Всё сложилось иначе

Бледное лунное мерцание просачивалось внутрь небольшой комнатки сквозь узкие мозаичные окна, отбрасывая разноцветные блики на мраморный пол, скользкий и гладкий, который будто был покрыт тонкой и неприметной корочкой льда. Едва заметное мерцание маленькими и большими круглыми пятнами ложилось на испещрённую серыми вкраплениями белоснежную поверхность плиты, подрагивая от стремительного полёта птицы, медленного перемещения перистого мягкого облака, плавного шевеления сухих веток кустов сирени и бузины. По длинному коридору, обрамленному высокими колоннами, беспрепятственно гулял вездесущий ветер,  который распространял по застывшему в сонном оцепенении воздуху морозную свежесть зимнего рассвета, что постепенно поглощал чернильную и бархатную тьму. Несмотря на то, что окна и двери были закрыты, призрачное присутствие ледяного холода отчётливо чувствовалось, будто расписанные замысловатыми узорами стены, куполообразные потолки источали ледяное дыхание окутанного полумраком соснового леса. Вскоре яркие и тёплые солнечные лучи приласкали пустое помещение, избавляя его от ночной тьмы, которая пыталась скрыться в углах комнаты; но ей, то ли к сожалению, то ли к счастью, не удалось этого сделать. Слои разорванного в клочья сумрака бесследно испарились под потоком позолоченного утреннего света, который дал понять, что наступило утро. Женщина, приложив руку к круглому животу, осторожно поднялась с застланной тоненьким одеялом кровати и, подойдя к двери, сделала глубокий вдох, в попытках унять плохие мысли, которые удушливыми ядовитыми парами расползались в сознании Хатун. Нигяр открыла деревянную дверь, жалобно заскрипевшую, и, переступив порог коридора,  мгновенно пожалела, что накинула на плечи вязаную шаль, а не теплую накидку из нежной шкурки ласки: стальные цепи зверского холода оплели податливое тело женщины. Ледяная волна просочилась сквозь маленькие отверстия между пуговицами платья и подступила к беззащитной коже, отчего по ней пробежали мурашки, а мышцы судорожно напряглись в попытках уберечь жизненно необходимое тепло. Поплотнее укутавшись в шаль, Хатун продолжила медленным шагом идти по коридору, где царила тишина, гробовая и мрачная. Непривычное одиночество со всех сторон окружило охваченную беспокойством Нигяр, лишь усугубляя её тревожное состояние. К горлу женщины подступил ком,  и она, не в силах сдерживать порыва боли, неодолимого и мучительного, заплакала. Из уголков её глаз прозрачными и блестящими ручейками потекли жгучие слезы, которые падали на фатиновые рукава бледно-пурпурного платья женщины, оставляя на нём мокрые пятна.   Случившееся казалось женщине каким-то страшным сном, ставшим явью вопреки законам царства Морфея.   Нигяр страстно желала повернуть время вспять, дабы то, что произошло с ней вчерашней ночью, не случилось; но она осознавала: никто не сумеет сделать этого, кроме Великого и Мудрого Аллаха, которому дана власть и над временем, и над судьбами людей, и над природой. Если бы вчера вечером Нигяр не решила прогуляться по саду, её, возможно, не пленили трое мужчин, подосланные Хатидже Султан; не угрожали лишить женщину жизни; не отвели в этот дом, находившийся в глуши тёмного и мёртвого леса. У Хатун было плохое предчувствие перед прогулкой, которое вселило в её сердце смутную настороженность; однако это чувство растворилось в безграничной и неземной радости от предстоящего никаха. Женщина не почувствовала что-то неладное, не решила задуматься о безопасности, — словом, не стала беспокоиться, как казалось ей, напрасно. Всё бы обошлось, и она не находилась  бы сейчас в опасности, что для неё представляла Султанша, которая,  узнав о любовной связи мужа с Нигяр, хотела уничтожить её. Хатун понимала: принцесса через день, неделю, может быть,  месяц, прикажет казнить её, невзирая на то, что она носит под сердцем невинное дитя. Эта мысль, навязчивая и пульсирующая, терзала Нигяр, пробуждая затаившийся на дне её души беспредельный страх неизвестности. Женщина не могла представить, что в скором времени случится с ней и её малышом: предстанут они перед Всевышним или же, напротив, останутся живы. Но больше всего  боялась Хатун, как и  любая будущая мать, потерять своего ребёнка — не суметь доносить его до положенного срока. За шесть месяцев беременности, пролетевших быстро и стремительно, женщина прониклась нежной любовью к будущему ребенку, и теперь не могла представить свою жизнь без него: малыш был очень дорог ей, ибо он — плод искренней и крепкой их с Ибрагимом любви, которая становилась всё сильнее и сильнее от испытаний и сложностей, предначертанных им судьбой.   Подумав о возлюбленном, Нигяр  почувствовала щемящую боль в сердце, словно в него вонзили кинжал, острый и холодный. Женщина целую неделю не виделась с Ибрагимом, которому пришлось оставить любимую и малыша — уехать по срочным делам в дворец Топкапы; но за эти дни, тянувшиеся медленно и долго, словно густой цветочный мёд, она очень соскучилась по нему. Ей хотелось крепко прижаться к Ибрагиму;  уткнуться ему в грудь и  почувствовать себя маленькой девочкой, наивной и беззащитной; услышать его голос, родной и ласковый; взглянуть в его прекрасные глаза, что лучились теплом и счастьем. В этот миг Нигяр как никогда нуждалась в поддержке Ибрагима, которую он выражал добрыми словами, нежными объятиями... Женщине оставалось только уповать на милость Всевышнего, чтобы Ибрагим смог поскорее её найти и вызволить из этого ужасного места, навевающего страх и тревогу. Робкая надежда на спасение крошечным огоньком горела в её наполненном беспросветным отчаянием сердце; горела вопреки зловещей тьме, окружившей её. Неутешительные раздумья слишком сильно затянули Нигяр в тёмную бездну беспорядочных чувств, и потому она не заметила, как оказалась возле дверей, ведущих в небольшой двор. Женщина дотронулась до холодной железной ручки, потянула её на себя и  открыла дубовую дверь. Нигяр вышла из дома и  внимательно осмотрела весь двор, подолгу задерживая взгляд на всех затемнённых уголках. В следующий миг она чуть не вскрикнула от неожиданности: подле высоких каменных стен, отгораживающих дом и небольшой засохший сад от тёмного леса, стояла незнакомая  фигура. Это определённо был человек, чёрный и длинный плащ которого с неистовой силой развевал порывистый ледяной ветер. Хатун, пытаясь понять, кто же скрывается в плаще, напряжённо наблюдала за фигурой, что медленными шагами приближалась всё ближе и ближе. От нахлынувшего страха сердце женщины замерло в груди, а душу обвило плотное ледяное кольцо  плохого предчувствия. "Нет, нет, нет, пожалуйста. Только не она..." — Хатидже Султан... —  с трудом узнав принцессу, испуганно пробормотала Нигяр. За четыре месяца Хатидже сильно изменилась: её острые плечи, обтянутые черным плащом, стали ещё более вытянутыми и щуплыми; гладкая сияющая кожа на лице покрылась морщинами и побледнела; в чёрных, как смоль, волнистых волосах принцессы сверкали серебряные пряди; взгляд её темных глаз был стеклянным, безжизненным, ибо лишился он своего задорного  блеска. Принцесса утратила прежнюю красоту и грацию — завяла, как бледно-жёлтый нарцисс, которого не могла бы спасти и капля талой живой воды, столь вожделенная и необходимая.   От доброй, милой, ласковой, романтичной женщины не осталось ничего, кроме изломанной и мрачной тени, скитающейся в попытках обрести непоколебимое, нерушимое спокойствие. — Да как ты осмелилась, Нигяр, на такое распутство? — подала голос принцесса,  приблизившись почти вплотную к растерянной и напуганной Нигяр. — Как? — Госпожа, — тихо произнесла Хатун, тяжело вдыхая морозный воздух,  — я... я... — Отвечай мне, женщина! — гневно закричала Хатидже, не сумев сдержать жгучую боль и ярость, что страшной бурей разразились в её душе. — Отвечай! Не то я убью тебя! — Хатидже Султан, скажите, в чём моя вина? — пролепетала Нигяр, в глазах которой вновь заблестели тёплые хрустальные слёзы. — В том, что Вы не могли  дать Ибрагиму любви, ласки, заботы — всего того, чего он так хотел долгие годы в браке с Вами? В том, что Вы не проявляли уважения к нему и его интересам? В том, что не принимали Ибрагима таким, какой он есть? — Я столько сделала для тебя, а ты... ты разрушила наш брак... — Хатидже метнула на неё испепеляющий взгляд.— И зачем я змею на груди пригревала? — Госпожа, я не разрушала ваш брак.  Вы ведь сами разрушили его. Однако...  — начала было Нигяр.  —  Что за дерзость, Хатун?! Я Госпожа, не забывай!  Кто ты такая, чтобы позволять себе подобное?! Твоё поведение недопустимо! Одного моего слова достаточно, чтобы лишить тебя жизни! — в приступе негодования вспылила принцесса, и её щуплые плечи напряглись,  отчего Хатидже стала похожа на разъярённого хищника, который приготовился к прыжку. — Если бы Вы постоянно не напоминали о своём статусе, не унижали, не оскорбляли, то Ибрагим бы не захотел развестись с Вами.   — Нужно было отправить тебя в старый дворец! — Госпожа,  поймите, что это зависит не от меня и не от Ибрагима. Разве мы вправе приказать сердцу?  Нет, не вправе, ведь оно не раб  — слушаться не станет.   — Значит, не станет? —  приглушенно осведомилась Хатидже и, судорожно вздохнув, дрожащими руками вынула из широкого рукава плаща завернутый в шёлковый платок кинжал. Она развернула ткань и кончиком тонкого пальца провела по острому лезвию, после чего крепко сжала его рукоятку,  украшенную ограненными сапфирами и алмазами. — Тогда я убью тебя, Нигяр. —  Госпожа… Госпожа, умоляю Вас, не делайте этого...  Пожалуйста...   —  мертвенно побелевшие губы Нигяр  двигались еле-еле, словно онемели, а на томной поверхности её серо-зелёных глаз плескался испуг. — Пожалуйста…