Point of no return (Точка невозврата).

***

...Так я к тебе возвращаюсь, — разве, к тебе идя, не иду домой я?!.. ©

Стив не знает, сколько вот так стоит на пороге — в нерешительности, не осмеливаясь постучать. Перед этим, правда, он не раз к двери подходил, потом уходил, садился в джип и собирался уехать… но в итоге не уезжал никуда, а вновь возвращался. И теперь настраивается, решается сделать последний шаг, хоть это до жути страшно. Однако, деваться ему некуда. Рука поднимается очень медленно, словно к ней привязана тяжесть, и стучит поначалу тихо, неуверенно. Выжидает — и в следующий раз действует решительней, громче. Проходит где-то с полминуты, прежде чем дверь открывают. — О… Лем замирает и первый раз выглядит не столь сияющим, как обычно. — Привет. — Привет, — спустя секунды раздумья говорит он. — Я… я могу войти? Лем мнётся, смотрит вглубь дома, что-то прикидывает, а потом всё же кивает: — Заходи. Стив следует за ним через всю гостиную — на кухню, где собрались остальные. Они недавно вернулись с сёрфинга и ужинают: повсюду расставлены тарелки, еда, напитки. Роско ест стоя, опираясь спиной о столешницу, Мак как обычно взгромоздился на высокий стул, а Монти что-то готовит себе, помешивая в большой миске. — Ребят, Рокет явился. Разговоры тут же стихают и встречают его напряжённым молчанием: Роско смотрит исподлобья, Мак стаскивает с вилки мясо, прикусывая серебристо-острые зубья, а Монти так и остаётся стоять к Стиву спиной, не переставая заниматься своим делом. — Я… Все продолжают молчать — даже Лемон. Стив предполагал, что будет оно непросто, скорее даже тяжело и хреново — но не представлял, что настолько. Он глубоко вдыхает, потом выдыхает, словно готовится с долгому затяжному прыжку, нервно сглатывает и потом выдаёт с напряжением: — Я к Монти. Мне сказать ему кое-что нужно. — Пфф… — раздаётся в то же мгновение и этому фырканью мог бы позавидовать большой синий кит. — Роско! Лем всё же проявляет мягкость. — Я ничего не сказал, — выставляет вперёд большие ладони Роско. — Ты громко думал. — Он прав, — рубит Мак, поддерживая Роско и покалывая о зубья вилки подушечкой большого пальца. — Да не дёргайте вы человека, — снова заступается за Стива Лем. Стиву жутко неудобно говорить перед всеми — к тому же Монти делает вид и ведёт себя так, словно Стива тут вообще нет — но это его расплата за предыдущую выходку, так что он пересиливает себя и признаётся с максимальным чистосердечием, на какое только способен — адресуя это, собственно говоря, всем: — Я облажался. Рука, мешающая салат, замирает — но это всё, что выдаёт интерес Монти к происходящему. — Я охрененно облажался, — уточняет Стив и тон его становится мягче, уязвимей, когда он обращается к Монти: — Поговори со мной, пожалуйста. Тот не двигается, замирает и что там он думает вообще неизвестно — Стив даже лица его не видит, чтобы хоть что-то по нему прочитать. Это вызывает дикую тревогу, выбивает почву из ног, сводит на нет все усилия Стива по обретению хоть какой-то уверенности и он плюёт на всё, бросает свои попытки «быть твёрдым и сильным». Он смотрит на спину Монти, пытается унять колотящееся сердце и судорожно выдыхает, прежде чем встать в прицел, обнажиться, выставить на всеобщее обозрение своё уязвимое нутро и сказать просительное, очень тихое: — Ты мне нужен. — О-о-кей, ребята, — вдруг оживает Роско, отводя взгляд в сторону. — Кажется, у нас там наверху это… дела были… — неловко бормочет он, пытаясь пристроить себя куда-нибудь в пространстве, выдворить остальных в столь щекотливый момент и явно смущается, чего никак не ждёшь от медведеподобного здоровяка. Зато Лем и Мак многозначительно переглядываются и Лем кажется невероятно довольным, будто выиграл только что какое-то очень выгодное для себя пари. — А мне и тут хорошо. Я, пожалуй, останусь, — тянет Мак, удобней пристраиваясь на стуле, и выглядит так, будто ожидает с минуты на минуту свой попкорн. — Мне вот тоже интересно, что там у Рокета за ва-ажное дело, — подпирает рукой подбородок Лем с видом заядлой сплетницы, собирающейся наблюдать чужую драму. — Парни!.. — Роско делает большие глаза. — Ладно, — неожиданно подаёт голос Монти, разворачивается и стремительно идёт на выход. — Mierda! *(вот чёрт!)… — разочарованно кривится Мак. — Эй!.. — разводит руками Лем с таким огорчением, будто его только что лишили его законной награды. Стив же мгновенно срывается с места и идёт за Монти. Они пересекают двор, линию редких деревьев и не останавливаются до тех пор, пока не оказываются на песчаном пляже на самом берегу океана. Лишь там Монти резко тормозит — так, что Стив чуть не врезается в него, разворачивается и по-деловому спрашивает: — Чего хотел? Стив мнётся, засовывает руки в карманы (господи, он будто других жестов не знает!) и выдаёт очевидное: — Поговорить. — То ясно. Я просто удивлён немного, — говорит Монти. — Чему? — Тому, что вижу тебя. Ты же вроде как собирался уезжать. — Ах это… Монти легонько щурится и чуть дёргает крыльями носа — видно, что раздражён, но пытается это скрыть. — Ну и, помнится, ты не далее как вчера заявил, что ты… ненавидишь меня, что я мудак самовлюблённый… — начинает перечислять Монти, загибая пальцы, задумывается, а потом вроде как вспоминает: — А, и что я нахуй тебе не сдался. — Чёрт. Стив опускает глаза на красноватый в свете заходящего солнца песок и неловко растирает его носком кроссовка, будто таким образом пытается найти в нём опору. Потом отводит взгляд на воду, на разлитый по её поверхности оранжево-красный закат, щурится от мягких, но по прежнему ярких лучей, и неуверенно выдаёт: — Я просто… Вот как объяснить Монти за раз всё, что на него тогда навалилось — и про работу, и про отца, и про себя?.. Так что Стив не находит ничего лучше, чем ляпнуть: — Совпало оно всё. — Совпало. — М-гм. Ну и… — Стив кивает, сглатывает и тянет бесконечно долго, прежде чем проговаривает, по-прежнему смотря в сторону: — Я испугался. — Вау. Испугался, — Монти, кстати сказать, выглядит ни разу не впечатлённым откровениями Стива. — И что за причина? — Ты. Кажется, это всё же немного впечатляет Монти, но Стив не уверен — с прежним упорством он смотрит куда угодно, только не на него, словно посмотреть прямо в глаза ему стыдится. Собственно, так оно и есть — при одном воспоминании о вчерашнем, о том ушате злости и едкой ненависти, который он вылил на Монти и который этого вовсе не заслуживал, Стиву становится тошно. Причём буквально — желудок дёргает, в животе мутит, а пониже рёбер мерзко тянет, сводя брюшину. — О, польщён, конечно, но… неужели я столь ужасен? — Монти холоден, циничен и подначивает Стива — впрочем, он это заслужил. — Не в том дело, — бросает Стив и дёрганым жестом поправляет упавшую чёлку. — Ну, ты понимаешь. — Не-а. Монти явно не собирается облегчать ему задачу, но Стив здесь, чтобы объясниться; он за этим сюда пришёл — сказать всё, как есть. У него для этого один шанс, одна возможность — второй явно не будет. Потому придётся отбросить старые схемы, уничтожить всякие пути отхода, сжечь все мосты. Выйти вперёд как есть, безо всякого прикрытия и перестать притворяться и лгать. Сделать вот этот простой… на самом деле самый сложный выбор: показать, каков он на самом деле — без всей обёртки и шелухи. И Стиву до невыносимости, до боли этого хочется — вот только штука в том, что ровно так же ему от этого страшно. А ну отвергнут, а ну не примут?.. Как потом такое пережить?.. И всё же он решается: — Ты был прав. — Я прав всегда, в чём на этот раз? — вновь подначивает его Монти, но мгновенно меняется, услышав ответ: — В том, что я не смогу забыть. Стив наконец-то смотрит на Монти — серьёзно, надрывно, с вырвавшейся наружу тоской — когда говорит: — У меня такого никогда не было, понимаешь? Ну, всего этого. Океана, волны, ребят… тебя… — он сглатывает, поспешно выдыхает. — Вот этого чувства. Да я и не думал, что оно будет, что так можно — у меня вся жизнь про другое. Рациональное, взвешенное, стабильное, накрепко построенное. Но когда я рядом с этим, когда с тобой… — Стив молчит и молчит, всё смотрит на Монти, будто запоминает, хочет сохранить, навсегда оставить при себе его образ, — …оно всё рассыпается. Я становлюсь кем-то другим, чем-то другим — лёгким, свободным. Счастливым. Мне так хорошо, что иной раз реветь, как ребёнку, хочется — оттого, что переполняет меня — настолько мне в этом правильно. Стив знает, что потом его, скорее всего, эти воспоминания доконают, и всё же продолжает: — Будто я нашёл своё место. Будто я дома. И это настоящий дом, не тот, что… У Стива внутренности винтом перекручивает, но он делает последний шаг, совершает непоправимое — говорит то, чего не говорил до этого ни одной живой душе: — То, откуда я родом — это не моё место. Там нет ничего моего. А родители, отец… — Стив сжимается, привычно подбирается, как перед атакой, и только усилием воли сдерживается, не проваливается окончательно. — Он сломал меня. Заставил стать тем, кем я не хотел. Тем, что нужно ему. — Стив усмехается криво, горько: — Признавать такое — всё равно, что признать, что твоя жизнь была одним сплошным разочарованием, пустышкой, но… так оно и есть, разве нет? Несмотря на то, что я так долго думал, будто для придания ей смысла моей жертвы будет достаточно — отцу, мне, всем… Только этого недостаточно. Лучше не становится, что бы я ни делал, как бы ни старался. Я в ловушке — но хуже того: я сам же её создал. Поверил, что это мне нужно. Когда должен был бороться — спасовал, предал себя. Стиву мерзко от собственного бессилия, но такова правда: — Я не выстоял. Он снова усмехается, но на этот раз без прежнего ожесточения: — Так что ты прав. Я не тебя, а себя ненавижу. И понятия не имею, что мне теперь со всем этим делать. Вот теперь в Стиве упрямство, решимость, когда он смотрит на Монти из-под вновь упавшей на глаза чёлки: — Я не о жалости тебя прошу. Просто… правду говорю. Чтобы ты знал причину. Стиву невыносимо сочувствие в глазах Монти и он отводит взгляд, убирает обеими руками назад волосы, да так и остаётся стоять — со сложенными на затылке руками, пока смотрит на угасающее на западе солнце и летящих на его фоне чаек, а потом потирает ладонью шею и меланхолично произносит: — Впрочем, это всё уже не важно. — Почему? — спрашивает Монти и голос у него тихий, хрипловатый. — Вот поэтому. Стив лезет в задний карман, где лежит накопитель. Достаёт его и держит в кулаке — собирается с духом, чтобы рассказать о себе и другую правду. Разрушить всё к чёртовой матери и навсегда потерять Монти. — Ладно. Ты ещё должен кое-что обо мне знать… — Погоди. Стив замирает с протянутой рукой, собираясь отдать накопитель Монти, когда тот останавливает его. И — что уж там — в Стиве теплится надежда. — Опять ты всё на внешнее ориентируешься, на обстоятельства, на кого-то, — говорит Монти очень серьёзно, спокойно, прежде чем предложить: — А давай так — без загонов, без рассуждений, лишних мыслей, чужих мнений и условностей, касательно только твоих желаний — что бы ты сделал? Вот прямо здесь и сейчас. Именно ты, — Монти указывает на него пальцем, — из своего нутра, сердца. Он смотрит прямо, оголяюще: — Что тебе надо? Без оглядки на что бы то ни было. Стив держит накопитель так крепко, что тот впивается в кожу, и когда становится совсем больно — с усилием раскрывает ладонь, смотрит на него… а потом резко замахивается и выбрасывает его куда-то в океан. Следит, как вода безразлично проглатывает его, навсегда скрывая в себе столь тщательно собранные улики и результаты кропотливой работы, и проговаривает с неверием, сомневаясь, что такое возможно: — Быть с вами. А дальше произносит совсем тихо: — С тобой. Он тут же смущается, когда в первый раз озвучивает свои чувства вслух, выносит на поверхность — ведь теперь это уже нельзя игнорировать, скрыть — оно настоящее, живое, оно свершилось. Стив дал этому имя. — Ну, то есть — быть рядом. Не расставаться…. не терять связи… — пытается он говорить точнее, но теряется, забывает слова, запутывается — но то можно понять, он же жутко волнуется. — Хочу, чтобы она была… Монти не может сдержаться, сохранять серьёзную мину, наблюдая за этими неуклюжими, такими неловкими попытками Стива, и произносит, чуть улыбаясь: — Бо-оже, твоё красноречие меня просто с ума сводит. — Уж прости, что у меня речевой аппарат, кажется, дал сбой, — бурчит Стив беззлобно, — но ты должен меня понять, тут у меня эпохальное событие свершается. Монти склоняет на бок голову, глядит на него мягко, с интересом, но и немного коварно, когда уточняет: — То есть — мы вместе. — Типа того, — кивает Стив, нервно дёргает плечами, а потом снова машет головой: — Точнее, не типа, а… да. Вместе. Однако, пусть накопитель и выброшен, но правда о Стиве — о том, кто он и что делал — никуда не делась. В конце концов она выплывет, Монти всё равно о ней узнает… — Но я уже говорил — это невозможно, — бормочет Стив. — Есть причина, по которой… — Да что ты заладил? — закатывает глаза Монти. — Представь, что нет ничего, нет никаких причин, кроме нас с тобой. Он делает шаг ему навстречу: — Чего ты хочешь? Что тебе нужно? Твою ж мать — этот парень умеет быть чертовски убедительным!.. Стив колеблется, но в итоге тоже шагает навстречу Монти. Сокращает расстояние между ними — постепенно, очень медленно — потому что понимает всю творящуюся с ним необратимость. Поднимает руку, сначала робко касается края майки над поясом светлых джинс, неловко теребит её, а после уже смелее вдевает палец в одну из шлёвок, подцепляет и едва заметно тянет к себе, на себя: — Ты. — Наконец-то! — фыркает Монти с видимым облегчением. — А… что насчёт тебя? — Стив предполагает ответ, но всё равно волнуется, как старшеклассница перед выпускным. — В смысле? — Я тебе нужен? Вместо ответа Монти сгребает пальцами стальную пряжку на ремне Стива и рывком подтаскивает его к себе. Смотрит так, что у него ноги подкашиваются, а под рёбрами сводит, как от свободного падения, а потом приближается и, мягко проезжая щекой по линии челюсти, шепчет Стиву на ухо: — А сам как думаешь? Стива тут же окутывает сладковатым мороком, ведёт, и он тянет с придыханием: — Я тебе нужен. — Изумительная проницательность, — хрипит Монти ему куда-то в висок, касаясь тёмных волос. — Значит… — Стив чувствует, как тяжелеет, соловеет, соскальзывает в жаркое марево. — Я могу кое-что сделать? — Всё, что хочешь, — говорит Монти так, что у Стива мурашки ползут по загривку. — Ты можешь делать всё, что захочешь. Я же говорил тебе — мы свободны. Они всё ещё не касались друг друга по-настоящему (пальцы на пряжке ремня и интимные разговоры на ухо не в счёт) и Стив понимает, что хочет исправить эту вопиющую несправедливость, сделать всё более осязаемым. Потому отстраняется — ненадолго, только для того, чтобы заглянуть Монти в глаза — перед тем, как подаётся ближе к охуенно красивым девчачьим губам и — наконец-то! — первый раз пробует их, накрывает своими. Поначалу не происходит ничего, они просто замирают в этом мгновении… А потом губы Монти приоткрываются и вместе с ними для Стива открывается целый новый мир — цветной, яркий, головокружительный… Сокрушительный, сметающий всё старое подобно самой сильной волне, сбивающий с ног — в какой-то момент Стив вдруг понимает, что они с Монти оказываются на земле — но когда это произошло, Стив хоть убей не помнит. Да и не важно это — неважно всё, пока он может делать то, что делает прямо сейчас. Пока Монти опрокинут навзничь, спиной на песок, а Стив над ним, удерживает за запястья, и потому имеет право целовать его, как вздумается, как ему будет угодно. И выходит это у них ладно, плавно, так хорошо — настолько интенсивно, насколько того Стиву хочется. А ему хочется, ему блядски хочется, он в себе это по ощущениям сотню лет вынашивал — и теперь, когда дорвался, только попробуйте его остановить. Ага, попытайтесь… Он зарывается в светлые волосы, удерживает, направляет, пока язык его погружается, ласкает, скользит по влажному рту — и снова возвращается к губам Монти. Они гладкие, томно-сладкие, уже припухшие и Стив вылизывает их — бесстыже, мокро, несдержанно — обнимая пальцами линию челюсти и заставляя Монти открыть рот шире. И когда он это делает — снова погружается, лакает чужой язык своим, а Монти откликается ровно так же, с низким рыком… тут Стива совсем заносит. Он отстраняется — но только потому, что начинает задыхаться. — Пиздец полный, — сипит он, удерживая себя над Монти на трясущихся руках. — Вне всяких сомнений, но про что ты конкретно? — а вот этот гад выглядит отвратительно довольным. — По ходу, я теперь… по парням? Монти усмехается и сыто потягивается, забросив наверх руки: — Даже если бы и да, то мне всё равно. Но, думаю, в нашем случае это называется по-другому… — его взгляд шутливый, но тон серьёзный: — Близость. Просто это настолько приятная штука, что мы реагируем на неё привычно, как умеем — хотим соединиться буквально. Откликаемся на получаемое нами удовольствие так, как можем — хотя это всего лишь тело, просто физиология. Впрочем, я не вижу в этом ничего постыдного. Я даже могу… — Монти немного выгибается, притирается бёдрами к Стиву и смотрит с обещанием такого, что Стив уже очень-очень-очень сильно хочет. — …привести тебя прямо сейчас к разрядке. У нас может быть секс. И знаешь — на самом деле это не будет иметь особого значения. В плане — там, — он приподнимает руку и указывает пальцем Стиву в сердце, а потом и голову, — оно соединяется вернее, сильнее. Такое не разорвать. А будем мы при этом буквально трогать друг друга и испытывать при этом оргазмы или не будем — дело десятое. Когда кто-то трогает твою душу — вот это имеет значение. И он, как ни крути, прав — потому что Стиву кажется, что он готов дойти до самого края только от одного взгляда Монти и этой его улыбки, от которой у Стива просто башню рвёт, как у подростка малолетнего. — Сколько себя помню, никогда так не заводился, — признаётся он, постепенно восстанавливая дыхание. — Дело, опять же — в этом, — Монти указывает на его висок, легонько касается, а потом погружает пальцы в тёмные волосы. Он мягко поглаживает их и смотрит вязко, пробирающе, прежде чем скользит рукой на затылок, надавливает и привлекает Стива к себе. Не для очередного поцелуя, а чтобы исследовать, узнавать. Проводить кончиками пальцев по лицу, линии губ, точкам родинок — остановиться на них отдельно, с каким-то особым удовольствием — а потом разгладить складку между бровей. Приподняться, податься ближе и коснуться выступающего кадыка Стива, легонько лизнуть его — и уже после повести губами дальше по шее к ключице, зарыться в её плавный изгиб и глубоко вдохнуть, вбирая в себя чужой запах, делая его своим. И всё это вроде так просто, даже невинно — но Стива уносит совсем, тотально, пока он растворяется во всех этих нежных прикосновениях, сжимая тонкую майку на талии Монти. Он выгибается, вдавливается всем телом в Монти, инстинктивно толкается в него, протяжно выдыхает… — Так хорошо? — шепчет этот засранец, щекоча дыханием впадину над самой ключицей, а потом углубляясь в неё языком. — Очевидно, блядь!.. — рычит Стив, с каким-то остервенением тараня низом живота его бёдра. Монти глухо смеётся ему куда-то в сгиб плеча и шеи, лениво прихватывает зубами, а потом целует. — А тебе… — Стив притирается ещё теснее — отчего по его телу проходит волна сладкой дрожи, — приятно? — Догадайся. Стиву догадываться не надо, он бёдрами чувствует, насколько Монти приятно, но ему нужно, чтобы Монти сказал, чтобы признался. Чтобы сдался ему на милость, как только что он ему. — Хочу теперь сам, — заявляет Стив, отстраняясь и упираясь рукой в плечо Монти, удерживая. — Валяй, — расслабляется тот, откидывается назад и смотрит из-под тёмных ресниц. В этом вызов — типа, что будешь делать, малыш? — и Стив просто обязан этот вызов принять. Он меняет положение, отпускает вроде как Монти — однако, тут же начинает двигаться вниз, сползать меж его раздвинутых ног, останавливаясь где-то на уровне живота. Стив поддевает пальцами майку, неторопливо тянет вверх, обнажает точёный торс и пока просто смотрит, выжидает, любуется. Ему нравится то, что он видит — чёрт, ему бы все эти жёсткие линии и кубики — впрочем, они ведь теперь тоже вроде как его. И Стиву охренеть как нравится это ощущение обладания, определённой власти. Он не снимает с Монти майку, а просто задирает, прежде чем ухватиться за его бёдра, протянуть по песку (что вызывает у Монти рвздражённо-восхищённый возглас) и подстроить под себя, как ему удобней. Наклониться к голому животу, опалить своим дыханием, вызвать мурашки — и только потом коснуться кожи языком. Провести медленно, влажно, жарко, а потом пустить в ход всё — язык, губы, пальцы. Стив гладит, ласкает, целует, берёт — столько, сколько ему нужно. Где ему нужно. Как ему нужно. Он отпускает себя окончательно и эта свобода — воистину чистый кайф. Такой, что сметает всё — сомнения, мысли, смятение, логику — и оставляет за собой одну лишь алхимию любовного зелья, концентрат страсти и оголённого удовольствия. — Господи ж блядь… — звучит тяжёлое, одурманенное. Стив поднимает голову, смотрит на Монти, а тот и впрямь как под кайфом — зрачки расширены, глаза блестят и взгляд пьяный, осоловелый. — Что ж, как я понимаю, вопроса «я-не-знаю-как-это-делать-с мальчиками» у нас стоять не будет, — тянет он низко, с придыханием. — Ты, я смотрю, сразу въехал в тему, — произносит Монти, пытаясь вернуться к адекватности, но голос его подрагивает, сбивается и Стиву та-а-ак приятно слышать в нём нотки голода, неприкрытого желания. А ещё — управлять его реакциями — стоит Стиву остановиться, и Монти прогибается, таким образом просит ещё — но сейчас не он устанавливает правила. — Не рыпайся, — Стив обхватывает крепче его бёдра ладонями, тянет на себя, вновь пригвождает к земле. Монти поднимается на локтях, облизывает пересохшие губы: — Ого. Кто-то хочет доминировать. Стив расплывается в самоуверенной улыбке: — Скажи ещё, что тебе не нравится. — Мне не… с-су-у-ука… — ругань Монти переходит в протяжный стон, когда Стив возвращается к прерванному занятию и пробирается языком вдоль линии пояса над самым пахом, очерчивает тазовую косточку, а потом прикусывает её. — Ах ты говнюк хитровыделанный!.. Ты охуенно-мать-его быстро учишься… — Будешь хорошо себя вести, и тебе подскажу. — Ты… — Монти замолкает и кажется раздосадованным, но на деле (в этом уж Стив уверен) полон довольства. — А ты ведь знаешь. — Что? — Что это заводит меня сильней всего. — Мой рот? — Причём не столько то, что он делает, сколько — что говорит. — Бо-о-же мой, ты такой чувствительный… — издевательски тянет Стив, потираясь подбородком о пуговицу над ширинкой. — Козлина… Они оба смеются — Монти снова падает назад, проводя ладонью по раскрасневшемуся лицу и приглаживая упавшие на лицо волосы, а Стив приподнимается над ним. Первый голод уже немного сошёл, так что он может позволить себе не торопиться, не гнать — взять от близости с Монти другие вещи. Стив наблюдает за ним, рассматривает, откровенно любуется, пока почти невесомым движением проводит пальцами по животу Монти, поджарым бокам, солнечному сплетению, выписывает на нём круги, витиеватые линии, а потом наклоняется, но в этот раз не атакует — ласково тычется в тёплую кожу носом, губами, улавливая ими ток крови, ритм бьющегося сердца. Прижимается, мягко трётся кожей о кожу — дышит, живёт этим. Конечно это его дико заводит, конечно он возбуждён, но первее, важнее — не то тепло, что горит внизу живота, а то, что разливается в груди, когда Стив смотрит на распростёртого под ним Монти. — Странно, — говорит он почти благоговейно. — Что? Стив не вполне понимает, как объяснить то, что чувствует: — Я хочу и… не хочу тебя. — Поздравляю, amigo! Ты начинаешь различать зов тела и потребности духа, — а вот Монти, похоже, вполне понимает. — В смысле… — Стив, кажется, находит верную метафору: — Мне хорошо с тобой всегда — неважно, целуемся ли мы или вместе идём в волну. — Просветление, amigo. Просветление, — глубокомысленно выдаёт Монти. Стив смеётся, а потом чмокает Монти коротко в губы. Потом в кончик носа. Ещё раз. И ещё… — Но мне всё равно дико кайфово пробовать тебя на вкус, — признаётся он, освобождая Монти от своего веса и падая рядом на песок. — Логично, дружище, мы же всё-таки люди, — кивает Монти. Вместе они начинают разглядывать алеющее небо. — Я так близко ни с кем не был. В смысле… близко, — вздыхает Стив. — Ну ты понимаешь. — Понимаю. — И ты всё же переоценил степень моего просветления. Я не отрицаю той вероятности, что у нас будет сек… — Стив вспоминает слова Лема. — Что мы займёмся любовью. — Как я и говорил — я не против. Стив думает о последней вещи, которую он должен сделать, чтобы решить вопрос доверия между ними и в этот раз ему почему-то не страшно, даже как-то спокойно, когда он говорит: — Ну и кстати, раз такое дело…. Меня не Джо зовут. Меня зовут… — Стив Харрингтон — специальный агент ФБР особого подразделения по борьбе с киберпреступностью, — цитирует Монти с поразительной точностью его официальную должность. А потом поворачивается и говорит с реальным уважением: — Кстати, ты молодец, расшифровал мой код, ключи подобрал, снял защиту с данных. Неплохо, неплохо… А если тебя подучить немного и ты будешь в этом так же старателен, как вот только что твой язык у меня во рту… Стив очень медленно — по ощущениям просто бесконечно — моргает: — Какого?.. — Детка, ты думал, мы не вычислили тебя в первую же встречу? Стив подхватывается, смотрит недоумённо — у него это попросту в голове не укладывается: — Ты всё знал? Монти улыбается ему и коротко подмигивает: — Малыш, как я и говорил — ты очень милый. И очень доверчивый. — И ты… вы меня не… то есть всё это время?.. Но я же на вас охотился, посадить хотел… — А ты думал, как Мак в нашей компании оказался? У Стива аж рот приоткрывается: — Серьёзно? — Ага, Стиви-бой. Немного странно слышать из уст Монти своё настоящее имя и Стиву вдруг приходит в голову другая вещь, вполне очевидная, пока он сидит на тёплом песке под самым красивым закатом в своей жизни — рядом с самым важным для него человеком: — А кстати — твоего имени я так и не знаю. Впрочем, это ж не важно… — Билли. Билли Харгроув. Стив замирает, поражённый этими простыми, казалось бы, словами, и немного задыхается оттого, насколько это его пробивает — в груди становится как-то томко и щемяще-больно — а потом протягивает руку и накрывает ею чужую ладонь. — Рад знакомству, Билли, — сжимает он широкую пятерню. — А вот это ты зря, не торопись. Стив громко и заливисто смеётся, когда слышит знакомое — то, что возвращает в их общее прошлое, отсылает к самому первому моменту их встречи — и вновь откидывается на песок. С тихим умиротворением он смотрит на огромное закатное солнце, летящих чаек и окрашенный в алый океан, пока большим пальцем выписывает на раскрытой тёплой ладони знак бесконечности. Ему удивительно, просто невероятно хорошо и свободно. Первый раз за всю его жизнь. ***