Бесповоротно

      Суббота, близкая к середине декабря, подкралась незаметно. Вольфганг с каждым днём нервничал всё сильнее, но всё равно продолжал надеяться, что сможет поговорить с Антонио или Джироламо. Кошмары мучили его до сих пор, и с каждой ночью это становилось всё более невыносимо.       Сержант отдал пальто в гардероб и помог Наннерль снять её верхнюю одежду. Леонардо стоял за ними, мелко дрожа от холода, и несколько раз повторил, что разница в несколько градусов между Флоренцией и Нью-Йорком была ощутимой для итальянца. Моцарт только покачал головой: он привык, что да Винчи не обращал внимания на холод только в моменты, когда был чем-то сильно увлечён.       Наконец, Леонардо согрелся и снял пальто, отдавая в гардероб. Наннерль хихикнула, посчитав такую любовь к теплу очень милой, и подхватила обоих парней под локоть, чтобы отвести в зал для представлений.       Приют был на удивление шикарным и современным. Дорогая мебель, электрическое освещение, гардероб, отапливаемые коридоры и комнаты... Вольфганг нахмурился, пока рассматривал весь этот шик, и произнёс, когда они уже зашли в зал с высоким потолком и небольшой, но современной сценой: — Что такого сделал Сальери, что теперь так сильно пытается искупить вину? — Это не чувство вины, герр Моцарт, — раздалось из-за спины.       Все трое обернулись. Наннерль с удивлением рассматривала высокого мужчину с длинными волосами, перевязанными лентой. Он носил старомодный костюм с фраком и такие же старомодные туфли. Взгляд его был заинтересованным, а на его руке почти повис другой человек. Точнее девушка.       Удивлённым не выглядел только Леонардо. Наоборот, он жадно рассматривал дона и его спутницу, облизывая губы. Это означало желание нарисовать обоих, и художник с трудом сдерживал себя, чтобы не высказать его вслух.       Вольфганг же продолжал молчать, глупо таращась на парочку и то и дело то открывая, то закрывая рот. Антонио? В компании девушки? Да ещё и такой прекрасной?       Её тёмные волосы были собраны в замысловатую причёску, ресницы были длинными, а улыбка такой завораживающей, что сержант забыл, как дышать, и едва ли заметил расшитое дорогое платье нежного фиолетового оттенка.       Эти двое... Чёрт, и Антонио, и эта девушка были слишком красивыми. — Тогда что это? — с трудом спросил Моцарт, не узнавая собственный голос. Говорил он хрипло, низко, а понимающий взгляд одновременно со стороны сестры и друга смущал только сильнее. — Желание дать этим детям вырасти в нормальных условиях. Не как я, — Антонио на миг показался уставшим и потерянным где-то в воспоминаниях, но быстро вернулся к контролю над собой. — Прошу прощения, я не представил мою спутницу. Это Алоизия Вебер, одна из ведущих актрис в моём театре. Алоизия, это Вольфганг Моцарт. Мой друг. — Приятно познакомиться, — Вольфганг поцеловал тыльную сторону ладони у девушки. Она улыбнулась ещё нежнее и изобразила смущение. — Взаимно.       Её голос был настолько невероятным, что Моцарт хотел бросить всё и попросить Алоизию петь только для него. В голове уже даже играла мелодия, которая идеально бы ей подошла. — Вы представите нам своих спутников, Вольфганг? — девушка на миг перевела взгляд на Наннерль и Леонардо, улыбаясь им так же нежно и приветливо, как только что улыбалась сержанту.       Ревность внутри снова закипела, но Вольфганг быстро унял её. Не время и не место для такого чувства. Он представил свою компанию, от волнения переходя на немецкий. Наннерль дёрнула его за рукав пиджака, но Алоизия только плавно махнула рукой, украшенной кольцами. — Я тоже говорю на немецком. Я родилась в Германии, — объяснила она.       Кажется, в этот момент Вольфганг влюбился в неё только сильнее.       Настолько, что даже не заметил взгляд со стороны Антонио. И то, как мужчина на миг перестал улыбаться, чуть сжимая руки в кулаки.       Ревновал? — Нам ещё нужно поговорить с другими гостями, — Сальери потянул девушку в сторону. — Отдыхайте. И спасибо, что пришли.       Моцарт хотел было догнать их, поговорить ещё, но только продолжал смотреть вслед. Невероятно красивые. Оба.       Он не понимал, почему не мог определиться с тем, кто сейчас привлекал его больше, и продолжал смотреть на обоих, стараясь запомнить все детали. К красоте Антонио сержант и вовсе должен был успеть привыкнуть, но... Но в компании Алоизии и дон раскрывался по-новому. Такой удивительно серьёзный и вежливый. Больше походил на британского аристократа, чем на итальянского преступника. — Я бы хотел нарисовать то, как они занимаются любовью, — Леонардо тоже смотрел им вслед. — Лео! — Что? Ещё скажи, что не ты только что пялился на эту парочку и мечтал оказаться в одной постели с ними обоими, — художник ухмыльнулся, всеми силами стараясь побороть желание смеяться. Сейчас это было бы неприлично.       Наннерль только покачала головой. Она тоже была готова рассмеяться: её выдавали искусанные в попытке не сделать этого губы. — На твоём месте я бы воспользовалась возможностью, о которой говорит Леонардо. — Нанни, ты-то куда! — Вольфганг покраснел и сбежал от обоих. Невыносимые.       И вовсе сержант не хотел оказаться с Антонио и Алоизией в одной постели! А вот написать для них дуэт очень даже хотел. И, возможно, пригласить на свидание? В какой-нибудь другой жизни, где они бы не были настолько далеки друг от друга. В той жизни, где вообще возможно было бы сходить на свидание втроём.       Моцарт вздохнул, пытаясь выбраться из потока мыслей о возможной другой жизни, и стал рассматривать гостей. К Лео и Нанни возвращаться пока не хотелось.       Вокруг были люди, одетые по последней моде. Все разных национальностей, и какое-то профессиональное чутьё подсказывало, что к мафии здесь не принадлежали только он сам, Наннерль и Леонардо.       А ещё были журналисты, которые то и дело сновали туда-сюда с блокнотами в руках. Кому-то повезло с издательством, подкинувшим деньги на дорогую аппаратуру, и эти журналисты ещё и фотографировали всё вокруг.       Особенно назойливой была одна девушка, которую всё никак не подпускали к Сальери. Интересно, специально? Или она действительно была какой-нибудь известной журналисткой, что теперь не могла избавиться от внимания со стороны чуть ли не каждого мужчины? Оба варианта казались интересными, несмотря на то, что у Вольфганга она вызывала какое-то иррациональное отторжение. — Герр Моцарт? — это был голос другой незнакомки. Моцарт обернулся и замер, с трудом скрывая испуг.       Милая юная девушка висела на локте у Джироламо Риарио.       Сейчас он выглядел не жутким монстром, да и глаза не были налиты кровью. Телохранитель был одет во вполне современный костюм и всем своим видом выражал такую усталость, что было очевидно: мужчина мечтал как можно скорее уйти отсюда. — Да, это я. А Вы, простите, кто? — Вольфганг с трудом заставил себя выпрямиться и улыбнуться. Он не смотрел на телохранителя дона, чтобы не злить лишний раз. — Констанция Вебер, сестра Алоизии. Я пришла поздороваться, только и всего. Отдыхайте, — девушка улыбнулась, отмечая, что сержант не был в ней заинтересован так, как в старшей сестре, хотя она ничуть не уступала по красоте.       Но компания всё решала. Такой животный страх тяжело было не заметить.       Девушка поправила чёрно-белое платье и замысловатую причёску и уже было потянула Джироламо прочь, как Моцарт остановил их. — Я бы хотел поговорить. С синьором Риарио, если это возможно, — Вольфганг медленно поднял взгляд. Он ожидал злости или насмешки, но вместо этого мужчина искренне удивился: — Со мной? — Да, — уверенно кивнул сержант. Если он упустит этот шанс, кошмары точно сведут в могилу. А умирать так глупо как-то не хотелось. Не для того Моцарт пережил несколько встреч с доном мафии.       Констанция быстро поняла, что разговор этот был не для лишних ушей, отпустила руку Джироламо и улыбнулась. — Я пойду, надо позвать сестрёнку готовиться к выступлению.       Вольфганг и Джироламо проводили её долгим взглядом, а затем отошли в сторону, вставая поближе к окну. — Ты и Сальери глупо смотритесь в сопровождении дам. Фальшиво. Даже если бы я не знал вас, то не поверил бы, что он ухаживает за старшей сестрой, а ты — за младшей, — Моцарт взял поданный ему официантом бокал и принюхался. Сок, не вино. Что ж, хорошо. На открытии приюта присутствовали и сами дети, которым пока рано было знакомиться с этой отравой. — Если это то, зачем ты меня позвал, то, клянусь, меня не остановит ни один запрет, — строго, но как-то устало ответил Риарио и тоже сделал глоток сока.       Как же глупо всё смотрелось. Почему приют? Антонио мог бы открыть казино, и там бы в бокалах подавали вино и шампанское. Хотя дон что-то говорил про нормальные условия для жизни, которых не было у него.       Всё, что успел узнать сержант, надо было хорошо обдумать. — Нет, просто к слову пришлось, — Вольфганг пожал плечами и снова нашёл взглядом Антонио, который над чем-то искренне смеялся в компании детей, присев на корточки, чтобы быть с ними на одном уровне. Он выглядел так очаровательно и невинно, будто был заботливым отцом, а не преступником, которого не мог посадить в тюрьму ни один полицейский в Нью-Йорке. — Я о другом. Как ты живёшь с мыслью, что убил столько людей? — Cazzo, Моцарт, кого ты убил? — Джироламо посмотрел на него чересчур серьёзно. Молодой человек от такого поёжился и залпом допил сок. — Никого. Это ты убил. Но из-за меня. Те парни, которые приставали к Наннерль, — сержант зажмурился и, отдав пустой бокал официанту, сжал руки в кулаки. — Я каждую ночь вижу их изуродованные трупы. У меня появились седые пряди. Я стал нервным, злым, отдалился от близких. А ты как-то спишь по ночам. Общаешься, будто не делал ничего плохого. Как? Как тебя ещё не уничтожило чувство вины?       Риарио долго смотрел на него уставшим взглядом. Он молчал, не переставая смотреть куда-то в толпу гостей. Затем медленно выдохнул. — Для убийства всегда есть причина. Ты же как-то живёшь после того, как отправляешь кого-то в тюрьму? Сколько раз на краже попадались какие-нибудь чернокожие мальчишки, которых можно было спасти? За скольких никто не заступился, потому что всем было плевать?       Телохранитель даже не ждал ответа. Они оба знали статистику по кражам.       Моцарт молча опустил голову. — Вот видишь, — Джироламо горько усмехнулся. — Поэтому перестань хоронить себя раньше времени. Хочешь искупить вину? Так сделай что-то хорошее. И запомни: не ты убил тех парней. Их убил я. Перестань брать на себя ответственность за поступки других людей. У тебя кишка тонка разделать и рассадить их так, как это сделал я. — Ты монстр, — фыркнул Вольфганг. Ему почему-то стало легче после этого небольшого разговора.       А ещё он заполучил признание. Отвезти бы Риарио в участок, заставить там при свидетелях признаться снова. Половина работы по разрушению семьи Сальери была бы выполнена.       Однако совесть вперемешку со страхом не давали этого сделать. Да и подключилась благодарность за помощь: чувство вины наконец-то покинуло сержанта.       Джироламо только засмеялся. — Я знаю. А теперь иди, а то дон подумает, что мы тоже подружились, — он демонстративно отошёл сам, выискивая среди гостей сестёр Вебер. Моцарт же впервые в жизни сознательно захотел курить.       Неужели Леонардо был прав, и этот монстр вовсе им и не был?