Пузырь

      Ноги не слушались. Сгибались колени по собственной воле, даже без каблуков каждый шаг давался тяжело. Её вели — тянули за руки, подталкивали в спину, — руки, сотни и сотни пар, кружащих вокруг неё. И радующихся. Это было зрелище достойное королей. Сара Уильямс идущая по избранному пути. Кто-то забрал её туфли, как мелкий воришка, стянул, стоило ей оступиться и упасть на мелкое крошево. Осколки впились в локоть. Но ткань платья достаточно плотная, чтобы её не ранило. Досадное упущение. Кто-то из толпы предложил раздеть её. Но Сара не слушала. Сара шагала, пошатываясь, как пьяная, хотя не пригубила ни вина, — а могло бы оно быть на похоронах? — ни воды. Шагала по хрустальному крошеву и бусам. Оставляла за собой алый цвет и сверкающие капли. Русалочке когда-то повезло чуть больше. Она, во всяком случае, мучилась ради любви.       А Сара ради правды.       Она проходила уже через это. И сможет пройти снова. Но тогда не было так больно. Тогда руки не толкали, а удерживали её на весу. Тогда она знала направление, ей предложили направление, весьма конкретное, надо заметить, и она сама решила, куда повернёт путь. Теперь же ни низа, ни верха. Только возможность, что ей осталась. Блуждать по коридорам дома. Пока руки направляли её, прочь от адского жара к мёрзлому камню. Но и он не давал облегчения. Её глаза всё ещё горели.       Сара держала их широко раскрытыми, но тьма не расступилась. Сквозь пелену не проступило ни искорки. Когда-то она думала, что ночь черна. Но нет. Ночь была чудесным синим каскадом с исками белых огней. Это звёзды? Кристаллы? Фонари? Что появлялось на небосводе тогда? Она не помнила. Она хотела бы вспомнить, но тьма пожирала все, выгрызая из мозга остатки терпения. Сара слепо шарила руками впереди себя и, покачиваясь, следовала дальше.       Гости довольно звенели бокалами. Выступление просто прекрасно! Но толпе всегда мало и вот, кто-то швырнул в неё яблоко. А кто-то хлопнул в ладоши над ухом, заставив Сару подпрыгнуть. Смех оглушил её, и Сара попятилась, но руки толкнули в бок. Она упала, уткнувшись лбом в дерево. Пальцы намертво вцепились в ткань. Не время было паниковать. Но тошнота подступала к горлу от мысли, что их слишком много вокруг.       Она окружена. И не может смотреть своим врагам в глаза. Поэтому Сара сжимает зубы и старается считать. От одного до десяти. Пока цифры не превратятся в звук удара часов. Главное не сбивается со счёта. Нет ничего плохого в одном и том же трюке. Раз, два…       Но не сработало.       Часы пробили, как она и подумала. Десять, затем одиннадцать, двенадцать, тринадцать… Толпа затихла, а сердце упало. Сара зажмурилась, считая ещё раз, быть может она просчиталась. Но разум был холоден к сердцу. «Да, это было. Тринадцать. Чёртова дюжина. Ты ещё не сошла с ума». Сара хочет, чтобы из адского пламени вышли демоны. Чтобы ведьмы завизжали под потолком, чтобы черти пустились в пляс и, возможно, наткнули парочку гостей на вилы. Но всё что она слышит — телефонный звонок.       Четвёртый телефонный звонок разбивает тишину вдребезги.       Она закусывает нижнюю губу и поворачивается к звуку. Под пальцами ткань и дерево — единственная опора, что служит ориентиром. Она напрягается, как загнанный зверь, раненый зверь, без помощи. Сара Уильямс облизала засохшие губы, прежде чем раскрыть рот…       — Мисс Уильямс? — Лазарски старший кажется учтивым. Даже немного спокойным. — Вас к телефону.       Сара слепо оглядывается и проглатывает ком в горле.       — Не могли бы вы?.. — это звучит жалко.       Шорох тянущегося провода по полу. Дряблая рука берёт за запястье и вкладывает трубку. Металл обжигает ухо, но Сара не дрожит. Она прислушивается, затаившись от всех. Она хмурится, когда слышит, как кто-то стучит по доскам, каблуками считая шаги. Раз-два, раз-два. Военная поступь.       А потом раздаются всхлипы и треск пламени.       Сара сжимает подлокотник и подрагивает. Ребёнок! Он хныкает совсем близко. Стук-стук. Сердце Сары бьёт в грудь до боли. Трубка в её руках горит, или, быть может, её лихорадит. Но Сара чувствует, как по пальцам стекают капли. Она закусывает губу, чтобы не закричать, прислушивается.       Ты мерцай, звезда ночная,       Где ты, кто ты — я не знаю.       Песня старая, как этот чёртов дом. Она знает эту песню. Кто её не знает? Мама пела её, когда она, закутавшись в одеяло, укладывалась спать. Отец напевал её, фальшиво и грубо, когда она указывала пальчиком под кровать и отказывалась ложиться. Сара торопливо трёт глаза. Колыбельная, которую поют во всём англоязычном мире. Колыбельная, самая простая, чтобы убаюкать ребёнка. Песенка, которую она иногда напевала Тоби. Сара зарывается рукой в волосы и чувствует, как искры колют пальцы.       Высоко ты надо мной,       Как алмаз во тьме ночной.       Сара не может себя сдержать и неверяще улыбается, словно слышит старого друга. Её потряхивает. Золото плавится от голоса, иного голоса, из королевского бархата и пряного вина. Металл течёт сквозь пальцы, а песня по венам. Сара зажмуривает веки, но искры от кончиков пальцев, по жилам, по коже ползут. К самому сердцу с каждым его ударом. Это почти как встреча со старым другом. Другом, которого ты оставил в прошлом. Телефонная трубка разваливается, а колыбельная звучит совсем рядом. Ребёнок всхлипывает. Голос мурлычет над ним. Ребёнок затих. Сара знает почему. Запах. Гнилостный смрад и дёготь забивается в ноздри. Голос становится ближе и Саре не трудно догадаться. Он подходит ближе, ковёр гасит стук каблуков. Младенец хнычет. Как хныкал Тоби, вытирая кулачками слёзы.       Сара протягивает за ним руки, сама того не понимая.       Он отдаёт ей ребёнка, как и в прошлый раз. Сара чувствует, как тельце дрожит, прижимается к тёплой груди. Люди тёплые, пока не мертвы. Малыш ерзает, Сара перехватывает его поудобней. Она старается не двигаться. Кончиками пальцев проходится по пелёнке, по крохотным ручкам. Утыкается носом в лоб. Он пахнет гарью, но он такой холодный, этот малыш. Сара сжимает его пальчики, отогревая, и не рискует напевать.       Только солнышко зайдет,       Тьма на землю упадет,       Старый друг садится на подлокотник, Сара чувствует, как по плечу скользят перья. Запах усиливается и глаза слезятся. Но малыш не плачет. Сара улыбается, покачивая его. Она держит малыша за ручку и кончиками пальцев проверяет запястье. Сердечко внутри — оно цело. Малыш хныкает, и она понимает — он жив. Он жив… Рука притрагивается к её щеке, заставляя поднять голову. Сара молчит. Сара бы кричала и угрожала, или, быть может немного, молилась. Но она молчит, позволяя ребёнку уснуть, окутанным теплом. Он заслуживал сна.       Ты появишься, сияя.       Так мерцай, звезда ночная.       Рука гладит её щёку и опускается на плечо. Он давит на неё, несильно, но настойчиво, заставляя опустится в кресло. Гости не шумят. Сара слышит колыбельную, Сара слышит, как сопит младенец на руках. Сара слышала, как кровь двигалась по жилам, пробираясь к векам и колола их золотыми искрами. Песочный человек, настиг её раньше, чем Морфей. Такова конкуренция. Сара закусывает губу и прижимает ребёнка к груди.       У неё нет молока, чтобы его накормить.

***

      Город превратился в расплывчатое марево. Сара упёрлась лбом в стекло и прислушалась к гулу двигателя. Влага на лице смазывает помаду и тушь в месиво. Она, должно быть, уродлива. Погасшие фонари за окном, внутри салона прохладно. Сара съёживается и сдерживает дрёму. Райдер на переднем сиденье тоже не бодр, а потому тащится по утренним улицам, чтобы не сбить ненароком проходящего пешехода. Ему бы повернуть влево, к дому. Но он поворачивает вправо, к конторе. Это ужасно несправедливо. Ни ему, ни Саре за вредность и недосып не доплачивают.       Жёлтая разметка заставляет Сару поднять голову, она торопливо оглядывает их и проводит рукой по лицу. Ей показалось. Это не полицейская лента, отмеряющая место преступления, а всего лишь отметки парковочных мест. Остановившись, они сидят пару минут. Заметив, что Райдер, как был за рулём, так и уснул, Сара выходит из машины. Земля под ногами шатается. Хоть это и асфальт. Или просто ноги подрагивают? Сара не очень хорошо понимает, почему здание покачивается, вслед за маятником на приборной панели. Но это её не очень волнует. Её волнует лишь то, что дверь не заперта. А внутри теплее, чем снаружи, и она слышит гул жёлтых ламп и шелест, и шёпот других неудачников-работяг. Она идёт по коридору в женский туалет.       Запах хлора. Дешёвый стеклоочиститель остался стоять на раковине. Сара опирается на кафель, рассматривает ярко-синюю жидкость дольше, чем это необходимо. Затем отставляет на пол и смотрит в зеркало. Зеркало, начищенное до блеска, показывает мутную картинку. Сара включает воду и трёт лицо руками. Глаза ужасно чешутся, словно кто-то бросил в её горсть песка. Пальцы чуть царапают кожу, успокаивая зуд, Сара издаёт удовлетворённый стон. Какое простое удовольствие. Огрызок мыла сам скользнул в руки и даже не щипался. Ещё одна приятность. Сара проморгалась и поймала равновесие. Скошенные каблуки плохо помогали.       Она стёрла грязные следы с раковины и вернулась к работе.       Она стащила у кулера несколько стаканчиков. Она налила в них воду и старательно расставила их на рабочем столе. Затем написала на бумажках наименования комнат и расклеила, внимательно изучая. Вода не изменилась. Сара подняла голову на часы и поняла, что опоздала. Стрелка указывала на пять часов утра, а Шекли умерла ближе к часу ночи. Как жаль, что она не подумала засечь его раньше. Но у неё был целый день для других дел. Плюнув на регламент, она стащила со стойки регистрации ключи от хранилища и достала сохранившуюся соль.       Сара помнила, как парни из другого отдела пялились на неё. Пялились, когда она шагала по разным сторонам дома, собирая частички соли, думая, что, возможно, это не была одна и та же соль везде. Вопреки всему здравому смыслу, ведь мешки стояли прямо здесь же. Холщёвые мешки, какие используют на фермах. Обычные мешки, в которых Шекли и прятала огромное количество соли. Сара покачала головой. Как жаль, что больше на них ничего не было написано.       Кристаллы превращались в воду. Старательно размешивая соль и проследив, чтобы комнаты совпадали, Сара взяла стакан и поднесла его к лампочке. Видел бы это её профессор химии… Она бы вылетела из университета, не успев сказать «проще простого». Но это не было просто. Ни вода, ни соль не менялись, разве что по вкусу. Солнце поднималось, начали приходить люди, а Сара так и осталась сидеть перед стаканами, тщетно надеясь на удачу.       Газета упала на стол, выводя из раздумий.       — Поправь юбку, леди, — сказал Адам, не останавливаясь возле стола. Не останавливаясь, чтобы даже поздороваться. Сара поправила юбку и взяла газету в руки. Свежеотпечатанный выпуск. Она легко учуяла запах чернил. Бумага хрустела, разве что мелкие буквы плясали по строчкам. Нахмурившись, Сара перевернула парочку страниц.       ПОЖАР НА ФЕРМЕ       Сара моргнула. Она прикоснулась пальцами к фотографии горящего сарая. Пламя поднималось вверх и едва не перекинулось на дом. На фоне него стояли двое — женщина и мужчина, державшие друг друга до белизны костяшек. Сара прикрыла глаза. Она могла поклясться, что кончики пальцев ощутили это. Почувствовали тепло пламени, словно бумага сама нагрелась. И услышала. Услышала тихие женские всхлипы. «Я хочу, хочу…» — шептала она в руках мужа.       Вдох сорвался с губ. Сара раскрыла глаза и оглянулась. Похоже, никто ничего не слышал. Или и она не слышала, а просто… Вспомнила. Она торопливо отложила газету и взглянула на свои руки, чистые руки, гладкие, как шёлк. Сара провела по коже пальцами, а потом наклонилась, стараясь почувствовать то, что должно было смыться. Запах гари. Или хлорки. Но всё, что она чувствовала, едва уловимый сладкий запах, как от крема. Руки сжались в кулак. Может она и была женщиной, но она была следователем.       И последние две недели её руки украшали мелкие порезы от бумаг.       Сара спрятала стаканчики под стол, чтобы никто не вылил их до её прихода.

***

      Стук каблуков разносился по пустым коридорам. Шаг, шаг, остановка. Сара прикрывает глаза и прислушивается. Потом снова. Она ищет кого-то в этом проклятом доме. Нет ни света, ни свечения, столы брошены в спешке. Гости из дома удалились, ни одной машины на подъездной дорожке. Хотя вчера они с Райдером едва могли втиснуться. Ни голосов, ни смеха. Сара поправила сумку, но упорно отказывалась доставать табельное оружие. В голове гудело набатом: «Тревога, тревога, » и каменные стены гудели: «Берегись, берегись». Это случалось редко, но настигало внезапно, как снег на голову. Засыпается за шиворот и холодными каплями ползает по спине.       Угроза свидетелю.       Эти слова звенели над головой, и Сара пристально вглядывалась в каждый поворот. Пятый телефонный звонок заставил её пинком отправить Райдера за ключами и вылететь из конторы. Пожалуй, ей стоило бы предупредить начальство, но она не хотела поднимать панику. В конце концов… Это дело было не таким, каким казалось на первый взгляд. И человеческие правила могли усугубить ситуацию.       С другой стороны, всё это могло быть игрой её воображения. Возможно, старики Лазарски после тяжёлой ночи решили провести время друг с другом. Наедине, подальше от угнетающих стен. А нерадивая няня, возможно, девочка-подросток, отошла по своим делам. Например, с мальчиком до магазина и вот-вот должна была вернуться обратно. Она не могла предполагать, что ребёнок, который после бессонной ночи должен был спать, как убитый, до вечера, внезапно проснётся. И почувствует голод. И, не сумев никого найти, подойдёт к телефонной трубке, заметит на бумажке номер с подписью и решит позвонить. Неизвестно только почему этот номер. С другой стороны, а почему бы и нет? Разве бабушка и дедушка будут звонить плохим людям? Поэтому он поднял трубку и позвонил ей, благо, она была на месте, и сонно пробубнил: «Тётя Сара, я есть хочу».       Шаг, за ним поворот и, наконец, светлое пятно впереди. Добрые хозяева убрали стекло и теперь Саре спокойней идти. Тем более обутой. Арка сквозь светло-зелёные обои, кажется странной, не к месту. Светлое дерево против тёмной резьбы. Ведёт прямо в столовую, где внутри начинается ещё один праздник.       Маленький хозяин восседал во главе стола. В странноватой ночной рубашке, одной из тех, что шили века два назад, он подливал солдату воображаемого чая, а после погладит плюшевого пса. Вокруг были шарики и куча кукольных гостей, сидящих на книгах, чтобы доставать до взрослого стола. По правую руку мальчики, по левую девочки. У каждой куклы по сервизной чашечке и блюдечку, а рядом по ножику. Приближённые получили аккуратные пластиковые ножички. Тем же, кто сидел дальше, пришлось обходиться кухонными ножами. Одному из медведей выдали тесак.       Сара зашла внутрь и поняла, что, несмотря на торжество, не было ни чая, ни торта. Ребёнок так и остался голодным. Ребёнок, который даже глаз не поднял, когда она зашла. Хотя он один и должен бы волноваться… Или немного обратить внимание на приход чужого человека. Оливер только поправил налезающую на глаза чёлку. Сара подошла к столу и прикоснулась к лезвию. Обычно родители впадали в истерику, когда замечали, что ребёнок играет с опасными предметами. Сара беспокоилась, когда Тоби взял в руки бабушкины спицы. Но Оливер… Почему-то о нём она совсем не волновалась. Может быть потому, что он был совершенно чужим. А может потому, что это была всего лишь игра. Продуманная игра, Оливер совсем не баловался, а следовал этикету. Странно искажённому этикету.       — Ты знаешь, что детям нельзя играть с ножами? — спросила Сара. Она внимательно вгляделась в его лицо. Оливер и бровью не повёл, продолжая обслуживать своих гостей.       — Я голодный, — серьёзным тоном ответил он.       Сара подавила желание нахмурится. Дети бывают разными. Возможно, он замкнулся после потери родителей. Она всё ещё помнила его лицо, когда копы вынесли его из дома. Он весь трясся и рыдал так, как мог рыдать только ребёнок. Сара не стала давить. Пока что. Она может его накормить и подождать возвращения старших. Возможно, после этого они позволят поговорить с Оливером о родителях. А может он и сам, сытый, разговорится.       Низкая чёрная дверь вела в очевидное место. Сара притронулась к ручке, чтобы зайти на кухню, как вдруг голос Оливера догнал её.       — Не надо.       Она развернулась.       — Не надо что?       Наконец, он поднял взгляд и выгнул бровки.       — Там монстр, — он кивнул на дверь. — Он хочет меня съесть.       Сара ободряюще улыбнулась, решив, что это хорошая возможность втереться в доверие. Общий враг объединяет, не так ли?       — Тогда давай выгоним его?       Она распахнула дверь. В этом чёртовом доме и вправду водились монстры. Оливер Лазарски был привязан к противню, обложенный сельдереем. Вместо кляпа во рту красовался носок. Руки перетянуты бечёвкой, ноги посинели от пут. Он смотрел на дверь, в ужасе застывший, как оленёнок в свете фар. Его глаза влажно блестели, и Сара невольно прикрыла рот руками. Внутри темнота скрывала положение вещей. Но жаркая печь прямо напротив мальчишки раззявила пасть. Огненные языки плясали внутри, согревая металлические кости.       За спиной скрипнул стул, и Сара обернулась, широко распахнув глаза. Первый Оливер спрятался за столом. И его глаза горели от напряжения. Сара оглядела собравшееся торжество, и её словно окатило ледяной водой.       — Это главное блюдо? — спросила она тихо.       — Я голодный, — первый Оливер кивнул.       Сара повернулась ко второму мальчишке, но не рискнула заходить внутрь. Ручка была только одна. Снаружи кухни. Она постаралась сделать голос мягким, хотя Сара едва не опустилась до хрипа.       — Ты давно тут?       Второй Оливер не издал ни звука. Словно статуя. Или искусно созданная кукла для обмана глаз. Наконец, Сара решила задать последний вопрос.       — Кто из вас настоящий?       Ибо звонить мог и тот, и другой в равной степени.       Оливеры молчали. Сара закусила губу. У неё не было права на ошибку. Кто-то из них был монстром и он либо съест обоих, либо она сможет изгнать его из дому. Возможно, по этой самой причине Лазарски и пропали. Попали на зуб хищнику. Подперев дверь ногой, Сара взяла стул и поставила его около двери, не давая ей закрыться. Ловушка вот-вот захлопнется, и стоило быть осторожной. На ватных ногах Сара подошла ко второму мальчику, прикоснулась к нему. Кожа бесконечно холодная и глаза немигающие, словно его парализовало. Сара опустила пальцы на руку и почувствовала пижамную ткань. На груди у Оливера красовался мультяшный робот.       Сара взяла противень с ребёнком и вынесла из кухни, поставив посередине стола. Первый мальчишка, увидев, что «монстр» не спешит двигаться, вытянул голову из-за стола и ткнул пальцем.       — Думаешь так он вкуснее?       Сара не смогла сдержать нервной улыбки. Она казалась немного виноватой, когда смотрела на напуганного мальчика. Но свою роль нужно играть до конца. Она уже сделала выбор.       — Думаю что так. А любезный сэр не поделится своим столовым прибором с леди? — Сара посмотрела на плюшевого мишку. У него были глаза в точности, как у Ланселота. Только шерсть темнее.       — Он разрешает, — первый Оливер уже забрался на стул и облокотился на стол.       Сара взяла кухонный тесак у мишки. Чтобы не мучить ни себя, ни мальчика, нужно было сделать всё одним ударом. Сжав рукоять, Сара занесла нож. И вонзила его мальчишке в руку. Крик оглушил её. Крик оглушил Оливера, сжавшегося на противне. Он моргнул, освобождаясь от оцепенения, пока монстр рвал на себе рубашку, стараясь вырваться. Сара сжала зубы и старалась не закрывать глаза и уши. Закроешь — и морок рассеется, как призрачный туман. Закроешь — и потеряешь след, потеряешь дорогу к тому, кто тебе нужен. У неё нестерпимо зачесались глаза от крови. Белая, как молоко, капала на скатерть. Она пахла луком и жгла глаза, но Сара тёрла только один, пока второй рукой развязывала настоящего Оливера.       Он обливался слезами и трясся, но его взгляд был живым, а тело рвалось из пут в приливе жизни.       — Живи, — прошептала Сара спуска мальчика со стола и прижимая к себе. Её сердце билось сильнее, чем когда-либо.       Содрав с себя рубашку, подмёныш рванул к выходу. Сара поправила Оливера на руках, и побежала следом. Мальчик держался крепко, но тот, что впереди бежал быстрее. Сара чувствовала, как ноги задрожали. Она избаловала себя работой за столом. Они бежали далеко, в самую глубь дома, сквозь разбитые люстры и брошенные столы. Остатки вчерашней роскоши. Бежали, не отставая друг от друга. Бежали, не теряя друг друга из виду. Бежали не в силах сравнять счёт.       — Папа! — подмёныш заверещал.       Сара едва не оглохла. Оливер закричал в её руках.       Они влетели в гостиную. Мальчишка забился под диван, издавая яростные всхлипы. Сара глубоко вздохнула. Её шатало. И немного тошнило от бега. Она покачнулась и оперлась на стену. Кровь стучала в ушах, но она слышала шёпот.       — Я в доме, я в доме, — шептал подмёныш.       — Я дома, я дома, — вторил ему Оливер, слепо шаря руками.       Сара прикоснулась губами к его лбу, надеясь, что он не впадёт в истерику или в шок. Во всяком случае, сейчас. Им точно понадобится помощь. Им понадобится скорая, как только всё закончится. Сара оттолкнулась от стены и направилась к дивану. Нужно закончить. Она опустилась на корточки, заглянула вниз, а там никого не было.       Звонкий мальчишеский смех разнёсся по комнате. Оливер ущипнул Сару. Она зашипела, но голова прояснилась. «Монстра» нигде не было, их окружали только алые занавески и книжные шкафы. Сара обернулась, на звук, но смех всё лился и лился, кружился вокруг неё и доносился из каждого угла. С грохотом захлопнулась входная дверь.       Мальчишеский смех обратился мужской хохот. Сара обернулась.       Папа?       В комнате никого не было. Её лицо обратилось в стальную маску.       — Оливер, ты помнишь, где телефон?