Жена Великого Султана

      Приготовленные покои сияли чистотой и роскошью. Великолепные ковры ручной работы, картины, свечи и благовония, расставленные вокруг огромного устеленного шелками ложа, алого, как свадебное платье… как девственная кровь, коей суждено на него пролиться. И сколько не отсрочивай момент, не моли Всевышнего, миг всё равно неотвратимо наступит. Для каждой девушки… такова судьба.       Лале почувствовала легкий озноб волнения, войдя в комнату в сопровождении служанок. В царственном свадебном наряде с вуалью, расшитой золотыми нитями, одаренная золотом и драгоценными камнями. Не наложница, не рабыня. Жена.       Ни одна девушка в гареме не сможет сравниться с нею отныне. Они смотрели, провожали долгими взглядами зависти и восхищения, их дети, рожденные от султана Мурада, бросали к ногам лепестки цветов, весело щебеча. Играла музыка… заглушаемая гулом в голове невесты. Лале не помнила себя, Лале была сама не своя, словно эта великолепная свадьба была вовсе не её, словно она звенела и воспевала чью-то иную красоту и чьё-то чужое могущество.       Мехмед сдержал своё слово: объявил всей стране о своей женитьбе, лишь получив твёрдое согласие Лале. Не притронулся к ней, хотя мог, осыпал комплиментами и дорогими изысканными подарками, посвящал ей пробирающие до самой души стихи, заставляя кровь кипеть в жилах, а саму Лале трепетать от каждой строчки, будь она написанной на пергаменте или произнесённой вслух его колдовским, низким, чуть хрипловатым голосом, подолгу изводил томными взглядами и красивыми речами, разжигал мимолётными прикосновениями огонь в груди, делающий дыхание глубоким и частым. Его власть, сила, внутренний стержень, жадные поцелуи вдали ото всех, всегда оставляющие на устах Лале послевкусие стыда и неимоверные, неистовые мольбы о продолжении, укрощенные гордостью и девичьей честью.       Повелитель оставлял её одну, пылающую от запретного вожделения, жаждущую насытиться его губами, утонуть в его жарких объятиях. Он играл… никогда не позволял себе большего, словно обещая райское наслаждение в следующую встречу. И Лале ждала… не находила себе места, предвкушала, старалась не подавать вида окружающим, но грезила лишь о нём, о Мехмеде — о том, кого боялась, кто чернотой своих глаз и души мог уничтожить её свет, кто когда-то едва не разрушил её жизнь. Опасный, воинственный, злопамятный, не прощающий обид, действующий холодным умом, жестокий…       Лале не знала, когда все прочие жители дворца, её друзья, учителя, а также мечты отошли на второй план на рассвете тёмного солнца. И она сдалась, пала. Вопреки своей гордости, вопреки не успевшим до конца развеяться грёзам юности. Дала согласие, купаясь в хищном блеске чёрных бездн его глаз, позабыла обо всём на свете. Мехмед отреагировал с напускной сдержанностью, поцеловал её дрожащие ладони и ушёл.       Лале не видела его до самой церемонии, на подготовку которой ушло две недели, две мучительно долгих недели. Аслан и Влад восприняли новость с недоверием и отторжением. Предполагали, что Мехмед заставил её, принудил, запугал, но нет. Разочарование в глазах друзей ранило Лале, но она оставалась благодарна судьбе за них, а заодно и жениху, что ради её благосклонности нашёл в себе силы оставить их в покое.       Она сморгнула воспоминания, а вместе с ними и тревоги. Служанки хлопотали над ней, шеркали, натирали кожу маслами для нежности и аромата, завивали и расчёсывали волосы, облачали её тело в лёгкое кружево пеньюара. Но беспокойство не спешило уходить из сердца, сдавливало грудь сомнениями и предчувствием.       «Я сдалась… на Его волю, я теперь в Его власти, не изменится ли Мехмед, как изменился Явуз по отношению к Нурай… Не покажет ли он своё истинное лицо… не будет ли груб и жесток…?».       Страх лёгкими иголочками прошёлся по обнаженной коже, уколол в самое сердце. Она помнила, хорошо помнила, каким он был в шестнадцать лет, и чем едва это для неё не закончилось.       Он хотел её… мечтал обладать ею, как дерзкой игрушкой, как трофеем. Заполучить, подчинить, сломить.       Но сейчас… Его пылкое желание осталось неизменным, но вот причины… не казались фальшивыми.       Дверь покоев тяжело распахнулась, и служанки вздрогнули разом вместе с Лале. В комнату вошёл султан гордой широкой поступью, выдававшей его нетерпение. Взгляд горел огнём, стоило ему остановиться на Лале, на которую одна из девушек в последний момент успела накинуть невесомую алую вуаль и тут же отступила, низко кланяясь.       Но Мехмед не видел никого, кроме своей жены — блестящей, благоухающей, совершенной и готовой только для него одного.       — Все вон, — хрипло выдохнул он, не сводя с Лале своего пристального взора, осязаемого, тягучего, словно тёмный мёд. Пожар в глубине зрачков, стихия, неукротимая и бешеная. Падишах стиснул зубы так, что Лале почудилось, будто он в ярости, но она знала, что это лишь видимость — тень других сильных чувств, и кожа её покрывалась мурашками вслед за передвижением по ней взгляда Мехмеда.       Девушки все до одной с поклоном ретировались, затворив за собой двери. Комната погрузилась в тишину, нарушаемую лишь тяжелым дыханием. Лале, опомнившись, поклонилась.       — Мой господин…       Мехмед преодолел расстояние между ними в пять стремительных шагов, оказался перед нею и, взяв за плечи, поднял, заставил выпрямиться, посмотреть на него. Длинные горячие пальцы чуть подрагивали, касаясь её, с силой сжимая хрупкие плечи, затем отпуская и поглаживая.       — Ты не представляешь, как долго я ждал этой ночи, моя дорогая Лале. Он протянул её имя так, словно оно было священным, запретным… словно за одно лишь его произношение грозила невыносимо сладкая пытка. Ранее султан всегда обращался к ней на Вы и официально, прибавляя к имени приставку «Хатун». Но сейчас преграды и условности между ними стирались, исчезали, ничего не значали.       — Вы всегда получаете то, что хотите, — уколола она, поджав губы от нарастающего волнения. Мехмед нахмурился, меж его тёмных густых бровей пролегла видимая складка, что со временем станет морщиной. Он резко выдохнул и столь же быстро поднял вуаль, скрывающую лицо жены. Нежное, невероятно красивое… испуганное. Он видел в её глазах опасение, незнание того, чего ожидать от него… как ножом царапало по сердцу. О, он мог быть жестоким и беспощадным со всем миром, но только не с ней. Больше он не повторит такой ошибки, ведь тогда потеряет её навсегда.       Всё также внимательно изучая её лицо, Мехмед взял Лале за руку и повёл к ложу. Шаги давались с трудом, а дышать становилось всё труднее, но она покорно шла, доверяясь, отдаваясь. Он посадил её подле себя, как и в тот злополучный день, но взгляд его не был, как тогда, алчным от похоти, в нём искрилось что-то ещё. Глубокое… нежное… магнетическое.       — Ты боишься? — спросил султан, глядя ей в глаза, — что причиню боль? Лале моргнула, облизнув сухие губы, и уверенно ответила:       — Боль испытывают все, её я не боюсь.       Мехмед на это повёл бровью с едва заметной ухмылкой. Он не о том спрашивал, но прекрасно понял, что имеет в виду она, и это утешило, помогло понять подлинную причину её волнений.       Он накрыл её ладонь своей, слегка растирая прохладную бледную кожу круговыми движениями большого пальца. Опустил глаза, посмотрев на их руки.       — Хочу, чтобы ты знала. Отныне ты — моё сердце. То, что я буду беречь и защищать, даже если ради этого придётся сжечь дотла весь остальной мир.       Он говорил серьёзно, пугающе серьёзно, и что-то тёмное, зловещее в своей решимости и неотступное поселилось во взгляде.       — Я хочу, чтобы ты доверяла мне, чтобы делилась всеми своими переживаниями, — султан замолк, скользнув взором к её губам, протянул руку, дотронувшись до щеки Лале, словно до нежного лепестка тюльпана, и прошептал, наклонившись к ней.       — Даже сейчас…       «Мне не нужно только твоё тело, его я и так получу», — говорило его лицо и каждое касание, — «мне нужна ты вся!».       — Пусть другим я кажусь бесчеловечным деспотом, — шептал он всё тише, всё горячее, изводя её томительным предвкушением, но Лале не прерывала, вдыхая его запах, медленно окунаясь в магию момента, но при этом понимая, что Мехмед в эту минуту откровенен с ней так, как никогда и ни с кем.       — Я, в самом деле, лишён излишнего сострадания и сантиментов, я злопамятен и циничен. Я совершил много ошибок, совершу ещё больше на пути к своей цели… Я, возможно, не тот, о ком ты всегда мечтала. Но я весь твой.       Лале смогла лишь ошеломленно вздохнуть, поднять глаза, чтобы встретиться с ним взором, но Мехмед не позволил.       Он придвинулся ближе и приник к ее губам. Мимолётно, но властно. Отстранился, ловя сбившееся дыхание Лале, и поцеловал снова, уже жёстче, требовательнее, будто пробуя её на вкус. Провёл горячим языком по нижней губе, затем по верхней, вбирая в себя и отпуская. Неторопливо, волнующе.       Ладони султана легли на ее щеки, нежно поглаживая, обхватили голову, зарылись пальцами в густые волосы. Он целовал осторожно, на грани собственного срыва, стараясь не испугать своим напором, но Лале чувствовала, что он горит изнутри, там, под бледной кожей, бушует ураган, стихия, жажда обладать ею, и скоро она вырвется наружу и испепелит её хрупкое тело. Но ласки султана не оставляли её равнодушной, волновали, расслабляли. Она поддавалась ему сперва несмело, потом всё с большей охотой. Отвечала, целовала. Его дыхание пахло виноградом и курениями. И в какой-то момент Мехмед утратил над собой контроль. Накрыл её губы жарким горячим поцелуем.       Требовательным и пылким, лишенным нежности, но от него волна жара заполнила собой тело Лале, лишая рассудка, заставляя потянуться в ответ, забыв обо всём. Султан почти до крови кусал её уста и тут же зализывал ранки языком. Руки, горячие и крепкие, обхватили плечи Лале, растирая пальцами, лаская покрытую мурашками кожу.       Она обняла его, обхватила ладонями шею, а в ответ на это султан проник языком меж её губ, срывая встречный трепетный стон. Поцелуи стали глубже, яростнее, приносили мучительное удовольствие обоим. Ладони мужчины скользнули по её обнаженной спине, перебирая подушечками пальцев позвонки, переместились выше, вцепились в тонкий шелк пеньюара.       Казалось, он хочет разорвать мешающую ему ткань с треском, со злостью, с какой уничтожает все преграды на пути. У Лале кружилась голова, её охватили эмоции, которые она прежде никогда не испытывала и не думала, что может испытать. Нечто звериное, нечеловеческое, инстинктивное. Её пальцы сами собой потянулись к застежкам его кафтана, неспешно расстегнули их. Султан оторвался от желанных губ, припухших от его поцелуев, позволив ей избавить себя от верхней одежды. Блеснув мутным взглядом, он ухмыльнулся, с восхищением любуясь её телом, скрытым под белоснежным шелком.       — Ты сама произведение искусства, мой Тюльпан, моя жена, моя женщина.       Мехмед поднялся, встав над Лале, всё ещё сидящей на краю ложа. Его большой палец, украшенный золотым перстнем с крупным опалом, погладил её нижнюю губу, чуть оттянув, повелительно проникнув в рот. Он смотрел ей в глаза, безотрывно, властно, и этот магнетический взгляд, обещающий наслаждение, пылающий страстью, обезоруживал, вынуждал Лале покоряться.       Он сам раздел её, сбросив с худых изящных плеч легкую ткань. Холод ущипнул чувствительные соски, и они напряглись. Глядя султану в глаза, Лале и не вспомнила о смущении, не попыталась прикрыться руками. Мехмед отступил, любуясь ею, откровенно, бесстыдно. Его взгляд был почти осязаем, от него кожа Лале горела, и плотный сгусток жара плавил низ живота. Неведомое чувство — смесь стыда и чего-то другого… неизведанного, доселе запретного.       Султан медленно обнажился для неё. Поджарое крепкое тело, жилы, выступающие на руках. Лале поймала себя на том, что с пристальным интересом изучает мужчину, и ей нравилось то, что видит, пока её глаза вслед за его руками не спустились к животу, откуда ниже уходила дорожка тёмных жёстких волос. Мехмед расстегнул пояс, поддерживающий нижние шаровары, и Лале, поджав губы, порывисто отвернулась во внезапно вспыхнувшем смущении, но любопытство и жар, беснующийся под кожей, заставили её вернуть взгляд, наполнили его жадностью, даже нетерпением. Она никогда прежде не видела обнаженного мужчину, лишь представляла, но реальность оказалась куда волнительнее. Избавившись от шаровар, Мехмед предстал перед ней во всей красоте молодости и величия.       «Ты был прав, когда предупреждал, что меня могли выдать замуж за кого-то из вельмож в возрасте», — подумала она, испытав ложное отвращение. И снова взглянув на мужа.       Ей хотелось коснуться его, Лале протянула руку, и тонкие губы Мехмеда изогнулись в улыбке, а глаза сверкнули бешеным огнём. Он перехватил её ладонь, прижал к своим губам, легко поцеловал, проведя языком от ладони до указательного пальца, чуть прикусил подушечку, взрывая под кожей Лале искры тепла. Затем прижал ее ладонь к своей груди, там, где неистово билось сердце, направил ниже. Лале смутилась, попыталась отдернуть руку, но его хватка стала только крепче, хоть лицо и оставалось спокойным.       — Я твой. Не бойся меня касаться.       Она сглотнула, покоряясь его повелительному тону, смелее опустила руку, дотронувшись пальцами горячей и твёрдой плоти, обхватив её. Мехмед стиснул зубы, из его рта вырвался шипящий выдох.       — Сила и главная слабость мужчины в твоих руках, Лале.       Лале сжала его чуть сильнее, и он дернулся в ее ладони, она прикусила губу, осторожно двинув рукой вниз и обратно. Дыхание Мехмеда стало глубоким и частым, он прикрыл глаза, тёмные ресницы затрепетали. Лале лукаво повторила своё движение.       — Тебе нравится? — спросила она, и ответом ей послужило нежное прикосновение к щеке грубых и длинных пальцев.       — Я покажу, что понравится мне ещё больше.       Мехмед поднял ее легко, опустил на ложе и лёг сверху, прижимаясь к ней горячей кожей. Лале затрепетала, сама нашла его губы, отдаваясь огненному поцелую, его руки огладили ее тело: ключицы, талию, бедра, сжали грудь, и она ахнула сквозь непрекращающийся жадный поцелуй. Султан больше не сдерживал себя, изучал ее, ласкал, покрывал поцелуями лицо и шею, впиваясь губами в кожу до боли, до стонов, со всей страстью и голодом. Его плоть упиралась во внутреннюю сторону её бедра, и Лале в нетерпении ёрзала, водя руками по его спине, изгибаясь под ним. Она вскрикнула от восторга, когда губы Мехмеда сомкнулись на ее груди, прикусывая ноющие соски.       Он знал, что делать, в отличии от неё, опытный любовник, искушённый и необузданный. Она всё ещё боялась его; его импульсивности, его жестокости и непримиримости. Тёмный, неистовый, злой и упорный завоеватель. Он был жаден до власти также, как и до любви. В его гареме жили сотни женщин, и каждая молила Аллаха о ребёнке от султана.       Но все они ничего не значили для его сердца, многие и вовсе говорили, что у него в груди мёртвый камень, но Лале чувствовала, что это не так. Мехмед желал её так сильно, что дрожал. Но не торопился сделать её своей, не хотел причинять боль. Коленом он властно раздвинул ей ноги, вновь овладев губами Лале. Она задрожала, когда пальцы султана принялись осторожно поглаживать внутреннюю сторону бедра, поднимаясь всё выше к ноющему от возбуждения центру. Лале замерла, вцепившись ногтями в его плечи, когда почувствовала напористое прикосновение большого пальца к чувствительной точке меж своих ног. И застонала от удовольствия, когда он умело начал массировать и гладить её там, принося просто мучительное наслаждение. Мехмед упивался её реакцией, держа себя над ней на вытянутой руке, с упоением наблюдая, как она изнемогает от его ласк, как маски учтивости и сдержанности падают с прекрасного лица, обнажая истинные чувства, как отступает страх, уступая место чистому вожделению.       — Ты становишься женщиной, моя дорогая, — мысленно произнес он, прикусив щеку при слове «любимая». Боялся признаться сам себе, хоть грудь и разрывала тоска, нежность и болезненная страсть. Такие чувства не могла вызвать ни одна рабыня в гареме и за его пределами. Они все казались пустыми сосудами — бездушными куклами для удовлетворения мужских потребностей, но только не Лале.       Жажда Мехмеда владеть ею походила на одержимость, ради неё он мог разрушить сам себя, её и весь мир вокруг. Если бы она не досталась ему, он бы возненавидел, но та темная ненависть всё равно поддерживала бы в нём это всепоглощающее пламя жизни.       Стоны Лале ласкали его слух и самолюбие, она была уже на грани, не владела собой, а он неумолимо ласкал её, доводя до удовольствия, хоть сам дрожал от нетерпения. Когда она вскрикнула и вся затрепетала, он с улыбкой стёр выступившие слёзы с её век. Лале открыла глаза, взглянула на него растерянно и стыдливо, но тут же снова зашлась стоном, когда султан проник в неё указательным пальцем на всю его длину.       Влажная, горячая, готовая для него. Он не хотел причинять ей боль, потому должен был удостовериться, что она готова принять его.       Убрав руку, он придвинулся ближе, прижался головкой ко входу в неё, чуть усилил напор. Лале напряглась, крепко зажмурилась от усиливающегося давления внизу, от нарастающей тупой боли. Узкая, манящая. Ему ничего так не хотелось, как резко ворваться в неё, самому получить удовольствие, какое могут подарить мужчине только девственницы.       Но Мехмед, скрипнув зубами, отстранился, приструнив свои желания, и Лале резко облегченно выдохнула. Он мог быть нежным, он знал, как нужно, хоть и не всегда использовал свои знания с наложницами. На них ему было попросту плевать, ведь они созданы для того, чтобы ублажать его и рожать наследников.       Опустив взгляд, он снова погладил чувствительную кожу на внутренних сторонах её бёдер, провёл пальцем по чувствительным складкам, проник внутрь одним, легко, не встретив сопротивления. Лале вновь выгнула спину, сама двинулась бёдрами навстречу его руке, и тогда султан погрузил в неё второй палец, она захныкала сквозь сжатые зубы, закатила глаза, отдаваясь.       Напряжение сменилось расслаблением, и он попытался снова. Убрал пальцы, обхватив ими её бедра, и притянул к себе, погружаясь медленно, неторопливо, плавными толчками. Она вздрогнула, но боль в этот раз была мимолетной. Лале широко распахнула свои огромные карие глаза, встретившись с мутным алчным взглядом мужчины — её мужчины. Её султана. Того, кто отныне целиком и полностью обладал ею. Мехмед толкнулся в ней, вырвав крик из горла, глядя прямо в глаза, отчего наслаждение ещё сильнее вскипело в крови.       — Моя королева, — прошептал он хрипло, отстранившись, вышел почти полностью, оставляя внутри лишь гладкую головку, и едва не зарычал от наслаждения, увидев кровь, окропившую его плоть по всей длине.       — Моя прекрасная гурия, — он толкнулся снова, гораздо нетерпеливее, сильнее, вторгаясь в податливое желанное тело, вжимаясь в неё, будто стремясь раствориться, навсегда стать её частью. Лале обхватила ногами его бедра, прижимая к себе. Гибкая, горячая. Он никого не хотел так, как её. Невинна, чиста, непорочна и незнакома с искусством любви. Мехмед мог бы взять её ещё три года назад, но радовался, что ему помешали. Разве смотрела бы она на него, как смотрит сейчас, в этом тусклом свете свечей? В её лице нет ненависти, только огонь желания и зарождающегося доверия. Лучшая награда. О, он бросит весь мир к её ногам, все покорённые народы склонятся пред нею, все трофеи и победы будут посвящены ей. Её имя останется в веках, воспетое поэтами, как и слава Османской Империи.       Мехмед поднялся, встал на колени над ней, приподняв ноги Лале и закинув их на свои локтевые сгибы. Это позволило глубже проникнуть в неё, он не мог держаться, он весь горел на грани нежности и грубости. Ускорил темп, сурово и сосредоточенно глядя ей в лицо. Сильные уверенные толчки и острый не отпускающий взгляд.       В эту ночь Мехмед сделает ей сына, первенца, шехзаде. Он мечтал об этом, сильный наследник, рождённый от королевы — то, что способно сделать его счастливым, помимо падения Константинополя. Совсем скоро он уйдёт на войну, совсем скоро Византия падет под натиском османов, и его провозгласят фатихом. Но с Лале Мехмед забывал о своих планах, рядом с ней не существовало всего остального мира. И пусть она не любила его так глубоко и искренне, как любила двух своих друзей — пленников, не доверяла ему настолько, как доверяла им, и это царапало броню самолюбия, задевало гордость, но ничего. Главное, что она отныне его, а значит, у них ещё много времени, чтобы узнать друг друга, чтобы чувства, семена которых Мехмед посеял в её сердце, смогли прорасти и окрепнуть. Мужи в его совете считали, что у женщин и вовсе нет чувств кроме желания понравиться мужчине. Поверхностные глупцы. Пора оставить в прошлом эпоху узколобых варваров, навести порядок не только во дворце, но и за его пределами.       Он толкнулся в ней в последний раз и замер, ощущая, как удовольствие разливается по телу неконтролируемой дрожью и выплёскивается наружу семенем, заполняя Лале. Мехмед станет молиться, чтобы оно прижилось, чтобы оставить ей ребёнка уже перед походом. Она сжимала его внутри себя, комкая пальцами покрывала, меж её грудей и на лбу выступила испарина, а с ресниц капали редкие слезинки. Султан наклонился, нежно собрал их губами с пылающих щек, но не спешил расставаться с нею, всё ещё был внутри, нашёл её сладкие как лукум уста и впился в них яростным благодарным поцелуем.       Лале дремала на его груди, а Мехмед смотрел в потолок, размышляя о своих планах на империю и правление, перебирая пальцами её волосы.       Тьма забрала их матерей и троих его братьев. Тьма, навлечённая им — неразумным пятилетнем ребёнком, которому однажды явилось видение о том, что он станет великим. Но цена за величие бывает слишком высока. Мехмед похолодел, снова взглянув на мирно спящую жену и сжал до хруста кулак другой руки.       — Нет, если что-то, над чем я не властен, попробует отнять тебя… Я сделаю всё, чтобы тебе была дарована новая жизнь, в которой я обязательно тебя отыщу.