Эта история поведает нам о крепкой любви двух душ. Она, подобно искорке в нынче пустующем без звезд небосводе, зажглась внезапно и осталась в памяти множества людей на долгие годы.
Самое время вспомнить былое и вернуться к тому, с чего все началось...
***
— Чуя, милый, не беги по лестнице, упадёшь же! Кое Озаки – новоиспечённая мамочка шестилетнего ребенка-непоседы. Не успела она оглянуться, как ее же дитя выпрыгнуло на лестничный пролет, точно черт из табакерки, и стремглав пустилось прочь по серым ступенькам вниз. Наспех сунув стройные ножки в черные туфельки, Кое кинулась за ним, по пути отчитывая себя за свою невнимательность. Темно-бордовый шарф, небрежно повязанный поверх черного пальто, развевался против движения, путаясь в стриженных по плечи розовых волосах. — Не упаду! Эхом разливался ей в ответ детский звонкий смех, растворяясь в раздражающем шуме одинаковых на вид жилплощадей. Скрип. Толчок двери. Свобода! Прохладный ветерок, тайком играющий под тусклыми лучами голографического солнца, легко задевал густые медные волосы ребенка. Жухлые осенние листья взметнулись вереницей вверх, затем плавно опустились вниз, волочась по пыльной черной земле. Малыш замер в мягком изумлении, оглядывая окружающий, точно впервые увиденный им мир. — Чуя, маленький мой, ты напугал меня! — взволнованная дама наклонилась к мальчику и с еле заметной трудностью подняла на руки, трепетно прижав его к своей пышной упругой груди. — Больше так не делай, — порицала мама малыша. Резкий порыв ветра поднял сухую удушающую пыль вверх, смешав ее с остатками мертвых темно-бежевых листьев. Когда Кое открыла глаза, ещё иногда откашливаясь от пылинок, на полотне посеревшего неба уже находилось не совсем солнце. Вернее, так его называли жители подземелья. На самом деле это светило было сложной системой, можно сказать голографической проекцией. В небе искрилось несколько мелких кусков "солнца", раздробленных на еще более миниатюрные. Зрелище было действительно незабываемое, но слишком опасное, чтобы оставаться на месте и бездействовать. — Мам, а почему небо в искорках? Это феи снова что-то перепутали? Пока небесное полотно делилось надвое, отражая в красках заставку дня и ночи, ветер то стихал, то набирал свою силу вновь. Кое пятилась назад, к металлической входной двери, крепко-накрепко прижимая ребенка к себе. — Да, дорогой, феечки уже работают над своими ошибками, не волнуйся. Певчий нежный голосок предательски дрогнул. — Мама, смотри! В ста метрах от дома сверкнула синего цвета молния, коснувшись земли и в то же мгновение исчезнув. Ветер стих, и небо снова окрасилось в жидко-голубой. В том самом месте, куда секундами ранее ударила молния, пророс такого же синего цвета прозрачный кристалл. Его отростки стремительно тянулись к земле, исчезая в глубине и расползаясь мощной системой под всей Зоной. С этого момента оставаться возле дома будет не самой лучшей идеей: аномалия продолжала пускать отростки в хаотичном направлении, не прекращая расти в размерах и объеме своего центрового кристалла. Поскольку предугадать ее движение и скорость невозможно, желательно было бы уйти от этого места куда-нибудь подальше. Впрочем, такое решение приняла не только Кое, позади, в глубине подъезда, поднялся шум: люди спешно вылетали из своих квартир, охваченные паникой. — Дорогая? Алё, дорогая, ты меня слышишь? Связь не ловила. Из динамика телефонной трубки слышались помехи и низкочастотное шипение. В скором времени раздался режущий слух голос автоответчика. Земля стала расходиться трещинами, исполосывая ранами совсем недавно проложенный асфальт. Землетрясение было не настолько сильным, чтобы обрушать здания, но и не слишком слабым, чтобы можно было не бояться за свою жизнь. "Вот же гадство! Чертова связь, почему она не ловит?!" Кинув косой взгляд на аномалию, медленно выходящую за пределы понятия о своем типичном поведении, Озаки раздраженно цыкнула и предприняла новую попытку дозвониться, но на этот раз уже до специального штаба по чрезвычайным ситуациям – в центральный микрорайон Зоны 1. Первый гудок. Ответа нет. Второй. — Ну же, кто-нибудь... Крики стихали один за другим, в то время как Озаки созерцала перед собой картину страдания, ужаса, рыданий и безысходности. Уже находясь на безопасном расстоянии, она смотрела вдаль статичным взглядом и не верила происходящему: отростки кристалла, возникавшие из-под земли в самый неожиданный момент, прорастали сквозь людей, изувечивая плоть, разрывая мягкие ткани и дробя позвоночник. Эта, словно живая, тварь насыщалась горячей кровью, стекающей вязкой субстанцией по ее блестящим на солнце ярко-синим граням. "Как же так... Кристаллы ведь не опасны для человека!" Прошел последний гудок. На той стороне ей так никто и не ответил — синий десятиметровый кристалл глушил любые радио- и электросигналы. Дрожащей рукой Кое сместила телефон к щеке. Осознание обреченности всех этих людей наводило на нее тоскливое уныние. Теперь Озаки ничего более не оставалось, кроме как безропотно прижимать маленького Чую к своей груди и ждать помощь. — Мам, не плачь, все будет хорошо. Маленькая теплая ручка мальчика коснулась разгоряченной щеки мамы. Кое сместила взгляд ниже, на своего сына, и, задумчиво оглядев его, нервно приподняла уголки губ в жалкой попытке изобразить на лице улыбку. — Конечно, Чуя. Только... — кончиком дрожащих пальцев она коснулась подбородка ребенка, — ты только не оборачивайся, хорошо? Крики стихли, тогда как безудержные рыдания выживших терзали душу и раздраженный слух все сильнее – проклятый кристалл наконец-то завершил свою финальную фазу роста. Чуя послушно кивнул, после чего сложил свою голову матери на плечо и прикрыл глаза. — Да, мамочка. Впоследствии этот инцидент еще долго обсуждался среди широких масс, коснулось даже обычных чернорабочих из других Зон. Люди, по своей природе склонные обвинять кого попало без выяснения обстоятельств, в первую очередь ругали правительство и не всеми признанную интеллигенцию, якобы за проявление халатности и несвоевременное оказание помощи довольно-таки отдаленной от центра Зоне (26.2). Конечно, находились и те, кто обвинял Высшие силы, ориентируясь исключительно на свои убеждения и приметы, научно, в целом, противоречивые. Однако таких суеверных и легкомысленных определенно было сравнительно меньше, чем тех, кто при каждом таком удобном случае предпринимал тщетные попытки устроить государственный переворот. Вслед за "Синей мясорубкой" – так запомнился в истории день, когда был случайно открыт новый и очень опасный вид аномалии – прокатилась целая волна восстаний, митингов, забастовок пролетариата и прочих диверсий, часто оканчивающихся вооруженным столкновением. И этому хаосу не было конца до тех пор, пока не наступила так называемая "всеобщая народная депрессия". Коснулась эта проблема всех и каждого, встав острой костью поперек горла: у молодых мам перестали рождаться дети мужского пола. В конечном счете, это привело бы к тому, что род человеческий в какой-то момент времени просто перестал бы производить потомство, не важно естественным ли путем, или, как было тогда модно, в искуственных условиях. Такой расклад событий знаменовал бы очень скорое начало последнего конца. Впрочем, не мешало бы еще сказать, что данная демографическая проблема началась не вчера и даже не неделю назад – все это результат нескольких десятилетий и халатности уполномоченных по этому делу людей. "Синяя мясорубка" – только усугубила ситуацию до критической, а никак не послужила точкой отправления в этом деле. Такой удар привел к страшному затишью, случившемуся в том числе благодаря подробной статье-обращению к народу. В ней "Элита" просила приостановить вооруженные столкновения хотя бы на полгода. За это время ими планировалось найти источник проблемы и лекарство – ее простое и безболезненное решение. Однако на деле проект, нацеленный на изучение всего вышесказанного, был очень скоро приостановлен. Синий кристалл из Зоны (26.2) стал снова прогрессировать и пускать свои прочные корни дальше: в Зоны (26.1), затем и в пограничные с ней (25.1) и (25.2). Возникли странного вида перебои с электроэнергией, радиовышки перестали ловить сигналы и телефонная связь между Зонами временно прервалась. В связи с этим происшествием, среди узкого круга лиц стали поговаривать о "Зараженных детях Зоны (26.2)", основным пунктом которой (...) Дальнейшая информация засекречена. В конечном счете, наслышанная многими Зона (26.2) была переименована по просьбе некоторого числа неизвестных в Зону 27 – это все, на что было способно тогда еще неумелое и равнодушное к горю народа правительство.Добро пожаловать в Зону 27.
***
10 лет спустя.
2255 год.
Время: 5 часов 32 минуты.
Тихо. Лишь иногда в маленьком убогом помещении слышалось слабое, чуть дрожащее хрипловатое дыхание. Мысль несчастного мученника то всплывала, то стремительно угасала в страдающей от невыносимой боли голове: рези были настолько сильными, что мальчишка при каждом таком приступе вздрагивал и тихо скулил. Но иногда, когда агония ненадолго оставляла его, Чуе казалось, что к комнате, где его бросили похитители, кто-то приближается. Как вскоре выяснилось, это не было его полусумасшедшим предсмертным бредом – в помещение действительно зашло несколько человек. После того прошло еще немного времени в тишине. Чуя прислушивался, невольно надеясь, что эти люди пришли сюда, чтобы спасти его. Однако, когда в комнатке повеяло легким запахом спирта, Чуя насторожился, но предпринять что-либо не успел: легкая боль в районе плеча настигла его раньше. Это был укол. "Убить меня пришли!" В груди все стеснилось, и Чуя мелко задрожал. Пришедшие в комнатку неизвестные люди замерли, уставившись на несчастного мальчишку, как на подстреленного маленького зверька. Было видно, как его тонкие слабые руки мелко подергивались и спина, словно тряпичная, его почти не держала в сидячем положении. Казалось, словно он вот-вот согнется по полам и больше не сможет подавать вообще никаких признаков жизни. — Как думаешь, может мальчишке нужно было вколоть дозу побольше? А5158 выглядит по-прежнему неважно. Сбоку от Чуи стояло двое мужчин в белой защитной экипировке. Лица их были плотно закрыты, впрочем, как и все тело. — Вот скажи честно, ты идиот? — возмутился второй санитар. Руки у него были приткнуты к бокам, тогда как он глядел на первого точно скептически. — Увеличение дозы сыворотки приведет к мгновенной смерти. Предположительно, А5158 мальчик с живым сердцем. И если оно остановится, то мне даже страшно представить, что доктор может с нами сделать! — Ох, Зак, неужели ты действительно так сильно боишься нашего доктора? Первый санитар, которого звали, кажется, Джон, приобнял второго, склонив голову на чужое плечо. В свою очередь Зак тут же отпрыгнул в сторону и с наигранной брезгливостью принялся стряхивать со своего защитного костюма невидимые пылинки. — Еще раз так сделаешь, и я точно убью тебя. Прошипел Зак, находя такое несерьёзное поведение товарища возмутительным. Вскоре Зак выпрямился, спокойно выдохнул и, было хотел прибавить еще что-то вразумительное, как понял, что просто-напросто забыл, что именно хотел сказать. Во всем оказался виноват Чуя, который, за то время, пока эти двое дурачились, успел прийти в себя, конечно, не без помощи неизвестного лекарства. В эту минуту он выглядел уже не столь измученным, потому что тот взгляд, с которым Зак вдруг случайно встретился, немного напугал его – Чуя смотрел ему в лицо, не моргая. Зак и Джон на мгновение переглянулись, одновременно кивнули и без лишних слов приблизились к кровати, где в самом дальнем углу забился чересчур сердитый Чуя. — А5158, прошу пройти вас с нами в назначенное руководством... Через какое-то время, когда беспрерывные монотонные речи прекратились, Чуя, чуть шатаясь, как-то жалко встал на ноги. Потом невесть сколько времени бездумно плелся вслед за неизвестными ему людьми, не зная зачем, и с какой целью он все еще продолжает борьбу со своими нескончаемо-густыми туманами отчаяния. Такое состояние его преследовало большую часть пути, но ровно до того момента, пока они не перешли в другой корпус, где наконец-то перестало вонять пылью, сыростью и всякой мокрой плесенью. Чуя заметно приободрился и даже впервые за весь путь поднял голову выше уровня пола. Там он и обнаружил свою мимолетную радость, вонзившуюся в грудь иголочкой восторга. Это были картины. Кругом него кружили яркие расписные стены в самых разных стилях и цветах: сочные натюрморты, пейзажи и прочее, иногда отъявленно копирующее те особенные стили письма известных художников. "Все равно, что карикатуру на Великое нарисовали, — мельком подумал юноша, высокомерно отвернув голову от копии какой-то очень узнаваемой картины в сторону другой, авторской, но такой же выведенной на стене масляными красками. — А вот это уже нечто похожее на ванитас." Чуя имел в виду не очень большой рисунок человеческого черепа, реалистично прикрытого сверху черной полупрозрачной тканью. Слегка пугающее зрелище представляла эта картина: она как бы напоминала человеку о том, что его время отнюдь не безгранично и смерть, поджидающая в конце пути каждого из нас, неизбежно посетит любого, чьи ноги ходили по этой земле. Интересно, кто бы мог быть её гениальным автором? — Зак, любимый, я считаю твое поведение оскорбительным. Вдруг разразилось словно гром средь белого дня. А ведь и правда, все то время, пока они шли по коридру, сворачивая в разные его рукава, никто не пожелал сказать ни единого слова. "Любимый?" Чуя мельком оглядел обоих, чуть заметно вскинув бровь. Зак, как было замечено, насторожился и сбавил шаг. Он чувствовал, что Джон внимательно следит за ним, буровя глазами его спину. "Да ладно, они что..." Усталое лицо юноши разрезала странного вида ухмылка. "Реально любят друг друга?" Зак остановился. Джон остановился тоже, примостившись точно позади него. Затем, последовало обоюдное молчание. И только один Чуя не до конца понимал, что происходит в общем, и между этими парнями. Вроде брели себе по коридору, молчали, каждый ведя дискуссии со своими мыслями, а тут вдруг такое, сказанное совершенно некстати, не вовремя, да и вовсе зря, как искренне считал замученный Чуя. Ему, по правде говоря, хотелось самого простого: немного еды и здорового многочасового сна без сопровождений мучительной лихорадки и адской ломоты во всем теле. Но, как это часто бывает в реалиях несправедливой жизни, он это получит сильно позже, когда-нибудь потом, когда будет, видимо, уже присмерти. А до тех пор, он будет вынужден побыть сведетелем недолгих разборок двух влюблённых идиотов безо всякого чувства ответственности к своей работе. Чуя слушал их беседу лишь в полуха, больше занятый сейчас своим дерзким побегом. Пока те ничего вокруг себя не замечали, юноша умудрился проскользнуть немного дальше по коридору и изучить сложившуюся обстановку для большего понимания того, как было бы лучше пробраться к выходу. — Не пойми меня неправильно, я к тебе не безразличен и чувства мои не угасали. Я все так же люблю тебя, Джон, просто сейчас мы на очень важном задании и нам нужно сосредоточиться. Чуя обернул голову назад, скосив недоумевающий взгляд на умилительную парочку. И так, поглядев на них еще с полминуты, решительно шагнул за поворот, в наглядной манере закатывая глаза. "Какие смешные. Клоунада да и..." От столкновения с чем-то он вдруг отшатнулся назад, тихо чертыхнувшись. Чуя, вздернув голову вверх, не смог произнести ни слова – настолько глубоко его охватила завесь шока. Прямо перед ним, буквально на расстоянии вытянутой руки, стоял такой же перепуганный парень. Первое, что бросилось Чуе в глаза, был его рост, уходящий точно за метр восемьдесят, пушистые мягкие волосы, вьющиеся скорее всего от влажности, и большие карие глаза с маленьким, еле приметным в них блеском, словно этот блеск зажегся буквально только что. — Хэй, парень, — дрожащим полушепотом говорил Чуя. — Поможешь мне... К своему несчастью, Чуя не успевает договорить: надзиратели, вдруг опомнившись, ринулись на поиски своей потеряшки. В панике отвернув голову обратно за угол стены, Чуя, не теряя времени, протянул руку вперед, слепо надеясь ухватиться за рукав чужой рубашки. Бьющая по груди тревога нарастала до того момента, пока не взорвалась, как воздушный шарик. Лихорадочный взгляд, прикованный к туда-сюда снующимся санитарам резко возвращается обратно, бросившись перед собой, чтобы, к своему разочарованию, обнаружить пятившегося от него юношу. Синие глаза налились слезами, стекая по розовеющим щекам вниз. Теперь, когда Чуя понял, что он в этом ужасном месте не один, он заплакал, и тело бросило в дрожь — нервы не выдержали. "Не уходи..." Чуя до последнего думал, что это была не мысль, а крик, отзывающийся ярким звенящим гулом в голове. И пока эта мысль терзала его, разрывая на части, он не был в силах заметить, как незнакомец держался за сердце, через боль продолжая отступать назад, медленно, вымучивая из себя каждый шаг. — Я найду способ помочь тебе, но не сейчас... Прохрипел парень прежде, чем скрыться за уголом, наверняка отдав на это последние силы. Попытка прокричать ему вслед проглатывается сама собой – один из санитаров настигает Чую раньше, чем он успевает это сделать. — Вот так и отвлекайся от дела. Зак был крайне недоволен: об этом говорили его глаза, спрятанные за прочным стеклом защитного костюма. — Джон, мать твою, я его уже нашел! Из-за угла показывается Джон, тотчас оказываясь под рукой своего миниатюрного напарника. — Дорогой, не кипятись, все же хорошо, — Чую легко перехватывают под руку, дергая ближе к себе как никогда послушное тело. — Вот, я его крепко-крепко держу, только не злись. Зак тем временем стремительно удалялся, уходя вперед по коридору. — Пошевеливайся давай, мы опаздываем. — Конечно, все что скажешь, любовь моя! Как верный пес, Джон последовал за Заком, нагнав его почти вприпрыжку. И как бы Чуя не пытался вырваться из звериной хватки, тихо умоляя о пощаде, все было бестолку — его надзиратели были глухи к его словам. Они видели в нем лишь испуганного зверька или беспомощного ребенка, но не более. Всему этому сумбуру положили конец тупик и одна-единственная, ничем непримечательная дверь с круглой ручкой. Неизвестность пугала, разгоняя кровь и заставляя сердце биться быстрее. Напряжение было оправданным: даже надзиратели выглядели так, словно за этой дверью находился их самый страшный ночной кошмар. Об этом свидетельствовали и дрожащие руки, и их искаженные бледностью лица, пускай даже и плохо видимые за стеклом экипировки. Возможно, они бы никогда уже и не решились туда войти, терзаемые безмолвным ужасом до конца своих дней. Но, как то часто бывает в жизни, все решило одно жалкое мгновение. Вернее, единственное требовательно сказанное слово.***
"Главный Врач"
О. Мори
— Войдите. Это было неожиданно для всех. Но, поскольку доктор М просто терпеть не может медлительности людей, удивляться произошедшему было некогда. Зак постарался поспешно, но неслышно, приоткрыть дверь, в которую они даже не постучались, и проникнуть в помещение первым, тихо извиняясь за опоздание в каких-то две минуты. Чуя и Джон вошли следом, также тихо прикрыв за собой дверь. Разумеется, такая осторожность не могла не вызвать у Чуи очередной волны напряжения и потерянности. Вся эта обстановка, убранство кабинета, пробуждали в нем только отрешенное чувство тоски по необратимому прошлому. В углу, как удалось заметить, на скудно обставленной столешнице, удачно нашлись четыре грязных чашки из под кофе и далеко не новая кофемашинка, которая уже как 150 лет была не в моде и считалась старушечьей вещицей. Это наталкивало Чую на вполне логичную мысль: у этого далеко не старого мужчины имеются некоторые проблемы, связанные с неприятием действительности. Впрочем, из такого же убранства, подтверждающего столь дерзкую мысль, были и электронные искусственные бежевые свечки, и стопки пожелтевшей бумаги, набитые в утолщенные папки на полках открытой антресоли и прочее, давно уже отправившееся на страницы далекой истории. Чуя от неловкости и заметного дискомфорта почесал затылок и шагнул в сторону какой-то кожаной табуретки у двери. И пока он ставил ее так, как ему было удобно, невольным образом чуть не опрокинул на бок. Обошлось. Вызванный юношей шум незамедлительно привлек внимание доктора, занятого письменными работами. Ручка была с тихим стуком отложена в сторону, Мори вздохнул и наконец удостоил своим скупым вниманием двух приутихших санитаров. — Объект А5158 прибыл, доктор Мори. Мужчина удовлетворенно кивнул, мазнул любопытным взглядом в сторону Чуи, после чего сухо ответил: — Чудно. Оставьте нас одних. Легким движением руки, облаченной в перчатку, доктор Мори прогнал их так же просто, как если бы те двое были надоедливыми мухами. — Чуя, как ты себя чувствуешь? Юноша выглядел озадаченным еще то немногое время, пока пытался придумать удачный, более-менее правдивый ответ. "Слишком много эмоций для столь простой операции, как ложь, — мимолетом подметил Мори, подтверждая и опровергая свои некоторые догадки о диковинном мальчике, — Нужно будет проверить блок [1] на исправность." — Вроде неплохо. — Тошнота не беспокоит? Головная боль? Мори не может воздержаться от короткой усмешки. Ручка весело щелкает, и доктор пишет о Чуе несколько строк в своем дневнике: Объект А5158 обладает чрезмерным свойством надолго задумываться. В особенности, когда он чувствует себя по-настоящему плохо. Интересно, какие мучения испытывает его душа? Затем он оставляет крохотное пространство под ответ, выводя под ним небольшую волнистую черту, как бы акцентируя на том, что это будет важно выяснить в целях исследования. — Да, голова если только немного кружится. Честно сознается Чуя, еле заметно кивнув головой. — Хорошо, — доктор отправляет черную ручку в подставку, затем выдвигается из-за стола, — после небольшой процедуры я дам тебе лекарство. Только когда доктор встает из-за стола и выпрямляется во весь рост, становиться окончательно понятна причина, по которой в этом кабинете настолько высокий потолок. Впрочем, как и на всей базе в целом. Господин Мори был высок, явно больше метра восьмидесяти, обладал ровным станом, немного неровно отстриженными прямыми волосами, доходящими ему до плеч, холодным отстраненным взором, цвета выдерженного дорогого вина и острыми скулами, которые мягко обрамляли черные, словно воронье перо, пряди волос. На вид ему точно никто не дал бы больше сорока. Мужчина минует письменный стол и те несколько метров, разделявших некогда Чую и его самого. От того мальчишка весь сжался, втянув голову к плечам, и сунул руки к краешкам табуретки, уцепившись за них так сильно, словно они смогли бы уберечь его от острого проникновенного взгляда доктора. Последний оказался наблюдательным и в этот раз, потому густая вязкая серьезность и холодность его вишневых глаз вдруг, как под действием выключателя, развеевается мягкой, пускай хоть и фальшивой улыбкой. — Чуя, пройди, пожалуйста, на кушетку. Я займу у тебя совсем немного времени. Потом, если захочешь, ты сможешь подремать у меня в соседней комнате. Как бы доктор не хотел показаться юноше добрым и заботливым, они оба прекрасно понимали, что это всего лишь дежурная игра, присущая любой навязанной обстоятельством встрече. Чуя волком глядел в чужие, но уже столь ненавистные ему глаза, выражая свое крайнее недовольство ситуацией, человеком перед ним и местом, в котором он находился. Но делать нечего: пришлось встать и послушно отправится в указанное Мори место. — Сзади на девочку похож. — Что? Чуя резко тормозит, развернувшись на пятках в полоборота. Мори недолго прикрывает рот рукой в перчатке, изображая взявшийся из неоткуда приступ кашля. — Я сказал: "Проходи, не стесняйся" — Извините, но мне показалось, словно вы сказали что-то другое... Забираясь с трудом на высокую кушетку, Чуя с призрачной растерянностью в глазах глядел в сторону легко улыбающегося доктора. — Чуя, ты знаешь, почему тебя держат здесь? Возле кушетки находились стол и тумбочка. Из первого ящика доктор Мори вынул новую пару резиновых белых перчаток и чистую черного цвета маску. Кожаные, наверняка любимые перчатки (судя по редким затертостям) отправляются во второй ящик ко всякому барахлу и сменяются новыми, стерильными, хирургическими. Теперь он, облаченный в свои рабочие доспехи, решительно вступает в бой, вооружаясь ярким-ярким светом лампы и ложечкой, с помощью которой он начнет свой осмотр. — Судя по твоему мрачному лицу, тебя настигли не самые лучшие мысли на этот счет. Если не будешь возникать, то после процедуры, я тебе, так и быть, дам на это должное разъяснение, — стул на колесиках тихо пискнул: Мори придвинулся для удобства ближе, — А сейчас открой рот. — напоследок командует доктор, самодовольно улыбаясь, когда Чуя без лишних возражений повинуется. Если бы Чуя мог рассказать сейчас о том, что он видит, то он бы непременно высказался о своем новом садисте. Мори для него казался жутким: он удивлял его, как ходом своей мысли, так и не совсем стандартным врачебным одеянием. Сколько себя помнит, а чтобы доктора носили черные маски — да никогда. — Так, чудно. Доктор уверенно кивнул и вместо того, чтобы утилизировать металлический предмет как положено, он прячет его в какой-то пластиковой коробочке с незатейливой надписью. Судя по звуку она стала полупустой. Чуя изгибает бровь, внимательно следя за тем, что Мори будет делать дальше. Неудивительно, что дальнейшим пунктом в списке дел его садиста оказывается прилежная расписка в староватеньком дневнике: Патологий не обнаружено. Содержание сомнительных веществ в слюне: (?) Черная ручка щелкает, и Мори вдруг встает из-за стола, настораживая тем самым Чую. — Пока что я просто осматриваю тебя. — и в этот раз мужчина оказывается проницателен, замечая в чужих глазах тревогу. — Будь послушным мальчиком, не дергайся. "Пока что?" В то время, как эти слова отзываются в его памяти эхом, доктор без всяких препятствий ощупывает его затылок, затем спускается к шее, убирая огниво волос прочь. — Поразительно! С таким я имею дело впервые... Чем дольше доктор Мори глядел на гладкую шею подростка, тем больше на него навевал ужас. У мальчишки просто отсутствовали те заветные две кнопки, отвечающие за нормальное функционирование и работу обоих вживленных в организм блоков. Без их наличия современный человек считался недееспособным – беспомощным овощем, если выражаться конкретно. Одна из таких небольших кнопок на шее, отвечала за здоровое функционирование и проявление эмоций всего блока [1]. Обычно его конструкция соединяется внутри со сложным переплетением нитей нервных окончаний и проводками, хитроумно намотанными поверх искусственного сердца человека. В более редких случаях блок [1] может быть плохо развит и не иметь достаточного количества связей с сердцем и нервами с рождения, и потому работать на износ, вызывая перебои и болезненные резкие боли в механическом сердце человека. Блок [1] не подлежит замене в связи с высоким риском повреждения целого ряда механизмов, где присутствуют нервные окончания. В ста процентах случаев попытка изъять крепко встроенный во внутрь блок приводила к летальному исходу подопытного. — Чуя, кто ты такой? Что же ты за существо, если, в твоем теле отсутствуют биомеханические вставки? — Вы в свом уме? Я человек! И какие еще механические ерундовины? Чуя был и возмущён, и расстерян одновременно. Такого бреда, каким он его вполне справедливо считал, ему еще не приходилось слышать. Да, какие-то кнопки и правда были на шее у его обеих мам и у других людей тоже, но Чуя почему-то никогда не придавал этому огромного значения. Ну нет у него таких и нет, зачем попросту переживать на этот счет? Наверняка, и такому нашлось бы вполне благоразумное объяснение. — У тебя оба жизненно важных блока отсутствуют. Но ты, при этом, с точки зрения своего физическего состояния, чувствуешь себя прекрасно, не считая незначительной истощенности организма. Современный человек иной, а ты, Чуя... — Ну же, кто я, если не такой, как все? Разумная обезьянка? Подначивал его со злобы Чуя, косясь на доктора недоверчивым взглядом. — Ты вроде человек, а вроде и не совсем. Я бы назвал тебя устаревшей версией рода человеческого или, вернее, простой ошибкой. Ты от нового мира слишком далек и, в целом, для новых реалий не естественен. И как только тебя твои мамки в инкубаторе выращивали? — А вас как, интересно? Сразу видно папка плохо постарался, раз получилось такое... Мгновенная реакция со стороны оппонента, словно электрический импульс, прошлась по коже, оставив не самый приятный жгучий отпечаток от пощёчины. Чуя шикнул и зажмурился, озлобившись на доктора, как дворовая изголодавшаяся псина. — Ты мне не ровня, чтобы тяфкать что-либо в мой адрес, щенок! — грубым жестом руки мальчишку заставили смотреть в лицо своей ощетинившейся опасности. — Не был бы ценным экземпляром, и твоим прекрасным внутренностям я бы однозначно нашел другое применение... Они глядели друг другу в глаза, и были их лица так близко, что можно было бы рассмотреть на них любой изъян или родинку. Злоба переполняла обоих по вполне понятным причинам. Знакомство не задалось совершенно, как и следовало ожидать. — Я требую объяснений вашим словам о блоках. — Нет у меня настроения говорить тебе о них и их службе внутри организма. Не заслужил. Слова, что у одного, что у другого, слетали с губ глухими, отчетливыми и холодными, как снег студеной февральской ночью. На минуту образовалась тишина. Мори выпрямился, высокомерно оглядел мальчишку сверху вниз и заправил свою выпавшую черную прядь за ухо. Затем вздохнул, желая привести нервы в порядок. — Хорошо, тогда потрудитесь разъяснить то, как люди с этой хуетой рождаются. Не хотя, и, определенно, делая своему садисту одолжение, Чуя добавляет ко всему еще сухое "пожалуйста". Таким образом сподвигнув Мори на рассказ и сделав его намного более словоохотливым. — Меня чистосердечно удивляет, что ты почти ничего не знаешь о блоках. Неужто твои родители намеренно умолчали об этом? Ехидничал доктор, с превосходством глядя на замученного юношу свысока, как коршун. — Нет, вы не... — Да, так и есть! Можешь не продолжать свою бессмысленную фразу, мальчик, она здесь ни к чему. Неторопливой походкой, словно намеренно и желая потянуть время, доктор Мори подходит к антресоли, глядит на нее пару секунд, после чего ступает медленно за табуреткой. Он также долго и неторопливо выискивает глазами нужный ему рукописный журнал, эдак двадцатилетней давности, если не больше, водя по горизонтальным стопкам мемуаров тонким длинным пальцем в перчатке. У Чуи задергался глаз. "Даже моя прабабка искала бы резвее, чем ты! Если бы, конечно, она у меня была..." — Ладно, так и быть, сегодня я добрый. Надеюсь, повторять дважды одно и тоже тебе не прийдется, потому, я начинаю. Наконец, настал тот момент, когда Мори отыскал то, что хотел, и всучил это Чуе. В его руках оказалась пыльная рукопись, выведенная на пожелтевших грязных страницах и завернутая в красивую пластиковую обложку. Чуя приступил к чтению, периодически пропуская пяток-другой листов – они были, как считал юноша, чепухой и ответов на его вопросы не содержали. — Мир, образ и условия жизни, среда обитания и, в целом, правила игры – все это претерпело изменения, в то время, как человек остался прежним. В новом мире нельзя было выжить, не изменив себя и не подстроившись под новые условия. Аномалии, радиация, эпидемии – они унесли с собой в могилу просто колоссальное количество человек, почти изничтожив за короткие сроки все население Земли! Ты вообще можешь себе это представить? От 12 миллиардов общего населения остался лишь миллиард. На данный момент мы живем под землей, находясь на безопасной... О том, что Мори – тот еще любитель поораторствовать, Чуя догадался сразу, потому за дальнейшей его динамикой речи он следить почти перестал. Дело в том, что Чуя наконец-то добрался до самого интересного – то была страница, полностью посвященная главному достижению "Элиты": успешному внедрению в человека двух вспомогательных биомеханических блоков, ставших полноценной частью организма для нынешних и будущих поколений людей. Об этом писали с пламенным воссторгом и безмерным восхищением. Головокружительный успех не могли затмить даже те страшные факты, что в случае повреждения хотя бы одного из блоков, человек мог умереть; блок [1], при желании владельца, мог заблокировать все эмоции, избавив от терзаний души, горя или уныния, однако под угрозой высокого риска просто никогда больше не включится снова, оставив после себя лишь нашпикованное металлом и электроникой человекоподобное существо. Чем дальше Чуя читал, тем больше ужасался с того безумия, которое сотворила эта самая "Элита". По доброте душевной приведу вам оттуда отрывок: Товарищи! Я с гордостью заявляю, что наша работа подошла к концу. "Человек разумный" повержен. На смену ему пришел новый славный вид человека, который, как вы все знаете, олицетворяет каждого из нас. Мы – люди нового поколения, люди, за которыми закреплено светлое будущее. "Человек новый" – наше с вами общее достижение, и мы, каждый из нас, гордимся этим, как своими отцами и прадедами, привнесших свою лепту в это великое дело. Ура, товарищи, ура!/26.06.2206/
Этой записи больше сорока лет. От того так жутко и неприятно на душе. Когда читаешь уже дальнейшие заметки, понимаешь, что победа над устаревшей версией человека была не то, чтобы неоспоримой, там ее и близко не было, а по мнению Чуи, ею и сейчас совсем не пахнет. В конечном счете, его вывела из себя статья, в которой говорилось о недостатках и некоторых проблемах злополучного блока [2] – блока памяти. С блоком [1] он еще как-то присмирился, да и то, только поверхностно, а вот со вторым не вышло даже сделать вид, что его ничего не возмутило. Да его потряхивало от злости! Какое право человек имеет удалять себе часть воспоминаний или стирать их напрочь так, словно они ничего не значат?! — Хорошо. Допустим. Отвращение. Вот что чувствовал Чуя к предмету своих исследований. Пожелтевшие страницы книжонки, человек перед ним, явственно говорящий об Элите, как о героях их времени – все они выводили из себя до такой степени, что самообладание, и без того держащиеся на ниточках терпения, с грохотом сорвалось в чертову бездну. Демонстративно швырнув журнал из мемуаров на стол, Чуя с усталой усмешкой сползает на пол, тут же присовывая тонкие руки в карманы своей истрепанной черной толстовки. — Чего молчите, доктор? — изгибает бровь Чуя. — Сказать больше нечего? Ну вот и хорошо, теперь тогда выскажусь я. Вы же не против? Ехидничал мальчишка, медленно вышагивая вперед. Мори нахмурился, тихо скрипнув зубами. Чуя – редкий, а может и вовсе даже единственный экземпляр в своем роде, его нельзя ни сильно ударить, ни убить, потому приходится терпеть. Мальчишка не глупый: смекнул о своем условном иммунитете еще тогда, когда Мори чиркал о нем записи в блокноте. И эта его прозорливость уж очень давила на нервы доктору. — К чему был весь этот всемирный мазохизм? Это самоуродование? — Чтобы ты потом спросил. Всё только для того и делалось, рыжуля. Чую аж передернуло от своего нового прозвища. Негодующий взгляд, как пуля, вонзился в своего недоброжелателя, выжигая в нем дыру. Мори гадко усмехнулся. — И не смотри на меня так презрительно. Как ты со мной, так и я с тобой. Чуя словно и не слышал тех слов, продолжая: — Мне так жаль всех тех людей, что сгубила "Элита". И все только ради того, чтобы изменить свою природу и внедрить это на уровне генетики. Чертовы уроды... — Себя лучше пожалей, подопытный A5158. Иначе скажу: тебе придётся не сладко. Чуя даже дернуться не успел, как взбешенный его словами Мори подскочил к нему, схватил за руку и, не глядя, бросил обратно на кушетку, как-то слишком ловко и шустро заковав одну руку в наручник – словно делает это далеко не в первый раз. — Вы что творите?! — Чуя замечает кандалы слишком поздно: одно кольцо наручников уже на нем, другое приделано к кушетке. — Вот же сука... — Нет, Чуя, сука здесь только ты. И драть тебя будут за милую душу, вот увидишь. Победно ухмыляется доктор, глядя в миг побледневшее лицо своего драгоценного экземпляра. — Что прости–? Ай! — Неженка. Он как специально издевался: закатав рукав черной толстовки до плеча, Мори, не церемонясь, намеренно сильно затянул тряпичный ремешок на предплечье Чуи. Рука занемела, и на глазах мальчишки навернулись слезы. — Руку сожми и разожми. Чуя послушался. За что Мори его тут же вознаградил, немного ослабив затяжку на ремешке. — Продолжай пока. — Вы возьмете у меня кровь? — Да, как плату за твое плохое поведение. На металлическом подносе в последний раз грохотнули пустые ампулы для забора крови и шприц. Вероятно, его мучения не будут быстрыми и безболезненными – все как сказал ублюдок доктор. Чуя нервно вздрогнул, когда спинка его кушетки была со щелчком опущена. — Ложись на спину. Клади руку на эту подставку. Чуя колебался. Теперь-то ему действительно стало страшно. — И куда только делась твоя смелость? Мори вынужденно отвлекается от дела, подталкивая Чую рукой в грудь. Он ложится, и как раз в тот момент доктор удачно подлавливает вторую руку мальчишки, приковывая и ее тоже. — Так не честно! — Еще как честно, — знакомый запах спирта ударил в голову. Чуя попытался дернуть рукой, но не вышло. — Мы же не хотим, чтобы ты сам себе навредил, не так ли? Как же здесь все хорошо продумано: наручники висели по бокам кушетки, приблизительно на ее середине, и теперь, когда понадобились, были тут как тут. — На данный момент, вредитель здесь только вы. — Может и так. — иголка от шприца была аккуратно введена в вену. Чуя тихо пискнул. — Но я делаю это во благо моих исследований. Все закончилось довольно-таки быстро: Мори забрал из вены три таких ампулы, налитые кровью, бережно перебинтовал руку своему подопытному и даже предложил ему стакан воды, на что Чуя, конечно, ответил отказом. Мало ли что этот псих ему туда подмешает. — Ну что ж. Ты сам выбрал свой путь. Мори потянулся рукой в ящик за новым шприцом, стараясь не обращать внимания на поднявшийся позади него шум. — Малец, угомонись. Если бы я хотел тебя убить, то я бы давно уже это сделал. — Ага, конечно. — Нет, Чуя, я серьезно. — Мори возвращается к юноше, запыхавшемуся от попыток вырваться, и присаживается рядышком на стул. — С такими непослушниками, как ты, у меня, обычно, разговор короткий. — И что же вы с ними делаете? — Разделываю на органы. Чуя криво посмеивается, после чего нервно улыбается, слабо кивая головой. — Отличный досуг. — Это моя работа, парень. Скептически осмотрев пленника сверху вниз, Мори молча приступает к продолжению своего дела: распечатав спиртовую салфетку, он проводит ею по руке Чуи, ниже бинтов, дезинфицируя. Чуя тут же напрягается, впиваясь пристальным взглядом в свою и без того "израненную" руку. — Что вы собрались делать? — Ничего такого. Просто хочу усыпить тебя ненадолго, чтобы спокойно и без шума довершить хотя бы базовый осмотр твоей составляющей. — А сразу почему не усыпили? — Хотел проучить тебя за твой длинный язык. Но, как я понял, это не оказало на тебя должного эффекта. Мори стукает по шприцу пальцем, переводя задумчивый взгляд на бледного, еле дышащего мальчишку. Еще немного чего-то подождав, он, наконец, тянется к руке Чуи и аккуратно вводит ему иглу под кожу, заражая содержимым из шприца изнуренный организм. Очень скоро снотворное подействует, и можно будет наконец-то приступить к работе. А до тех пор, у них есть еще пару минут. — Где я окажусь после того, как проснусь? Чую уже заметно клонило в сон: его расфокусированный взгляд и абсолютная пассивность действий свидетельствовали об этом, как нельзя лучше. — В той комнате. — Мори кивнул в сторону второй двери, не на входную. — На мягкой большой кровати. Когда доктор повернулся, до того занятый каким-то прибором для осмотра, Чуя уже крепко безмятежно спал. Мори, не воздержавшись от искушений, зарылся свободной рукой в огненно-рыжие густые волосы мальчишки и тускло улыбнулся, накрутив на палец пару прядок. Те были довольно длинными, доходящими ему по худые плечи. Кажется, когда Чуя только вошел в его кабинет, на нем еще был простенький низкий хвостик. Мори, задумавшись об этом, встал со стула, немного побродил по кабинету, выискивая потерявшийся предмет, и, в итоге, обнаруживая его на полу, возле табуретки. Резинка была черного цвета и весьма неплохо тянулась, чем доктор и воспользовался, по-ребячьи пульнув ее в спящего юношу. Та упала ему на мерно вздымающуюся грудь. — Спи спокойно, Чуя, я тебя не обижу. Кандалы звонко сваливаются с тонких кистей юноши, стукаясь о металлические бока кушетки – вместо них доктор надевает ему на руку резинку и довольно кивает, надолго засматриваясь на кисти и руки Чуи. Мори, не глядя, присаживается рядом на скрипучий мягкий стул и еще с минуту любуется природной внеземной красотой мальчишки прежде, чем машинально потянуться рукой к своему дневнику. "Успею. У меня есть еще около восьми часов." Шурша страницами, доктор открывает нужную, приступая к изложению своих мыслей и впечатлений.***
К сожалению, я не могу показать вам того, что написал доктор Мори в своем личном дневнике. Это впечатление его о Чуе субъективное, временами, интимное, где отводится много времени юному девственно-чистому телу. В особенности, это касаемо рук, кистей и пальцев. Не думаю, что вам были бы приятны такие откровения. Потому, я оставлю здесь только пару страниц из другого, рабочего, дневника доктора, где вещи подобного рода и описания наверняка отсутствуют. Внешность: У объекта А5158 она весьма необычна. Я бы даже сказал, что он, словно, пришел к нам из далекого прошлого, когда на Земле еще было полно рыжеволосых мальчишек и девчонок с синими глазами и веснушками на плечах. Гена-носителя такого вида сейчас не существует – вымер. От того мне и интересно, каким же именно образом создавали Чую? Характер: Я бы назвал его строптивым дерзким самоуверенным юнцом. Однако, признаюсь, за ним интересно наблюдать. Рост, вес, возраст: Выдался Чуя очень миниатюрным. К моему удивлению, всего лишь 164см ростом и 50кг общего веса. В современном мире даже девушки больше и выше его, что уж говорить о мужчинах, чей рост часто уходит за метр восемьдесят.Дата и месяц заполнения:
17.09
Как ты только выжил здесь, в этом новом мире, если ты чужой среди таких же для тебя чужих? Ты все равно что роза в ромашковом поле – подлинное чудо. Недоступный из-за своих "шипов" характера, и красивый внешностью, как лепестки той сказочной и невозможной полевой розы, о которой ни одна ромашка не посмела бы даже мечтать...