Если бы только она была живая

Эля сидела, закутавшись в свои волосы и глядя куда-то в пространство. С той самой минуты она молчала, и я не говорил ничего тоже. Мы были оба опустошены, но не могли даже помочь друг другу. Казалось, лишь то нам и остаётся, что сидеть так вечно, но на деле, каждая секунда точно капля приближала слова к губам… — Что это было? — наконец бесцветно спросила Эля. Трудно было даже различить вопрос в её голосе. — То, что ты назвала. То, что профессор Громов хотел, — устало отвечал я. Хуже всего, что следовало добавить: и то, на что я почти согласился. — Нет, — твёрже возразила Эля. — То, что я назвала — всего лишь процесс, нужный для появления детей или совместного удовольствия, — что ж, при таком описании, действительно выходит, что мы делали нечто совершенно другое. — Что ж… Мы имитировали тот процесс, — тихо выдал я. Иначе и не назвать. Мы имитация людей и имитируем то, что им в радость. — Нет. Нет, не то. Имитация ничего не даёт, никакого чувства. Я помедлил, беспокойно сжимая простынь. — Тебе было больно?.. — ещё одна вина. — Да, я думаю. Да, это было похоже на боль. — Прости… — но сожаление не охватило меня, может, оттого, что и так заполнило собой воздух в комнате. И отчего-то казалось, что Элю тревожит что-то более сложное. — Этого нельзя делать так сразу… — Нет. Не телу больно. По-другому. «По-другому». Я вспомнил глаза Эли в миг соединения и странную, печальную надпись на пыли подоконника: «Если бы только я была живая…» Механично и медленно я встал и дошёл до окна. Надпись оставалась там, и показалась мне ещё более печальной, одинокой. Та Эля, что писала это… Должна понять мой ответ. Но поймёт ли?.. — Знаешь… — мне не страшно, и не неловко, но тяжело, — среди людей у этого есть ещё одно имя. Они называют это — заниматься любовью. — Любовью… — эхом повторила Эля. — Что это — любовь? Снова я медлил, так, как человек, не способный вдохнуть тяжёлого воздуха, чтобы сказать сразу. Я подошёл к ней и осторожно взял её за руку. И она пошла со мной, медленно. — Я не сумею выразить в словах, но она так прекрасна и так огромна, как море, — шёпотом сказал я. И Эля застыла, оказавшись к морю лицом к лицу. Казалось, сейчас слезы потекут из её застывших глаз. — Море… Море… Как я боялась его… — потерянно выдала она, не решаясь шагнуть к окну ближе. — Как я боялась, что не справлюсь, увидев его. Если бы я знала, что море может прийти за мной иначе… — Оно не пришло, — я осторожно обнял её за плечи, но она не прижалась ко мне, хотя и не отстранилась. — И, быть может, оттого тебе больно. Ты пыталась отдать то, что огромно, как море. Но в тебе этого не было, — и во мне — не было тоже. Лишь зачатки, лишь печальные дожди, но не море. Она опустила голову, но оставалась при том напряжённой и строгой, а не обмякшей и слабой. — Значит, я отдала тебе свою любовь, пусть у меня её и не было?.. — и в голосе её было что-то на грани отчаяния. — А я тебе — свою… Но не бойся. Ты не знала. Когда ты по-настоящему захочешь отдать любовь кому-то, все так и будет, и я не напомню тебе. Но она не успокоилась, и я все больше понимал, что объяснил все неверно и запутал её, и не знаю, как поправить все. Мне хотелось только утешить её, хотя бы на несколько мгновений, и я сказал невпопад: — Твоё желание сбылось. Но она едва ли не с криком отстранилась от меня. — Нет. Не говори, что сбылось. — Почему? Разве плохо стать живой? — Плохо! — она дрожала и злилась, а я не понимал ничего. — Разве не ты написала?.. — Я. Но я не хотела… Не хотела… Это было до того нелогично и странно, что просто не могло не иметь причин. — Почему не хотела, Эля? То, что первые чувства неприятные, не значит, что всегда они будут таковы… — Громов, — тихо выдала она, вдруг справившись… Или лишь сумев сделать вид, что справилась. — Громов сказал мне, что уничтожит тебя, сразу, как я оживу. Чтобы я так не злилась на то, что вынуждена проводить время здесь, не принося пользы. Я не почувствовал удивления и даже не ужаснулся той судьбе, что ждала меня. Лишь не мог осознать, для чего Громов открыл это Эле. Для чего? Чтобы ожившей ей пришлось вечно мучиться, зная, что по её вине кто-то, пусть ей безразличный, был уничтожен? И разве то могло помочь исполнению его планов?.. — И ты этого не хочешь? — не из жестокости, и не из сомнения, но лишь чтобы прочнее знать, что теперь она со мной, спросил я. — Не хочу. — А мне он сказал, что уничтожит тебя, если ты не оживешь, — так что каждый лишний день, даже если она притворится, будет приближать момент. — Поэтому… Со мной ли ты? — У меня твоя любовь, — сказала она глухо, — а у тебя — моя. Мы не можем потерять друг друга. — Тогда. Мы должны бежать отсюда. Сегодня же.