что-то неправильно

      Лили Мальбали свои раны неумело зализывала. Легким алкоголем в больших количествах залечивала внутренние порезы и синяки. Горячая жидкость обжигала горло, наполняла сердце до краев, заглушая жуткую боль. Вот только память не стирала. И Лили помнила каждую ссадину и каждую гематому, которую оставлял ей Карл, изощренно тешала, ласкала, всматривалась с любовью, бережно отпечатывая изломы в сознании — идеальном дневнике мазохиста.       Она всегда ноет. Ночью. В холоде.       Она возвращается.       Карл Галлагер заливал свою душу, топил ее в стакане виски и фанатично наблюдал за ее истошными криками и визгами.       Боль, как обжигающий свет.       Карл каждый день находил в себе поводы задеть ее. Каждый день находил желание унизить и высказать все, что он о ней думает. Об этой лицемерной грязной суке.       Сукасукасукасука.       — Какая же ты дрянь, Мальбали.       И точно понимал: единственная дрянь — он. Карл продолжал врать и фальшиво резать словами глотку — совершенно не то, что он думает. Галлагер цеплял ее на мелочах мастерски, с маниакальной подготовленностью, доводил до точки кипения, чтобы только увидеть, как черти пляшут, скалятся и ревут в ее зрачках. Как они ответно обязательно причиняют боль.       Это никогда не закончится.       Карл не знал, с какого еще хуя так может ныть и кровоточить душа, если не из-за высших сил.       Он же не такой.       Он не такой!       Он не делится своим вниманием со всякими белыми телками, не ищет их взглядом, чтобы показать фак, не чувствует себя разбитым после перепалки, не ненавидит себя за каждое слово в их адрес и совершенно точно не упивается желанием засосать их.       Галлагер смеялся внутри и томился от наслаждения, когда Лили язвительно улыбалась и с идеальной выдержкой посылала его нахуй. Таким голосом, стальным и острым, за которым наверняка не слышно ее слез. Таким, который резал шею и губы, стоило Карлу зажать ее сильнее и ощутить ее дыхание на коже.       У него изломы. У него тряска.       Лили ненавидела этого психа. Ненавидела то, каким проницательным, каким нужным и желанным мог становится в один миг.       Миг — крайоловый в-каких-то-грязных-оттенках взгляд.       Миг — небрежное касание плечом в суете школьных коридоров.       Миг — и Лили кажется, что она прощает ему все-все.       Только зияющая обида и гордость и держали. Только последняя нить нервов вот же ж подарок не рвалась да не резалась. Только мелочный бес шептал на ухо неласковые и не давал сделать шаг.       Не давал!              Карл видел, а Лили знала: они влюблены сумасшедше и зло. А у них в коде, в заводских настройках эта не подлежащая изменениям галочка, этот чертов уродский рубец «причинять боль». И неважно кому.       И Лили, ох… она бы не пересекалась с ним, если б могла. А Галлагер, сволочь такая, находил ее и давил на вчерашние синяки и бессрочные шрамы.       Резал, как тупым ножом.       Мальбали чувствовала. Мальбали давилась экстазом. Мальбали напивалась в хлам и не думала. Потому что трезвый рассудок выдавал лишь одно: «Ты чертова мазохистка, милая… Это не-здо-ро-во. Это смертельно, милочка».       «Смертельно, ядовито, убийственно…» Эти синоним идеально подходили их отношениям. И Карлу. Да он же с самого начала был завешен этими ярлыками, табличками и цветными стикерами.       — На наркоту подсиживаются слабаки.       — Заткнись, блядь, тебя ебать не должно.       — Конечно.       И как же въелось это «слабак», как же вгрызлось в позвоночник. Так, что при виде нее хотелось выпрямиться и вздернуть подбородок. Настолько запомнилось.       На первое время.       Потом стало похуй и помнился лишь ее разрез глаз и перламутровые губы, и как сладко они тянулись в улыбке, как открывали ряд белых резцов, как язык плавно скакал по небу и… Иногда воображение казалось таким реальным, что Карл едва сдерживался рядом с ней. Потому что ни один его внутренний демон не мог признать, что Мальбали его больше не бесила, и каждый его демон довольствовался мазохистскими наклонностями.       Лили ушла от него резко, толкнув локтем в грудь. Лишь бы коснуться.       Карл схватил ее за запястье. Лишь бы осталась.       Мальбали обернулась и посмотрела удивленно и тихо (целый Тихий океан, мать его, а не просто глаза). Свела брови в каком-то нежном послушном выражении лица.       Карлу от этого стало так блядски больно, что… это же будет жестоко — что-то менять. Слишком жестоко. Слишком не-вы-но-си-мо.       И Галлагер промолчал. И отпустил. Он весь боль и ушиб.       Лили готова была заплакать прям здесь и сейчас. Она на грани.       Их отношения — идеальный выведенный до костей и скрепок губительный мазохизм.