До последнего паршивого пса

Собаки умерли первыми. Чан Циань слышал во сне их повизгивание, но проснуться и посмотреть, что происходит, не мог — голову словно обернули тяжёлым парчовым халатом, сквозь который невозможно было разглядеть собственное тело. Оглушительно пахло рыбьими потрохами. Чан Циань задыхался и метался во сне. Сквозь дрёму и тяжесть в голове до него доносилась песенка, которую напевал детский голос: — Сколько у тебя имеется пальцев? У меня есть один, два, три, четыре, пять... На последнем слове голос ребёнка подозрительно дрогнул, но тут же выправился: — Пять пальцев! — выкрикнуло дитя почти яростно, и тут же послышался чей-то хрип, перешедший в бульканье. Чан Циань знал этот звук: так вытекает кровь из распоротого горла. Он попытался сбросить морок, несомненно, вызванный тёмными чарами, и ему почти удалось, но тут подул холодный, промозглый ветер, и полог кровати отшвырнуло в сторону так легко, словно тот был соткан из тончайшего шёлка, а не из надёжного, расшитого золотом бархата. Окно в комнате оказалось распахнутым настежь, хотя Чан Циань помнил, как лично закрывал его перед сном. На подоконнике, покачивая головой и счастливо улыбаясь, сидел ребёнок лет семи. Дитя не принадлежало клану Чан — ни один клановый, даже пропойца Чан Цун, не дал бы своему отпрыску ходить в таких обносках. Оборвыш из подворотни, в Куйчжоу таких двенадцать на дюжину, но у этого глаза пылали алым. Демонское отродье! Спутанные волосы мальчишки торчали в разные стороны, а с худых плеч в ночное небо взмывали струйки тьмы. Ребёнок настолько был переполнен энергией инь, что Чан Циань почувствовал, как сжимается его Золотое ядро. Или это был просто страх? Попытка броситься к мечу, возлежащему на роскошной подставке из морёного дерева, не дала ровным счётом ничего: ребёнок в мгновение ока очутился между Чан Цианем и его оружием. Небрежная лёгкость, с которой он это проделал, ещё больше убедила заклинателя: перед ним истинный высший демон. Но почему он выбрал целью именно клан Чан? Вроде бы, его заклинатели никогда не схлёстывались с чудовищем настолько высокого ранга! — Папа-пальчик, папа-пальчик, где же ты? — пропел ребёнок, — Вот и я, вот и я, как дела? Папа-папа-папа-пальчик, пальчик-пальчик, пальчиков семья! Мальчишка совсем легонько пихнул Чан Цианя раскрытой ладошкой, и тот отлетел к кровати, с шумов сломав резные столбики и запутавшись в паланкине. Демон подошёл поближе, глядя, как заклинатель охает, спешно ощупывает наверняка сломанные рёбра, как пытается подняться... Затем мальчик ухватил Чан Цианя за волосы и легко, точно старую подранную циновку, поволок к окну, напевая: — Мама-пальчик, мама-пальчик, где же ты? Вот и я, вот и я, как дела? Мама-мама-мама-пальчик, пальчик-пальчик, пальчиков семья! Из окна Чан Циань увидел двор, в котором между убитыми собаками стояла на коленях его жена. Она жалобно мычала — рот ей зашили тонкими чёрными шнурками, какими обычно зашнуровывали высокие сапоги. Тело её покрывали многоножки — сотни, тысячи многоножек, вгрызавшихся в слабую плоть. — Да кто ты такой? Что мы тебе сделали? — завопил Чан Циань, но, кажется, сделал только хуже: ребёнок яростно нахмурился, и порыв ветра швырнул Чан Цианя во двор. Он врезался в жену, сбив ту навзничь, прокатился по вымощенной камнями дорожке и остановился, отчаянно пытаясь стряхнуть с себя ошмётки многоножек и ещё живых маленьких чудовищ. Глава клана очень хорошо знал, как пытают людей при помощи этих омерзительных созданий. Бедная его жена! Хорошо, что она уже ничего не чувствует. Достойная супруга, несомненно, была мертва, причём несколько часов как. Уж на то, чтобы определить это, опытности и заклинательских умений Чан Цианю хватало. Осталась лишь оболочка, и теперь она, вся покрытая дырами и язвами от жвал и челюстей многоножек, медленно вставала на ноги. Проклятый демон поднял труп! Но зачем? — Братец-пальчик, братец-пальчик, где же ты? — тем временем на одной ноте тянул ребёнок. Улыбка на его лице стала уже абсолютно безумной, глаза полыхали, глядя куда-то за спину Чан Цианю. Заклинатель боялся обернуться, боялся узнать, что там, и одновременно не желал терять демона из виду. Но сзади послышался шорох, затем короткий, болезненный вскрик. Чан Циань узнал голос сына. — Вот и я, вот и я, как дела? Труп жены прошествовал мимо Чан Цианя, который дёрнулся было... зачем? куда? остановить мертвеца? Ребёнок издал короткий смешок и отрицательно покачал головой. Тьма, сползающая с его плеч, укутывала мальчишку, словно самый дорогой из плащей, странно контрастируя с лохмотьями. Алые глаза на миг закрылись, и Чан Циань сумел повернуться. Или это было ему дозволено маленьким чудовищем? Лучше бы не поворачивался. Тогда не пришлось бы смотреть, как драгоценная супруга поднимает невесть откуда взявшийся меч самого Чан Цианя и отрезает Чан Пину сначала пальцы на левой руке — по одному! и не рубит, а пилит! — а затем на правой. Потом примеривается — и режет руку у локтя... Чан Циань уже не знал, кто воет: он сам или Чан Пин. Чьё лицо искривлено сильнее. Почему боги так разгневались, за что наслали эту заразу? Мальчишка снова оказался рядом, на расстоянии вытянутой руки. Ухмылка обнажала острые клыки, словно не ребёнок стоял перед Чан Цианем, а бешеный пёс. Сходство было тем более полным, что из уголка рта демонёнка вниз текла струйка слюны. — Братец-братец-братец-пальчик, пальчик-пальчик, пальчиков семья... Тело не слушалось Чан Цианя. Словно во сне, когда воздух превращается в застывшую патоку, а каждое движение даётся с невероятным трудом, он сделал вперёд шаг, затем второй... Мёртвая супруга с поклоном передала ему меч, и Чан Циань понял, что сейчас произойдёт. Чан Пин был ещё жив. Его руки были обрублены — отпилены! — по локоть, ноги — по колено, но Чан Пин всё ещё дышал, из глаз его текли слёзы и он, несомненно, чувствовал боль. Что сделал с ними всеми этот демон, как сумел запечатать меридианы достаточно сильным заклинателям? И куда смотрела Башня Кои, почему допустила, чтобы в этих землях появилось такое чудовище? Руки Чан Цианя подняли меч. На губах сына появилась слабая улыбка, и глава клана с ужасом осознал: его ребёнок, его плоть и кровь молит отца о смерти! Это нереально. Этого не может быть! Лезвие со свистом опустилось, раскроив грудь и пронзив Чан Пину сердце. Гибель дочери Чан Циань почти не прочувствовал. На Чан Лу демон использовал знаменитую пытку бамбуком, разве что не стал ждать весь день: бамбук пророс сквозь тело дочери всего лишь за три часа. Воистину, проявление милосердия со стороны чудовища! — Сестрёнка-пальчик, сестрёнка-пальчик, где же ты? Вот и я, вот и я, как дела! Сестрёнка-сестрёнка-сестрёнка-пальчик, пальчик-пальчик, пальчиков семья... Поседевший за несколько часов, Чан Циань ждал последнего куплета, но его всё не было и не было. Вместо этого демонёнок поднёс к глазам единственного оставшегося в живых пленника левую руку, на которой не хватало мизинца. От запястья тянулись шрамы, хаотично расползаясь по детской ладошке. — Я... всё равно не понимаю. Прости. Ребёнок не произнёс ничего, но Чан Циань понял: прощения он не получит. — Убей меня. Пожалуйста, убей. «Убью». Слово коротко мелькнуло в голове — чужое, произнесённое детским голосом. А затем нахлынули воспоминания: дурной мальчишка, согласившийся отнести записку, упрямое детское личико, требование — вот ведь наглец! — отдать какие-то конфеты, взметнувшийся в воздух кнут... — Только из-за этого? — Чан Циань всё никак не мог поверить. — Ты убил весь мой клан из-за этого? Воздух стал невыносимо горячим, сухой порыв ветра ударил по щеке, песчинки рассекли кожу. «Я умер тогда». «Обещал уничтожить весь твой клан, до последнего паршивого пса. Остался только ты. Я сдержу слово.». Ветер — или память? — принесли отголоски воя, в котором мало было человеческого. Так воет лиса, отгрызая себе попавшую в капкан лапу. Так визжит лань, раздираемая собаками. «Так кричит человек, чью руку переезжает телега». — Но... почему весь клан? Почему не одного меня? В ответ — безумный смех: «А почему нет, глава клана? Твой клан — твои конфеты. Ты их больше не получишь. Никогда». Мальчишка. Безродный босяк. Отребье. Как он посмел? — Ты... ты весь не стоил кончика мизинца моего сына! «Нет. Это весь твой клан не стоит моего мизинца». Небеса над Чан Цианем опрокинулись. Он съёжился, распластавшись перед огромной, просто гигантской повозкой, которая мчалась прямо на него. Ею правил четырёхпалый мальчишка с глазами, в которых плясало алое пламя. И бежать было некуда, но Чан Циань всё же попробовал. Ему почти удалось встать, и в это время огромное колесо с хрустом раздробило ему ногу. Чан Циань взвыл, но повозка всё продолжала катиться, перемалывая его кости, безжалостно разрывая плоть, оставляя тёмно-красные следы в дорожной пыли. — Детка-пальчик, детка-пальчик, где же ты? Вот и я, вот и я, как дела? Детка-детка-детка-пальчик, пальчик-пальчик, пальчиков семья. У меня пять пальцев. Они — моя семейка пальчиков.