Точка любви

      Кейт знала всех соседей и владельцев магазинов в их доме в лицо. Не то чтобы ей было действительно интересно, как зовут старушку с их лестничной клетки или какие цветы любил мистер Хексли, их пожилой домоуправляющий, но знать всё это было для неё такой же привычкой, как чистить зубы по утрам. Так в опасных районах люди привыкают держать руку с телефоном поглубже в кармане или оглядываться, когда поздно вечером идут по улице. Кейт называла это привычкой выживающего: то, что человек вынужден делать не по своей воле, но без чего свою жизнь уже не представляет. Дело было, конечно, в матери. Она, имеющая своё мнение о всех и обо всём, не могла терпеть, когда Кейт не разделяла ее точку зрения или при фразе «помнишь того пьяницу с четвёртого этажа?» не понимала, о ком идёт речь. Надо было соглашаться, надо было знать и, естественно, надо было сразу же докладывать обо всех новостях, случающихся в их небольшом замкнутом мирке. Может быть, именно поэтому Кейт заметила тревожные перемены в их доме ещё до того, как все случилось окончательно. В то утро она, как и обычно, спустилась на первый этаж в пекарню мистера Уибера, находившуюся прямо под окнами их с мамой квартиры, чтобы перед учебой выпить кофе и съесть слойку с вишней, и пока мистер Уибер варил ей большой латте, она удивленно разглядывала нагромождения стульев и коробок там, где обычно располагались уютные столы для гостей. Подумав, что мама наверняка захочет узнать, в чём дело, Кейт без особого интереса спросила: — У вас перестановка, сэр? Мистер Уибер грустно улыбнулся — седой и полноватый мужчина лет пятидесяти, любитель хоккея и крепкой выпивки, он нравился Кейт возможно в основном потому, что ужасно не нравился ее матери. — Какая там перестановка, мы закрываемся вот уже на этой неделе, Кейти. Кейт, огорошенная этим неожиданным признанием, молча отпила кофе, ожидая продолжения. Мистера Уибера обычно не нужно было подстегивать: при наличии внимательного слушателя он выкладывал все сам, что произошло и теперь. — Аренда поднялась почти в два раза, а мне в моем возрасте куда тягаться с молодыми? Пять лет варю кофе, пеку булки, но в наше время кто это ценит, если ты плохо умеешь продавать? Скажу тебе честно, Кейти, я на плаву в последнее время еле-еле держался, — мистер Уибер с недовольством протёр стойку и покачал головой, — Стараешься как лучше делать, а все равно каждый месяц все глубже и глубже уходишь в минус. Хорошо ещё, что арендодатель другого съемщика уже нашёл. Везунчику тут одобрили кредит. Кейт подняла голову, заинтересованная этой информацией. О грустной судьбе большинства съемщиков в их районе она знала: их дом на Картер-стрит располагался в историческом центре Лондона, и открывать свой бизнес здесь было недешёвым удовольствием. Конечно, будь мистер Уибер чаще трезв, чем пьян, может, дела бы его шли лучше, но Кейт не спешила осуждать: если бы у неё было такое право, она сама предпочла бы напиться хоть раз в жизни так, чтобы забыть о том, кто она такая. Действительно интересным было то, как арендодатель так скоро нашёл нового съемщика за такие деньги и в то время, как несчастный мистер Уибер ещё даже не вывез отсюда свои стулья. Кейт вздохнула, стараясь прогнать недоброе ощущение. — И кто же будет здесь вместо вас, вы не знаете? — Как же не знаю, знаю. Девчонка такая молодая, может, даже твоего возраста. Хотя, конечно, не такая, как ты… — мистер Уибер оценивающе посмотрел на Кейт, отчего она на секунду почувствовала неприятную брезгливость, а затем качнул головой, словно давая понять, что всё это не имеет значения. — Скоро увидите сами, в общем говоря. Всё равно держу пари, что с такой арендой никто тут не задержится дольше месяца. В тот день по дороге в институт Кейт ощущала тревожный зуд, как бывает при предчувствии неминуемо приближающейся беды. Чувство это крепло с каждым днём, пока приезжали рабочие, то привозя мебель, то крася стены и меняя окна, и пока мама Кейт ходила недовольная и взвинченная, пытаясь выведать у домоуправляющего мистера Хексли, скрывающегося от неё всеми правдами и неправдами, кто именно собирается обосноваться на месте пекарни. Молчание мистера Хексли обрело окончательный смысл, в день, когда вместо старой вывески повесили новую: белыми буквами на ярко-красном фоне обозначавшую «Точка любви 18+». Для непонятливых чуть ниже добавлялось: «магазин для взрослых». Кейт впервые видела, чтобы мама так краснела. Она смотрела на шарики вокруг входа, на затемненные окна и слоган на двери «любовь доступна каждому», и её грудь вздымалась настолько сильно, а глаза стали такими широкими, что Кейт действительно испугалась, не хватит ли её удар. Сама Кейт уже на третий день догадалась, к чему движется преображение пекарни, успела испытать ужас и неверие одновременно, и потому всеми силами старалась избежать присутствия рядом со своей родительницей, когда та тоже всё поймёт. К несчастью, проклятую вывеску и шарики установили именно в тот момент, когда Кейт с матерью по обыкновению возвращались с субботнего органного концерта. Кейт втянула голову в плечи и сделала крохотный шаг в сторону, надеясь создать барьер между собой и тем, что сейчас произойдёт. Это никогда не помогало. — Кто… кто посмел? — произнесла мама таким тоном, будто набирала воздуха для взлёта на выдохе. Её ноздри раздувались, а шея пошла красными пятнами. Она вздохнула ещё раз, а затем ещё и, внезапно сорвавшись с места, подлетела к двери нового магазина с такой скоростью, что её длинная юбка всколыхнула дорожную пыль. Кейт вздрогнула, когда мама с яростью заколотила в дверь, сотрясая чуть ли не весь дом, и закричала: — Живо выходите! Я не позволю! Выходите немедленно! Кейт за все свои девятнадцать лет видела много гневных проявлений матери. Она привыкла к язвительным комментариям о молодёжи, политике и медицине. Привыкла молча слушать скандалы с водителями автобусов, учителями или простыми прохожими, но такого бешенства она не видела ни разу в жизни. Она не представляла, чем закончится этот конфликт, но искренне сожалела, что не может провалиться под землю в самый глубокий круг Ада. Дверь резко открылась, и Кейт сделала ещё один шаг назад, всерьёз думая, не сбежать ли ей, но застыла так же, как и мать, когда увидела ту, кто её открыл. Эта девушка совершенно определённо была здесь не к месту. Кейт даже с отголоском странного веселья подумала, какое это клише, то, как сильно она отличалась, как кричаще вызывающе выглядела: эти красные волосы, выбритая полоска на брови и татуировка прямо на лице, будто весь её вид говорил о том, как она смеётся над ханжеством, царящем в сонном унылом доме на Картер-стрит. Кейт вдруг почувствовала, как внутри неё, будто огромная змея, заворочалось сожаление, когда настороженный взгляд девушки быстро скользнул по ней, потому что она поняла, чем закончится то, что сейчас происходило: эта девушка возненавидит её вместе с матерью, посчитает такой же истеричной ханжой. Это неожиданное сожаление удивило Кейт, потому что ей далеко не впервой было становиться изгоем из-за матери и раньше её не волновало, кто и что о ней подумает. Девушка нахмурилась. — Что происходит? Мама Кейт скривилась и процедила с ненавистью, достойной убийц Христа: — Это ты мне сейчас объяснишь, что происходит. Кейт закрыла глаза.