Дазаю... А Чуя только познакомился с ним. Он пока не знает, сколько Дазаю лет.
Добежав до холма, Чуя огляделся. Впереди был только лес: таинственный, густой, тёмный. Он бы назвал его манящим, но он ни капли не манил Чую – там было слишком тихо. В таких лесах обычно находятся порталы в другой мир – в мир монстров. Страшных чудовищ. Чудовища эти ещё детей пожирают. Чуя с опаской посматривает на бабочку, вылетевшую из леса. Вот прямо сейчас нападёт на него и утащит своими когтистыми лапами в неизвестность. Ладно, не хочется ему в лес. Отцы ещё потом наругают. А вот... Да, на самом холме стоит дерево. Под ним можно и посидеть и не получить по шапке. (По шапке Чуя получать не любит. По кепке тоже). Он плюхается прямо под дерево, подтягивая колени к груди. Смотрит перед собой, видит парк – там и папы его, и остальные люди. Сзади, в лесу, только монстры. На ноги ему падает розовый лепесток. Маленький, тонкий. Он точно не может быть монстром. Чуя сжимает его между пальцами и поднимает взгляд наверх. Ветви дерева будто усыпаны подобными лепестками. Приклеены на супер клей. Чуя такие же поделки в школе делал. И на траве, прямо вокруг Чуи, лежат эти же лепестки, цветы, листья дерева. (Траву из бумаги в школе Чуя тоже нарезал. Бахромой коцал и клеил). Пожалуй, он не удивится, если сейчас его утащит в лес чудовище. Не надо было расслабляться. Спокойствие от этого дерева всего лишь напускное. Ненастоящее. Но цветы... Боже, какие красивые цветы. Чуя встаёт на ноги и тянется к ближайшей ветке. Ему понравился этот прекрасный розовый цветок, и отцам его наверняка понравится. Рембо точно захочет вплести их в волосы Верлена, и это будет смотреться прекрасно, и это будет красиво, и... – Апчхи! Рука Чуи останавливается. Он застывает, боясь переводить взгляд с прекрасного цветка на что-то другое. Ему ведь показалось, правда? Самая правдивая правда в мире? Правдивей чем то, что у него в животе прорастёт арбузная косточка? Возможно, цветок оказался не так прекрасен. Возможно, это была хитроумная ловушка, а Чуя жалко повёлся. Возможно, Чуе пришёл конец, и его утащит в лес чудовище. В уме Чуя прикидывает, как далеко были его папы, когда он оглядывался на парк. Как далеко вообще были люди. Если Чуе повезёт, то ему не закроют рот, не отгрызут язык, не укусят за шею, и он сможет закричать. Его ведь должны услышать в парке, правда ведь? Кто-нибудь прибежит на помощь. Правда? Он слышит с противоположной от себя стороны шуршание. Ветки кустов трясутся. Цветки с них падают так же, как падали с персиковых веток. Прекрасные цветки, но Чуя больше на них не поведётся. Если что, он может позвать на помощь. Его папы точно прибегут. Они спасут его, выбьют из лап чудища. Это лишь кажется, что Верлен и Рембо только таракана дохлого обидят. Но Чуя знает, что где-нибудь в другой жизни они были опасными агентами, самыми лучшими и сильными. Страх начинает липко плескаться в груди. Вкалывается под кожу инъекцией, распространяется по венам. Что-то продолжает шуршать, и страх влипается неотделимо. Это плохо. Но Чуя храбрый. Пусть руки трясутся, пусть язык не ворочается, но он в прошлой жизни тоже наверняка каким-нибудь агентом был. Его тоже все боялись. – Кто ты?! – кричит он и сразу жалеет. Ну нельзя же так, это совсем не по кодексу агента... Теперь его точно сожрут. Шуршание не прекращается. Внезапно он видит, как из кустов высовывается что-то пушистое. Сахарная вата, мягкая игрушка, облако на землю спустилось – у Чуи много вариантов. На землю спустилось прекрасное облако чтобы заманивать людей в ловушку. Заманить маленьких детей проще. Их легче всего утащить в лес. Чуя с опаской пялится. Облако начинает двигаться, мотаясь из стороны в сторону. Облако это странного цвета – не полностью белое, как всегда рисовали в чуиной школе. Под конец голубоватое, будто переняло цвет у неба. И это облако двигается. Это опасное облако. Оно точно сожрёт его. Внезапно к облаку присоединяется ещё несколько. Теперь они мотаются в куче, совершенно в разные стороны. Чуя старается уследить за их движениями, но глаза разбегаются. Ему надо быть настороже. Сейчас это белое пушистое нечто потянется к нему, схватит за ногу, и папы останутся без сына. Но Чуя понимает, что «быть настороже» – всего лишь сказка для маленьких детей. Сказки забываются. Сказки становятся такими смехотворными. Он понял это в возрасте семи лет, когда увидел, как рядом с пушистыми облаками появляется чья-то голова. Чуя удушливо вдыхает. За такой шедевр можно отдать миллион долларов. Можно душу дьяволу продать. Можно отдать любимую игрушку в виде Найнтейлса без надежды вернуть её обратно. Человек этот выглядит странно. Белые уши на его голове забавно двигаются, а брови хмурятся. Всё это выглядит так мило, так непривычно, так... Спокойно. «Спокойно» – примерно это слово, которое Чуя хочет прошептать своему сердцу. Бинты на его шее кажутся странностью. Его будто тоже опутали монстры, чудовища, жадные до прекрасного. Этот человек оглядывается, фокусирует зрение на Чуе и презрительно хмурится. А Чуя закончился. Чуя влип по полной. Чуя понимает – никуда он теперь отсюда не уйдёт. Он молчаливо пялит в карие глаза, неотрывно следит. Цвет у них красивый. Папа такой кофе себе по утрам делает. Чуя однажды с полок шоколад стырил, а потом делал вид – не я, я не виноват, шоколад выглядел вкусно. И глаза у него тоже красивые. Щурятся неприветливо, кажется – темнеют с каждой секундой, что он смотрит на Чую. – Человек, – пренебрежительно фыркает он, и Чуя забывает нахмуриться. Ему не хочется хмуриться. Это последнее, что сейчас хочется делать. – Глупый человечек. Голос презрительный, но прекрасный. Слишком прекрасный, тягучий, растягивающийся на мелкие звуки. И лицо его... Внезапно Чуя понимает. Не надо его спасать. – Кто ты?.. – шепчет он. Уши странного человека двигаются, показывая недовольство. Видимо он понял, думает Чуя, что таким голосом стараются не спугнуть. Сейчас точно спугнётся. Незнакомец выходит из кустов, отряхивая свою одежду. Подцепляет когтистыми пальцами веточки и листья, недовольно откидывает их от себя и снова смотрит на Чую. Выходит он так, будто местонахождение его было тайной. Они тут, видимо, в агентов играли. Один прятался – другой искал. И Чуя нашёл. На него смотрят слишком пренебрежительно, морщят лицо, изгибают тонкие брови. Как же красиво, как прекрасно, будто в сказке, боже, нельзя же так... Человек щурится. Он мог бы заморочить голову этому неразумному человечку. Так было бы проще – так было всегда, когда его видели люди. Люди, что сразу забыли его. Но этот наверняка настолько глуп, что и магию применять не придётся. Сам всё забудет. – Я хранитель этого леса, – говорит он, поднимая нос. – Девятихвостый кицунэ, – видя, что Чуя всё так же хлопает глазами, вздыхает и продолжает. – Осаму Дазай, ты, глупый человек. – А?! – вскрикивает Чуя. – Сам ты глупый! Дазай опять вздыхает, и Чуя чувствует, что он постарался вложить в этот вздох все свои чувства. Чувства не самые лучшие. – Тебя наверняка ждут дома, ну же, – бормочет Дазай. – Да я сам по себе! – Глупые Чиби настолько эволюционировали, что способны жить самостоятельно? – усмехается он, показывая острые зубы. Чуя задумывается. Смотрит в прекрасные карие глаза, на длинные ресницы, и сразу находит что сказать. – Сам ты эволюцер... Эвлю... Эволюциор... – жалко, что не всегда всё получается как надо. Жалко, что Чуя не знает, что значит это слово. – Я... Меня Чуя зовут! Глупая Скумбрия! Дазай фыркает. – Я кицунэ. – А ты... Прямо как Найнтэйлс? – спрашивает Чуя, притихая. Дазай хмурится. Слишком много эмоций для него за сегодня. За весь месяц. – Не подходи к моему дереву, – шипит Дазай. Презрительности в его шипении не замечается. Чуя решает, что всё хорошо. Он лишь смаргивает неожиданные слова. Как услышал, так забыл. Как появился кицунэ, так всё пошло не так. – Я тогда приду сюда завтра, – белозубо улыбается Чуя. Ради этого он два раза в день чистит зубы. Ради этого были все эти мучения. – И послезавтра. По лицу его Дазай видит, что приходить сюда он готов всю жизнь. Но этого нельзя допустить. Тогда его дерево оккупирует этот визгливый человечек, а потом притащит своих друзей-подружек и будет ломать эти прекрасные ветки. Обещание это Дазаю не нравится. Ему в принципе не нравится этот рыжий лепрекон, что решил полапать его хвосты. Глупый человечек. Если он решил, что может оккупировать его дерево, то у Дазая плохие, просто отвратительные новости. – Удачного одиночества. – Но ты придёшь? Одиночество мы проведём вместе, да? Осаму? Дазай закатывает глаза. Он точно знает, что не придёт. Что-то идёт не так. Хотя нет. Сначала Дазай идёт на то же место на следующий день, а потом уже не по плану.***
Чуе девять лет и он впервые приходит в жилище Дазая – потрёпанный дождём и ветром домик.Дазаю... Чуя до сих пор не знает, сколько Дазаю лет.
– А я надеялся отдохнуть хотя бы сегодня. Чуя слышит рядом с собой тихий разочарованный вздох и радостно улыбается. Ну и что, что его, видимо, не очень рады видеть. Он подгибает ноги, плюхается на мягую траву и проводит по ней рукой. Приглашает сесть рядом этого странного... Человека?.. Дазай ведь кто-то вроде человека, да? Честно, Чуя однажды украл у папы телефон и погуглил, что это за люди такие – многохвостые, с мягкими ушами. Ничего не понял, поэтому пришёл к одному такому и спросил. К счастью, есть ему у кого спрашивать – присутствует свой личный многохвостый мягкоухий человек. Дазай ему в ответ наврал, конечно. Как всегда рассказал какие-то сказки, что он ест непослушных маленьких детей, что заманивает их к себе в логово и обгладывает косточки. Вот только Чую Дазай не заманивал. Чуя сам пришёл. Чуя всё ждёт, пока Дазай сядет рядом с ним, как обычно, как у них давно повелось. Но Дазай не садится. Он с прищуром пялит на Чую, но Чуе не хочется спрятаться от этого взгляда. Взгляд у Дазая красивый. Чуя об этом никогда не скажет, но Дазай в принципе такой – красивый, пушистый, весь сахарный какой-то. Чуя пару лет назад так и решил – раз хвосты пушистые и невесомые, то почему бы им не быть похожими на сладкую вату. Решил и сразу схватил, направив в рот. Хвост оказался невкусными, только лишь неприятно прилип шерстью к языку, заставив отплёвываться. Но Чуе не нравится это вспоминать. Он тогда маленький был, сейчас так делать не будет. Не то чтобы Дазай разрешил бы; такую лекцию тогда прочитал, что Чуя на всю жизнь вперёд запомнил – хвосты святое. – Что, так и будешь сидеть тут? – стараясь казаться отстранённым, говорит Дазай. – А? – поднимает голову Чуя. – Ты на площадку хочешь пойти? Но у тебя уши, и одежда странная... – Глупый Чиби, – говорит он, вздёргивая нос. – Иди за мной. Чуя не понимает, куда Дазай его ведёт, но послушно направляется следом. Что Дазай ему сделает? Защекочет хвостами до смеху? Отпустит на пять минут позже, чтобы папа дома наказал? Возможно, ему всё-таки влетит от отцов, потому что все шорты теперь угажены травой и грязью, оставшейся после вчерашнего дождя. Дождь этот Чуя тоже провёл рядом с Дазаем, счастливо скача вокруг него, а после спрятавшись под хвостами. Дазай хвосты сначала выдернуть хотел и обещал оставить Чую под дождём, чтобы его, как таракана, смыло в ближайшую канавку, но потом увидел, как Чуя довольно улыбается, и сердце недовольно пережало. Чую ведь реально смоет куда-нибудь. Дазай и не найдёт после. Сидел бы потом один, тоскливо поглядывая на цветки персика. – Куда мы идём? –спрашивает Чуя, оглядываясь. Дазай легко вздрагивает, но после улыбается, вырванный из своих мыслей. – Как там у вас в сказке было? – он показывает клыки, чтобы навести страху. Наводит это на Чую только лишь смех. – Старуха захотела запечь девочку в печке? Так вот, готовься к участи девочки. – Ага, – хмыкает Чуя. – Только потом девочка сама запихнула старуху в печку. Дазай отвешивает Чуе подзатыльник, чтобы не выделывался, а в ответ ему дёргают хвосты, чтобы не командовал. Примерно так они и идут через лес: Чуя держится за его юкату, изредка осмеливаясь сжать мех, а Дазай цыкает на это. Цыканье его счастливо игнорируется, и поэтому, когда они выходят к какому-то небольшому деревянному домику, дазайские хвосты становятся самыми облапанными хвостами округе. Осторожно заглядывая внутрь, Чуя оборачивается на Дазая. Смотрит недоверчиво, хмурясь, да и вообще взгляд его прошивает насквозь. – Это твой дом? Дазай фыркает, проходит мимо него внутрь, и это красноречивее всяких слов. Вид Дазая, собсвеннически переложившего свою расчёску для хвостов цепкими ногтями повыше, был тоже красноречивым. Чуя посмотрел, и щёки его тоже чуть покраснели. «Да у него этих расчёсок... – думает он. – Больше чем у меня. Проклятый лис. Чёрт. Зараза». Он решает поковырять ногтём стену. Подцепляет край древесины, осторожничает – можно и занозу получить. Дазаю наверняка не понравится, что его дом разбирают на щепки. Хотя... Если отцепить эту деревяшку и прицелиться, то получится попасть... А, нет, получится заслужить шлепок по голове. Чуя подбегает к самодельному шкафу, открывает его аккуратно, чтобы, не дай богине, не сломать. Он слышал о таких шкафах. Такие, вроде, раритет называются. Только раритет дорогой, а на это и не посмотрят даже. Пожалеют свалку, на которую закинут такую мебель. – А у меня в шкафу, – говорит Чуя. – много пыли. Спорим, там и монстр какой-нибудь обитает, а? – Ага, – усмехается Дазай. – Когда-нибудь я выйду из твоего шкафа. Чуя не совсем понимает, зачем Дазаю выходить из его шкафа, ведь он явно не монстр. Хотя там темно. И вещей много, неудобно наверно. Подобие кровати у него – стыренный матрас, укрытый такими же стыренными одеялами и подушками. Весело визжа, Чуя падает лицом в подушки и зарывается в одеяла. В животе урчит почти больно, настолько неправдоподобно, что Чуя сначала думает, что это у Дазая так, с его нечеловеческим организмом. Когда Дазай косит на него глаза, Чуя понимает: он не ел слишком давно. Это у него желудок орёт полудохлым китом. – Мне тут... Домой, видимо, пора тогда, – опуская глаза в пол говорит Чуя. Уходить не хочется. Он только пришёл, только увидел этот дом. Только в его сердце зародилась надежда, что Дазай наконец доверяет ему, что привёл к себе и что Чуя будет ходить теперь не к их дереву, а сюда. Чуя не успевает расстроиться. Перед глазами он видит протянутый персик. Удивлённо хлопая глазами, он смотрит на когтистую руку, сжимающую фрукт – красивый и наверняка вкусный, чёрт возьми. – Это мне? – затаив дыхание, спрашивает Чуя. Дазай никогда не давал ему еды. Он вообще ему ничего своего не давал, лишь брал у Чуи конфетки и усмехался, возвращая. – Нужно ведь тебя откармливать, – бормочет Дазай. – Бери быстрей, ну, – шикает он. – Сейчас сам сожру. Тебя. Протянутый персик Чуя съедает с энтузиазмом слона. Не высовываясь из одеяла, он обгрызает его, и тянет косточку Дазаю. – Ну, – глядит он большими глазами. – Ага, конечно, – фыркает Дазай, приземляясь рядом с ним. – У меня тут ресторан самообслуживания. Сам выбрасывай. Идти никуда не хочется. Внутри просыпается жалкое желание упасть в кучу одеял, затащить Дазая к себе и сидеть так с ним до конца дня. До конца вселенной. Дазай смотрит на то, как Чуя хмурится, явно что-то обдумывает, а после вскидывает голову. Глаза его, оказывается, чуть ли не сияют лазурным, когда к нему приходят глупые идеи. Подкапывая носком землю, пока Чуя ковыряется в ней, Дазай думает, что это действительно была глупая идея. Как и любая, что приходит этому паршивцу в голову. Птиц не слышно, и это, наверное, только потому, что Чуя распугал их своей чибиковской внешностью. В полной тишине копания его кажутся громкими, совсем неуместными, потому что Дазай не рассчитывал, что сегодня будет валяться в грязи. Он, вообще-то, мех недавно вычистил. Специально сегодня утром сидел, вычёсывал. И нет, это не потому, что у Чуи глупо загораются глаза каждый раз, когда Дазай даёт ему свои хвосты. Дазай ведь не идиот – привязываться к человеку. Дазай совсем не идиот. Он ведь не идиот, правда?.. – Ну? – хмуро спрашивает он. Его заставили. Притащили сюда, не оставив выбора. Он думал, что сможет отдохнуть в кровати, и, возможно, даже позволит Чуе поспать в его хвостах, а оно... Вот как повернулось. Это Чуя повернулся к нему задницей, и поэтому Дазай легко пинает его, намереваясь заставить упасть носом в землю. – Да Дазай! – шмыгает носом Чуя, утирая запятьем щёку. – Глупая лисица! – Неразумный человечек, – фыркает он, складывая на груди руки. – Псина ободранная, – ворчит Чуя, продолжая возиться в грязи. Дазай униженно хмурится, думает опять: «Пнуть или не пнуть». Решает не пинать, но это пока только предупреждение. Богиня знает, сколько десятков предупреждений Дазай уже делал. Ни про одно из них он так и не вспомнил. – Принимай грязевые ванны молча. – Я хотя бы знаю, что такое ванна. – Кто-то сейчас утопится в грязи. – Иди хвосты почисти, – и копается дальше. На мгновение Дазай задумывается, надо ли говорить, что его хвосты прекрасны, надо ли дать Чуе по ушам. На мгновение Дазай задумывается, а Чуя уже успевает закончить и вскочить на ноги. Он утоптывает ногой небольшую ямку, оставшуюся после его копаний, переводит взгляд на Дазая, ожидая его слов. Дазай не понимает, чего он хочет. Ожиданий его он явно не оправдал. – Ну, и? – недовольно жмурится Дазай. Когти лениво играют с поясом юкаты, показывая незаинтересованность и безразличность. Ну, это Дазай так думает. На деле он просто отводит взгляд, не зная, что сказать. Чуя набирает в лёгкие воздуха, и Дазай сразу жалеет, что спросил. – В общем, – вдохновенно начинает Чуя, уставив голубые глаза на Дазая. Отряхивает от земли руки, специально стараясь, чтобы попало на Дазая. – Ой, да отвянь, всё ты понял, – вдруг ворчит он. Дазай выгибает бровь. Он понял. Он понял, что хочет побесить Чую. Что-то вроде изощрённой мести за эти годы. – Ни-че-го, – глупо моргает он. – Ничего не понял. Закатывая глаза, Чуя начинает искать что-то вокруг. Найдя большой лист лопуха, он вытирает грязные руки о него и вновь смотрит на Дазая. – Ну я ведь посадил косточку. – Ага, – усмехается Дазай. Смиренная его покладистость дрожит в воздухе. – Я посадил косточку... – начинает медленно повторять Чуя. Разжёвывает всё специально для Дазая. Разбирает по полочкам. Делает из него идиота, но Дазай делается с улыбкой. – Ты посадил косточку... – услужливо повторяет Дазай. – Да боже, я посадил персиковую косточку, и теперь из неё должно вырасти дерево! – хмурится Чуя. Земля под его ногами раздражённо отпинывается, и Дазай на мгновение представляет, как его пинают с такой же злостью. Как мило. – А как скоро? – любопытствует Дазай. – А сколько персиковые деревья растут? – поднимает на него голову Чуя. – А сколько надо? – Ну, – отводит глаза Чуя. Сейчас нельзя выдать своих истинных намерений. Сейчас надо быть скрытным, надо быть тайным агентом на разведке, нужно разведать обстановку. – Как скоро тебе захочется персиков? Да, молодец, Чуя. Дазай точно не догадался – теперь всегда так нужно поступать. Чуя ещё раз смотрит на Дазая, чтобы точно удостовериться, что тот не понял – Дазай моргает, удивлённо смотря на него. Ещё и уши прижал, всё как Чуя любит. Дазай не понял. Всё хорошо. – Идём домой. Говорится это резко, быстро, с надрывом. Но Чуе нравится, как оно звучит, потому что Дазай хлопает его по спине и подталкивает к своей деревянной развалюхе. В принципе, думает Чуя, кровать у Дазая действительно удобная. Можно и дом его разобрать – по щепкам. Пусть он и всё ещё ждёт ответа на свой вопрос. – А почему твой дом не находят? – хлопает глазами Чуя, смотря по сторонам. – Он ведь не так далеко от парка. – А я всех съедаю. Некому рассказать, – хмыкает Дазай. Он щёлкает пальцами, и перед ним возникает несколько огоньков. Они ярко сияют, даже при условии, что сейчас день, и Чуя невольно засматривается. Чуя часто засматривается на Дазая, если честно. Знает, что надо отвести взгляд, но не может. Не знает, почему. – Врёшь, – хмурится Чуя. – Магия, – усмехается Дазай, поигрывая огоньками рядом с собой. Чуя не знает, правда ли это, но зачем же над этим задумываться?..***
Чуе двенадцать и он заставляет пойти Дазая на речку.Дазаю... Когда-нибудь Чуя спросит, сколько ему лет.
Сегодня Дазай хотел сделать... Примерно ничего. Он планировал весь день лежать на той самой кровати, которую Чуя давно говорил ему выкинуть. Он планировал много чего. Его пошаговый план был примерно таким: Действие первое: не просыпаться. Действие второе: повернуться на правый бок. Действие третье: погладить во сне свои прекрасные мягкие хвосты. Действие четвёртое: обнять одеяло. Действие пятое: понять, что одеяло неудобно обнимать и просто укрыться им. Действие шестое: проголодаться. Действие седьмое: яростно отрицать, что он голоден. Действие восьмое: поворочаться ещё немного. Действие восьмое: поворчать на урчащий желудок. Действие восьмое: признать, что он голоден. Действие восьмое: жалобно простонать. Действие восьмое: признать, что этот мир жесток. Действие восьмое: встать и пойти найти что-нибудь поесть. Действие восьмое: поесть нечего. Действие восьмое: подохнуть от голода. Действие-точно-не-восьмое: понять, что он потерялся в действиях. Да и вообще он сдох. Он потерялся, заблудился, но единственного точно не было в планах. Он не планировал, что в его доме вдруг появится Чуя. Пришёл он сегодня как всегда – как втёрся в жизнь Дазая, как всегда приходит в его дом, как всегда заявляет что-то посмешное («Одиночество мы проведём вместе, да?»), что становится правдой. Как всегда вытаскивает его куда-то. И в этот раз Чуе захотелось на речку. Что-то с этими людьми точно не так. Дазай это всегда знал, просто с того момента, как у него появился личный человечек, он начал понимать это ещё лучше. Поступал этот человечек не всегда рационально. Он любил ломать любые вещи в округе в приступе злости (кицунэ никогда не ломали ничего в приступе злости). Он любил рассказывать о своей семье (у кицунэ нет семьи, кицунэ не о ком рассказывать). Он долго скакал вокруг подросшего персикового дерева – того самого, которое посадил несколько лет назад (кицунэ не скачут вокруг деревьев и не сажают их). Он любил приносить Дазаю что-нибудь вкусное, что-нибудь, что точно понравится ему (кицунэ не заботятся ни о ком. Дазай, правда, в этом теперь не совсем уверен). – Уэ-э, как жа-арко, – недовольно тянет Дазай. – Опять глупый Чуя вытащил меня куда-то в такую жару. – Да ты даже дома воешь. А мог бы кондиционер купить, – опять начинает Чуя. – Говорил ведь. – А я прослушал тебя. Ну, знаешь, примерно как и всегда, – хмурится Дазай. – Повтори-ка, кондицор? Кондерцер? И Чуя пихает его в плечо, пока Дазай глупо хихикает. Дазай ловит себя на этом смехе и сразу строит серьёзное лицо. Кицунэ так не делают. Кицунэ не делают много чего, и не то чтобы существует свод правил. Просто это их природа. Последнее, чего должны хотеть кицунэ, это быть в обществе человека. Это не люди должны заманивать кицунэ в грязные отвратительные водоёмы, это кицунэ должны заманивать людей и получать от них то, что надо. Но дело в том, что Дазай сам показал Чуе этот грязный отвратительный водоём, точно зная, что ему понравится. Дело в том, что этот водоём, если подумать, не настолько отвратительное место. Вполне чистая речка, если подумать. Вполне можно зайти и помочить ноги. – Ай, глупая псина! Это был просто ещё один пропащий пункт в его плане, который и в план-то изначально не входил. – Да сам ты псина! – смеётся в ответ Чуя. – Иди сюда! Помочи свои драгоценные хвосты! Ну нет. Это уже наглость. Это выше всякой наглости – пробило все облака дозволенности. Подобного Дазай не спустит. Подобного Дазай не спустит, и поэтому он запускает руку в воду и забрызгивает Чую так же, как он забрызгал его. Он, конечно, не учёл, что Чуя и так уже мокрый по самую макушку – вот как с волос капает. И на жестокое мщение Дазая он лишь улыбается, занося руку чтобы сделать то же самое. – Не смей, человечек! – визжит Дазай, пряча хвосты. – Я сожру тебя!.. – Сначала хвосты свои высушишь! – Сначала тебя утоплю, – шипит он, ступая вперёд. А потом дальше. А потом ещё глубже. А потом он понимает, что стоит в воде почти по пояс, а хвосты задраны повыше от воды. Но дело в том, что вода везде. Вода везде, а Чуя стоит перед ним и мерзко ухмыляется. От него слышится злобный смех. Впервые за столетия Дазай боится за свою жизнь. За сохранность своих хвостов с таким чудовищем он перестал бояться давно. А чудовище приближается... – Фу, Чуя! Фу, не лезь! Пожалуй, Дазай нашёл новый пункт в своём плане на день. Действие девять: сушить хвосты. – Да сиди ты, – шепчет Чуя. Смотрит на илистую грязь, которую понацеплял на Дазая и вздыхает, пряча расползающуюся ухмылку. – Вычёсывай быстрее, – жмурится Дазай. Глаза довольно прикрываются – возможно, он может признать, что чуины руки прекрасно знают, где надо чесать. Возможно, Дазай может признать, что это приятно. Дазай хмурится. Он кицунэ. Ему не должны быть приятны прикосновения какого-то человечка. Он не должен был позволять какому-то человечку топить себя. Его хвосты не должны оказываться в руках какого-то человечка. Но по какой-то причине Чуя знает, куда надо давить. По какой-то причине Дазаю нравится. Но... Раз Дазаю нравится, значит можно, так? Подумаешь, что кицунэ так не делают. Подумаешь, кицунэ. Подумаешь... Подумаешь – всего лишь человечек. Раз Дазаю нравится, то значит так захотела сама богиня. Возможно, это значит, что у него не было шанса – он не может сопротивляться этим рукам, чешущим его хвосты. – Ты... Ты сейчас замурлыкаешь? – тихим голосом слышится оттуда, где чуины прикосновения расползаются по телу. Дазай хмурится. – Я – что? – Ну... Загавкаешь? – пытается подобрать лучшие слова Чуя. Дазай думает, что ничего у него не получилось. – Залаешь? Заскулишь? Затявкаешь? – Я кто по-твоему? – хлопает глазами Дазай. – Ну лисы это ведь собаки? – Дазай яростно мотает головой. Ещё немного, и она отпадёт. Ещё немного, и он признается, что ему нравится, когда Чуя гладит его хвосты. Чуя закатывает глаза. – Ой, да заткнись. Так вот, ты ведь из собачьих... – Я не собака! – обиженно хмурится он. – Но ты... Ты лис?! – Я не собака. – Да, да, полай ещё, – бурчит Чуя, скрывая улыбку в дазайских хвостах. Дазай эти хвосты обиженно выдёргивает – нечего лапать его, а потом называть какой-то собакой. – Ещё одно слово, – клятвенно шепчет Дазай. Подгибает колени к груди, утешительно приглаживает хвост. «Ну-ну, тише, ты не принадлежишь какой-то облезлой собаке. Не слушай этого глупого человечка, он ничего не понимает». – и ты пойдёшь на корм рыбам. Пусть пойдёт на корм рыбам. Пусть потонет. Дазай сам с радостью его утопит, с улыбкой посмотрит на то, как Чуя уходит на дно. Дазаю его не жалко, совсем нет. Нет же?.. – Так сам ведь спасать полезешь, – фыркает Чуя. Этот глупый человечек точно ничего не понимает. Он не понимает, что сейчас Дазай не шутил. Это была угроза. Он должен был испытать первородный страх, понять, что ему угрожают, убежать далеко-далеко. Или его пустят на корм рыбам. А он... Этот человечек упрямо тянется к его хвостам, собираясь довычёсывать, собираясь опять погладить. Он ничего не понимает. Дазай тоже. Он не понимает, почему позволяет тянуться. Почему опять позволяет взять хвосты в руки, почему не говорит ничего на то, что их гладят, проводят пальцами между мехом. Дазай ничего не говорит. Он думает. Мысль бредовая, совершённая им в явно нетрезвом виде. Это из-за Чуи, гладящего его. Это из-за Чуи, знающего, в каких местах нужно касаться. Мысль бредовая. Виноват в этом Чуя. – Ты чего, Дазай?.. Дазай делает руками что-то странное, раскрывает рот, и Чуя видит, что на языке у него теперь лежит маленький шарик. Дазай подцепляет его с языка своими когтями и достаёт. Шарик этот лежит у него на ладони – блестящий, сверкающий. Привлекательно белоснежный. Отражает свет прямо на его кожу. Блистает незаконченной тайной – нерассказанной, слишком интересной, чтобы не сметь рассказать её до конца. Чуя эту тайну узнать хочет. Смотрит, раскрыв рот. Почти тянется, но вовремя одёргивает руку, опять зарываясь в мягких хвостах. – Магия? – спрашивает Чуя, затаив дыхание. За эти годы Чуя привык объяснять все действия Дазая простым «магия». Знает, что если Дазай делает что-то ему неведомое, то это простое «магия». То, что произошло сейчас, тоже «магия». Глаза Дазая загораются и он кивает, усмехаясь. – Бесполезная безделушка, – подтверждает он. – Знаешь, на базарах такие лет семьсот назад продавали. За половину отрезанного пальца. Чуя кивает. Знает он, что семьсот лет назад на базарах продавали. За половину отрезанного пальца. – Мелочь, – кивает Чуя с полной серьёзностью. Видит, что не мелочь. Спросить не решается. – Так вот, – продолжает мысль Дазай. – раз это мелочь, то я решил: почему бы не отдать её тебе. – Уверен? – сглатывает Чуя. Он не знает, что это за мелочь. Он не знает, можно ли ему брать её. – Пф, – гордо фыркает Дазай. – Тебе кицунэ предлагает свою вещь. Да ты должен трепетать от восторга. И Чуя трепетает... Трепещеет... Трепещет... Чуя не знает. Всё становится совершенно без разницы, когда он тянется к маленькому поблёскивающему шарику. – Мелочь? – спрашивает, чтобы точно увериться. Дазай сглатывает, прежде чем кивнуть. – Полная, – шепчет он. – Можешь прямо сейчас выкинуть. А Чуя не выкинет. Чуя не выкинет, только лишь... – Я сейчас ещё раз в речку, – бормочет он. – На, подержи пока у себя, чтоб не потерялась. – Вот эта мелочь? – усмехается Дазай, сжимая в руке шарик. Так, будто не он только что подарил его Чуе. – Да я её потеряю. – Не каждый день человек даёт какому-то кицунэ свою вещь, – фыркает Чуя. – Буду гордиться и визжать от счастья, – обещает Дазай, показывая клыки. Но Дазай смотрит, как Чуя плавает в речке, и точно сейчас скажет, что это Чуя готов визжать от счастья. Возможно, Дазай не зря показал ему тогда эту речку. Возможно, это стоило того, чтобы помочить хвосты. Возможно... Возможно, он совсем не жалеет о том, что отдал ему эту «мелочь». Дазай сжимает «мелочь» в руке. Возможно, он совсем не жалеет. Он не жалеет. Разомлев на солнце, Дазай прикрывает глаза. Пусть эта пискля поплещется. Главное чтоб не мешал. Может, потопится в этой речке. Раз Дазаю она по грудь, то Чуя в ней точно потонет и даже до дна не достанет. Тишина его расслабляет. Тишина прекрасна. Тишина... Внезапно на его хвосты ложится что-то мокрое и мерзкое. Давит своей тяжестью причёсанный мех, и Дазай точно не будет этого терпеть. Эту неведомую бессмертную зверушку изгонять надо, а то ещё проблем не огребёшься. Дазай резко вскакивает, смотрит на зверушку... И вовсе это не зверушка. Совсем ни капли. Чуя устал. Чуя просто устал и решил, что дазайские хвосты удобные, и это правда. Дазай слишком заботится о них, чтобы это было по-другому. Возможно, Дазаю всё-таки стоит потерпеть. Он морщится от этой мысли. Каким же жалким он стал. «Мелочь» вкладывается в руку Чуи. Какой же он жалкий кицунэ. Но он смотрит, как Чуя сжимает в своих ручонках кончик хвоста, в другой шарик, похожий на жемчуг, но который намного, в стократ драгоценнее, как рот приоткрывается под тяжестью сна, и думает, что может потерпеть. Совсем немного. Главное чтобы Чуя не привыкал – Дазай планирует разбудить его через двадцать минут и сразу отправить домой. Домой Чуя вернулся через четыре часа. В его кармане был маленький шарик. Своим напоминанием он грел его, будто прожигал ткань. А потом кожу. Но Чуе нравится. В его кармане точно находится что-то важное. Он просто не знает что.***
Чуе пятнадцать и он хочет целоваться.Дазаю... А какая разница, если ещё немного, и его хватит удар. Инфаркт. Скорая смерть. Без разницы – в этом виноват Чуя.
Возможно, Чуя немного изменился. Возможно, Дазай не хочет признавать, что эта когда-то мелкая пискля перед ним спланировала чуть ли не целый Крестовый поход. В этот раз Чуя захотел устроить пикник, и не то чтобы Дазай смог отказать ему. Он и не старался. Чуя сказал, что всё приготовит сам, поэтому причин на отказ нет. Он сказал, что купил всё, потому что теперь у него есть деньги. Потому что он устроился на подработку. Потому что... Он дорос до того, чтобы над ним не смеялись, когда сенсорные двери в магазинах в упор не замечают его и не открываются. Теперь он не проводит с Дазаем столько времени, сколько раньше. Теперь у него подработка. Ему начислили недавно зарплату, и поэтому можно её потратить. Захотел Чуя потратить её на Дазая и пикник с ним. – Ты опять на хвост понацеплял? – хмурится Чуя. Рядом с его ногами лежит пакет с едой. Дазай даже чувствует крабов, и это определённо стоит того, чтобы его хвосты понацепляли на себя мелкий мусор. – Лиса хуебесная. Из всех людишек только Чуе можно называть его так. Чуя в принципе единственный, кто так его зовёт и кто зовёт его хоть как-нибудь. Чуя сказал, что хотел бы устроить пикник, да только... Только не пикник это ни черта. Чуя просто сидит и гладит его хвосты – всё как обычно. Ну какой же это пикник? Чуины пальцы отрывисто проходят между шерстью и сжимают пушистую мягкость. В Дазае это взывает до странного мягкую дрожь. Всё это чувствуется по позвоночнику вверх, липуче переходя жаром на щёки. Можно пикник будет пикником? Можно Чуя не будет так гладить его хвост? Сегодня Чуя странно себя ведёт. Он вообще очень странный последние года два, а может и больше, но Дазай никогда не задумывался об этом больше чем на три секунды. Так просто – мимолётная мысль. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Зарубил на носу, что Чуя всегда рядом, а Чуя, вот неожиданность, рубит с плеча. Прекратив движения, Чуя хватает один из его хвостов и держит как поводок, чтобы Дазай не убежал. Но Дазай, если бы хотел, давно убежал. Тут его держит запах крабов и только он. Больше ничего. Совсем ничего. Что-то получается не так. Что-то точно не так. Что-то Чуя сегодня странный, почему-то непривычно чешет хвосты, из-за чего-то отводит взгляд. Получается неплохо – гордый лис, самое сильное существо в этом лесу, цепляет на свой прекрасный мех всё, что есть в лесу, а жалкий человечек вычёсывает его. Наверное, Дазай потерял звание сильнейшего и гордого по дороге. На той дороге, по которой они с Чуей проходили ещё давным-давно. На той, по которой Дазай впервые провёл Чую к своему дому. Он лишь терпеливо ждёт, пока ему вычистят мех. Как кошечке или собаке, как всякой бесполезной твари, что живёт дома у человека. Чуя будто приручил его. Дазай раздражённо выдёргивает хвосты из-под осторожных рук, не позволяя играться с ними дальше. Чуя хмурится, сглатывает, отводит взгляд. В этом всём Дазай опять находит что-то странное. – Разведи огонь, – говорит Чуя, складывая поленья. Недавно Чуя рассказывал, что сложенные так палки называются то ли шалашными, то ли колодцами, а может ещё какой-нибудь человеческой дребеденью. Дазай особо не слушал, потому что параллельно ему тогда уши чесали. Мерзко было, отвратительно. Дазай еле утерпел. Ужасные прикосновения, больше нельзя такого Чуе позволять делать. Щёлкнув пальцами, Дазай призвал небольшой огонёк, подпаливший сложенные деревяшки. Глаза Чуи довольно загорелись, вспыхнули, как костёр. Щёки у него тоже почему-то красными стали. Странный он сегодня какой-то. – Если не сожрёшь то, что я принёс, то... – Чуя задумывается. – Не знаю, крабов у тебя отберу. Он раскладывает покрывало, достаточно большое, чтобы вместились он, Дазай и девять его хвостов. Еда ставится рядом. – И ты прям всё это на зарплату свою купил? – Ну, – отводит глаза Чуя. – что-то папа подкинул. –Так и скажи, что с кухни украл, – усмехается Дазай так, что видно клыки. Чуя на эти клыки смотрит, переводит взгляд на ветку за Дазаем, сжимает пальцами покрывало под собой. – Захлопни пасть, – шепчет Чуя, вовсю рассматривая ветку. Блять. Ну блять. Это не то, чего Чуя хотел. – Я тут... – Дазай хмурится, нос его морщится, а брови чуть сдвигаются. Чуя понимает – так он обычно сомневается. Сейчас что-то будет. – У меня персик. Удивлённым взглядом Чуя смотрит, как Дазай высовывает ладонь из рукава юкаты. Юката старая, на подоле видно пятна грязи, да и вообще Чуя давно говорил выкинуть её и купить что-нибудь современное. Он предлагал своё, но Дазай назвал его полторашкой – а это не так, совершенно не так – и сказал, что чуиного на него ничего не налезет. Ну и пусть ходит с дыркой в плече, думает Чуя, и на боку, и на заднице, и на колене. – Это... Это тот самый? – спрашивает Чуя, раскрыв глаза. – Ага, – усмехается Дазай, сжимая в руках. – Самый первый. – Так съел бы, – фыркает Чуя. – Так не я садил. – Так я для кого... – но тут же замолкает. Дазай ведь до сих пор не догадался. Нельзя спалиться. – Похуй. Давай. И он ест персик, как шесть лет назад, как когда впервые пришёл в дом Дазая. В эту жалкую развалюху. Давно предлагал новый отстроить. Давно понял, что Дазай чуть ли не родился, жил и хочет помереть в этой развалюхе. Он доедает и не заботится об охране окружающей среды – выкидывает косточку точно в кусты. Ну а что не так? Хранитель этого леса в метре от него. (Чуя давно понял, что никакой Дазай не хранитель. Пиздеть он просто любит). Но Дазай всё равно в метре от него. В целом метре. В планах Чуи этот метр сократить. Руками он осторожно находит один из хвостов, на пробу гладит, понимает – можно. Перебирает между пальцами мех, голубой к кончикам. Сейчас бы и уши так же. Сейчас бы в хвостах зарыться, притянуть лиса к себе и погладить. Сейчас бы решиться... Только решиться. – ...Хочу. – А? – поднимает голову разморившийся лис. – Уши тебе свернуть хочу. То, что Чуя с ним делает – ужасно. Это мерзко, отвратительно, неприемлемо... О, а если, почесать правее, то... Да-а... Возможно, неплохо. – Вот тут, ага, – шепчет Дазай, подставляя уши. – сильнее. Чуя вновь отводит глаза, но Дазай решает не зацикливаться на этом. Всё и так слишком зацикленно – из года в год одно и то же. Чуя приходит к нему, они идут куда-то, Чуя уламывает Дазая почесать ему уши, а после они идут обратно. Видимо, сегодня циклу придётся нарушиться. – У тебя, эм... Красивые губы... – бормочет Чуя. – И уши пушистые, да. И цвет у них красивый, типа, знаешь... Движение пальцев замедляется, и Дазай поднимает голову. – Могу у какой-нибудь лисы тебе такие же оторвать, – предлагает он, выгибая бровь. – Если уж тебе так нравится. – Да нет, блять, – шепчет он, хмурясь и пряча щёки. – Они мне не нравятся. То есть да, но нахер они мне не нужны... – Чуя замолкает. На минуту властвует тишина, мирно царит, и так же быстро свергается. Собственная мини-революция. – Хвосты мягче, чем вчера. Ты расчёсывал? Возможно, Чуе не следует переставать гладить его, надавливать пальцами умело, словно знает все слабые точки Дазая. Возможно, Чуе не следовало подбираться ближе, почти садясь ему на колени, смотря в глаза разомлевшему лису. Дазай смотрит на него сквозь чешущееся удовольствие, моргает. Пытается понять, что ж тут происходит. Что ж тут, чёрт возьми, происходит. Не давая себе шанса потеряться в мыслях и забыть о своей главной цели, Чуя сжимает между пальцев его уши. Совсем немного, чуть-чуть, маленькую капельку. Небольшое движение, небольшой рывок, совсем чуть-чуть. Шея глупо краснеет, покрывается неловкими пятнами, а щёки вместе с ней. Это так глупо, так неловко, так... – Ты меня раздавишь. – Да заткнись ты... – Ты мне колени сломать хочешь? – Нет?.. – Тогда почему ты на них забрался? – Мне нужно. – Чуя? Эй, Чиби!.. Дазай хватается за его плечи, отталкивая, а Чуя приближается к нему. Он устраивается удобней, облизывает губы, сжимает пальцы на ткани и резко наклоняется вперёд, чтобы... – Да дай мне засосать тебя! – раздражённо кричит Чуя, спихивая с себя чужие руки. Лисьи уши дёргают, тянут, стараясь приблизить лицо, но Дазай не даётся, его не надо никуда засасывать. Сердце Чуи до ужаса быстро стучит, стыд расплывается по венам, притекает к лицу. Чуя теперь полностью состоит из стыда. Ебучий позор. Какой же это стыд. – Слезь с меня! – возмущённо кричит Дазай. Чуя зажмуривается, наклоняется ещё ближе, тянет свои губы к нему. Дазай смотрит на это, бегает глазами, ища спасения. Он извивается, уворачивается, не даёт себя поймать. Хвосты намеренно лезут Чуе под нос и мешаются, и Дазай, пользуясь возможностью, змеёй выскальзывает из-под него. – Дазай, блять! Просто поцелуй меня! – взъерошенно глядит Чуя на него. Гнев плавится в его глазах, подпалённый стыдом. Дазай отскакивает, когда Чуя тянется к нему, чтобы опять притянуть к себе. Всё, хватит. Достаточно на сегодня близости. – Чуя. Чуя, прекрати!.. – торопливо не даётся Дазай, отходя подальше. – Да стой, Чиби! Чуя поднимается с земли, с их растеленной простыни, что сразу комкается. Чуя и не думает поправить её. Он спешно шагает к Дазаю, раздражённо шепча что-то. Панически осматриваясь, Дазай выглядывает место за Чуей. Он бежит быстро, огибая его, не позволяя себя и коснуться. Цепляется за большое дерево, лезет по стволу и виснет на ветке. – Ты... Фригидная лисица! – Неправда! – Так и скажи, что сосаться не умеешь! – пинает он дерево. – Не умею! – Да пиздишь ты! Дазай вцепляется в ветку ещё сильнее, перекидывает через неё ногу. Всё, теперь точно в безопасности. – Прекрати это, Чиби! – Я ж залезу на это сраное дерево! Чуя осматривается, видит, что если закинуть ногу сюда, а потом подтянуться вот тут, то можно вполне достать до Дазая. – Если полезешь, я убегу, – обещает Дазай, царапая когтями кору. Чуя замирает, задрав ногу на ближайшую ветку. Раздражённо бормочет, бьёт кулаком дерево, бьёт лбом. Он хочет слиться с этим деревом, чтобы Дазай не видел его, не разглядывал, потому что это пиздец ебучий. Боже, какой стыд, как же стыдно... – Угх. Спускайся вниз, придурок! – начинает ходить вокруг он. Смотрит вверх разъярённо, почти зло, почти испепеляя взглядом. И Дазай готов рассыпаться. Лисьи хвосты мотаются из стороны в сторону, и Чуя старается допрыгнуть до них. Дазай бы усмехнулся, посмеялся, но не может. Не может даже выдавить из себя усмешку. Чуя унизительно краснеет и шепчет что-то. – Да спустись ты, – бормочет он. – Не буду я тебя целовать. Обида спадает на плечи ледяным водопадом, оплетает сердце, жалится больнюче. Но ничего. Чуе не впервые. Блять, да соберись ты, Чуя! Он не смог соблазнить лиса, суть которого – соблазнение. Нахуй эти ролики на Ютубе. Нахуй советы с идиотских сайтов. Нахуй его самого с этими тупыми желаниями. – Не верю, – мотает головой Дазай. – Ну и сиди, – шепчет он, отворачиваясь. Нельзя, чтобы Дазай увидел его лицо. Нельзя, чтобы Дазай всё понял. – Чтоб у тебя там хвосты облезли! Импотент сраный! Отходя от дерева и зло топая, он подбирает с земли еду, оставляя простыню, на которой они вместе сидели. Пусть её Дазай спалит. Нахер она теперь никому не нужна. Среди всех продуктов в пакете он выискивает крабов, на которых потратил всю зарплату, собираясь кинуть их Дазаю и свалить отсюда. Какой же стыд. Какой же ебучий стыд. Дазаю не придётся уходить, если Чуя уйдёт первым. Потому что неловко. Потому что... Потому что нельзя так. – Я не импотент. Голос Дазая тих, но не из-за того, что он стоит далеко. Стоит он теперь близко, в шаговой доступности. Спустился, Рапунцель, с башни своей. Доброе утро, нахуй, солнышко. – Да в чём проблема, чё ты... Дазай щёлкает его по носу. – Я есть хочу, – говорит он и кивает в сторону скинутой на землю еды. Так, будто сейчас тут не произошло... То, что произошло. Поесть он хочет. Подумаешь... Подумаешь, всего лишь поесть. У Чуи дела поважнее. У Чуи краснеющее лицо и бешено колотящееся сердце. Но он не подаст виду. Дазай не догадается. Чуя фыркает, стараясь вложить в это бушующее недовольство, и сдувает прядь волос, мельтешащую перед глазами. – Просто скажи, что не умеешь целоваться... – Умею. Чуины глаза на мгновение блестят надеждой. Так же быстро надежда растворяется, потому что Дазай поворачивается к лесу и собирается уходить. Нет, нет, блять, нельзя этого позволить, ни за что, блять... – Стой, ты куда?.. – панически спрашивает Чуя. Из-за него всё сломалось. Всё порушилось, ничего не вернуть. Не отстроить, не склеить. Нужно хотя бы суперклей достать, вдруг поможет, даже совсем ненадолго. – Дазай, эй!.. – Ну, ты идёшь? – усмехаясь, спрашивает Дазай. Он чуть оборачивается, смотря на Чую хитрым глазами. Заворожённым взглядом Чуя глядит на то, как он щёлкает пальцами и перед ним появляется знакомый огонёк. В груди Чуи сейчас горит примерно так же. Внутри всё распаляется. Превращается в чёртов пепел. В тот самый, в который Дазай готов был рассыпаться. – Куда?.. – спрашивает он, сглатывая. – Домой, – смотрит перед собой Дазай. – Идём к нам, там поедим. Осторожно кивая, Чуя подбирает с травы покрывало и сразу кидает его Дазаю. В ответ слышится раздражённое: «Чуя!», и ему хочется заткнуть его. Как – Чуя тактично умолчит. Чуя вообще сегодня хочет многое умолчать. Чтобы Дазай больше не выл, что его, великого кицунэ, заставили тащить человеческие приблуды, Чуя выискивает в пакете консервированного краба и, усмехаясь, целится им в Дазая. Дазай ловит довольно, облизывается и... И на этом можно заканчивать. На этом Чуя закончился. Возможно, когда он вернётся ближе к ночи, Верлен и Артюр спросят, где он пропадал. Чуя не скажет, что опять затащил Дазая на речку, что потом они всё-таки пошли и доели то, что принёс Чуя, что Дазай традиционно проводил его до персикового дерева. Чуя умолчит перед всеми, что когда Дазай довольно щурился, рассказывая, что скоро созреют персики, ему хотелось поцеловать его. Ему давно хотелось поцеловать его, но Дазай почему-то не замечал.***
Чуе двадцать и он любит рассказывать о том, что происходит в универе.Дазаю... А Чуя ещё не спросил, сколько ему лет.
– Дазай! Чуе не пришлось искать дом Дазая долго. За эти годы он изучил все пути сюда – смог дойти даже в безмолвной темноте. Путь к этому дому позволено проходить только ему, один Чуя знает тут каждую травинку, каждый камень, за самый большой из которых он всегда запинается. (Сейчас он тоже запнулся). Он знает, что войдёт в его дом и всё будет как обычно. Он знает, что Дазай будет спать. Он знает, что когда Чуя разбудит его, Дазай будет ворчать и отпихивать его от себя, но всё равно проснётся. Он знает, что это не меняется. Чувства Чуи тоже не менялись за эти годы. В семь ему нравилось смотреть на Дазая и думать: «Хочу потрогать хвосты. Хочу потрогать уши. Хочу потрогать его». Чуя не знал почему, но ощущал, что чувство это приятное, пожирающее заживо, утаскивающее в лес к страшным монстрам. Или не страшным. Может и не монстрам вовсе. Его, на самом деле, утащил зверь один. Ну, тот который «Я не псина какая-то!». Тот который «Я хранитель этого леса». Тот который «Осаму Дазай». Имя это стало личным проклятием Чуи. Он, правда, готов самолично наслать его на себя снова, но Чуя предпочитает не упоминать этого. Проклятье готово вновь наслаться само, но они оба не говорят об этом. Они оба не говорят о многом, о том, что важно. Лишь недавно Чуя заметил в разговоре, что персиковое дерево выросло, что теперь до облаков, до самого неба, теперь можно целые урожаи собирать. Дазай тогда ляпнул, что дерево это, наконец, стало выше Чуи. Чуи, но не его самого. Заслуженно получив тогда тычок под бок, он обиженно заскулил, но Чуя внимания на это не обращал. Совсем нет. Ни капли. Об этом они не говорили, как и о проклятии. Ужасном проклятии, зовущимся кицунэ и готовом наслаться лишь на одного человека. Они оба это знают, пусть и не прописано в контракте, пусть не выжжено печатью. Это просто и понятно – перманентная истина. Это всегда было между ними. Когда Чуя смотрит на своё проклятье, он хочет, чтобы между ними было что-нибудь ещё. Просто как доказательство перманентной истины. Дазай явно считает, что тех доказательств, которые есть, достаточно. – Лис хуебесный! Чуя входит в дом Дазая и сразу ищет его глазами. Он устал, у него подработка, у него курсач, у него недосып, но... Но недосып можно восполнить, обняв Дазая и заснув у него под боком. С остальным он как-нибудь сам разберётся. Об остальном Дазаю лучше и не знать. Взгляд пробегается даже по потолку – вдруг Дазай решил встретить его немного неправильно, где-нибудь на потолке – и только тогда он смотрит на кровать. Он видит Дазая, полностью завернувшегося в одеяло. Видно одни только уши и хвосты, которые сколько ни старайся – не скроешь. Уши чуть шевелятся, беспокойно двигаются на мгновение, а после Дазай затихает. Вдруг Чуя не найдёт. Вдруг получится сыграть в неожиданность. Вдруг Чуя напугается. Чуя смотрит на него и глупо ухмыляется, безнадёжно поднимая уголки губ вверх. Хер с ним, с недосыпом. Кому вообще нужна эта подработка? Пошёл курсач подальше, сам как-нибудь напишется. Он медленно подходит к его постели и смотрит. Увидеть Дазая – самое лучшее, что за сегодня сделал Чуя. Самое лучшее, что он смог сделать за всю жизнь. Самое глупое, то, что он всегда исправно делал – это плюхнулся рядом с Дазаем. – Спал? – нарушает тишину Чуя. Одеяло откидывается ему в лицо, и Чуя понимает – нет. Значит он не разбудил его. Значит... Значит Дазай ждал его. Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт-чёрт-чёрт, чёртчёртчёртчёрт... Блять, это не то, о чём он должен думать, когда видит Дазая. Он в принципе о многом не должен думать рядом с Дазаем, но... Но чёрт, да? Он всегда помнит черта. Он помнит черта, когда ложится в постель Дазая. Он помнит черта, когда опускается на колени, собираясь лечь. Он яростно вспоминает его, когда спина касается одеяла, которое он сам же и притащил, чтобы Дазай не мёрз. Чёрт. Чёрт с этим чертом. У Чуи есть его личный – развалившийся в кровати, беспрестанно смотрящий на него. Он смотрит долго, но, в итоге этой пятиминутной молчанки, не выдерживает. А игра между ними была серьёзной... Нет ничего серьёзней молчанки. – Ну и? – закидывает ногу на ногу Дазай, растянувшись ещё больше, почти касаясь Чуи. Почти. – Как дела в универе? Чуя весело фыркает. Всё у него хорошо. Всё-таки хер с этим недосыпом, работа никому не нужна, а курсач вообще – мелочь полная. Перед ним ведь Дазай, значит всё хорошо. Значит с остальным он как-нибудь справится, передавится, перебьётся. – Да этот дед задрал уже: «сдайте, сдайте». Лучше бы за кем-то ещё бегал, нахер ко мне пристал. – Хоть кому-то ты нужен, – усмехается Дазай. «Предположим, нужен ты не только этому старику». «Предположим, мне ты тоже нужен». «Предположим, что всё это странно». Но нет. Для Чуи это не странно – для него всё как обычно. – Псина ободранная, – бормочет он, отводя взгляд. – Глупый человечек, – усмехается Дазай. Они уже привыкли, что один псина, другой – человечек. Они привыкли, что Чуя всегда утыкается после этого Дазаю в затылок и находит руками его уши. Они привыкли, что уши эти осторожно сжимаются, а после пальцы приглаживают шерсть. И они привыкли. Дазай привык, что ему это нравится. Он привык, что уши наклоняются, чтобы Чуя почесал места, которые чешутся больше всего. Дазай... Дазай не ищет этому оправдания. Он просто жалкий кицунэ. Такому оправдания не нужны. Между ними начался новый раунд молчанки – кто проиграет. Кто сдастся, капитулирует, вручит свои владения довольному победителю, удостоится звания... Ох, как же это тупо. Как же это тупо, но они продолжают играть. Чуя сглатывает. Как же это неловко, как же глупо, как же всё бесполезно. Это бесполезно – ложиться рядом с Дазаем и ожидать хотя бы чего-то. Прикосновения, взгляда, улыбки. Улыбка его творит многое и она скоро убьёт Чую. Навылет, он даже и понять не успеет. Он смотрит на его улыбку – глубоко. Он переводит взгляд на его глаза – пробирается глубже. Он решается посмотреть на его руки – насквозь. Ребята, оказывается, всё изначально было бесполезно. Вызывайте скорую. Хотя нет – бесполезно. Чую давно беспокоил один вопрос. Вопрос этот не давал спать по ночам, будив то в пять утра, то в два ночи, то посреди пары. Тряс за плечо, беспокойно шепча что-то на ухо, но как только Чуя просыпался – замолкал. – Помнишь, ты пихнул мне тот шарик? – Чуя нехотя опускает на Дазая глаза. – Ну, тот, который «мелочь полная». «Мелочь полная». Старое словосочетание, наполненное ужасным смыслом. И Дазай всегда надеялся, что до Чуи этот смысл не дойдёт. Но когда-нибудь это бы наступило, правда? Когда-нибудь Чуя бы вспомнил. Когда-нибудь он бы вновь нашёл забытый шарик. Чуя не замечает, как Дазай сглатывает. Он не замечает, как за секунду в Дазае что-то сжимается, как сердце начинает колотить нещадно – куда-то на середину грудной клетки. Куда-то ещё ниже. Куда-то в пятки, а через них – прямиком в ад. Но Чуя бы этого не заметил. – Помню, – сипло шепчет он. – Мелочь. «Зачем, не надо, что ты делаешь, почему, Чуя, чтотытворишь, для чего ты делаешь это со мной?..» «Для чего ты всегда делал это со мной?..» «Чуя?» – Я... Я недавно нашёл её на полке и захотел погуглить, что это, – севшим голосом продолжает Чуя. Конец. Мне конец, понимает Дазай. Конец всему. – Вау... – решает сказать хоть что-то Дазай. Просто чтобы не казаться таким жалким и беспомощным. Просто чтобы получилось что-то – целое ничего. – Неужели Чуя тратит время на подобное?.. Дазай ждёт. Скоро будет контрольный вопрос, и Дазай хочет быть к нему готов. – Это правда? Слова ножом целятся под дых, и Дазай не был готов. Они пробили рёбра, сделав гигантский надрез – такой точно не заживёт без дополнительного ухода. Уходи, Дазай, слышишь? Точно слышишь? «Ой», – читается во взгляде Дазая. «Ой», – вырезано на его лбу жирным шрифтом. «Ой», – написано на нём так, что с Луны будет видно. – Ой?.. – неловко улыбается Дазай. Но то, что он сделал со своим ртом, на улыбку не похоже. – Что – правда?.. – Твоя жизнь, – шепчет он. – в нём. В чём? В чём моя жизнь? В персиковом дереве? В том, под которым мы встретились, или в том, который растёт недалеко от домика? В бессмертии? Ну, то есть, полная неубиваемость. Почти. Это «почти», как выяснилось, всё это время пылилось на чуиной полке. – О, Чуя... – щурит глаза Дазай, расплываясь в хитрой улыбке. – Это как когда ты вычитал, что лисы любят мышей и бегал за одной по всему полю, просто чтобы принести её мне? И да, Чуя кается, такое было. Такое было, только сейчас всё по-другому. Сейчас он нашёл «мелочь». Он её и не терял, просто немного подзабыл, оставив на полке в небольшом обцарапанном футляре. – Ты дал мне её, – бормочет Чуя, стараясь сделать голос твёрже. –жизнь свою ты мне, блять, дал. – О, ну... – Сломать его, и ты подохнешь, придурок, – шепчет он, складывая голову на колени. Но он хочет лечь на колени Дазая. Так ведь можно? Можно ведь? Всегда было можно? Чуя сидит скульптурой, тщательно сминающейся под руками Дазая. Дазай коснётся его – Чуя плавится. Дазай надавит чуть сильнее – Чуя же совсем поплывёт. Не выплывет. Помрёт так же, как Дазай, если бы шарик в старом футляре сломался. Он не позволяет Дазаю коснуться кончиков своих волос, чтобы всё стало как обычно. Чтобы ритуал «Чуя пришёл – лёг рядом с Дазаем – погладил Дазая – Дазай замурлыкал-загавкал-залаял-затявкал – дал Дазаю погладить свои волосы – легли спать. Вместе» завершился как положено. Нет, ритуал не будет завершён. Нихуя не будет завершено. – Почему?! – в глазах его искрится злость. Царапает искрами, ни одна не пролетает мимо. – Да скажи честно: ты грибов тогда обожрался, да? Дазая никогда не ругали. Он никогда не позволял себя ругать. Он никогда, ни за что, совсем нет, но... Но Чуя. Дазай – неправильный кицунэ. Чуя – тот, кому Дазай отдал свою хосинотаму. Так уж повелось. Не планировалось, но вышло само, внепланово, полностью неожиданно. Дазай старается спрятать лукавую улыбку, опуская голову и утыкая взгляд в одеяло. – Грибы были вкусными, м? – говорит Дазай таким голосом, что Чуя сразу понимает – не было никаких грибов. Мозгов у Дазая, видимо, тоже не было. Кратковременное отключение, сбой в системе. Прочновато так залез один рыжий гремлин, обжился там и не желает выходить до сих пор. – Да ты ими конкретно тогда... – устало бормочет Чуя, падая головой рядом с Дазаем на одеяло. От этой близости Дазай расширяет глаза, но всё равно двигается в сторону и подбирает к себе хвосты. А то вдруг Чуя на эмоциях вырвет ему весь мех. Вдруг Чуя на эмоциях, коснувшись его, уйдёт и больше не вернётся. Чуя всегда возвращается, но в этот раз что-то может пойти не так. Это что-то изменит его жизнь настолько, что всё будет не так, всё будет непривычно. – ...Я был голодным? – неосторожно усмехается Дазай. Чуя не знает, что ему делать. Ему никогда не объясняли, о чём нужно думать в подобных ситуациях. Если бы существовали подобные лекции, он бы всё время на них спустил, если бы люди писали книги «Как ужиться с кицунэ и не дать им доверить кому-то свою жизнь. Вам, например», то всё было бы намного проще. Но ничего простого в этом нет. Всё никогда не было просто. Всё было трудно ещё тогда, когда Чуя надеялся, что тот странный Осаму Дазай, хранитель леса, вновь придёт к дереву. Всё было сложно тогда, когда Чуя старался утопить его в речке, но Дазай упрямо не поддавался и ворчал за свои хвосты. Всё было непросто когда он шёл к Дазаю, запинаясь о камень, который давно стоило бы убрать. Убрать. Устранить. Потерять. Забыть свои чувства. Бесполезные чувства, если честно. Просто ужасные, до кошмаров приятные. – Нахуя? Есть у тебя объяснение этому? Есть у тебя в запасе хоть слово? Всего пара касаний? Мне ведь много не надо. Всего лишь... Всего лишь коснись. Мне всегда было достаточно и этого. Мне лишь нужно знать, почему ты дал мне свою жизнь. С таким же успехом мог ведь и улитке какой-нибудь в раковину запихнуть. Мог бы закинуть подальше, это было бы надёжней. Мог бы вытащить у меня из груди сердце, и на его место вставить эту маленькую жемчужину. Раздавил бы и моё тело, и хосинотаму внутри него под гидравлическим прессом – результат был бы такой же. Не пришёл бы на ту встречу под персиковым деревом тринадцать лет назад – было бы так же. Нахуя? Чуя чувствует, что не получит ответ на такой философский вопрос. Но Дазай набирает воздуха. Он хочет что-то сказать. Или на что-то решиться. Нахуя? Нахуя ты лезешь ко мне, нахуя лезешь со своими объятиями, глупая псина, зачем, для чего... Но Дазай позволяет себе касаться Чуи, а Чуя и не против. Дазай, не встречая сопротивления, лезет дальше, слепо тычась лицом, безмолвно говоря Чуе поднять руки и не мешать. И Чуя, самый жалкий человек во вселенной, поднимает. Дазай почти мурлычет, обхватывая его за талию и прижимаясь лицом к животу. – Я ведь говорил, что это мелочь, – говорит он вплотную к футболке, и Чуя не решается сказать, что тот сейчас обслюнявит всё. Пусть слюнявит. Пусть. – Заткнись, – зло шепчет он, надеясь, что Дазай не поднимет голову и не увидит покрасневших щёк. Но Дазай никогда не видел. Даже если поднимет, даже если посмотрит, даже если внимательно-внимательно – не поймёт. – Ладно, – неожиданно легко соглашается Дазай. Ладно. «Ладно». И продолжает лежать. Он обнимает его, прижимая ближе, и, и... И Чуя ничего не может сделать. В таких ужасных ситуациях ничего сделать нельзя. И ничего не ладно. Не молчи, Дазай. Ты никогда не молчал. Ты всегда глупо улыбался, ты всегда говорил, ты всегда шутил тупые шутки, которые один ты считал смешными. И это неправильно. Это всё совершенно неправильно. Нельзя после такого разговора сидеть в тишине. Нельзя молчать в такой позе. Нельзя злиться, нельзя смотреть, нельзя чувствовать этого... Нельзя, нельзя, нельзя, нельзя... – Мне просто подумалось: «Почему бы и нет?», – бормочет Дазай. – И я отдал. Ему подумалось: «Почему бы и не дать свою жизнь кому-то». Ему подумалось: «Нужно отдать кому-нибудь то, что можно сломать – и моя жизнь закончится». Ему, блять, идиоту такому, подумалось: «Отдать мою жизнь Чуе наверняка хорошее решение» Но это не так. Это самое худшее решение, которое принимал Дазай. – Ты... Да ты просто придурок, – слабо шепчет он, откидывая голову назад и глубоко вдыхая. – Идиот. – В хосинотаме находятся мои силы, – таким же шёпотом отзывается Дазай. Даже не отрицает, что он идиот. Всё потеряно. Пора спасаться. – Жизненные тоже. – Ну, – подгоняет его Чуя, пока он ещё может слышать, утомлённый после всего дня. После Дазая, обнимающего его. Он чувствует, как Дазай сглатывает, и когти его чуть царапают кожу Чуи. Так. Дазай волнуется. Чёрт. Это уже не просто красная тревога. Это значит, что спасения нету. Тревога бесполезна, потому что никто спастись не успеет – все глупо подохнут. Чуя в первую очередь. – Я могу привязать к хосинотаме не только свою жизнь. Даже человеческую. Сделать её бессмертной, – слышится кинжалом в сердце. Ядом на кожу. Пониманием в голову. Так вот, оказывается, что тут такое происходит. Чуя думал, что он разворачивает драму, тогда как Дазай, оказывается, отыгрывал трагедию. В трёх актах. Первый ещё даже не начался – обычное вступление. – И? – в нетерпении спрашивает Чуя. – И что?.. – И силы этой жизни будут так же зависеть от хосинотамы, – говорит он. – Разбить, и привязанный к хосинотаме человечек помрёт. Вместе со мной. Разбить, и ты помрёшь, Дазай. Мне-то что после этого делать? Мне как на это реагировать? Мне к кому потом приходить? Кого мне потом называть лисом хуебесным? – И ты... – старается сглотнуть Чуя жгущийся на языке вопрос. – Ты привязал мою жизнь? Дазай, замирая, долго смотрит на него. Чуя слышит все его мысли, будто свои, будто напечатали в книге и раскрыли, будто обнародовали в СМИ и не забрали телефон, будто послали ему того, мысли кого он может читать с абсолютной точностью, просто посмотрев на лицо. Мысли его не самые лучшие. – Делать мне нечего! – волной хлынет его заносчивость. – Зачем мне соединять свою жизнь с жизнью Чуи? В принципе да – незачем. Чуя знает это, Чуя даже не надеется, но глаза Дазая... Смотря в них, он понимает. Понимает всё, от первой буквы, до последней мысли. – Дазай, – тихо шепчет он, осторожно заправляя прядь волос ему за ухо. Сейчас главное не спугнуть. Сейчас главное вернуть в этот взгляд былые уверенность и насмешку. Но насмешки нет. Дазай не смотрит уверенно. Дазай вообще старается на него не смотреть, пяля в одеяло. Целеустремлённо разглядывает, и Чуя хочет, чтобы Дазай так рассматривал его. Чтобы Дазай одарил его хотя бы небольшим, хотя бы самым коротким взглядом. Ресницы его дрожат. Губа кусается. Пальцы сжимаются на ткани ищуще – в поисках чуиной руки. Но Чуя не понимает этого. – Дазай? – звучит приговором. Звучит как молитва. Звучит как проводы в последний путь, отчаянно и с надрывом. – Я... – шепчуще начинает он, но сразу затихает. – Не соединил? – коротко прашивает Чуя. Получает медленный кивок в ответ. Неспеша его обрабатывает. – А ты... Ты бы сделал это? Ответа нет. Нет и никакого движения под его боком – Дазай замер. Всё это невозможно, неправильно, не так, как нужно, но у них всегда всё было странно и не как у других просто потому что... Ну, у Дазая из задницы хвосты растут, какие ещё объяснения тут нужны. Гремучее «да» расползается в воздухе. Лезет Чуе в горло и мешает дышать, перекрывая все пути. Пути отхода. Выхода больше нет. Придётся идти напролом. – А ты бы хотел этого? Дазай идёт напролом первым – вырывается на финишную полосу, с разбегу, с аварией. Пострадавших много – целый Чуя. Для Дазая это очень много. Вопрос его это финишная прямая, с которой нельзя свернуть. Чуя знает – ни за что не свернёт. Но сколько бы серьёзности Дазай не вкладывал в голос, Чуя все равно будет пытаться. Ответить на это нельзя, иначе позор. Иначе вперёд головой, куда-то далеко в лес, прямо в свежевыкопанную яму. Иначе... Иначе Чуя будет совсем жалким. – Ты дал двенадцатилетке свою хосинотаму? – с упрёком повторяет Чуя. Вопрос Дазая он отчаянно избегает. Сколько не пытайся, он всё равно извернётся. – Ты выглядел очень надёжным двенадцатилеткой, – бормочет Дазай, опуская взгляд. – Да ты слепым просто был, – отчаянно шепчет Чуя. Неверие бурлит под кожей. Это же невозможно. Это слишком глупо, чтобы быть правдой. Дазай точно не мог. Он бы не поступил так, не доверил бы Чуе свою жизнь, никогда, ни за что, нет... Чуя решается взглянуть на Дазая. Уши его прижаты к голове, а брови нахмурены в странной первородной печали. Щёки его чуть краснеют, и... О... Это же ведь не может быть стыдом, правда? Стыд не создан для Дазая. Чуя может представить стыд на щеках кого угодно, но на лице Дазая он смотрится непривычно, неправдиво, выглядит так, будто... Это невозможно. Это всё невозможно. Чуя знает, что должен был отказаться от такого слова ещё когда увидел в кустах странные облака, похожие на сахарную вату. Или тогда, когда узнал, что кроме него никто найти дом Дазая не может – эта тайна умрёт вместе с ними. Если Чуя согласится, то тайна... Действительно умрёт. Вместе с ними. И они тоже вместе. Навсегда вместе. Вроде как на целую вечность. На очень неопределённый срок. И Дазай доверил ему свою жизнь на этот срок. И хочет провести его с ним. И это надолго. И Дазай хочет этого. И Чуя... Чуя тоже. У него нет сомнений. В мыслях у него лишь маленький шарик. Рядом с ним Дазай, и больше ничего не надо, чтобы сказать то, что нужно. Дазай ждёт его ответа. – Я... – резко охрипшим голосом начинает Чуя. Он не может нормально говорить, когда Дазай так смотрит на него. Это обезоруживает, это направляет всё против него и стреляет в ответ. Но это не больно. Это прекрасное чувство, всепоглощающее и затмевающее. И это действительно затмение. Глаза Дазая – кровавая луна, зовущая полюбоваться собой, до невозможности прекрасная, удивительная, непонятная. Глаза Чуи – водная поверхность Земли. Солнце... А оно им не нужно, видимо. И вдвоём хорошо. Чуя не может поверить, что Дазай смотрит на него. Смотрит так, до ужаса глубоко. Как страшно. Чуя сейчас закричит и убежит. Он не может, понять, что видит в его взгляде. Наверное, именно поэтому он начал наклоняться вперёд – нужно разглядеть. Ему очень нужно рассмотреть, не пропустить ту искру во взгляде Дазая, это нежное желание, понять как, почему, зачем... Чуя наклоняется, и в мыслях мельком проскакивают сомнения. Понравится ли Дазаю такой ответ? Заметит ли Дазай его после этого? Позволит ли он?.. И Дазай не захочет – Чуя знает это. Мысль вцепляется в него когтями, утаскивая за собой: в тот самый тёмный-тёмный лес, в который нельзя было входить, но Чуя был слишком смелым. Чуя был отчаянным глупцом. Чуя до сих пор им остался. «Лишь бы Дазай не отодвинулся». «Лишь бы не возненавидел». «Лишь бы понял». «Лишь бы не понял». От страха неизвестного Чуя закрывает глаза, но... Но зря он так. Он закрыл глаза зря, потому что Дазай приподнялся на руках и соединил свои губы с его. Чересчур быстро чтобы понять, слишком медленно чтобы осознать. Достаточно времени, чтобы удивлённо выдохнуть и замереть, но сразу обхватить его лицо ладонями. Он никогда не думал, что его первый поцелуй будет таким. Что ему будет двадцать, что он узнает о том, как ему доверили чужую жизнь. Что поцелует его всё-таки Дазай, как он всегда и хотел, как и представлял. А сколько раз он представлял-то... Но все оказалось гораздо лучше, потому что нельзя сравнивать реального Дазая и того, которого он представлял перед сном. Нельзя сравнить эти смущающие прикосновения с призрачными, которые мелькали в его голове. Нельзя представить такую ситуацию, в которой он сейчас оказался, потому что ситуацию эту устроил Дазай. И Дазай же целует его. Блять. Чёрт. Но сейчас Дазай осторожно двигает губами, и Чуя камнем цепляет ладонь ему на щёку, не желая отпускать. Нельзя отпустить – иначе пропадёт. Прекрасное видение рассеется и больше не вернётся. Чуя и сам не уверен, живой он или жалко помер в руках Дазая. Но поцелуй Дазая живительный, исцеляет получше всяких заклинаний – Чуя точно не подохнет, нелепо издыхая прямо на его глазах. Чуя просто растворится. Дазай приблизится к нему – и процесс запустится. Дазай найдёт его руку своей – и Чуя уже будет на полпути. Дазай на пробу укусит его за губу – и Чуи не станет. И всё из-за глупого кицунэ. Незачем было так целовать его. Целовать его так медленно, целовать так глубоко, целовать долго, так, что вся вселенная уничтожилась, а выжили только они вдвоём. Они будут жить пока целуются, пока они рядом, всё хорошо, пока... Пока... Но Дазай отстраняется. Из-за него полетела вся миссия. Теперь они оба мертвы, как и все на этой планете. Чуя, глупо моргая, глядит на то, как Дазай облизывает губы, словно пробуя призрак чуиного поцелуя. Дазай тоже смотрит на него, и по его взгляду Чуя не понимает – понравился ли ему такой ответ. Может... Может Чуе нужно показать ему ещё раз? Может тогда до Дазая дойдёт осознание? Может тогда он сам скажет, почему поцеловал Чую? Чуя тянется губами к нему обнадёженно, словно не веря, что вот он – Дазай. Перед ним. И кицунэ, словно сказочное видение, тоже тянется к нему и целует. Дазай просто целует его, слишком коротко, всего на мгновение, а Чуя больше не готов верить ни во что. Ему мало, и поэтому он тянется вперёд, надеясь, что Дазай продолжит и не отпустит, никогда не отстранится. – Хрен ты сдохнешь без меня, понял? – шепчет он. «Хрен я отпущу тебя». «Хрен ты отлипнешь от меня». «Хрен мы проведём теперь это тысячелетие в разных местах: я – глубоко, там куда не доберётся ни свет, ни твоя насмешка. Ты – на пару метров выше, с глупым букетом в руках. С бесполезными слезами на глазах». Всё это бесполезно. С самого начала – всё бесполезно. Богиня знала, что кицунэ рылся в кустах не просто так, она знала, что рыжеволосый мальчишка не зря пошёл гулять подальше от своих отцов. Она в принципе, видимо, многое знала, и это даже неловко. Что если она знала и про то, что между ними сейчас произошло? Предвидела давно? Просто Дазай всегда был не самым догадливым, поэтому не сразу всё понял. – Я не подохну без тебя, – неверяще шепчет Дазай. Это всё, что нужно Чуе. Больше ему ничего не надо. Дальше только обнимать Дазая, прижимать его к себе, касаться его губ своими и медленно сходить с ума от теплоты, от жара своих щёк. Чуе больше ничего не нужно, только лишь... Совсем немного... – И-я-нравлюсь-тебе? – выдыхает он одним словом. Дазай склоняется к нему и касается губами щеки. Совсем чуть-чуть, то самое «совсем немного», всего лишь одно касание. Улыбается он тоже слабо, но Чуя тонет. Чуя тонет в его улыбке и всплыть не может. Даже в мыслях такого не было. Он тонет в его словах, барахтается, захлёбывается. Но... Но их сердца бьются в едином ритме, правда? Если сердце Чуи перестанет биться – то у Дазая тоже. Если Дазай... – Нет. Чуя фыркает и уворачивается от поцелуя, будто не ждал его половину вечности. Будто не об этом он думал, смотря на него всегда, смотря на него всю вечность. – Иди ты, – довольно говорит он. – Лисица хуебесная. – Крошечный человечек, – хихикает он и зарывается носом в рыжие волосы, сжимая меж пальцев чужую футболку. И это отличный ответ. Дазай всё понял. – Ложись спать, – шепчет Чуя. Касается кончика хвоста пальцами и это нежно, это со всеми чувствами, это так, как Чуя всегда хотел. – Это тебе завтра в универ, – хмыкает он. – Ну и? – Ты чуть ли не каждый день ко мне бегаешь. – Знаю. – Сам спать иди. – Ты тоже. Они всегда ложились спать вместе, на одной кровати – спина к спине. Сейчас они спят лицом к лицу и это, пожалуй, то, ради чего стоило тогда сбежать в парк. Дазай думает, что это то, ради чего стоило потом прийти, пусть он даже и не знал зачем. Так, просто захотелось. Просто подумалось, что в этом мальчишке слишком много эмоций, которые Дазай отпускать не хотел. Просто теперь его удобно обнимать. Легко целовать в лоб и понимать – наконец-то. Наконец-то, наконец-то, наконец-то. Этой ночью с губ Чуи не сползёт глупая улыбка, сколько ни стягивай и не тяни. Этой ночью Дазаю будет тепло, потому что поцелуи горят прикосновениями, уходя под кожу. Чуя не думал, что Дазай будет его целовать. Дазай не думал, что Чуя захочет связать свою жизнь с его и что, тем более, он не будет касаться его кожи поцелуями. Но этой ночью они засыпают слишком близко. Им тепло, мягко и ни капли не одиноко. Дазай обнимает Чую, сразу чувствуя всю близость, с которой его прижимают в ответ.***
Чуе двадцать два и он хочет много чего. Больше всего он хочет Дазая.Дазаю... Честно, Чуя когда-нибудь спросит, сколько Дазаю лет.
Свеча одиноко догорает, отбрасывая вокруг себя слабый свет, еле доходящий до них. Одинокая тут только свеча – они вместе, они всегда рядом. Они тянутся друг к другу, увлекая в безжалостную борьбу, в сопротивление, которое бесполезно, сдавайтесь, вы пойманы. И Чуя сдаётся. Он тихо хихикает, запрокидывая назад голову и открывая шею, чтобы Дазай продолжил свою ужасную пытку. Дазай в ответ жадно припадает, кусается, царапается, не отпускает – в общем, ужасные пытки. Чуя чувствует его зубы на своей коже и довольно выдыхает. Дазай пытает хорошо. Просто прекрасно. Пытки его всегда разные: то касания, то действия, заставляющие желать большего, то слова, заставляющие хотеть ещё. Эфемерное спокойствие опускается на него вместе с влажными поцелуями, метящими коротко, но точно. Коротко, но так близко, так приятно, так... Так... Так быстро прекращается. Все заканчивается в считанные секунды, которые Чуя и посчитать не успевает. Дазай просто прекращает его целовать и жмётся к нему, только лишь обнимая. Губы далеко от кожи Чуи, оставляя его глупо надеющимся на что-то. Можно ведь было продолжить? Можно ведь было довести до конца. Желание жалко сжимается в Чуе, и он не знает, куда деться от этого. – Дазай. И на этом конец. Дальше Чуя не уверен, что сможет сказать хоть что-то. Дальше чёртова неизвестность, выход из которой неясность. Ничего не ясно. Совсем непонятно. Чуя всегда выдыхает, когда понимает, что ничего за два года не изменилось. Непонятно, радостные это или грустные выдохи, но что-то в его груди бесполезно ворочается рядом с Дазаем. Быстро бьётся. Старается проломать грудную клетку. – М? – бормочет он, поднимая голову. И у Чуи вдруг сердце не просто дико бьётся, стараясь проломать рёбра. У Чуи там отбойный молоток, смерть всем падшим, сожжение всех рыжих избирательным путём. Он всё так же бегает к Дазаю когда у него есть возможность. Он по-прежнему проводит ночи с ним. И вечера. Днём не всегда удаётся, но к этому они давно привыкли и принимают эту мысль как должное – у них всё равно есть целая ночь. Не все, конечно, неизменные вещи ему по душе, но с этим он терпеливо мирится. Который год собирается подружиться, только не выходит что-то никак. А выходит всё боком, совсем неправильно. Спиной бы хоть для разнообразия повернулось – только не передом. Чуя знает, что лицом к нему ничего не повернётся. Дазай любит целовать его долго, любит целовать его глубоко. И Чуя всегда поддаётся к нему, прижимается неотлипаемо, требовательно зарывается пальцами в волосы и тянет ближе. Временами Дазай заходит чуть дальше. Временами – почти всегда, потому что каждый сеанс их поцелуев с вероятностью в миллион процентов перейдёт в горизонтальное положение и покусывание губ. И на этом... На этом всегда всё. Продолжения нет – ещё не завезли. Продолжения нет, сколько бы Чуя его ни ждал. Умрёт (вместе с Дазаем), но так и не дождётся. Дазай пока ничего не сделал, чтобы они умирали вместе, но они всё ещё ждут его двадцатипятилетия, просто чтобы быть уверенными. Просто потому что назад не повернуть и не обернуться, если Чуе расхочется. Но Чуя не расхочет. И эта клятва двадцатипятилетия выглядит как обречение на вечную девственность. До свадьбы ни-ни, до соединения жизней только за ручки держаться. Но этого мало – держаться за руки. Чуе надоело, что его сердце глупо замирает каждый раз, как только Дазай чуть тянет ткань его одежды будто в попытках снять. И не снимает. Не снимает, блять, ещё ни разу не снял. Он тянет, растягивает, не приступает, время течёт долго, до невозможного медленно, но Чуя... Чуя всё ещё девственник. Ему скоро писать диплом, а он лишь целованный, во всех местах обтроганный, нелепо обнадёженный. И это непорядок. План, который составил тринадцатилетка-Чуя, не оказался действенным. План, который составил Чуя, полетел лет в пятнадцать, когда попытался – но ему не дались. Но сейчас-то он не безнадёжный ребёнок, сейчас он не составляет эти глупые планы, правда ведь? Глупых планов ведь нет?.. Нет, у Чуи не было никаких планов. Никаких пошаговых чтобы соблазнить. Никаких ступенчатых чтобы намекнуть. Никаких прямых чтобы сказать как есть, как хочется. Никаких. Ничего. Совсем ни капли. Там и не капли были, если честно. Огромное море. Океан слёз от смеха с самого себя. В этом же океане Чуя готов утопиться, когда Дазай находит своими пальцами его и сжимает. Всё-таки подержались за ручки. Чёрт возьми. Чёрт меня возьми. Кицунэ меня возьми, неловко думает он, сжимая его руку. Так они и целуются, держась за руки, мило, невинно, совсем не так, как хочется Чуе. Они держатся за руки, и между короткими поцелуями больше улыбок, чем когда-либо было. За этой улыбкой Чуя сомневается – намекать или не намекать. За этой улыбкой он прячется, как за каменной стеной, как под мягкими хвостами Дазая, как плавиться под его руками, слишком приятно, невероятно близко, до тихого стона ужасно, очень... – Дазай, – шепчет он вновь. Сейчас бы найти слова. Отыскать их среди тысячи неправильных и ненужных, сказать их правильно, показать, чего давно желал, но не показывал. Хочется сказать всё правильно, разложив слова на слоги, на буквы, на начало и конец, на возрождение и забытье, на их имена, на что-то ещё, чего они понять не смогут, потому что будет совершенно не до этого. Главное только сказать. Всего лишь. Просто попытаться. – М? – всё так же отзывается Дазай. – Целуй, – сглатывает Чуя, поднимая подбородок и открывая вид на шею. – Быстро. И Дазай послушно припадает, кратко усмехнувшись. Смешно ему. Конечно. Не он же ведь в панике и незнании, куда деть руки. «Целуй, – думает. – Быстро». «Целуй, – молит. – Пожалуйста». – Больше, – шепчет. «Сейчас». С каждым движением его языка нарастает неловкий жар, задаётся темп, давление прижимает сверху, и Дазай тоже прижимает, заставляя исчезать в матрасе в попытках скрыться от неловкости. Но это неловко. Блять. Блять, сука, чёрт, чёрт, как же неловко. Дазай медленно переходит к покусываниям, оставляя следы зубов. Всё это с жестокой нежностью, с тем, с чем Чуя никогда не старался бороться, с удушливым воздухом вокруг, с жаром на щеках. Он едва может слышать собственное дыхание из-за шума в ушах, но знает, что выдохи его рваные и неловко дрожащие. Белые пятна расходятся перед глазами, не желая собираться обратно. Хотя куда вообще собираться? Что это за белые пятна, блять? Почему прикосновения Дазая такие приятные, чёрт, чёрт, чёрт... – Дазай, – опять зовёт он. – Дазай, Дазай. И на этот раз всё точно получится. Всё точно выйдет из него словами, а не хриплыми стонами, которые и сдерживать-то невозможно. – Чуя, – отзывается Дазай. Губы его отрываются от чуиной шеи, и он кладёт голову ему на грудь, смотря прямо в глаза. Ох, а глаза его... Какие же у Дазая глаза. Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт-чёрт-чёрт, чёртчёртчёрт... – Хочешь?.. – одними губами говорит Чуя. – Я имею в виду, хочешь... – Хочу, – утвердительно говорит Дазай. Но он ещё не знает, на что подписывается. Он не знает, потому что Чуя, жалкий дурак, не может сказать. – Нет, подожди, – бормочет он. – Я не это имел в виду... – Так скажи, Чиби, – усмехается Дазай, словно не понимая ничего. – Я... Я думал, что ты не захочешь, и поэтому... Поэтому... – М? – раскрывает любопытные глаза Дазай. – Я хочу заняться с тобой сексом. Откажи мне сразу, Дазай, блять... И на этом всё. На этом Чуя закончился. Он отводит взгляд, стараясь смотреть на всё, но только не на наверняка осуждающего Дазая. Ему точно не захочется, он разочаруется в Чуе, а потом... А что будет потом? Да хер его знает. Хер его знает, потому что Дазай тянется к его губам и мелко целует. Он целует его, прикрывая глаза и улыбаясь. Улыбка эта ужасная, оставляющая неприкрытым и обнажённым, до страшного уязвимым. Дазай точно откажет ему. Зря Чуя спросил. Зря он затеял это всё. Зря вообще подумал об этой дурацкой идее. Зря, зря, зря, ну-нахуя-блять... – Ладно. – А?.. Ты согласен?! На него косятся как на идиота, но это по-доброму. По-привычному, так, как Чуе всегда нравилось. Ему нравилось, когда Дазай смотрел на него хитро. Ему нравилось, когда Дазай смотрел с усмешкой, с радостью, с игривым весельем. Он легко принимает любой взгляд Дазая. Он вообще любит его всего и всегда. Ему нравится, что Дазай наклоняется к нему, заставляя поднять голову и смотреть лишь на себя. Дазай всегда заставлял смотреть на себя, а Чуя, жалкая душа, особо этому и не сопротивлялся. Дазай целует его, и Чуя забывает всё смущение, которое хотел высказать. Он до мурашек ведёт ногтями от запястья к предплечью, а после цепляется за футболку, оттягивая. И теперь-то Чуя знает – снимет. Дазай с этим затягивает, но Чуя чувствует, что скоро между ними никакой одежды не останется. Он вгрызается в шею нависающего над ним Дазая, особо даже не осознавая, насколько сильно он кусает, до чего он там вообще хочет догрызться. Он просто хочет. Просто чувствует – так надо. Просто знает – Дазаю нравится. Колющая боль на его собственных плечах вскоре станет расплывающимися перед глазами фиолетовыми пятнами, и Чуя хочет подобного на Дазае. Он хочет, чтобы следы ожерельем тянулись по его шее, спускались выше, поднимались ниже, выглядели невидимо для остальных, ощущались прикосновениями к ним и смотрелись бы просто замечательно. Укус, оставленный прямо под линией челюсти, не скроешь ни одними бинтами. И пусть никто не увидит этого на Дазае, Чуя будет знать. Он отстраняется с влажным звуком, который не должен считаться возбуждающим или привлекательным, но они коротко смотрят друг другу в глаза и сталкиваются губами. Чуя пьяно улыбается в поцелуй – в том, чтобы быть нужным, чтобы быть привлекательным, есть какое-то очарование. И Дазай действительно очарователен. Дазай само очарование, если честно. Всего один взгляд по-блядски тёмных глаз, и Чуя уже задыхается, чувствуя сухую удушливость в горле. Он остраняется от Дазая и тянется руками к своим штанам. Пальцы превращаются в непослушное месиво, не способное даже растегнуть одежду, но Дазай перехватывает его движения и тянет бегунок вниз, чуть приспуская штаны. Ну... Он хотя бы дал Чуе самому снять их. Оказывается, Чуя всё-таки не настолько бесполезен. Да. Чуя не настолько бесполезен, и поэтому он тянется руками к поясу на одежде Дазая, дёргая за концы. Чуя не настолько бесполезен и он доказывает это, стягивая с него юкату своими заржавевшими конечностями. Конечности эти смазать надо, а то... Так. Стоп. Смазать. Растянуть. Кого-то из них нужно будет растянуть. Один из них сегодня войдёт в другого, и Чуя не знает кто в кого. Не планировал, не предусмотрел, проебался по полной, и Дазай из-за этого точно разочаруется в нём. Он безнадёжно вздохнёт, мрачно посмотрит на Чую и скажет, что ну всё это нахуй. Нахуй Чую. Нахуй их обоих. Так кого же из них сегодня на хуй-то, а?.. – Кто?.. – шепчет Чуя, и Дазай, уставившись на него, сразу прекращает раздевание – бесплатное стриптиз шоу, которое Чуя не заказывал. И заплатить тоже не сможет. Натурой только, если Дазай примет. – Говори сразу без своих «кто», «хочешь», «подожди», – дует губы он. В эти губы Чуя хочет его поцеловать. Дазай точно знает, чего добивается. Точно знает, что делает с Чуей. – Уебнись, – тянется Чуя к нему, не смея сопротивляться. Чувствует чужое дыхание у своего рта, изо всех сил пытаясь не приблизиться до полной фатальности. – Повторяешься, – говорит Дазай, потому что если бы всегда делал так, как сейчас сказал ему Чуя, то был бы он самым «уёбнутым». «Уебнувшимся». «Улыбнувшимся, пока смотрит на смущение своего Чиби». – Придурок, – поднимает уголок губ Чуя, стараясь скрыть нервозность. – Кто сверху? «Кто кого?» «Кто в кого?» «Кто, блять, кем?» «Кто, сука, заткнёт меня?..». Ног Дазая Чуя касается медленно, невесомо, так, чтобы Дазай почувствовал, но захотел больше. В итоге захотел больше Чуя. – А кто сверху? – на одном дыхании шепчет Дазай, пробегаясь взглядом по губам Чуи. Птички поющие, блять, сверху. Солнышко горячее. Луна, озаряющая всё своим ненастоящим светом. Звёзды, которые подглядывают, усмехается, подмигивают ему, мол: «Ну ты и лошара, Чуя. Ты полное уёбище» – А какая разница? – А никакой, – весело бормочет в ответ Дазай. – Значит ты? – Значит – ты. Чуя спешно кивает, наклоняется и вновь кусает его губу. Клыки Дазая тоже стараются куснуть его в ответ, но это больно, и поэтому Чуя хмурится, мстительно сжимая зубы на его губе ещё раз. Без разницы – кто. Чуя будет по чётным дням, а Дазай по нечётным. По праздникам они подрочить друг другу могут. На выходных придумают что-то поинтересней. У них уже образовалась прекрасная увеселительная программа. Каждый день забит до отвала. – Окей, – резко кивает Чуя. Окей. Окей. Окей, блять. – Ты ляжешь? Или мне встать? Или?.. – Сядь, Чуя, – расплавленным голосом говорит он, а после поучительно начинает. – Смотри, разница в «кто сверху» есть. О, так он ему наврал. Чёртов лис. Какая страшная ложь. – Ага, – отупело кивает Чуя. – Я – опытный и сексуальный. Ты – дремучий девственник и... Ну, вообще-то ты неплох, если посмотреть сзади... – Ага, да. Ты – ебучий клоун, я – неплох, – фыркает он. – Продолжай свой тренинг, ну... – Будь сейчас сверху чтобы видеть, что я чувствую и как нужно делать? – вопросом завершает мысль Дазай. – Потом самому будет проще. – Ага, – мычит Чуя. Хорошее завершение тренинга. Он не знает, когда Дазай успел заделаться в секс-гуру, но всё хорошо, тренинг ведь уже завершён. Теперь Чуя знает всё-всё и даже больше. Теперь... Теперь... А что теперь?.. Что ему нужно сделать? Как Дазаю понравится, как не разочаровать его, как сделать так, чтобы приятно было обоим?.. Ему положить руку на щёку Дазая? Наклониться к его губам и коснуться их своими? Скрывать ли ему неловкость или пытаться казаться таким опытным, будто в его постели побывали тысячи, хотя на деле в ней один лишь Дазай раскладывал свои хвосты? Приблизиться ли ему? Отдалиться? Сказать что-нибудь, заткнуться к чёрту, к бесполезному чёрту, а на черта это всё... Дазай целует его, и да – к чёрту всё. Чуя каменно цепляет ладонь ему на шею, не смея отодвинуться – и лишь приближается. Становится всё ближе, кожа к коже, губы к губам, рука к члену... Так. Подождите. Когда это Дазай?.. Чуя приглушённо шипит и от неожиданности кусает язык почти до крови. Нельзя же так. О подобном предупреждать нужно, о каждом шаге, о каждом прикосновении, что горит и плавится ожиданием. Неконтролируемо толкаясь навстречу его руке, он глухо стонет и хватается пальцами за его плечи. Чувствует ухмылку на губах напротив. Шмыгает носом и неловко смотрит в глаза, не зная, куда деть взгляд. Нельзя отводить взгляд, иначе – проиграл. Нельзя отводить взгляд, а то конец – самый настоящий. Нельзя отводить взгляд, а то – связь потеряна. Космическая такая, межвидовая. Неясная, отзывающаяся дрожью там, где пальцы Дазая оставили свои призрачные прикосновения. Ткань трусов неудобно трётся, и Чуя тянется, чтобы снять их. Дазай делает то же самое, оставляя на себе только бинты, и это... Это... Вау. Блять, вау. Дазай в целом то ли блять, то ли просто вау – Чуя до сих пор не понял. Чуе и не дано понять. Дазай лишь целует его, не давая здраво мыслить, не оставляя пространства для манёвра и лишних слов. Только и слышится: «Дазай, Дазай, Дазай, Дазай...» Только и доносится до его затуманенных мыслей: – Смазка где? – сходу спрашивает Дазай шёпотом в губы. И Чуя сначала даже не понимает: что? Где? Как, каким способом, зачем, почему ты перестал целовать меня, верни свои прикосновения... – В сумке, – так же тихо отвечает Чуя, потеряно наблюдая, как Дазай сползает с него и идёт куда-то в противоположную сторону. Кожа его бледным пятном отливает в темноте, не давая забываться и теряться. Хвосты его выглядят слишком большими, слишком пушистыми, слишком жамкательными... Блять. Чуя сам сейчас хочет быть жамкательным. Пожамкайте, а? Добрые люди, пожалуйста. «Да что же это». «Не оставляй меня одного». «Да зачем нам вообще эта смазка, ну? Харкнем, плюнем и надёжно растянем». Надёжно ведь. Да, Дазай? Надёжней некуда? Так растянем, что... Что ты, наверное, не сможешь ходить ближайшую неделю. Ладно, тащи эту чёртовую смазку. Дазай возвращается к нему и долго целует, даже не ложась рядом вновь. Поцелуй этот неисчерпаемый договор. Скрепление печати. Подписание на вечную смерть в результате ужасающего удовольствия. Вечная смерть. Чуя сглатывает. Из-под ресниц смотрит на Дазая и думает, что смерть звучит просто прекрасно. Вечная смерть намного лучше. Вечная смерть не даст им расстаться. Вечная смерть соединит навсегда. «Да что ж, блять, такое – эта ваша вечная смерть. Что такое вечность. Что такое происходит вообще, нихуя не понятно...». «Нихуя не понятно», – выжидающе думает он, смотря на то, как Дазай взглядом говорит подвинуться и ложится животом вниз. Теперь хвосты его игриво поднимаются вверх, покачиваясь при каждом шорохе, который неосторожно смеет совершить Чуя. – Умеешь? – протягивает Дазай лубрикант и смотрит в глаза, заглядывает в душу, раздевает догола уже обнажённого. Может и убить мёртвого, если постарается. – Ага. Он всё знает. Он всё умеет. Всё-всё. Всё, что пожелает дазайская душенька. – Выдави и согрей сначала... – закатывает он глаза, кусая губу чтобы не улыбаться. Он улыбается – Чуя видит это. Чуя видит все его реакции, и Дазай не старается скрыть их даже чуть-чуть. – И ты таскался со смазкой всё это время? – фыркает Дазай, сдувая со лба прилипшие волосы, пока Чуя греет её между пальцев. – Прямо в сумке? Прямо в универ? Чуя уклончиво ведёт плечами, думая, что ответить. «Да». «Да, я надеялся». «Да, я ждал пока перестану быть ебучим трусом и сообщу о своём желании». Знаешь, желании на Новый год. На день рождения. Непонятно только, чей – мой или твой, наш или ваш, тебе или мне, зачем или почему... «Ну, сейчас середина июня, так что мой, наверное, ближе». «Я, наверное, ближе». «Я, наверное, очень близко, раз почти касаюсь его задницы, да?» – Эй, да убери свои хвосты, – глупо хихикает Чуя, отбиваясь от лезущего в нос меха. – Чиби может потерпеть, – прячет Дазай в подушку лицо и рвущийся наружу смех. Он ещё пару раз мельтешит своим хостами перед чуиным носом, но когда Чуя касается округлости его задницы, сразу замолкает и замирает. Больше не смешно. Всё перестало быть смешным ещё пятнадцать лет назад, когда он увидел из кустов рыжего мальчишку – в голове сразу промелькнула мысль, что ни к чему хорошему это не приведёт. К чему это привело – Дазай не понимает. Знает только, что всё хорошо, просто прекрасно. Чуя обводит вход пальцем, нанося смазку, и всё до дрожи приятно. Он прогибается в спине, пока Чуя вводит на фалангу внутрь – а потом больше. Больше всего. Больше ощущений, мельтешащих перед глазами прикосновений, глупых нежных чувств, отзывающихся где-то в животе и вырывающихся наружу. Бабочкам в животе не закрыли клетку – теперь приходится расплачиваться липучим чувством, смущением, оседающим на щеках и горящим при каждом прикосновении. Бабочки в животе сказали: «Разбирайся сам», а после улетели, оставив Чую разбираться со своими нелепыми чувствами. И он ведь даже не знает, как показать эти чувства. Как оформить во что-то реальное, как сделать их осязаемыми – касаниями по коже, поцелуями по спине, словами куда-то мимо. Слова не дойдут, потому что всё и так понятно насквозь. И без слов. Но они говорят, шепчут, тянут время, не оттягивая «того самого», которое расходится стонами, находится руками на спине, теряется губами на чужих губах. – Ты как? – хриплым голосом спрашивает Чуя. «Ты как?» «Всё хорошо?» «Подушечку, там, может, подложить? Нет?» «Поцеловаться хочешь? Тоже нет? А потом?» «А сейчас?» – Дальше давай, – шепчет в ответ, и Чуя сразу направляет палец глубже. Через пару минут добавляет ещё один палец, а потом и третий, когда исчисление времени угрожающе приближалось к бесконечности. Когда Дазай говорит, что всё нормально – двигается дальше, вслушиваясь в его хриплое дыхание и рычащие стоны. – Вот так? – и движется дальше, позволяя чужим стонам окутывать себя. – Д-да, и правее, – жмурится Дазай, утыкая нос в одеяло. Чуя фыркает и демонстративно направляет палец в указанную сторону. – Я знаю, – шепчет он. Дазай издаёт ответное весёлое ворчание, но сразу затыкает его стоном. – Только растягивай получше, – говорит Дазай, подставляясь под прикосновения. Чуя не успевает упрямо шепнуть, что он делал так всё это время. Что он всё знает. Его вселенная одарила всеми знаниями мира, наградила великим разумом и умелыми пальцами. Он точно не может сказать, насколько умелы его пальцы, но Дазай стонет и двигает бёдрами, подталкивая касаться, а не замирать на одном месте. Но, чёр-рт, приятном месте ведь... Настолько приятном, что он понимает – ещё немного и кончит. Но кончать сейчас нельзя. Какой вообще сейчас конец? У них ведь тут сплошное начало, полноценная эпоха Возрождения. – До завтра растягивать будешь? – шипит Дазай, на очередном толчке проезжаясь головкой по одеялу. Чуя бегло осматривается, останавливая взгляд на своей сумке. На той, которая и в универе, и со смазкой, и вчера, и сегодня. В ней не только смазка. Дазай мог бы сразу и презервативы захватить. – Подождёшь?.. – хмурится Чуя, доставая влажные пальцы. – Я сейчас. «Я сейчас», – и идёт долго. «Я сейчас», – и шепчет на полпути проклятия, когда болезненная эрекция даёт о себе знать. «Я сейчас», – и возвращается через миллион лет, когда ни людей, ни динозавров, ни Большого взрыва. Один лишь Дазай. И он всё ещё ждёт его. – Ещё немного, и помрёшь девственником, – угроза. – От моих рук, – ещё более ужасающая угроза. – Страшный-страшный кицунэ, – дразняще говорит он, опускаясь рядом. – Глупый... – оборачивается чтобы посмотреть на то, чем так долго занят Чуя. Чуя рвёт упаковку презерватива и раскатывает его по члену, тихо шипя из-за чувствительности. – Глупый человечек. «Твой человечек, не прибедняйся». Ноги у Чуи почти разъежаются, и он вкладывает в себя все силы, чтобы не растечься перед Дазаем пубертатной возбуждённой лужицей. Касается губами каждой выступающей косточки на спине, каждой, что не скрыта бинтами, заботливо притащенными Чуей. Он встаёт на колени и глубоко вдыхает, пытаясь унять сердце, пытающееся пробить рваную дыру в груди. – Да я же ведь говорил убрать хвосты, – сбито шепчет Чуя, поднося головку ко входу. – Да ты много чего говорил, – играючи лезет хвостами под нос Дазай. – И ты прослушал. – А надо было громче говорить. Чуя не знает, почему в пылу момента они говорят о... Подобном. Чуя действительно много чего говорил. Дазаю ни капли не жалко, что он прослушал, но они продолжают говорить об этом. Это отвлекает. Это мешает сосредоточиться. Но Чуе нравится – всё-таки отвлекает ведь. Даёт сбиться с пути тревожных мыслей и пойти по дороге спокойных, привычных рядом с Дазаем. Чуя сглатывает нервно, с прерывающейся тревогой, и чувствует, как где-то в груди бьётся сердце. Ну, где-то там. Далеко-далеко за рёбрами. Где-то под почкой. Чуть ниже колена. Недалеко в грудной клетке. Он надеется, что сердце из этой клетки не выпорхнет – надёжно, вроде бы, закрыто. Ни одним ключом не открыть. Сколько ни бейся, всё бесполезно. Чуе поначалу тоже так казалось, но потом он посмотрел на ожидающего Дазая. Выливая на собственный член больше смазки, Чуя подумал, что ему, в принципе, много чего казалось. Это тоже из разряда привидящегося, ненастоящего, как и все его надежды. Надеяться Чуя перестал давно, примерно пять секунд назад. И сейчас это ощущается как «очень давно». Как «смотреть за смертью динозавров было очень весело». Как «смотреть на зарождение жизни в недрах этой планетки было очень увлекательно». Как: «Мы чуть не померли вместе, увидев создание вселенной. Только ты и я». «Только ты и я». И сейчас тоже одно лишь безнадёжное: «Только ты и я». – Я вхожу? – краснеет щеками Чуя так, будто сильнее, чем было до этого, можно. – Добро пожаловать домой, – хихикает Дазай, пряча непрошенный смех в руке. Не забудьте постучаться перед входом. Надеемся, Вам у нас понравится. Если мы будем пускать тупые шутки, то, ну, не знаем, шлёпните нас по заднице и попробуйте заглушить собственную улыбку в ворчании. Чуя так и делает. Хвосты дёргаются в игривом возмущении и вновь лезут под руку. Честное слово, Чуя скоро их ленточкой перевяжет и соберёт в букетик. Дазаю это не понравится, хотя... Хотя Дазай, кажется, всем своим видом показывает, что нравится ему всё. Может, Чуе лишь кажется. На нервах в принципе многое может привидеться. Жгучая теснота обволакивает его, когда он толкается внутрь, держась за бёдра Дазая. Чувствуя, как мышцы сжимаются вокруг члена, он замедляется, задерживается, запаздывает. На столе, лет десять назад притащенным Чуей, всё ещё догорает свеча. Да когда ж она догорит уже, а? Чуя думал, что прошла сотня лет. Тысяча. Что весь мир закончился, не успев начаться, что вселенная взорвалась, что Большой взрыв решил вновь нагрянуть и уничтожить всё вокруг... Пляшущие огоньки отражаются на спине Дазая, и им обоим давно следовало спиздеть где-нибудь нормальную человеческую лампу, чтобы всё было видно хорошо, чтобы каждое движение, каждый след на чужой коже. Хвосты Дазая дёргаются каждый раз, как Чуя касается тёплыми пальцами его замёрзшего тела, осторожно ведёт по тазовым косточкам и вновь находит своё место на его заднице. Чуя хочет видеть это. Чуя хочет видеть больше его эмоций. Он слышит приглушённый руками стон, издаваемый Дазаем. Он видит, как Дазай сжимает меж пальцев одеяло. Он чувствует, как всё в Дазае плавится, крупно догорает, оставляя после себя прекрасные чёрные угольки. Пальцы впиваются в его бёдра до красных пятен, но это не контролируется, внимание на подобное не обращается, сразу смещаясь на медленное движение внутри. А Чуя, блять, движется медленно. Слишком медленно, настолько, что кажется, будто боится чего-то. То ли того, что член ему сломает пополам, то ли боль причинить боится, то ли... То ли... Да какая разница, Дазай и так знает, что единственная возможная причина – первая. Не может ведь быть Чуя настолько аккуратным. Не может он... Не может он заботиться настолько, что... Блять, как же хочется глубже, блять, блять... Чуя с нажимом проводит рукой по его спине, сглаживая все мурашки, вызывая ледяную дрожь своими тёплыми, разогретыми пальцами. Это немая просьба расслабиться, и Дазай благодарен, что Чуя не говорит подобное вслух, потому что хочется побыть зажатым комочком закрытости, который нужно заботливо распутать и найти главный узел. Напряжённостью Чуя входит до конца, и да, это примерно тот самый узел, который нужно распутать. Чуя нервно усмехается, смахивая со лба прилипшие из-за пота волосы. Он думал, что всё закончится ровно тогда, когда он войдёт в Дазая полностью. Когда пустота сменилась бы приятным растяжением плоти, а Дазай судорожно сжимался вокруг него, то Чуя бы просто простонал и позорно кончил. Просто от факта нахождения внутри Дазая. Просто потому что, ну, этого, очевидно, достаточно. Было бы раньше, но сейчас Чуя уже не такой чайник, сейчас у него много опыта за плечами, сейчас он толкается рвано, дышит сбито. Он уже прошёл тренинг-от-великого-кицунэ, а значит теперь самый опытный на планете. А значит... А что это значит вообще? Что вообще всё это значит? Движения в Дазае неровные, и Чуя даже не знает, почему тот стонет. Это ведь явно не может быть настолько приятно. Какой-то дремучий девственник не может заставить так извиваться опытного и сексуального кицунэ. Чуя просто не может. Чуя не может, и этого всего слишком много. Много чувств, много ощущений, много Дазая, отчаянно стонущего его имя. – Быстрее, – туманным шёпотом бормочет Дазай, позволяя Чуе сорваться на нечто более беспорядочное. «Нечто». То, что между ними сейчас – это «нечто». То, что чего Чуя хочет достигнуть – «нечто». Тот, спину кого Чуя целует – полноценное «нечто», самое лучшее во всей вселенной, самое прекрасное, самое-самое-самое. Самое-самое-самое. Примерно в этом ритме толкается в него Чуя, ощущая, как краснеют щёки, и непонятно, смущение это или просто жарко вокруг. Горячо. Раскалённо. Невозможно. Это всё невозможно, до ужаса прекрасно, как же, чёрт возьми, охуенно, и поэтому, в последний раз толкаясь в него, Чуя кончает. Не настолько быстро, насколько он думал, но оргазм приходит скоро – ждать долго не пришлось. Текучее тепло растекается в нём, и сперма растеклась бы в Дазае, если бы не презерватив. Блять. Ебучие бесполезные мысли, до которых сейчас всё равно нет дела. Потому что перед глазами всё белое, потому что всё идёт искрами и фейерверком. – Дазай, – как в припадке шепчет он. Хороший припадок. Каждый день бы такой переживать. – Ты ещё не всё?.. – Блять... – возможно, впервые за всё их знакомство матерится Дазай, уходя от осторожного поцелуя в спину. Что-то не так. Это значит, что он точно не кончил. Это значит, что Чуя плохо справился со своей задачей. Это значит, что Чуя, сестра милосердия, должен помочь ему. Даже не выходя из него, Чуя обхватывает его член рукой, а другой ведёт куда-то вверх по животу. Он тихо выдыхает, прежде чем провести руками по плечу, и Дазай не понимает, когда его пальцы оказались там. Когда его рука стала сжимать член, и этого стало почти достаточно. Почти, но не совсем. Ещё слишком далеко, ещё чуть-чуть близко, одну гигантскую каплю, пару маленьких морей, всего-то ничего... Ничего не понятно, но он стонет его имя, послушно толкаясь в руку. Чувствует ладонь, нежные пальцы, обхватывающие его, помогающие дойти до самого конца. Бережно дотаскивающие, жестоко кидающие. Как в катапульту посадить, а потом спросить, хорошо ли прошёл полет? Как долетел? Сколько птиц по пути сбил? Осаму Дазай докладывает, что полёт проходит хорошо. Погода прекрасная, атмосфера где-то ближе к космосу, сопутствующие факторы вовсе не сопутствующие, а помогающие, неправильные, нечестные, как же это нечестно, блять... Как же хочется кончить. Он знает, что его хвосты сейчас в полном беспорядке – в творческом. Он знает, что Чуе они мешаются – их пытаются убрать. И примерно между двумя моментами «Дазай хочет кончить» и «Дазай дёргается, потому что перевозбуждён», случается то, чего он ждал давно. Недолго разглядывая его хвосты, Чуя думает, что хуже не будет. Дазаю сейчас всё будет только лучше, лишь бы получить прикосновения Чуи. – Можно? – нелепо спрашивает он, поднося руку и невесомо поглаживая, ожидая чего-нибудь: слов, ворчания, стона. Послания себя нахер, например, потому что нельзя так долго тянуть. Преступление это. Дазай выгибает спину, подставляясь под его прикосновения и да, блять, можно, всё можно. Совершай своё преступление. «Be gay do crime». Чуя только лишь гладит основание его хвоста, как Дазай понимает, что закончился полёт. Прошёл всё-таки хорошо. С прекрасной атмосферой. Блять. Чуя только лишь доводит его до скулящего выстанывания имени, кусает рядом с бугорком позвонка, целует, целует, целует... Дазай кончает, и вместе с этим шёпот чуиного имени растворяется в воздухе, и это так невозможно, честно, этого слишком много. Дазай изливается в руку Чуи и пачкает одеяло, особо не заботясь об этом, потому что не сейчас, ещё не время для подобного. Убираться за собой они будут потом, а пока хочется прижаться, кожа к коже, рука к руке, губы к губам. Чисто – хорошо, просто прекрасно. Чуть-чуть запачкали – вытрут, не обломаются. Им сейчас больше ничего и не нужно. Все желания сошлись на одном примитивном. Чуя падает на него, полностью закрывая своим телом и растворяясь в мягкости хвостов, просто по привычке цепляясь за мех пальцами. Как греешься в ночи, когда тебе холодно – и жмёшься. Как закрывают свою вечную любовь от пуль. Как дети боятся чудовищ и укрываются одеялом, чтобы надёжно, чтобы безопасно. Некоторые дети боятся леса. Некоторые дети сбегали в лес ежедневно и общались там со страшным чудовищем. Некоторые дети ничему не научились, не слушали взрослых и поплатились – страшные монстры утащили их к себе. Чуя не из этих детей. Чуя сам пришёл. Он обнимает Дазая как всегда было между ними. Никогда не было без одежды, обоюдно обнаженными, но нужно открывать новые границы. Старые нужно слать к чёрту, к чёр-р-рту, потому что кому это надо, окей? Сейчас между ними много нового, теперь известного и открытого. – Ты мне хвосты запачкал, – замечает Дазай, тихо усмехаясь. – Очищу? – предлагает Чуя, вцепляясь в них. «Не отпущу». «Ни за что не отпущу». «Ты держишь меня за руку... Это значит, что ты тоже не отпустишь?» – Да хрен с ними, – легко говорит Дазай, смотря на Чую через плечо. – На речке завтра очистим, – предлагает Чуя. Чёр-р-рт знает, чем они завтра ещё на речке займутся. «Я по чётным, Дазай по нечётным». – У тебя пары. – Да? – усмехается он. – Да и что? – Тебе нельзя пропускать, Чиби, – тянет он пальцы к чуиным волосам и быстро гладит, сразу одёргивая. Чуя льнёт к нему и подставляет голову. Гладь дальше. – Да и хрен с ними. «Да и хрен с ними». «Хрен сейчас со всем этим». Это может потерпеть до завтра, до мучительного послезавтра, до нежданного «через неделю». До конца вселенной, до Большого взрыва, который покончит со всей жизнью на планете, оставив только их вдвоём. Всё это никуда не денется. Со всем Чуя разберётся потом – с Большим взрывом тоже. Он разберётся, он сдаст всё, он закончит университет, ему станет двадцать пять, они соединят свои жизни, он обнимет Дазая и будет целовать его до припадка, но... Но между ними временной отрезок «сейчас». Сейчас ещё не закончено, и поэтому Чуя целует Дазая. Дазай отвечает ему с довольной улыбкой на губах. Сейчас будет продолжаться ещё очень долго.***
Чуе... Чуя не знает, сколько ему теперь лет, он давно потерял счёт времени рядом с одним глупым кицунэ.Дазаю... А Дазай, оказывается, забыл, сколько ему. Ещё до их знакомства. Ещё давным-давно.
Чуя давно понял, что во всех концах Земли Солнце светит по-разному. Где-то он просыпался, и ему в глаза светило приветливое яркое нечто, к которому он так и не смог привыкнуть. Где-то он привык просыпаться и видеть мягкий свет, который до сих пор не выходит из головы. Где-то он расчёсывал волосы и приводил себя в порядок, пока за его спиной стояла ночь, хотя часы были утренними – просто Солнца нет. Просто даже ему хочется отдохнуть и поспать подольше. Чуя прекрасно понимает. На протяжении сотен дней Чуя видел одно и то же Солнце, но каждый раз оно было разным. На протяжении сотен лет его расписание было одинаковым: сон – еле как проснуться – потянуться – уебнуться – захотеть лечь спать – спать нельзя – собраться – пойти на работу, учёбу, в лес дремучий и сброситься со скалы. Хотя... Хотя нет. Неправильный этот план. Пропущен один пункт – самый важный. Пункт этот тоже мнит себя важным, хотя на деле заворачивается в тепло своих же хвостов и не желает выходить оттуда. Все эти рассветы – из-за этого пункта. Все эти закаты – встречать только с ним. Всю эту жизнь... Да, блять, нет. Это слишком смущающе. Утром Чую всегда встречает недовольное пробуждением ворчание и горячие объятия, мягкие поцелуи по шее, крепкие укусы, тихий шёпот. Утром Чуя на самом деле просыпается не от солнечного света, не от пения сказочных птичек. Он просыпается потому что Дазай закинул на него свои конечности и не желает отлипать. Дазай никогда не желал отлипать, а Чуя особо и не старался уйти. Смысла в этом нет, как и не было во всём, что творил Дазай. Но уйти всё-таки придётся. – Нам на работу, придурок... – бормочет Чуя, шаря рукой где-то рядом с лицом Дазая и стараясь отпихнуть его объятия. Они сейчас живут в городе, и, оказывается, всё это время он мог убирать свои хвосты и уши. Может невидимыми они становятся, может складываются куда-то, а может вообще испаряются в другое измерение. Чуя до сих пор не понял как, зачем и почему, но так они легко могли жить на людях. И проблем никогда не возникало. Со стороны Дазая слышится хриплое бормотание, перекрывающееся подушкой. О, богиня, спасибо этой подушке... – Солнышко моё, спать ложись, – сонной угрозой шепчет Дазай. – Быстро. «Быстро, а иначе утащу к себе». «Быстро, а иначе поцелую». «Быстро, а иначе проведу с тобой ещё одну вечность». Угрозы Дазая самые лучшие – Чуя почти, совсем почти, но не подчиняется. Он ни за что не подчинится, потому что нужно на работу, на тысячную работу за всю его жизнь, на миллионный рабочий день, и каждый из этих дней он провёл, стараясь не подчиниться Дазаю. Потому что кровать, потому что хочется спать, потому что Дазай просит и хочет, чтобы Чуя был с ним... Дазаю, кстати, тоже на работу. У них у обоих работа, только Дазай почему-то любит опаздывать, а иногда и вовсе тратит дни, чтобы сидеть в офисе у Чуи. А сколько же офисов было у Чуи за всё это время... На деле в паспорте у него стоит не тот год. На деле должно получаться не так, что ему двадцать два, двадцать пять, двадцать восемь. На деле ему ХХХ. На деле он сам не знает, сколько ему. Чуе давно уже не двадцать пять, и он свыкся с мыслью, что не знает, сколько ему в принципе. Но он привык, что они с Дазаем не знают вместе. Что можно обернуться, взять за руку и спросить: «Сколько тебе лет?». И услышать спокойное: «Я не знаю, Чуя». И понять, что не один ты такой в мире. Что ничего не поменялось. Что в паспорте просто цифра. И у Дазая тоже. У него, вообще-то, много чего поменялось в паспорте, и в графе «брак» тоже. Был у него брак, к сожалению. Спит он теперь с ним ежедневно, просыпается недовольно, заботится с ненавистью. Бракованный. Вот он какой. Но им нужно проснуться и пойти, каждый по моим делам, в разные стороны. Вечером вернуться в их квартиру и понять, что Дазай уже тут, на кухне, старается приготовить Чуе ужин, но у него получилось как всегда. Ничего не получилось. Поэтому ужин как всегда лежит на Чуе – Дазаю лишь остаётся смотреть. Услышать, как Дазай говорит о том, что то персиковое дерево, посаженное Чуей, было не то чтобы посажено им. Что то, посаженное Чуей, не проросло бы. Что Дазай после посадил рядом то, что смогло бы дать жизнь персику, который потом безжалостно сожрал Чуя. Глупо злиться из-за этого, но потом обнять и сказать: «Спасибо» «Спасибо, Дазай». «Спасибо, Чуя». «Я посадил то дерево для тебя». «Да? Я тоже. Для тебя». «Дазай». «М?» «Я люблю тебя». – Не уходи, Чиби. «Я тоже». Дазай находит руку Чуи и сжимает вокруг неё пальцы, не желая отпускать. Сегодня точно не отпустит. Хотя бы сегодня. Видимо, их «сейчас» ещё не закончилось. Видимо, оно закончится где-то между «никогда» и «точно никогда», затерявшись посередине. Видимо, Дазай будет держать его за руку всегда. И точно – это всё навсегда. Когда-то Дазай говорил, что правильные кицунэ не делают подобного. Они не доверяют человечкам свою хосинотаму, которая теперь стоит на полке, каменно замурованная, чтобы наверняка. Правильные кицунэ не должны таять под людскими прикосновениями, но Дазай жмётся к его пальцам и вот-вот начнёт мурчать... Гавкать... Лаять... Правильные кицунэ не должны объяснять людям, что они не мурлычат, не гавкают, не лают, не тявкают. – Я хочу, – шепчет он. – чтобы сегодня Чуя остался со мной. На пару часов. Совсем немного. Правильные кицунэ не просят людей спать рядом с собой, даже совсем немного, даже если пара часов. У них же это не пара часов. У них это растягивается на целую вечность, на утро, на день, на вечер, на всю жизнь с ним и совсем чуть-чуть – друг с другом. Что ж, возможно, Дазай готов признать, что он неправильный кицунэ. Он смотрит на Чую, вновь засыпающего и крепко обнимающего его хвосты. Обнимающего так, что не отпустит. Никогда. Дазай смотрит так, что не отведёт взгляд. Никогда. Да. Пожалуй, Дазай самый неправильный кицунэ в мире. Но он смотрит на Чую, и эта неправильность ощущается нужной. Он смотрит на Чую и целует его, заправляя волосы за ухо. Он смотрит на Чую. Смотрит всегда.