Ревнуешь?

— Тук-тук, — Аякс заглянул в кабинет Капитано и проскользнул внутрь, толкнул боком дверь, прикрывая её. Едва пошатнувшись, он быстро метнулся к письменному столу напротив. — Не помешал? Мужчина молча покачал головой, не отрываясь от бумаг. — Скучал? — Не больше, чем остальные, малец. Уже вернулся из Ли Юэ? — лишь через несколько мгновений, поставив точку в предложении на листе напротив, мужчина поднял голову и улыбнулся — это было слышно по голосу. Аякс по-хозяйски придвигает с другого конца помещения кресло и оставляет по другую сторону стола от хозяина кабинета, а сам садиться не спешит, держит обе руки за спиной и заговорщически улыбается. — Да! Я задержался там чуточку дольше, чем планировал, — после дороги Чайльд выглядит немного уставшим, но улыбка не спадает с бледного лица, щедро поцелованного солнцем. — Зато привёз подарки, к остальным я уже заскочил по пути, но и к тебе не с пустыми руками! На стол звонко поставлен узорчатый сосуд с коньяком, а рядом на деревянную гладь стола легли несколько шоколадок. — Та-дам! — Одиннадцатый раскинул руки в стороны и плюхнулся на кресло, закидывая ногу на ногу и восхищенно наблюдая за реакцией командира: — Помнится, ты любишь крепкие алкогольные напитки и однажды во время одного из корпоративов упоминал шоколад, но я так не понял, какой тебе подошел, так что взял всё: здесь белый, черный и молочный! — он подался вперёд и указал пальцем на каждую из плиток по перечисленному порядку. Даже спрашивать не нужно было, рад ли Тарталья возвращению на родину. Он весь светится, словно новогодняя ёлка перед самым праздником, широко улыбается едва ли не во все тридцать два и непоседливо ёрзает на кресле. — Аякс, тебе не стоило, — мужчина смотрит на подарок, не сразу выпуская из рук перо. Взгляд упал сперва на плитки шоколада: стоящий, хороший шоколад из Ли Юэ, он известен по всему Тейвату, пускай и не пользуется огромным спросом как, к примеру, Мондштадтское вино. Затем Капитано всматривается в аккуратную бутылку коньяка, а та лишь одним своим видом больно кусается ценой. — И где ты только это взял? Давно уже не встречал такого качественного алкоголя у нас. — О-о-о! А вот это долгая история, — Чайльд огляделся по сторонам так, словно являлся гостем в этом кабинете впервые в жизни. На самом деле он просто соскучился и не может налюбоваться местом, которое привык назвать «вторым домом» — штаб предвестников фатуи. — Что ж, полагаю, я никуда не спешу, — Капитано сложил перед собой руки и с интересом взглянул на Аякса: весь распатланный, с торчащими рыжими прядями и розовыми от холода на улице щеками, он глядит бездонными синими океанами по сторонам, будто бы в надежде отыскать для себя что-нибудь новое. Но Второй ненавидит новшества на рабочем месте, у него здесь всё по-старому: минимализм лучший друг и товарищ продуктивности — ничего не должно отвлекать от работы. На столе всё только самое необходимое: чернильница, перо и бумаги, на всякий случай стоит аккуратная керосиновая лампа, свет которой часто можно увидеть из окна этого кабинета в ночи. На стенах фрески с традиционными орнаментами снежной, бело-голубые тона успокаивают душу. Аякс раскинулся на кресле напротив и, уже вовсе не стесняясь, действительно чувствует себя как дома. — Рассказать про то, как я раздобыл этот коньяк? Мужчина повёл плечами: — Почему бы и нет? Давно не был в Ли Юэ, почему бы не послушать из первых уст? Второй смерил взглядом листы перед собой и, видимо, поняв, что слушать неугомонного рыжевласого мальчишку и дописывать отчётность об успешности в тренировке новобранцев — одновременно никак не получится. Он достал откуда-то из-под стола два стакана, но Тарталья отрицательно помотал головой и на деревянной клади осталась одна хрустальная тара, которая, чуть меньше, чем наполовину наполнилась душистым напитком. Благородный коньяк способен воздействовать на все органы чувств. Достаточно прислушаться, как деликатно дорогой напиток льется в бокал, присмотреться и увидеть переливы цвета и маслянистые ножки на стенках, ощутить вкусовые оттенки и текстуру коньяка. Но самое главное в коньяке, то, что определяет его ценность и аутентичность — его букет — здесь он отменный. Сменяющие друг друга волны ароматов, насыщенных и ярких или нежных и едва уловимых. Натуральный коньяк рождается природой, как алмаз, а после получает свою огранку, благодаря мастеру своего дела. Терруар виноградника, количество солнечных дней в год сбора урожая, степень обжига бочки — всё это влияет на вкус. Где-то с глотком ощущается неповторимые ноты ванили, в другом глотке можно уловить привкус сухофруктов, в третьем прочувствовать на нёбе древесные нюансы. — В Ли Юэ было здорово, но как только время дошло до сбора подарков моим коллегам, то есть вам, я застопорился именно на коньяке для тебя, — синие сапфиры засветились восторгом, когда Тарталья вдруг выдал: — Как хорошо, что я познакомился с одним эффектным мужчиной, настоящий ценитель классики алкоголя и истории. Представляешь? И самому трудно верится, что такого незаурядного человека, как господин Чжун Ли, мог заинтересовать кто-то вроде меня! Второй и сам не понял, от чего напрягся, почему новый глоток коньяка комом застрял в горле. Взгляд Аякса блещет, словно звёздное небо. И что-то остро, пускай чуточку и притупленно, кольнуло в сердце мужчины, заставив его поморщиться. Он расправил плечи и не придал значения этому чувству. — И как он тебе? — неожиданно для себя спросил Капитано, закинув ногу на ногу и чуть сжав в руке стакан. — Чжуни? — он с интересом поднял рыжие брови. — Мг-м, — Второй опускает голову и тупит взгляд в листы с отчётами, никак не понимая, что же его так душит каждый раз, когда с таким восхищением Чайльд говорит об этом мужчине. — О, на самом деле он полон секретов. Он познакомил меня с традициями Ли Юэ, а еще с теми, за кем присматривает. Но это не важно! Знаешь, что важно, воробушек!? Ему удалось обвести меня вокруг пальца! Я даже и не заметил, как мой кошелек критично опустел за время, пока мы назначали друг другу встречи по работе, — Одиннадцатый чуть привстал и вынул из кармана какой-то клочок листа, отдалённо напоминающий записку: — Здесь он записал кое-что для «того, кому я выбираю этот напиток». Читать? — он поднял взор на Второго и, кажется, в нем не было того блеска. Это кольнуло пуще прежнего и мужчина даже замешкался с ответом. — Ну куда уж деваться? Читай, раз начал, — голос странно дрогнул. Юноша кашлянул в кулак и принялся зачитывать написанный от руки текст: «      Букет коньяка многогранен. Тарталья, в силу неопытности, обратился за помощью ко мне, как к тому, кто живёт немного дольше него, и я несу полную ответственность за выбранный мною напиток: не серчайте на нашего воина, если напиток не угодит Вашим вкусам, любезный. Во всяком случае, я составляю свой выбор исключительно на его рассказе о Вас.       На самом деле, качественный коньяк, как Вам известно, не так-то просто разложить на составляющие. Но дегустаторы и коньячисты долгими веками пытались составить четкую для них классификацию. Во вкусе выбранного нашими общими усилиями напитка, Вы, друг мой, почувствуете три волны ароматов. Легкие тона цветов и ванили уловить проще на расстоянии около пяти-шести сантиметров от самого края бокала, придвиньтесь чуточку ближе и Вас накроет второй волной с яркими оттенками цветов, сухофруктов, орехов. Третью группу ароматов дарит коньяку бочка, в которой томился напиток: дерево, шоколад, смола, пряности.       Конечно, все это разделение очень условно. Ведь самое главное в коньяке — это наслаждение, изысканное удовольствие и поиск новых граней вкуса. И, разумеется, хорошая компания. Она, как нам известно, дарит едва ли не половину яркости вкусу. Было приятно работать с Вашими вкусами, друг мой, пускай и на расстоянии.       — Чжун Ли.» Когда Аякс оторвал взгляд от листка, над ним уже навис Второй. Когда он успел приблизиться? Ни звука шагов, ни шуршания одежды. Тарталья изумленно моргнул и поднял на мужчину взор синих глаз. — Он нравится тебе, малец? Этот Чжун Ли, — громоздкая ладонь опустилась рядом с плечом Аякса — на мягкую спинку кресла, заставив Тарталью инстинктивно вжаться в сиденье. — Конечно, — без задней мысли ответил Чайльд и в то же мгновение оказался крепко прижат к креслу. — Вот как... И не успел Тарталья ничего сообразить, как в его губы впились чужие, горячие и нервно искусанные за все время разговора. Поцелуй смешал в себе горьковатый привкус алкоголя и мятных леденцов, которые всегда крутил за щекой или под языком Аякс - больно уж нравилось ощущать пощипывающий холодный вкус во рту. — Капитано, я... — мычит Одиннадцатый в чужие губы, упирается в крепкую грудь ладонями, но не старается отстраниться, сам не знает почему, лишь изумленно смотрит в серую дымку чужих глаз прежде, чем сомкнуть ресницы и отдаться поцелую, о котором мечтал. Разумеется, в его фантазиях, особенно когда он был еще ребёнком, слепо восхищённым командиром армии Снежной, всё было чуточку иначе, но сейчас...Второй отстранился, разрывая поцелуй, а вместе с ним и тонкую нить слюны меж их губами. Он по-прежнему нависает сверху, со сдвинутой набок маской и чуточку взъерошеными волосами. Что-то в этом образе Тарталью настораживает. — И как тебе коньяк? — всё, что может выдавить из себя до жути смущенный, залитый багровым румянцем юноша, который только что внезапно получил то, чего так давно и безмерно желал. Взгляда он не может спустить с губ напротив, так они его поразили своей грубостью и мягкостью одновременно, так изумили припухлостью от частых укусов, что Аякс инстинктивно обвёл языком свои уста, тем самым выдавая все свои потаённые мысли насчет второго поцелуя. — Нравится, благодарю. А вот он, — мужчина кивнул на листок бумаги в ладони Тартальи, имея ввиду Чжун Ли, — нет. — О, мне тоже сначала не нравился! Слишком приглаженный, прилизанный, идеальный какой-то, странный тип как и не крути. Но не так уж он и плох, как минимум, что бы я без него делал с алкоголем? Хотя, у меня с ним до сих пор не зарыт кое-какой топор вражды и... — он запнулся, переведя взор на Капитано. Секундное молчание. Отрицание. Вслушивание в глубокое, местами прерывистое дыхание. Сейчас Второй больше походил на хищника, Тарталья даже не заметил, как крепко мужчина сжал спинку кресла, что та затрещала под тяжёлой ладонью. Осознание. — Погоди, воробушек, неужели ты... — это слишком тяжело осознать, и еще труднее выразить словами. Аяксу нужно время, чтобы он, сведя тонкие рыжие брови, расплываясь в странной, подрагивающей в уголках губ улыбке, взглянул на Второго и вопросил в пустоту: — ...Ревнуешь? Фраза заставила сердце замереть, а тело покрыться мурашками. От осознания. От того, что Капитано впервые в жизни испытал ревность именно к рыжему мальчишке с ветром в голове. Он приревновал Тарталью. Приревновал его взгляд, полный восторга, ведь ранее такой взор был обращен только в сторону Второго. А теперь, с подобным блеском в очах он рассказывал про какого-то мужчину из Ли Юэ. Естественно, Капитано пожадничал.

Этот взгляд принадлежит ему, и никому другому.

Схватив юношу за запястье и, заломав его руку, упёр в гладь стола грудью, тяжело навалился сверху. В груди колотится сердце, бездумно разгоняет кровь, в которую ядом вливается пустая ревность и единственная причина для всего, что сейчас творит Второй. Ревность душит, отравляет его, заставляет не отдавать отчёт ни одному своему действу. — Обижаешь, юнец. Ни в коем случае, — голос мужчины срывается на рычание и Чайльда это страшно заводит. Оба знают, что он врет, что страшно ревнует и готов прямо сейчас втрахать Аякса в злосчастный стол лишь только ради того, чтобы он забыл всё, что говорил и думал про Чжун Ли. Чайльд стиснул зубы от боли и попытался вырваться, но тогда Второй лишь крепче стиснул хватку на запястье юноши. Аякс хочет сказать, но сам не знает что. Слова путаются, мысли выскальзывают из головы, ему хочется признаться что никакого секса с Чжун Ли у него и в помине не было, но молчанием лишь подтверждает обратное, свободной рукой стыдливо опирается в стол и пытается приподняться, взглянуть через плечо на то, как Капитано сбросил со своих плеч громоздкую шубу, стянул шляпу, а за ней и маску — слишком мешаются. Острый контур лица, усеянного шрамами сразу бросился в глаза, заставляя Тарталью нервно сглотнуть: этому мужчине есть что скрывать под маской. Одиннадцатый постыдно, как-то даже инстинктивно выгнул спину и вздёрнул задницу, лицом прижатый к столу, он не перестает нахально вилять бёдрами, потираясь о мужской пах позади себя. Ощущение чужого жара внушительного бугорка под тканью брюк сносит крышу. Тарталья чувствует, как грубая рука хватает его за рыжие волосы, приподнимает над кладью стола, а следом слышит чётко выговоренную фразу низким басистым голосом с небольшой хрипцой. Эту фразу он запомнит на всю жизнь: «Выебу тебя так, что от стола ничего не останется, как и от мыслей. Любых. Больше ты о нем не вспомнишь, Аякс. Я займу всё твое время собой так, что ты и подумать не сможешь о прошлом опыте, слышишь?». Слышит. Слышит прекрасно и не может ничего сказать, лишь безмолвно раскрывает дрожащие уста и закатывает глаза. С губ срывается капелька слюны и вязко тянется до самого стола, обрываясь у середины и звонко разбиваясь о дерево. Одна лишь мысль о том, что член Второго станет его извечным местом, его единственной наградой и единственным наказанием. Тарталье нет прощения за наглость, а ему оно и не нужно, остается лишь впиться пальцами в край стола, сжать почти до треска, вгоняя в ладони и тонкие пальцы занозы. — Малец, просто к твоему сведению, я ненавижу делиться. Вот и все. Тарталья знает это. Лучше всех. Теперь уж точно, и выучит этот урок надолго, потому что ладонь Капитано громко ударила о столешницу прямо рядом с головой Аякса, в нескольких от нее сантиметрах, да с такой силой, что стол на секундочку прогнулся, с края едва не свалилась чернильница, а бутыль дорогущего коньяка угрожающе пошатнулась. Аяксу трудно разглядеть хотя бы что-то, как бы он не изворачивался, кисть его правой руки плотно вжата меж его лопатками, это не даёт ему ни единого шанса приподнять голову и взглянуть на своего любовника, который склонился над ним и впился, нет, скорее вгрызся зубами в шею Тартальи, заставляя юношу обронить несколько болезненных, но полных наслаждения вскриков. Быть мазохистом — награда и бремя, которое Тарталья успешно прятал до этого самого дня. Теперь он не может сдерживаться, извивается под весом чужого тела, готовый выстанывать имя Второго за благое дело, даже просто во время укуса у него уже плывёт перед глазами, а чувства бурей смешиваются в водоворот, распирающий изнутри. От грубого дыхания у уха сводит в груди, дыхание сбивается, когда он ощущает задницей твердеющий пах Капитано. Когда бы он еще был рад чужой ревности в свою сторону? Обычно ревность — венец ссор и обид, но никак не страстного секса, которым сейчас наградит его Второй. Рука со стола куда-то девается и, прежде чем Тарталья осознает неладное, в воздухе со свистом пролетает ладонь, и, не жалея силы, Капитано ударяет ею по упругой заднице Одиннадцатого, да так, что у того выбило из лёгких весь воздух, а край стола больно врезался в пах, насаждая боль и наслаждение. — Капитано! — Я на тебе живого места не оставлю. Так, чтобы любой, кому взбредёт в голову стянуть с тебя одежду, увидел, что ты, малец, принадлежишь мне. — Но он ведь даже меня не... — Молчать, — приказным тоном рявкнул Капитано и второй хлёсткий шлепок с большей силой ударил по ягодицам. Чайльд лишь успел широко раскрыть глаза от удивления и распластаться на столе, ощущая, как еще несколько мгновений от ушей не отходит оглушительный звон. Безумно больно, но меж ног по-прежнему предательски сдавливается одеждой стояк. Руку Второй не убирает, сжимает и спускается ею к паху, именно тогда Аякс, скуля и изнывая, начинает сползать вниз по столу, сводит колени вместе. — Клянусь, Капитано, между мной и ним ничего не было, — Одиннадцатый был готов свалиться на пол куда-то под стол, если бы массивные руки вовремя не подхватили его и не разложили на столе. Грубо раздвинул его ноги и прошёлся длинным языком от подбородка до ключиц, огибая выпирающий кадык. — Перестань, пожалуйста, иначе я сейчас... Одиннадцатый не может перестать извиваться, голос предательски дрожит, как и всё его тело, ему слишком нравится быть беспомощным, здесь — не битва, он может позволить себе расслабиться, может проиграть и показать постыдные желания, Тарталья изгибается над столом и густо кончает лишь от чужого колена на своем паху, лишь от того, как его тонкие бледные запястья умещаются в одной ладони Капитано и как больно они вжаты в столешницу. Тарталья инстинктивно двинул бёдрами вперёд и закатил глаза. — Уже? — в голосе Капитано читается удивление. Чайльд закрывает дрожащими ладонями лицо, зарывается в патлатые рыжие пряди, скуля неразборчивое: «Пожалуйста, войди в меня» и раздвигает ноги. — Для начала, покажи мне себя, Аякс. Соблазн слизать с чужих светлых брюк влажные пятнышки у Капитано огромный, но он сдерживает себя, отходит назад от стола и садится в кресло, которое так любезно и очень кстати придвинул туда Тарталья. Всё-таки перестановки бывают полезными. Капитано лениво стягивает одну черную перчатку, оголяет израненное запястье и шершавую ладонь — его руки словно картина импрессиониста, куда не глянь — шрамы и ожоги — отдельная история, обморожение в снегу и черные ногти с кончиками пальцев — итог «волшебства» Дотторе, который сделал всё, что мог, чтобы сохранить Капитано возможность держать в руках оружие. К сожалению, кожа так и осталась черной. Это даже красиво. Тарталье нравится, но у него нет времени разглядывать, пристальные серые очи раздевают его взглядом, а Аякс повинуется, слабо поддевает пальцами каждую пуговицу и избавляет себя от рубашки, стягивает с плеч, приподнимаясь со стола на дрожащих руках. После оргазма голова идёт кругом, во рту сухо и Одиннадцатый пытается обвести пересохшим языком губы, чтобы горло перестало щипать от каждого вдоха. — Аякс. Ему нужно освободить себя от одежды поскорее, это читается по нетерпеливому тону Капитано. Аякс спускается к ремню, отстёгивает Глаз Бога и, вместе с аксессуаром откладывает прочь. Дальше — самое трудное, но самое желанное: одежда пропиталась влагой теплого семени и теперь неприятно липнет к телу. Аяксу не терпится снять это с себя, но данное действо значило лишь одно: он всё же исполнит приказ Второго. С долгим протяжным полустоном, Чайльд отлепляет от тела ткань штанов и боксёров вместе, чуть привстает и стягивает с бёдер, украдкою поглядывая на Капитано. Он расселся на кресле и с упованием наблюдает за своим любовником, впивается строгостью глаз в каждое движение бледных аккуратных пальцев, что подцепили серую ткань брюк и тащат вниз, оголяют торс, бёдра, маняще показывают уже вновь полувставший орган, влажный от предыдущего оргазма. Нитями семя растягивается меж телом и членом, хлюпает едва слышимо, но этого достаточно, чтобы во взгляде Второго пронеслось животное желание, молчаливое — тем и страшное, он не произносит ни слова, лишь опускает ладонь на свой пах и медленно ведет ладонью по нему. Картина даже не на миллион, на два или три: поджарый бледный мальчишка восседает голым на деревянной клади, невольно смущенно улыбается и заливается алым румянцем, поправляет пряди волос, а взглядом синих глаз он лишь у паха Капитано, пристально следит за рукой, что сжала меж пальцев ширинку и потянула вниз. — Раздвинь ноги. Тарталья постыдно те раздвигает, старается спрятать взгляд под густыми, чуточку влажными рыжими ресницами, поджимает губы: — Так? — Мг-м, молодец. И вправду, на бледном теле ни одного укуса или засоса, никаких признаков того, что Аякса и, так званого, Чжун Ли что-то связывало. Но неужели заведённого Второго это уже остановит? Тарталья достает из-под ткани брюк возбужденный член, влажный от смазки и семени, что смешались и тонкими нитями растянулись от ткани белья юноши к члену, сжатому в руке. Вторую он кладёт на свою грудь, обводит незримым причудливым узором соски и останавливается на левом, сжимает его меж пальцами, сдавливает и игриво оттягивает, ублажая себя и стараясь избавиться от стыда. Снизу живота вновь сводит, пьянит до безумия, так, что дышать через ноздри уже не получается, приходится открывать рот и жадно хватать им воздух, в попытках заполнить, по ощущениям, бездонные лёгкие. И голова идет кругом от переизбытка воздуха. Вдох, выдох, вдох, выдох, вдох... Капитано встал, чем заставил вздрогнуть Тарталью. Не от страха, отнюдь, от предвкушения. Рывок вперед оказался столь неожиданным и волевым, что, казалось, мужчина не то, что прямо сейчас возьмет Аякса на этом дрянном столе, нет, он вожмет его так сильно, что столу можно будет лишь посочувствовать, да и древесина точно пойдет трещинами. В несколько быстрых широких шагов Второй оказывается напротив, прямо между широко расставленных ног Тартальи, что распахнув глаза, вылупился на нависшего сверху старшего по званию глубокими синими океанами. — И что дальше? — осторожный вопрос дрожащим голосом растворился в тишине кабинета. — Наказание. И не успел Одиннадцатый вопросительно вскинуть брови, как его бёдра оказались беспощадно подхваченны широкими ладонями и вскинуты вверх. Тарталья поморщился от непривычного положения, всё еще лёжа на столешнице и беспомощно пытаясь найти в ней же опору, цепляясь пальцами за древесину, он смотрит, как Капитано в предвкушении обводит розовые губы острым кончиком языка. Поза смущает своей открытостью и откровенностью, Одиннадцатый и подумать не смог бы, что однажды его разложит на столе Второй предвестник фатуи, приподняв его бёдра, чтобы опуститься чуточку ниже и размашисто провести влажным языком меж чужих ягодиц. Аякс готов провалиться сквозь землю от стыда, но не может удержать предательского полустона, сорвавшегося с губ. Язык Капитано обжигает вместе с палящим дыханием, проникает внутрь, заставляя Тарталью извиваться в крепкой хватке, ладонью закрывать раскрасневшееся некогда бледное лицо и цепляться за свои же рыжие волосы. — К-капитано, пожалуйста, я не... — М-м? — вопросительное мычание мужчины отразилось легкой и до издевательства приятной вибрацией на чувствительной зоне. — Это смущает. Хва-а-атит, — последнее слово оказалось нещадно растянутым новым звучным стоном, вперемешку со скулежом. — М-м, — теперь уже с отрицанием, а умелый язык все выводит пируэты да оставляет незримые влажные узоры меж ягодиц, изредка проникает в самое нутро, чем заставляет Тарталью взвыть. В тот же самый момент язык прекращает ласки, и Аякс осознает это лишь когда грубая ладонь накрывает его рот, сдавливая. — Я безумно люблю, когда ты громкий, но не здесь, будь добр. Ты ведь не хочешь, чтобы к нам пожаловали незваные гости? — рокочущий баритон заставляет кровь в жилах стыть вновь и вновь, Тарталья лишь закатывает глаза под дрожащие ресницы и размыкает уста, чтобы провести языком по ткани перчатки, накрывшей рот. — Что за ненасытное дитя? И весь мой. Весь, слышишь? — Слышу... — Никому не позволю прикасаться к тебе так же, как это делаю я, Аякс. Второй говорит это с опасным спокойствием, что смешалось с раздражением, опускает бёдра Чайльда на стол, свободную руку подносит к влажным губам и, стиснув меж зубами ткань перчатки на указательном и средним пальцах, оттягивает в сторону и снимает с шрамистой руки аксессуар, откидывает его в сторону за ненадобностью. Кладет горячую ладонь на низ живота Тартальи, ведет ниже, размазывая по нему уже неприятно ощутимое вязкое семя, пальцами огибает член и проходится ими по выступающим венкам, играясь с кровотоком и лишь краем глаз, украдкой поглядывает на реакцию Тартальи: то спину выгнет чуть сильнее, то в волосы рыжие с чуть красным отливом вцепится, то губы в кровь примется искусывать - лишь бы сдержать протяжные стоны, что так и рвутся по юношеской неопытности, по чрезмерной чувствительности из уст, как бы тот ни старался сдерживаться. — Шире ноги. Умница, теперь расслабься. Расслабься говорю, юнец, — влажные измазанные в эякуляте пальцы уперлись в колечко мышц, пока только два: средний и указательный. Но влаги слишком мало, поэтому с приказом «Открыть рот немедля», Капитано заставляет Тарталью вкусить его же собственный солоноватый вкус смазки, пихает широкие пальцы в узкую глотку почти до упора, наслаждаясь тем, как рыжевласый юноша давится ими, слюной, как хватается за широкую руку Второго, в попытках оттянуть ее ради малейшего шанса вдохнуть воздух: ранее его было слишком много, теперь — критически мало. Но даже так он послушно мочит в слюне чужие пальцы, покрытые шершавостью ожогов и рубцов, мычит что-то неразборчиво и пытается вобрать те глубже. Слюна тонким ручейком скатилась вниз к подбородку, а вместе с воздухом из легких начало пропадать сознание, перед глазами темнеет, импульсами по телу расходятся попеременно волны судорог и удовольствий, заставляют член мелко подрагивать от приятной асфиксии. Вдох. Хриплый, едва ли не со странным свистом-полухрипом в бронхах. Он даже не понял, в какой момент его легкие доверху наполнились желанным кислородом, но это случилось внезапно, где-то на грани между потерей сознания и приказом откуда-то сверху «Не сметь отключаться раньше времени». Все это сродни долгой и мучительной пытки: Капитано — вояка, и знает толк в том, как правильно сменять кнут и пряник, дабы получить желанный результат. Теперь пальцы в горячее нутро скользнули подозрительно легко, от того, что все мышцы вмиг ослабли и обмякли. Тарталья вздрогнул и сладко выстонал чужое имя, как только кончики пальцев Капитано уперлись в «нужное» место. — Смотри на меня, — очередной приказ, словно отданный новобранцу, а не любовнику, когда Одиннадцатый отвернулся в попытках сокрыть в сгибе локтя лицо. И он смотрит, послушно, словно псина, глядит на своего мучителя из-под влажных ресниц, безмолвно размыкает губы и упирается одной рукой в грудь нависшего сверху Капитано, путает пальцы в его густых темных локонах и тянет на себя ради развязного и глубокого поцелуя. Капитано не нужен очередной оргазм юноши, после которого тот потеряет последнюю связь с миром, поэтому растягивает его медленно и постепенно, входя двумя пальцами до упора в горячее обжигающее нутро, разводя их в разные стороны и вгоняя в такт с движением бёдер Тартальи навстречу к еле слышным развратным хлюпаньям. В поцелуе сплетаются их языки, столь долгожданный поцелуй для Аякса, что и во снах ему не снился, он мог лишь мечтать, постыдно закрываясь в кладовой после собраний и воображая Второго, доводить себя до оргазма собственными пальцами, а сейчас он красиво возлежит поверх дорогущего кедрового стола и наслаждается жаром тела своего любовника, между поцелуями каждый раз заливисто, вперемешку со стонами умоляя войти в него наконец. — Капитано, я хочу твой член внутри и... — Рано, малец. Он не поместится, если я тебя не растяну, — его терпение на исходе, это слышно по голосу и дрожащему дыханию, ощущается по сбитым движениям вразнобой. Будто бы ему самому не хочется взять Аякса прямо здесь, наплевать на все нормы приличия, и втрахать его в стол без смазок и пальцев в заднице, насухую, вогнать член во всю длину и смотреть, как Тарталья пытается не кричать — хочется, бесспорно, но еще больше Капитано желает, чтобы Тарталья тоже получил удовольствие, разница в размерах — дело нехитрое. — Пожалуйста, Капитано, я так больше не... — протяжный стон на выдохе и жадный вдох: — ...не могу. — Не испытывай мое терпение, Аякс, — он с силой вогнал пальцы внутрь до упора, заставив Тарталью вскинуть ноги и запрокинуть голову, ну, и, конечно, то, ради чего он это сделал — заткнуться. Тарталья стиснул зубы от нахлынувшего возбуждения. Второй медленно вынул пальцы и почти сразу им на замену в растянутое колечко мышц уперлась головка горячего члена. Чайльд даже опомнился, вскинул голову и попытался приподняться на локтях, чтобы из чистого интереса взглянуть на разницу в их размерах. И именно она заставила его нервно сглотнуть. Член Капитано внушительно большой, нет, огромный, и Тарталье даже на секундочку страшно представить, до куда он может достать. Теперь понятно, почему мужчина так долго и старательно растягивал задницу Одиннадцатого, хотя, судя по увиденному, даже это не особо поможет. И первый толчок всегда самый болезненный. Чайльд поджимает губы, хватается за плечи любовника и тянется за поцелуем, в котором заглушит мучительно-протяжное мычание, болезненное. — Тише, Аякс, — этот голос даже чуточку успокаивает. Капитано кладет свободную ладонь на рыжие кучери и оглаживает их, периодически сжимая. Толкает внутрь член: головка, треть, половина и где-то на этом Одиннадцатый начинает скулить, уже наплевав на любой запрет и даже мысленно возжелав, чтобы их кто-то застукал. — Если...если нас заметят вместе, то тогда точно не будут сомневаться, что я принадлежу тебе. — А вот авторитета нам с тобой это не добавит, — глубокий рваный толчок и с уст Капитано тоже срывается очень тихий, едва слышный, но стон. — А какая разница? — кривая улыбка, что заводит своей нахальностью еще сильнее. — В чем-то ты порой действительно бываешь прав, — короткий смешок, он вытягивает руку и накрывает своей ладонью руку Аякса, та в сравнении даже чем-то схожа на кукольную: бережная, хрупкая, маленькая и аккуратная, конечно, только в сравнении с ручищей Капитано. Но сейчас с другим сравнивать возможности и нет, да и к чему? Они сплетают пальцы, на манер сплетенных в поцелуе языков, сливают тела в порыве страсти и желания доказать...что? Они уже не помнят: к черту Чжун Ли, да и остальных тоже, сейчас друг для друга существуют лишь они. Чайльд - принадлежит Капитано. Отныне и вовек. Вместе со слившимися телами, оставлено вовечное клеймо на шее — цепочка багровых укусов и засосов, пылающих, пульсирующих и горячих. Вместе с каждым толчком внизу живота Аякса — причудливый бугорок. — Я могу видеть себя внутри, малец, — и Второго это страшно заводит. Боль ушла, заглушилась на фоне океана других чувств, колотящееся в груди сердце перекрывает остальные звуки, а приятное, тянущее ощущение, волнами расходящееся вдоль длины всего органа юноши куда сильнее какой-то боли неестественно растянутых мышц. Сквозь одежду Чайльд царапает чужие широкие плечи, впивается короткими ногтями так сильно, что даже одежда плохо справляется с защитной функцией. Одиннадцатый изгибает спину, делает все это красиво, словно порноактер со стажем, обхватывает ногами талию Капитано и более не пытается сморгнуть пелену возбуждения с глаз — она его вполне устраивает своим естеством желаний, животными потребностями, что возобладали над ним прямо сейчас: глубже, больше, крепче, сильнее, прямо здесь. — ...В-внутрь, — речь его схожа с мольбой: — Пожалуйста, внутрь. Второй отвечает рычанием, утробным и чуточку диким, угрожающим, в какой-то мере. Финальный толчок самый глубокий, а следом Второй густо излился в нутро Аякса, тем самым окончательно присвоив его себе. — Мой. Ничей больше, запомни раз и навсегда, Аякс, больше одного я тебя никуда не отпущу. Только ты и я. Никто больше. Запомни, вбей это себе в голову, раз и навсегда. Ослушаешься — пожалеешь. — Хорошо, — у Тартальи нет сил ни на что, кроме слабого согласия, да и отказываться причин тоже нет. Роняет голову на кладь стола и, не моргая, смотрит в потолок, куда-то сквозь мужчину над ним, дышит сбито и смыкает ресницы только ради того, чтобы насладиться горячим ощущением собственной наполненности: он полон семени Капитано, ощущает, как оно обжигает, разливается внутри. Едва ли не бездыханно, Тарталья свалился на столешницу, в попытках отдышаться. Мышцы приятно сводит пульсирующая боль, но это не мешает ему сильнее разводить ноги, кажется, уже инстинктивно, и продолжает попытки насаживаться на член Второго, словно стараясь выжать из него все до последней капли. Ненасытный мальчишка, и вправду. — Капитано... — Чего тебе, юнец? — Я хочу еще. — Ты едва дышишь, малой, умереть вздумал? — Разве что от твоего члена, мой капитан, — слабо хохочет. — Чайльд Тарталья, — сурово. — За такие шутки я... — «За такие шутки» что? Оттрахаешь меня в рот? Капитано запнулся, изумленно моргнув, поджал губы и отвел взгляд серых глаз в сторону. Он представил. Все в малейших подробностях и поспешил застегнуть ширинку на штанах прежде, чем быстро вернувшийся стояк выдал бы его чувства. И все же, эту забаву стоит оставить на следующий раз — тело Тартальи не такое сильное, когда дело касается весомой разницы в размерах. Оставят на следующую встречу. Всё-таки после сегодняшней у них появилось куда больше причин, чтобы теперь видеться здесь каждый день. — Я схожу за салфетками.