***
Ноги ощущаются чужими. На них тяжело стоять, тяжело ходить, тяжело дышать. Они начали болеть все сильнее и сильнее. Чьи-то крепкие пальцы маниакально обвивают икры, хватает небольшого нажима и зубы сжимают губу от яростной боли. Синяки ощущаются свежими ожогами, но холодными, такими, которые сжигают кожу своими прикосновениями ледяного металла. Кажется, что ноги все время сжимают две сильные большие ладони, крепкие настолько, что, сжав немного, сломит все кости. Мэри морщится, стоит ей встать с пола, как кожа натягивается и вот-вот порвется. Стиральная машина разливается гудящим рёвом по стенкам, и это раздражает. Крутящийся барабан раздражает. Легкие сжимаются внутри, сворачиваются в лист бумаги и рвутся. Только что она чувствовала себя хорошо. Она чувствовала небольшую усталость после ночи, но это не казалось чем-то страшным, скорее привычным. Движения наливались свинцом, а позвоночник ощущался раздробленным. Как только Нил вышел из комнаты, Мэри почувствовала что-то странное. Будто на нее что-то накинулось. Что-то, что ломило кости, натягивало кожу, сдавливало горло. Стоило ей встать на ноги, как она осознала, что что-то начало стоять около нее. Она ощущала присутствие чего-то, и в зеркале, завидев краем глаза, это что-то было грязным белесым манекеном. Что-то ненастоящее, что виднелось только в зеркале, что-то, что ощущалось кукольным. Прислушайся к мертвой тишине и услышишь звуки шарниров марионетки. Прислушайся к холоду, что висит перед тобой, и ты услышишь, как игла проходит сквозь кожу, рвет ткань. Вслушайся в эту тишину и ты услышишь чьи-то крики, мольбы, удары, грозу. Ей хватает сил, чтобы повернуть голову к зеркалу, посмотреть в глаза тени не прямым путем, но голова чувствуется тяжелой, почти скрипит, а шея только затвердевает, превращается в камень с каждым лишним движением. В зеркале на нее никто не смотрит, никто не стоит рядом, а холод все так же ощущается обжигающим дыханием. Мэри вздыхает — шея немного болит, вокруг головы пульсирует обвивающие ростки тревожности, она видит лишь кудряшки. Такие родные. Знакомые. Мэри резво, слишком быстро, что перед глазами все плывет, глядит на свою дочь — выдыхает. Люси смотрит на нее своими искрящими глазами, под которыми образовались тени — неправильные для ребенка. Плохо спит. Что-то тревожит ее по ночам, тело и вовсе не отдыхает, как следует. А она радостная. Счастливая такая. Со своей любимой куклой в руках, что так была на нее похожа. Правда только, она перестала уделять ей внимание. Больше не обнимает ее, редко играет, хоть до этого куклу невозможно было оторвать. Люси смотрит на Мэри, потом куда-то вбок. Не в зеркало, не на стиральную машинку, не на пустую корзину без вещей, никуда. Она смотрела в никуда. Ничто не могло просто взять и привлечь ее внимание. Мэри чувствовала холод рядом, а в глазах небольшую темень в этой стороне, куда глядела Люси, на несколько секунд задержав взгляд, будто бы слушала кого-то. — Мамуль! — Резко воскликнула она, обращая на себя все внимание Мэри, та расслабилась и стала слушать дочь. — Сыграй с нами в жмурки, пожалуйста! А то я нигде не могу найти Нила, — радостная улыбка приобретает грустные нотки, и Мэри остается только потрепать Люси по кудряшкам и присесть на корточки, ощущая холод еще сильнее. — Нил пошел изучить местные окрестности, — Мэри тепло улыбается, когда Люси понимающе кивает и снова просит сыграть в жмурки. — Только, чур, ты — вода, а мы с Аароном прячемся! — Аароном? — опешила Мэри, поднимаясь на ноги, слыша гул у себя в ушах, как руки в очередной раз обдало холодом, становилось ужасно находиться в этой комнате. Мэри вспоминала и вспоминала слова Натана, а это имя казалось ей до ужаса знакомым. Казалось, этот Аарон сейчас тот, кто прячется в тени и глядит на них. — Аарон — мой друг! — счастливо заговорила Люси, вновь смотря куда-то, явно на своего друга. — С ним никто никогда не играл, поэтому он будет рад, если мы все вместе сыграем в жмурки! Я люблю Аарона и мне так грустно от того, что с ним никогда никто не играл, поэтому, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… Сыграй с нами? — Люси искренне погрустнела, но так же искреннее надеялась на то, что Мэри возьмет ее за руку, и они наконец-то пойдут и сыграют. Но Мэри не могла заставить свое тело двигаться. Пальцы мелко подрагивали, а тело будто свинцом налилось, она глядела и глядела перед собой. Нет сил что-то сказать, как-то пошевелиться и вернуть контроль над своим телом. Находится в помещении, где над тобой нависает чувство холодной опасности, было невыносимо. Хотелось вывести дочь из этого помещения. Но Люси чувствовала себя, на вид, очень даже комфортно, стоило ей улыбнуться, как холод перерос в тепло, и Мэри чувствовала жар. Это было слишком резко, слишком неожиданно. Холод перетек в тепло, и она не ощущала того душащего дискомфорта. Стоило Люси лишь улыбнуться. Стоило ей только засиять, как хладные руки больше не обвивали шею, а мертвенные пальцы не блуждали по спине. Из-за резкой смены температуры Мэри поёжилась, но она кивнула в знак согласия. Ей далось это тяжело, ведь шея будто окаменела, чуть ли не скрипя от каждого лишнего движения. Люси потянула ее за руку, оставляя это помещение в гудении стиральной машинки. Тело расслабилось, а коридор встретил ее тихим холодом. Дом казался таким неизвестным, чужим и незнакомым, но одновременно чувствовалось что-то свое, к чему быстро привыкаешь. Чувство, что ты живешь здесь всю жизнь. В доме было слишком тихо. Обычно, все время здесь ощущался гул многих голосов. В стенах было свое течение, свой ритм, дом был полон жизней. А сейчас тишина. Такая тихая, почти звенящая в ушах. Мэри покорно идет за своей дочерью, пока та не останавливается посреди длинного коридора в окружении трех дверей. Люси оставляет ее в одиночестве, в покорном ожидании чего-то. Девочка убежала в свою комнату, оставив дверь открытыми. Мэри стоит, а с каждой секундой напряжение уходит с ее тела, кровь сливается со спокойствием. Женщина только сейчас осознает, насколько тихо в доме, когда нет ни Натана, ни Натаниэля. Когда вся семья дома — тишина может наступить только ночью. Если Натану не захочется устроить чаепитие в три часа ночи, подняв на уши даже соседей. Мэри невольно улыбается от такой теплой мысли. Казалось, они только-только переехали, а жизнь на старом месте ощущается лучше и теплее, нежели в этих стенах. Летом они обязательно сделают ремонт, и здесь станет уютно. А пока она стоит, ждет, счастливая Люси наконец-то выбегает из комнаты с повязкой в руках. Она подпрыгивает на месте, радуясь, что с ней сейчас поиграют. Люси тянется руками к Мэри, прося ее нагнуться, чтобы небрежно закрыть ей глаза плотной черной повязкой. — Вот! Теперь нужно тебя покрутить трижды, я буду прятаться на этом этаже! У тебя есть только три хлопка. Мэри не видела дочь, но чувствовала ее взбудораженный тон голоса, как сильно ей хотелось поиграть. Мэри чувствовала ходячий холод вокруг себя, он двигался так, словно обходил ее, но Мэри не могла придать этому весомого значения, ведь Люси начала аккуратно ее раскручивать, а после отпустила и бесшумно убежала, а вместе с ней исчез и бродячий холодок. Мэри чувствовала легкое головокружение, когда наконец-то остановилась, схватившись за перила. Ей стоило ходить аккуратно, так как находились они на втором этаже. Ладонь легко ведет по перилам, когда натыкается на угол, где перила ведут уже вниз, и Мэри понимает, что здесь начинается лестница. Она аккуратно водит рукой, и каждый шаг делает весьма осторожно, все же к планировке дома она не настолько уже и привыкла. Иногда перед глазами стоял коридор прошлого жилища, иногда казалось, что она до сих пор там, пока глаза не натыкались на ползущие отовсюду трещины. Летом здесь пройдет генеральный ремонт, место, как-никак, но прекрасное: тихий городок. Город, в котором будет учиться сын, расположен недалеко, да и знакомые собираются в эти края переезжать, еще и работа отличная. Голова переставала так сильно кружиться и болеть, Мэри наконец-то сумела восстановить утерянное равновесие. Она не помнит, чтобы слышала, куда уходила дочь, поэтому передвигалась осторожно и дошла, как думала, к самому центру коридора, напротив спальни Люси. Мэри прикасается к стене — холодная. Здесь везде холод, везде он агрессивный и медленно плывущий по стенам. Дело даже не в толковом отоплении, а, как казалось, в самом доме, который хладнокровен к новым хозяевам. Мэри пытается уловить хоть какие-то звуки из комнат, чтобы понять, в которой из них находилась Люси. Она останавливается и вслушивается, но, кроме своего бешено бьющегося сердца, ей ничего не слышно. Она не понимает, почему оно так сильно колотится, если тело расслабленно и нет того удушающего чувства тревоги. Она чувствует себя весьма спокойно, комфортно, но сердце все равно вырывается из груди. Издалека слышится совсем тихий-тихий скрип, доносящийся из самого дальнего конца коридора, подальше от лестницы, подальше от всех комнат. Где-то там, за дверьми, прячется Люси и ждет, когда Мэри ее найдет. Рука скользит по перилам, натыкаясь на немного шершавую и неприятную поверхность. Она будто бы была покрыта чем-то липким и мокрым, хотя так не должно было быть. Мэри отстраняется подальше от перил и вытирает свою ладонь об одежду, дабы как можно быстрее избавиться от чувства дискомфорта. Ей сложно, когда руки хоть немного грязные, мокрые или слишком сухие. Настроение немного портится, и она желает побыстрее закончить игру, найти Люси и помыть свои руки. Идет сразу к той двери, откуда слышались неясные скрипы. Не видя ничего, она наощупь натыкается на ручку, а после отворяет дверь, где ее встречает неприятный холод, обдуваемый ветром. Она не знала, что окно в этой комнате было закрыто. Мэри вслушивается в тишину и слышит дыхание, которое чуть ли не над ухом растворяется в своем обжигающем тоне. Она продолжает вслушиваться в молчание, а после неуверенно просит: — Хлопок… Откуда-то, с правой стороны, доносятся приглушенные, почти незаметные размеренные три хлопка. Хлоп. Хлоп. Хлоп. Мэри немного расслабляется, а после улыбается, мягко проговаривая: — Люси, милая, это не по правилам, нужен лишь один хлопок. Мэри движется в ту сторону, где слышались хлопки, вытянув перед собой руки. Она натыкается на рельефный шкаф, чувствуя под пальцами деревянные узоры. Она сразу понимает, что находится в комнате Нила, а с левой стороны от нее находилось множество коробок. Она аккуратно, почти не дыша, начинает искать выпирающие дверные ручки, но, наткнувшись на одну из них, руку резко бьет болезненным током, как будто бы что-то насильно тянет ее на себя секунду, а после озаряет неимоверной болью, как тогда, когда она прикоснулась к разбитому зеркалу. Это заставило ее отойти от шкафа на пару шагов. Рука, которая прикасалась к грязным перилам, горела. Обжигающим пламенем рука горела настолько, что Мэри не могла перестать задыхаться. Она чувствовала, как тело сильно натянулось, а после и вовсе переставало слушаться ее. Чувство нахождения в чужеродном пространстве начинало заглатывать ее с каждой секундой все сильнее, пока она сжимала свою ладонь, пытаясь приглушить немного агонию. Что-то прямо перед ее лицом, за деревянной завесой, простучало. Снова три стука. Те самые стуки, которые она слышала по ночам, думая, что это была Люси. Мэри знала, что за дверками сидела Люси, возможно, она ненароком снова заснула и вновь начала биться головой во сне. Но эти стуки казались совершенно другими. Предупреждающими. Эти стуки казались тянущейся дьявольской улыбкой. И вот, Мэри пытается не дышать громко, пытается утихомирить пульсирующую боль в районе руки, но паника начинает прогрессировать в ее теле, ноги и вовсе перестают двигаться. Эти стуки так и шептали о том, что за дверьми не Люси. За дверьми кто-то, кто сидит в предвкушении и ожидает, когда же дверь отворится. Было лишь три стука, а после них удушающая тишина. Пока это не повторилось снова. Стук. Стук. Стук. Повязка начинает давить сильнее. Она не на глазах, нет, это лишь так казалось ей, на самом деле она уже сползла на шею и вновь это удушающее чувство, не дающее ей спокойно дышать. Вновь она замерла на месте, не зная, куда себя деть, не зная, как действовать, потому что невозможно свое тело заставить жить, когда оно уже не подвластно тебе. Мэри кое-как удается совладать поврежденной рукой и стянуть с себя повязку. Рука побаливала непонятно от чего. Каким образом Мэри вновь схватила такой неясный удар током, не подлежащий объяснениям, не укладывалось у нее в голове. Она не могла осознать даже часть происходящего, желая как можно скорее просто снять ткань со своего лица. Мэри вновь слышит стуки, и ткани на ее лице уже нет, дверь перед глазами открыта, а на нее смотрят лишь одинокие вешалки. Они колебались со стороны в стороны, будто бы кто-то их случайно задел. Легкий ветерок прошелся внутри шкафа, оставив после себя лишь ощущение прохладного уличного воздуха. И сердце Мэри пропустило удар. Потому что Люси там не было. Потому что никого в шкафу не было, а кто-то стучал. Прямо перед ее лицом. Кто-то сидел и дышал. Стучал. В шкафу никого нет. Никого нет. — Люси… — тихо шепчет Мэри себе под нос, рассматривая пустующий шкаф и одинокие вешалки. Она не понимает, что происходит и где ее дочь, если она точно уверена в том, что Люси должна находиться здесь. Вдруг, она ощущает чье-то присутствие сзади себя, кто-то стоял и глядел прямо ей в спину. Она слишком хорошо чувствовала, что кто-то прожигал ее взглядом. Но она не слышала шагов, она ничего не слышала. Здесь была тишина. Тишина. Стук ее сердца и инородный шум. Неизвестный. Мэри глотает вставший в горле ком и с трудом заставляет свои руки отпустить дверки шкафа. Она выпрямляется, повязка, кое-как державшаяся на шее, падает на пол, а в глаза ей смотрят два голубых неба. — Мамочка, ты проиграла! Ты сняла повязку — это против правил, но ты молодец, Аарона ты нашла, а вот меня нет! Классно я спряталась, да? — подпрыгивала от счастливой победы Люси, но Мэри не могла расслабиться, смотря на ее довольную улыбку. Она чувствовала страх, что начинал виться вокруг нее густым дымом, когда краем глаза она заметила шевеления в шкафу, который оставался открытым. — Аарона? — Мэри рефлекторно поворачивается к тому, что двигалось в шкафу, и видит перед собой кого-то неживого и холодного. Она не смогла увидеть толком ничего, кроме белого пятна и мертвого лица. Мэри дернулась настолько резко, что неосознанно схватилась за Люси и отволокла ее к кровати, где стоящий незнакомец не мог бы их достать, но того не было видно. В одну секунду он исчез, как мимолетная галлюцинация. И снова на них смотрел открытый пустой шкаф, который так и тянул к себе: зайди и не выйди. Но дверки с хлопком закрываются. Мэри хочется кричать. От шока она лишь неотрывно глядит на поднявшуюся пыль и ползущую трещину, что начала безжалостно тянуться по дереву. Кто-то приглашал их пойти с ними, но явно не хотел этого делать. Мэри хватает Люси на руки и выбегает из комнаты, плотно закрывая за собой, боясь даже прокрутить в голове то, что с ними только что произошло. Люси смотрит на маму с небольшим непониманием и немного начинает волноваться. — Мамуль, все хорошо? — Милая, ты тоже видела его? — испуганно глядит Мэри, сжимая хрупкие плечики Люси, но так, чтобы девочке не было больно. — Мамуль, не волнуйся, это мой друг, он не причинит нам вреда.***
Нил глядит в спину Эндрю и немного мнется, оставаясь на месте. Эндрю, несмотря на все слова Нила, продолжал идти за кошкой (то ли котом). Эндрю настоятельно защищал свое мнение о том, что он точно-точно встречал эту кошку перед своей смертью, но Нил с ним не может согласиться. Между ними возник небольшой вздор из-за животного, и каждый отстаивал свою точку. Нил повторял и повторял: «Животные столько не живут», но не получилась переубедить призрака. Эндрю был, словно ходящая по улице грозовая туча, казалось, даже буря, что стремительно надвигалась, меркла на фоне внутреннее разъярённого Эндрю. На вид он ничем не отличался от своего вечно разного выражения лица. За ним почти невозможно уследить, в глазах Эндрю мерцает калейдоскоп множества эмоций, а сейчас только одна. Одна и слишком явная, слишком ослепляющая и напрягающая. Нилу приходится идти за ним, но сзади, находясь в десяток шагов. А Эндрю следует за кошкой, которая направляется к церкви. Здание полностью павшее. Не исходит оттуда божья защита, не исходят отныне ангельские голоса. Нет там поющего хора. Нет там добрых свечей, тепла и молитвы. Церковь монстром возвышается попутно дороге. Она кажется слишком большой, слишком темной, темнее черноты, холоднее мертвеца. Окна досками заколочены, крест на верхушке давно отломило, а на нем ворона. Молчит. Проклятым высокомерием наблюдает за Нилом и смотрит в глаза. Нил уверен в этом, он чувствует ее взгляд, как она смотрит, склонив голову вбок. Она неотрывно провожала Нила, пока не устремила свои глаза в сторону кошки. Белое пятно средь кромешного увядания. Только тогда Нил резко остановился, совсем забылся, что шел. Он шел и глядел на ворону, пока прямо перед его грудью не появилась рука. Эндрю предупреждающе вытягивает руку перед грудной клеткой Нила, не касаясь его, но тем самым он смог остановить шаг Нила. Тот не понимает, почему его резко остановили. И Эндрю, будто увидев его мысли, произносит: — Ты крещеный? Нил не понимает этого вопроса, встречается с серьезным взглядом Эндрю и хмурится. Отрицательно кивает. Эндрю, удовлетворившись ответом, отпускает Нила и больше не преграждает ему путь. — Что ты имеешь в виду? — Нил так и остается за границами церкви, пока Эндрю продолжает идти вперед. Призрак останавливается, но не поворачивается, пытаясь не потерять из вида кошку. Молчит. Снова молчит и Нилу не хочется здесь находиться, ему хочется в тепло. Ему больше не хочется чувствовать, как мертвенный холод дышит ему смертью в шею. Но бросить затею он не может. Он пообещал, а отступать уже поздно. Он решил помочь Эндрю — он это сделает. Он сможет найти способ пережить тринадцатое марта. — Если крещеный ступит на оскверненную землю — он смертельно заболеет. Утратит жизненные силы, а после смерти не попадет в рай. В твоем случае оскверненная земля — церковь. Оскверненная церковь для крещеного — мгновенная смерть. Эндрю идет дальше, отдаляется от Нила, оставив его позади на размышления. Нил долго не думал — переступил грань реальности. Он ступает по траве и сквозь обувь чувствует, насколько она была колкой. Колючая, почти иголочная. Обувь не спасала его. Нил морщится, почти выл от зуда, потому что он уже ощущал подобное. Потому что он уже ходил по такой траве. Во сне, кой сном не был. Он вспоминает возникшие из ниоткуда деревья, полностью обрамлены паутиной. Он вспоминает это небо — без звезд, без солнца и луны. Он вспоминает траву. Колючая. Неживая и усохшая. Нил останавливается, боится смотреть под ноги и снова оказаться в том Паучьем лесу. Снова встретить Тильду, которая, пальцами перебирая, плела кровавую паутину, создавала его куклу, поворачивалась в его сторону и безостановочно шептала его имя дьявольским голосом. Натаниэль. Натаниэль. Натаниэль. Нил смотрит под ноги. И его тошнит. Потому что трава, по которой он прошелся — погибла. Усохла. Она больше не зеленая. Не темно-зеленая, что отовсюду окружала церковь. Она темная. Почти черная. Коричневая и игольно-колючая. Сухая и мертвенная. Такая же, которая в Паучьем лесу. Такая трава принадлежала царству ведьмы, а он оставил такие следы. Он оставил следствия того кошмара. А под ногами расстилается пятно и тянется. Тянется вокруг него, вводя в усохший круг печали. Ступай, не ступай, а преследовать оно тебя будет. Будет следовать за тобой по пятам, куда бы ты ни пошел. Оно с тобой и теперь это твой кол. Он воткнут в тебя, а избавиться от него нельзя. Это невозможно. И это всегда будет преследовать тебя, чем дальше ты идешь по бездыханной траве, тем сильнее кол вонзается в твое сердце, а все вокруг гниет и заключает тебя в свой посмертный хоровод. И это даже не игла. Это не те раны, которые изнуряли Эндрю десятилетиями. Эти раны принадлежат Нилу. Он чувствует их. И чувствует слишком яро. В районе сердца скапливаются множество ран. И их уже не много. Лишь одна, но она прогрессирует и двигается все глубже. Эндрю не знает, что происходит с Нилом. Нил и сам не знает, что с ним происходит. Ступая по оскверненной земле, прошлого святого места, он чувствует кол. Он видит под своими ногами преследующую смерть. Она тянется за ним, а он видит и чувствует ее. — Эндрю, — тихо говорит Нил, словно боясь, что его может услышать кто-то, кроме призрака. Кот вдалеке от них, сидя около забитого досками окна на выступе, наблюдал с небольшим интересом. Эндрю же на свое имя отреагировал моментально. Он поворачивает голову в сторону Нила и смотрит ему под ноги. — Ты тоже это видишь? — Нил стоит и не двигается. Ему действительно кажется плохой идеей это делать. Он не знает даже, как ему реагировать. Он не хочет знать, что будет дальше. Воздух каменеет в жилах его крови. А это заставляет его каменеть с каждой секундой. Эндрю оглядывает его с ног до головы. Делает это болезненно безразлично и просто пожимает плечами: — Это неудивительно. Ты, в конце концов, связан с мертвой энергетикой, но ступил-то на святую землю. Пусть она и осквернена, но все же. Это не отменяет того факта, что земля эта будет пытаться вытянуть из тебя ядро потустороннего. И давай уже покончим с этим местом, где-то здесь есть то, что вернет мне фрагменты памяти, но эта земля явно изгоняет нас обоих. И он идет. Идет дальше, вновь оставляя Нила позади себя. А Нил снова глядит себе под ноги, не понимает, что творится внутри него и вокруг, а просто тянется за Эндрю. Это получается интуитивно, почти инстинктивно. У людей нет инстинктов. Зато есть рефлексы, и все, что с Нилом происходит — рефлекс. Следовать за Эндрю — рефлекс. Пытаться его коснуться — рефлекс. Пытаться помочь ему — рефлекс. Быть всегда рядом с ним — рефлекс. Нил чувствует, что он не лишний человек, не отдельная личность. Он лишь половина чего-то единого. Он лишь часть чего-то неясного, чего-то недоступного и темного. Он — часть Эндрю. Тот оторвал часть Нила, заменив ее собой. И теперь Нил тянется рефлекторно за своей второй частью. Теперь он ступает по пятам Эндрю, как безжизненность ступала за ним. И вот они уже около дверей. Нил смотрит на кота, а тот смотрит в ответ. Он сидит на отступе от окна, за его спиной — старые дряхлые доски, подобные тем, который срывали подвал у них в доме. Они скрывают за собой старое помещение, и Нил немного напрягается. Пока Эндрю осматривает огромный ржавый замок и раздражается от того, что его руки проходят сквозь металл, Нил в это время оглядывает стены. Они одновременно старые и покинутые, но чувство обитаемости ощущается у него под ногами. Он чувствует чье-то присутствие, оно доносилось отовсюду, но заострялось в той зоне, где сидел кот. Нил так и не смог понять, кошка это или все же кот. А еще, что было странно, на этой церкви не было граффити. Сколько бы он не видал заброшенных зданий, впервой видит то, где рисунок отсутствует. Глядя еще и на столь живые стены, он сомневается в том, что вообще чья-то нога ступала на эту землю. Нил думает, что тот, кто запер эту церковь, был последним человеком в этом городке, кто ступал по этой траве. А теперь по ней идет Нил. Он смотрит вверх, где с верхушки креста улетала ворона. Он смотрит на оголенные глиняные красные кирпичи. И слышит сбоку хлёст металла. Голова резко поворачивается на шум, и на Нила смотрят глаза Эндрю, наполненные скептизмом, а бровь выгнута в немом вопросе. Этот вопрос был явно риторическим. Эндрю раскрошил металлический замок одним лишь кулаком. В одно мгновение. В одно движение. Не перетруждаясь. Замок размером с голову младенца. Он большой, металлический и крепкий. Такой ни камнем не собьешь, ни бомбой не подорвешь. А Эндрю хватило лишь одного удара. — Что? — немного странно спрашивает Эндрю. Нил слишком ошарашен. — Боже мой, боюсь представить, что ты можешь сделать с человеческими костями, — Нил неосознанно отходит от Эндрю, ближе к коту, который не переставал тихонько наблюдать. Эндрю откидывает ногой обломки замка и подмечает, как Нил поглаживает свое запястье. Эндрю не мог этого чувствовать, но горечь во рту начала раздирать изнутри. Он чувствует ее фантомно. Она ненастоящая, но она есть. — В Бога веришь? — пытается он отвести тему. — Знаешь, знакомы мы всего ничего, но все, что я услышал и увидел за это время… После такого я не удивлюсь, если эта кошка сейчас заговорит, — Нил указывает на кошку, которая в этот момент спокойно вылизывала лапы. Кошка останавливается. Замирает, а после поднимает голову и смотрит прямо на Нила, который в свою очередь, словив на себе кошачий взгляд, обратил внимание на нее. Но кошка спрыгивает с окна, идет к открытым дверям под пристальным надзором, в последний раз смотрит на парней и говорит: — Огорчу вас. Я — кот. И скрывается. Скрывается в пустоте, скрывается во внутренней темноте церкви, что пленила его. Белоснежных очертаний гладкой шерстки больше не было видать. Двери, старые, потертые, кое-как держащиеся на петлях, отворяются шире, призывая зайти в обитель. Она приглашает, она тянет к себе. А ноги привязаны, привязаны так, что, кажется, не будет сил сдвинуться с места, нет ничего, что могло оторвать кого-то из них, чтобы пойти вперед. Они стоят. Смотрят друг на друга и не знают, как им реагировать, потому что такое случается впервой даже с Эндрю, который повидал немало чего странного и ужасного. Он стоит. Смотрит в оглушающую темноту и не думает. В голове ни мысли. Ни эмоций. Ничего. Лишь небольшое непонимание. Он стоит замертво, и Нил видит, насколько он неживой. У Нила потеют ладони. Дрожат веки. Хочется пить. Он остолбенел, продолжает стоять на месте. Даже не дышит. У них с Эндрю одна реакция — оставаться неподвижными. Оставаться такими, словно они превращаются ни во что. В камень. Словно у них отнимают жизни, превращая в мрамор. Нил — первый оклемался. Он шагает к Эндрю. Осторожно и тихо. Почти напряженно. Ноги не хотят слушаться, но он продолжает и продолжает идти. Достигает призрака. Видит темноту перед собой и говорит: — Это только что было реальным? — он поворачивается к Эндрю, Эндрю поворачивается к нему и неуверенно кивает, но в глаза не смотрит. Куда угодно, но не в глаза. Он растерян. — Кажись… этот голос мне знаком. Эндрю хмурится. Отворачивается от Нила, думает. Думает, как действовать дальше. Им стоит войти в церковь и найти то, что вернет Эндрю частичку памяти. Его давно сюда тянет. Манит что-то. Безжалостно манит. А когда он здесь. Прямо у входа. Он не знает, что делать. Нужно войти — это он знает, но что-то глубоко в подсознании кричало о том, что его частичка памяти кроется в этом говорящем коте. Нужно найти этого кота. Нужно узнать кто он или что. — Пойдем. Эндрю кивает на дверь. Нил стоит. Продолжает стоять, потому что его оттуда отталкивает. Его туда никто и ничто не пускает, прогоняет. Внутри холодно. Очень холодно, и это ощущается слишком остро. Изнутри доносится дуновение ветра, кажется, что этот внутренний поток холода был более жесток, нежели тот, который надвигался вслед за грозовыми тучами. Нилу приходится ступать вперед. Земля под ногами нетвердая. Да что уж там. Ступая внутрь церкви, доски не скрипят. Они кажутся мягкими. Становилось ужасно от мысли, что они сейчас обмякнут прямо под его весом, да провалится он под землю без возможности выбраться. Нил не дышит, идет за Эндрю, глядя под ноги: пол облезший и пыльный, слой серой пелены ощущался, как мокрый таявший снег, — лип к обуви. Эндрю даже не чувствовал босыми ногами этого, присмотревшись, можно было увидеть, что он и вовсе даже не оставлял следы. Он просто идет. Он — фантом. От него и следа не останется. От него ничего не останется. Эндрю будто бы даже не касался пола, а просто шел над ним. Поэтому Нил поднимает голову и теряет Эндрю. Потому что Эндрю не оставлял следы. Нил слишком резво, почти задыхаясь, начинает осматривать просторное помещение. Дырявый потолок, почти насквозь, лучами освещал покрытые пылью ряды деревянных скамей, что тянулись к небольшой платформе где-то вдали. Повсюду витал лишь запах сырости. Лишь пыль и вязь. Ничего больше. Опавшие куски потолка, частично крыши, ни одной живой иконы: все пали под крахом здания. Все где-то там, под завалами. Не дышит, не живет. И не видать его больше. Смотрит он по сторонам. А от Эндрю ни следа. Сплошное одиночество и тишина. Что делать ему? Он не знает. Глядит вокруг. Слышится то, как птица взмахивает крыльями и улетает, явно та, которая сидела на крыше и смотрела за ними. Эндрю точно был где-то рядом, где-то здесь… — Эндрю...? — тихо шепчет Нил, но его голос отскакивает от стен, становится громким и повторяющимся эхом. Потолок неимоверно высокий, вопрос повисает где-то там, вверху, без возможности расслышать его. — Эндрю, ты здесь? — Нил смотрит по сторонам. Где-то в поле его видимости попадает и пропадает силуэт. Он подумал, что это Эндрю, но Эндрю искрится чем-то белым: у него белоснежные волосы и белая пижама, немного потрепанная годами и грязью, но, тем не менее, это не мешает видеть его белоснежным пятнышком в этом темном помещении, он кажется лучом света средь каменных стен. Но это пятно, этот мимолетный силуэт казался незнакомым, казался темным и неправильным. Слишком неправильным. Слишком высоким. С чем-то у шеи. Нил смотрит по сторонам снова. И снова. Но не видит ничего и никого. Пока не слышит голос. Незнакомый голос. Не принадлежащий Эндрю. Кому-то другому. Нил не может дышать. Здесь воздух тяжелый, он не может вдохнуть его, потому что он полон грязи и черноты, он пытается дышать, делать это редко, потому что задыхается. Потому что боится. Он не знает, куда делся Эндрю, будь он рядом, ощущая его присутствие, Нилу было бы спокойно, но когда он даже не чувствует его по близости, становится ужасно неспокойно. Будто бы у него забрали то, что защищало его от всего, будто бы от него оторвалась часть. Ему становится ужасно стоять. Эндрю был рядом, Нил мог дышать, хоть неспокойно и неуверенно, но мог. Без Эндрю дышать тяжелее, стоять больнее, а руки дрожат сильнее. Он кое-как находит в себе силы повернуть голову, чтобы встретиться взглядом с карими глазами. С карими глазами кота. Коричневого кота. Не белого. Это был другой кот. Видя его, Нил не может расслабиться, он все так же напряжен, но выдыхает. Выдыхает пар, из-за того, что здесь было холодно. Но Нил холод не ощущает, он постоянно чувствовал его рядом с Эндрю, что уже был благодарен тому, что его никак не тревожит этот холод, исходящий от кота. Кот сидит и не шевелится, словно замершая фарфоровая фигура, шерсть вьющаяся и непослушная, но даже не колышется от дуновения ветра, а кот так и продолжает сидеть на спинке запыленной скамьи и буравит взглядом Нила, потому что Нил не должен быть здесь. Никто не должен быть здесь. Голова кота безжизненно свисает в сторону, будто бы часть шеи была отрублена. Нилу больно смотреть на это, у него дрожат веки, ком дерет стенки горла, и он не знает, как ему быть. Ему стоило бы расслабиться, посмотреть на кота и спокойно выдохнуть. Но что-то в этом коте было не так. Он походил на мертвого. Он походил на опудало, на коллекционную фигурку, которую просто оставили здесь. Но, когда они с Эндрю сюда зашли, этого кота не было. Это не может быть опудалом. Ни пылинки, ни грязи. Этот кот смотрит и смотрит на него, пока Нил вновь не пытается позвать Эндрю: — Эндрю? Эндрю ты куда делся? — безнадежно тихо говорит Нил. Невозможно кричать. Голос дрожит, но что мешает ему, кроме дрожащего голоса? Исчезнувший кот. Он начинает двигаться прямо на его глазах, и в миг он оказывается где-то за пределами видимости. Кот куда-то спрыгнул. И исчез. — Эндрю, я прошу тебя, если ты меня слышишь, вернись, пожалуйста… — тихо молит Нил, чувствуя горечь на языке от этих слов. Он ощущает что-то тянущееся внутри него, где-то, где сердце, где-то, где душа, ему становится хорошо. — Не люблю это слово, — Эндрю появляется прямо у него за спиной, смотрит на него слегка по-дурацки, склонив голову набок, и спокойно, а в руках держит того самого белого кота. Будто бы не исчезал никуда, будто бы он все время стоял здесь. Нил яро чувствует его присутствие, слишком отчетливо и слишком хорошо. Это заставляет его расслабиться. Он неосознанно опускает плечи и позволяет себе выдохнуть напряжение из своих легких. Тело отпускают прутья заключения, ничего не сковывает, и наконец-то он чувствует безопасность. Отныне она всегда ощущалась именно рядом с Эндрю. — Ты где был? Я успел… Ты нашел кота? — Нил смотрит на явно недовольного кота, который пытается вырваться из рук Эндрю. Тот пытается его удержать, но в один момент кот просто проходит сквозь ладони Эндрю, и он больше не может его поймать. — Да, но он ничего не говорит, — вздыхает и грустно поглядывает на кота, который взобрался на спинку скамьи, где до этого сидел коричневый кот, и начал вылизывать свою шерстку. — Не думаю, что у нас случилась парная галлюцинация, как минимум из-за того, что ты призрак. — Я не мертв. — Я сказал, что ты призрак, а не то, что ты мертв, — нахмурился Нил, складывая руки на груди. Он даже не заметил шевеление со стороны. — Неужто… живой? Знакомый голос. Эндрю слышит до боли знакомый голос и видит перед собой улыбающегося Ники, с шеи которого торчал топор.