Верх эгоизма

Саше жгла душу одна мысль: что они будут с Аней жить в одном номере. Каким-то шестым чувством она понимала, что это неправильно, это ни к чему хорошему не приведет, и вообще, она рассчитывала на спокойствие и уединение, а не на постоянное присутствие Ани перед глазами. И так на тренировках хватало с головой. В наушниках Royksopp пели, что here she comes again, за окном проплывала олимпийская деревня с кучей однотипных домиков и символикой на каждом окне. – Получается, мы с тобой в одном номере? – скорее утверждает Аня, а Саша только кивает. – Попробуй только тронуть меня после отбоя, – предупреждает она, и Щербакова дергается. – Больно нужно. Сама придешь. – Тише ты, – шикнула Трусова, толкая её в бок локтем, стараясь, чтобы получилось больнее. – Весь автобус услышит. С соседнего ряда уже неодобрительно на них смотрела Валиева, сверкнув своими темными глазами – как острый нож, взрезающий грудную клетку насквозь. Саша сглотнула. – Нам придется с тобой поиграть в дружбу, – шепчет Аня, склонившись к её уху. – Этери Георгиевна просит. – Этери Георгиевна не охуела? – возмущается Саша искренне, и теперь очередь Ани толкать её в бок локтем. – Решения тренерского штаба не оспариваются, – заученным голосом произносит Щербакова, поднимая указательный палец. – Может, расскажем нашему тренерскому штабу, что мы тут нарешали во время Гран-при? Наступила очередь Ани толкать её в бок локтем, и они вдвоем, не сумев сдержаться, сдавленно захихикали под случайными взглядами всего автобуса. *** Пекин встречает их промозглым ветром, минусовой температурой и легкой моросью дождя. Камила натягивает шапку и стараясь ни с кем не встречаться взглядом, протискивается сквозь толпу к стойке их отеля. Чуть поодаль Саша с Аней над чем-то смеялись – легкая перебранка в автобусе переросла во вполне милое дружеское общение, и Ками не могла не признаться, что ревнует их обеих. Аня, такая чудесная и примерная, первая любовь Валиевой, шоколадно-сахарная, хрупкая лань, и Саша, яркая, вспыльчивая, с ярким цитрусовым послевкусием, сплошной огонь и сплошные противоречия – иногда казалось, что от них двоих можно сойти с ума. Хватит. Камила берет со стойки ключ своего номера, бурчит дежурное "спасибо" и пытается раствориться в очереди к лифтам, как чья-то крепкая рука останавливает её. – Встретимся на ужине? – спрашивает Трусова, на секунду отвлекаясь от вездесущей Щербаковой. – Морить себя голодом я точно не собираюсь, – грустно улыбается Валиева, ответно сжимая её руку. – А чего ты у Ани не спросишь? – Мы и так вместе живём, – обреченно говорит Саша, и сердце у Ками падает куда-то вниз, дроблясь на бесчисленные маленькие осколки. Ну да, как она могла забыть. Щербакову и Трусову селят в один номер, потому что они с самых юниорских соревнований вместе, со сборов, с чемпионатов бок о бок, веселая и яркая парочка. Валиевой кажется, что сама Этери Георгиевна благословила бы их союз, будь у нее такое право. Становится совсем тошно. – Знаешь, Саш, – стараясь не смотреть в ответ на этот испытующий взгляд, – я обещала другому человеку поужинать с ним. Так что ничего не могу обещать. – С ним? – хмурится Трусова, по её лицу пробегает тень сомнения. – Да. Прости. Снова эта обжигающая ревность, до ожогов на юном и пока не зарубцевавшемся сердце. Хочется закричать, спрятаться, провалиться куда-нибудь под землю, только лишь бы не видеть этих двоих. Вечером из маленькой колонки доносится песня, которую Ками переслушивает уже, кажется, в двадцатый раз: Не нужно было в это играть Не ясно дальше, как теперь быть Его это волнует никак Бывает и такое, увы Она всё понимает, её это вина ли Не склеивались чувства — не сложится сюжет Что было улетает птицей Она всё понимает, злится *** – Заебись, – выплевывает от злости Трусова, – пошли они нахуй со своим командником. – Саш, – почти моляще Анечка просит ту остановиться. – Что "Саш"? Что "Саш", а, Щербакова? Тебе ли не понимать, что тренерский штаб дарит Валиевой две золотых медали, а нам – говна на лопате? Мы могли благодаря команднику, откатав произвольную, получить хотя бы одну медаль. А сейчас мы расположимся на пьедестале ровно как, на чемпионате Европы. Тебя это устраивает, госпожа Щербакова? В её глазах пылает огонь ярости, а в груди клокочет сердце, сдерживаемое лишь грудной клеткой. – Получается, обладатель олимпийской медали в одиночных соревнованиях будет решать, с кем в итоге останется? – тихо произносит Аня, молясь, чтобы Саша остановилась в своей яростной тираде. – Что? – хлопает глазами. Не понимает. – Обладатель золотой олимпийской медали решит, с кем в итоге будет встречаться, – упорно говорит Анечка, надеясь, что до Трусовой дойдет смысл её послания. – Мы разве это обговаривали? – Нет. Но это высшая награда в нашем восхождении на Олимп. И надо уже заканчивать эту игру, иначе мы надолго в ней застрянем. Секунда – и Саша чувствует, что закричит от нахлынувших чувств. Бесконечные отели, утренние сборы, постели со смятыми простынями, ставший уже родным запах Камилы; подарки на Новый год, дрожь в коленях от предвкушения, непонятные ночи вместе с Аней, и как завершение, их выгрызанные с трудом медали. Как это ты не хочешь проводить время со мной; я хочу быть всегда рядом, ты же хочешь познакомиться с моими друзьями, Саш? Трусовой хочется кричать от этого наваждения и желания распутать их любовный треугольник. – Будь по-твоему, Щербакова, – машет она рукой. Её Камила. Ками. Кам. Такая заботливая, нежная, воздушная, того глядишь – и не должны такие идеальные существовать в этом мире. Её Ками. Нет. Не её. Саша зарывается в густоту волос Анечки, лишь бы справиться с наваждением и забыть о той, что ей никогда не принадлежала. *** Камиле дробила сердце на мелкие осколки одна мысль – нужно выйти, улыбаться, выступить, откатать своё... Но казалось, что она сразу умрет, как только выйдет на лед – взрезав его коньками, станет с ним не одним целым, как раньше; а станет его черным лебедем. Лёд – погибель для нее сейчас. И она медленно умирала, принимая единственное важное для нее решение. Она скользнула взглядом по Анечке, сидящей в кике. Она старалась не выдавать своего волнения, будто за каменной маской спокойствия закрыла свои переживания. Валиева знала, о чем она переживала – о том, сможет ли она удержаться на первом месте, ведь тогда мечта Анечки сбудется – она сможет предложить Саше встречаться. Взгляд Щербаковой – смертельный яд, прикосновения оставляют ожоги третьей степени. И Валиева принимает единственное правильное решение: откатать свою программу на половину своих сил, не для того, чтобы не лишать девочек медалей и не ради показного благородства – она решает выйти из игры, показав им, что больше так не может. После проката слезы сами льются, как по заказу, обжигая кожу, словно выходит всё то, что накопилось за весь сезон – всё, что отравляло её большую часть времени. Слезы за неправильные поступки, за то, что она пользовалась Сашей, за бесконечную и невзаимную любовь к Ане. Это не слезы тоски, не слезы горя и скорби. Что-то совсем иное. Освобождение. Она высвобождает всё, что было внутри. Камила знала, что однажды это произойдет, с самого начала то их игры – но всё это казалось таким нереалистичным, далеким, будто это будет только лет через десять. Страх тогда был совсем маленьким, в зародыше, не показывая ту темноту, что была в будущем. Падать оказалось совсем не больно. Больнее было обманывать себя, держась за иллюзорный трос за этой пропастью, качать ногами и убеждать себя, что эта пропасть пропадет, стоит лишь закрыть глаза. Она закрывает глаза и открывает вновь. Нет. Чуда не произошло, и пропасть не исчезла, стала только более далекой от нее. *** Протиснувшись сквозь толпу, Аня бежит к номеру, который был всего лишь через несколько комнат от нее. Не переодевшись, скинув всего лишь коньки, отдав золотую медаль ошалевшему Глейхенгаузу, бежит туда, где хочет найти ответ. Дверь после нескольких стуков открывается, и Аня делает нерешительный шаг навстречу. Они стоят напротив друг друга, так близко, что Аня ощущает свое сбитое дыхание, которое обжигает сейчас кожу Валиевой. Вопреки здравому смыслу, она подходит ближе, поднимает руку и гладит залаченные жесткие волосы, осторожно, словно боясь, что это мгновение сейчас разрушится. Ками прикрывает глаза, а в следующий миг она бросается к Ане на шею, стискивая ее в своих объятиях до хруста костей. – Ками, милая, какая же ты дурочка, – выдыхает Щербакова, продолжая гладить её волосы. – Ты же могла откатать программу, плевать мне на это награждение. Почему сдалась раньше времени? – Аня, – всхлипывает Камила. – Анечка. Понимаешь, я жила одной мыслью – что всё это закончится, и мы заживем как прежде, не делая больно друг к другу, не скрывая тайны. Я знала, что ты никогда не полюбишь меня так, как Сашу, а она ведь ходила ко мне, понимаешь? И я соглашалась, – голос Ками срывается на крик. – Тшш, – Аня подносит указательный палец к губам Валиевой. – Тише. Я всё знаю. – Правда? – поднимает Ками на нее свой запуганный взгляд. Аня кивает, и в её сердце будто втыкает сотни иголок. Конечно, она догадывалась, но никогда ничего не спрашивала у Трусовой. Зачем добиваться ответа, который тебе заранее известен? Зачем ей всё это, когда она действительно не сможет искоренить в себе эти двойственные чувства? Щербакова иногда смотрела на Трусову и не видела в ней ту девушку, которую полюбила. Вроде бы всё так же: запах духов, упрямый зеленоглазый взгляд, крепкие руки, сжимающие её по ночам – но кто она такая, Александра Трусова, что она сделала хорошего и плохого для неё? Где та юная девочка Саша, которую она так больно и быстро полюбила? – Ань, – подает голос Ками. – Что теперь? – Ничего, – Щербакова продолжает гладить её по волосам. – Ничего. Забудем и переживем. Она и сама была рада в это поверить, только лишь бы все наладилось, не стало бы таким болезненным, как сейчас. И они точно справятся. *** Саша, кажется, все слезы выплакала перед награждением и во время него. – Не пойду я, – пыталась она откреститься от выхода на лёд, – идите все нахуй! Срывалась на крик, отталкивала от себя людей, не видела ничего за завесой слез. В груди явно билась одна мысль: Анна Щербакова победила. Не Камила Валиева, за которую Саша болела всей душой и чуть не умерла во время её проката; а Аня, которая, казалось бы, уже смирилась со своим вторым местом. Поэтому серебряная медаль не грела душу, а наоборот, оттягивала своей тяжестью на груди, хотелось взять ленту и задушить себя при всех, показав, насколько ей ненавистно сейчас фигурное катание и их, казалось бы, дурацкая карточная игра. Последствий – не разгрести. Себя – не оправдать. Крест с души не снять, не перевесить на другого. – Я знаю, о чем ты хочешь поговорить, – вздыхает Аня, когда возвращается в номер. – О чем же? – Я пошла к Камиле, потому что у нее не осталось никого. – А у нас осталось? – зло ухмыляется Саша, кинув телефон на кровать. – А у нас хотя бы мы сами остались? Какие глупые оправдания, какие нелепые и дурацкие – но они нисколько не злят. Просто жаль Ками. И жаль Анечку, и себя тоже. Разрушить столько ради такого драматичного финала – эта игра того не стоила. – Мне одно интересно, – спрашивает Аня, а в голосе чистый холод, – зачем ты ходила и к Валиевой, и ко мне? Не видела, что мы все горим и умираем из-за твоей затеи? – А ты безобидная, что ли? – цедит Трусова сквозь зубы. – Ты же сама занималась тем же самым. – Нет, Саш, – качает головой Анечка. – Мы все наломали дров и нам всем нести ответственность за это. Я ухожу жить в другой номер, – она подхватывает заранее собранную сумку, – можешь жить с Валиевой, как и хотела. – А ты? – словно цепляется за какую-то надежду. – Буду жить своей жизнью, – пожимает плечами Щербакова. – В отдалении от вас. Пока не хочу всё это обсуждать, ведь правда ранит, как ты говорила. А мы и так израненные без весомого повода. Чуда не произошло, хэппи-энда никто из них не смог написать. За него невозможно было бороться в данной ситуации, приз был призрачен и непонятен, а борьба за него слишком кровавая и могла свести в могилу любого участника. Ощущение всепоглощающей тоски сменила тупая ноющая боль, и Саша взяла телефон, чтобы сделать одну-единственную вещь: заблокировать всех участников их странного триумвирата. Чтобы никогда больше не вспоминать, как ночами изнывали от страдания, страсти, боли измен и радости объятий. Разблокировав экран, Саша нажала на сообщения, а затем перешла в контакты в мессенджере. И заметила одну странную вещь – Аня с Камилой были в сети "очень давно". Нехорошие предчувствия заполонили душу, и она перевела взгляд на аватарки – с них исчезли фотографии. Как и исчезло внезапно всё то, что было между ними раньше. Трусова опять не успела, Камила с Аней оказались первыми, также выйдя из их общего чата. Раздраженно отбросив ненавистный теперь телефон, Саша надавила пальцами на закрытые веки. Искорок больше не было. Была лишь темная, всепоглощающая пустота.