...
Тёмные, лакированные туфли громко цокают по пустующему зданию. Сегодня он вновь играл на пианино на очередном концерте, — всем почему-то больно нравится его игра; родители заставляют приходить его вновь и вновь. Рука подползает к воротнику рубашки, отчаянно дёргая. Неудобно, быстрее бы уйти. Шото ускоряется, заворачивает за поворотом и резко останавливается. Из зала, где он играл доносяться звуки скрипки. Он уверен, что зрителей нет, — выступление закончилось около двух часов назад — поэтому решает прогнать того, кто играет. Он аккуратно открывает дверь, чтобы послушать, как долго ещё будет играть неизвестный музыкант, но вместо того, чтобы прикрикнуть на негодника, он застывает. Жалобная песнь скрипки доносится до его ушей, заставляя сердце пропустить несколько ударов. Посреди зала стоит зеленоволосый парень его возраста, его руки мастерски водят смычком по скрипке, зелёные волосы колышутся из-за того, что парень полностью отдался делу и качается из стороны в сторону в такт музыке. На переносице появилась морщинка из-за сосредоточенности скрипача. Звук его игры эхом раздаётся по помещению, впечатываясь в сердце Шото. Неизвестная мелодия сначала звучит тягуче-медленно, парень выигрывает каждую нотку, будто вновь и вновь вырисовывая деталь в картине, добавляя ей с каждым разом больше красок, штрихов, делая её идеальной. После мелодия струится вверх, переливаясь трелью птиц. Звуки сменяются один за другим и в итоге картина, что мастерски рисует этот парень, тонет в печали и грусти. Она не ускоряется, лишь изредка парень добавляет форшлаги, будто отмечая то, насколько медленно движется мелодия, рисует картине ещё больше деталей, делая музыку отчаянно-грустной. Этого нельзя достичь лишь техникой: будь это Шото, он бы проскочил эту ноту или остановился на ней. Он бы сделал то, что написано, не утруждая себя добавлениям деталей. И обычно Шото бы прошёл мимо, сказав, что то, что делает скрипач — не музыка. Музыка — чёткое следование нотам. Тут шестнадцатая, тут четвёртая, тут пауза. Но скрипач замедляется слишком сильно на низкой ноте, добавляя ей печали. Он проскакивает эту ноту, выделяя драматичность. Зеленоволосый мастерски обводит эту ноту, вырисовывая её. Он не просто играет, он изливает душу инструменту и стенам зала. То, что так долго искал Шото, но он даже подумать не мог, что игра так тронет его. В груди у пианиста что-то сводит, в голове раздаются тлеющие звуки скрипки. Он, не зная этого человека хочет подойти и обнять его, утешить, защитить. Он никогда ещё не слышал столь грустной и прекрасной музыки. Он начинает понимать, почему люди так любят её слушать....
Следующие недели он тратит на разучивание партии этой песни для пианино, переигрывая один и тот же момент трижды, заставляя его звучать идеально. Он ещё никогда не уделял так много времени музыке, ещё никогда не пытался сделать её настолько прекрасной. Пальцы ловко порхают над клавишами, нажимая на них сильно, пытаясь выдавить из них звук такой же медленно-тягучий, как у той скрипки. Или может дело в парне? Он переигрывает все вновь и вновь и наконец добивается того, что хотел. Пусть она и не будет звучать так же чувственно и ярко как у зеленоволосого, но он приложит максимум усилий для этого. Он вновь идёт по тому же коридору, после заворачивая за угол и останавливаясь у той-самой двери. Этот парень играл здесь все это время. И каждый раз Шото присаживался на пол у этой двери, закрывал глаза и молча слушал мелодию, от которой сердце замирает, а по спине бегут мурашки. Мелодию настолько грустную, что Шото каждый раз жмуриться и зажимает руки в кулаки. Настолько печальную, что он и сам начинает чувствовать грусть, медленно крадущуюся по его спине. Каждый раз он хотел утешить этого парня, но остановливал себя, вместо этого ещё упорнее выигрывая на пианино каждый аккорд, доводя всё до совершенства. И вот он здесь. Но вместо того, чтобы тихо сидеть под дверью, в этот раз он аккуратно заходит в зал, подходит к большому фортепиано, садится за него и открывает крышку. Он слушает-слушает и вот уже близится середина, поэтому он кладёт пальцы на клавиши, сосредоточивается, и начинает играть. На секунду игра скрипки становится менее уверенной, но после звучание инструментов разбивается о стены зала, порождая у Шото новые и новые мысли, переживания. Раньше он даже представить не мог, что одно лишь совместное звучание скрипки и старого фортепиано будет таким чувственным для него. Скрипка играет медленно-тягуче, как тогда. Её жалобная песнь разливается по всему помещению. Зеленоволосый вновь обрисовывает каждую нотку, заставляя её звучать так выразительно и печально как умеет лишь он. Пальцы Шото перебирают клавиши под ними с удивительной точностью. Перекаты нот из одной октавы в другую лишь больше выделяют скрипку, от чего та звучит ещё более плачущей. И вот в кульминации, когда скрипка обрисовывает каждую нотку, после быстро переходя на верхнюю октаву, начиная играть жалобную трель птиц, звуки фортепиано наоборот опускаются на нижние октавы и теперь уже оно вырисовывает каждую ноту, заставляя звучать всё неимоверно печально. Глубинные голоса фортепиано вместе с грустной трелью птиц от скрипки вырисовываются в цельную картину. Картину, во многом превосходящую ту, что рисовал в этом зале один лишь скрипач в тот день. В этот раз она не задыхается в красках и деталях. Всё выглядит уместно из-за глубины фортепиано, а от того звуки перелёта клавиш и струн становятся печальными-печальными. Голоса инструментов соединяются во едино. И всё звучит так цельно, будто и не в первый раз эти двое играют, будто разделяют они общую грусть. Мелодия ещё пару раз перекатывается под пальцами Тодороки, после чего смолкает. По залу проносится главная тема скрипки. Медленная, грустная и затухающая. Последняя нота и всё погружается в тишину, что больно режет по ушам из-за недавней игры. Шото разворачивается к парню, что уже во всю изучает Тодороки зеленью своих огромных глаз. Оказывается, скрипача зовут Изуку Мидория и он знал, что Шото всё это время слушал его. И, наверное, Шото впервые был так счастлив, когда милый, веснушчатый парнишка, играющий настолько чувственно на скрипке, смущённо попросил сыграть с ним ещё раз. Тодороки всегда был скуп на эмоции. Одна из его одноклассниц прозвала Шото "ледяным принцем" и это прозвище полностью ему подходит. Он холодный, говорит мало, общается редко. Но рядом с этой пёстрой, яркой-яркой улыбкой Изуку, он не может не смеяться, плакать или делиться тем, что тревожит. Изуку хороший, он слушает его жалобы внимательно, но вместо сочувствия предлагает вновь сыграть дуэтом, зная, что это поднимает настроение Шото лучше всего остального. А Шото ждёт. Он ждёт, пока и Изуку поделится своими тревогами, он ведь не забыл ту печальную песнь скрипки и грустный вид Изуку в тот день. Шото никогда не был хорош в изливании души инструменту, в поддержке и всему, что связано с эмоциями. Но он пытается. Пытается, ведь именно милый скрипач даровал ему любовь к музыке, он не сможет этого забыть. Поэтому внимает каждому слову, когда тот рассказывает, поэтому обнимает крепко-крепко, так, что Изуку успокаивается. Поэтому выводит круги на спине скрипача, пытаясь утешить.