капитана застиг его врасплох, и он машинально отдал честь. Безусловно, капитан был известен благодаря репутации — все рунные рыцари знали о нем, и все прочили ему через пять лет место в Совете, а может быть и даже назначение главой, однако не существовало ни одной причины, по которой он мог бы знать простого рыцаря, с трудом наскребшего проходной балл на вступительных испытаниях. — Да, сэр. — Ты знаешь, почему я вызвал тебя сюда, рядовой? Он сглотнул. — Никак нет, сэр. — Я получил от твоего командира любопытный отчет о сегодняшнем случае с мелким воришкой. А знаешь, что в нем такого любопытного? На его лице проступила растерянность, которую он проглотил, стараясь быть собранным. Да, они упустили хулигана, но в этом виноват командир или тот придурок, поджегший ребенка посреди улицы! Но Капитану Куршу он ничего из этого не сказал. — Могу только попросить прощения за наш провал, сэр. К несчастью, нас застали врасплох, наши действия были не скоординированы. Могу вас заверить, подобное больше не повторится. — Плевать я хотел на побег мальчишки, рядовой. Лучше расскажи о той магии, чуть не погулявшей по улицам моего города. Согласно отчету, ты ее определил. — …Да, сэр, — вымолвил он, надеясь, что выступившую дрожь капитан объяснит неуверенностью, а нежеланием идти по скользкому пути, по которому его сейчас вел командир. — Кажется, это запретный ритуал, Арс Магия — древняя магия, забирающая жизнь своего создателя в обмен на то, чтобы частички волшебства в атмосфере вошли в резонанс. По легенде, если ритуал выполнен правильно, воздух нагреется так сильно, что испарит весь город. Но это наверняка байки все, сэр, — поспешно прибавил рядовой, вытерев пот со лба. — Я ни разу не видел темные ритуалы. И, мне кажется, они все действуют одинаково. — А вот твой командир докладывал совсем другое, рядовой. Сказал, ты опознал колдовство молниеносно, точно и очень уверенно. Он неловко переступил с ноги на ногу. — А еще он сказал, продолжил капитан, — ты сразу принял меры. Пока твои товарищи бестолково носились по переулкам за мелким ворьем, ты предупредил людей и попытался организовать эвакуацию. К счастью, ритуал провалился, но не провались он, кто знает, выжил бы хоть кто-то без твоей помощи. За твои обширные знания в магии и профессионализм в чрезвычайной ситуации твой командир просит тебя немедленно повысить. — Но… Я… — промямлил он, чувствуя как земля под ногами возвращается на место, а голова кружится от облегчения. — Я стал рыцарем всего три месяца назад, разве я могу… — Правильно, — сказал капитан. — Ты не можешь. — Сэр?.. — Твой командир, — спокойно продолжал капитан Курш, — человек добросовестный, но малограмотный. Имей он высокое звание, то прошел бы обучение по распознаванию опаснейших видов запретной магии, а следовательно, знал бы, что Арс Магию относят к первому, высочайшему рангу опасности. За использование подобного волшебства любому светит смертная казнь, и оно настолько опасно, что даже знание этих чар карается десятилетним сроком в тюрьме. Отсюда возникает закономерный вопрос, рядовой: как же ты так ловко распознал Арс Магию, не имея о ней ни малейшего представления, а? — Сэр, клянусь, это не то, что вы думаете! В моей семье есть некоторые фамильные ценности — книги, передающиеся из поколения в поколение… Я не ведал об их содержании, пока не прочел… — Конечно же, ты остановился и передал их Магический Совет, как законопослушный гражданин? — поинтересовался капитан с нескрываемым сарказмом. — Или же продолжил изучать втайне, пока не зазубрил тему с запретными ритуалами первого ранга настолько хорошо, что теперь сходу определяешь их? — И я был прав, когда их зазубрил, правда? — вспылил Лидиатт. — Пройди ритуал успешно, все бы умерли! Я читал о них не ради того, чтобы учиться темной магии, сэр! Да я бы никогда не посмел! Но если подобные знания могут сослужить хорошую службу, как сегодня, то почему простое знакомство с темной магией — плохо?! Капитан медленно постучал пальцами по крышке стола и, наконец, нарушил установившееся молчание. — Только благодаря твоему сегодняшнему благородству я не арестую тебя, рядовой Лидиатт, — сказал он. — Однако человеку с подобной моралью по отношению к темной магии нет места в рунных рыцарях. Мы — светоч закона и порядка, а ты рассуждаешь как темный маг. С этого дня ты больше не являешься рунным рыцарем. — Вы не можете! Быть рунным рыцарем — мое призвание и… — Головой думать надо было до того, как ты решил, что магии рунных рыцарей тебе не хватает, — холодно ответил капитан. — Наш долг — быть примером людям, а если все станут брать с тебя пример, разразится хаос. — Но я хочу служить королевству! Я могу помочь… — Пошел вон, пока я не арестовал тебя за темные делишки. И если я еще хоть раз поймаю тебя за черным колдовством, увольнение покажется тебе меньшей твоей проблемой. Это понятно? — Да, сэр…