что-то неправильно

      Карл Галлахер — фанатик, с патологичным влечением к ней. До костей и скрепок хотелось ее чувствовать.       Карл стоял в ванной, смотрел на лезвия бритвы и недобро ухмылялся. Некрасиво и неправильно.       Это надо менять, это надо править.       Мальбали не выходила из головы, даже больше засела. И не просто как на миг вспыхнувшая спичка, выведенная до кружев и бархата девочка, она стала глубже, где-то не за ребрами, в легких или под кожей — в мыслях, в сущности, в трещинах побитого сознания.       Зеркала и стекла так не трескались и не ломались. Древесина и керосин так не вспыхивали и не горели. Небо и грозовые тучи так не давили. А на Карла давило, тянуло, жгло это припадочное чувство.       Кожаные ремни, стянувшие слабую грудь.       Лили мелькала в школьных коридорах, столовой. Галлагер больше ее не трогал. Не было теперь словесных перепалок, злых глаз, сжатых в тонкую линию губ, запаха специи. Лили видела его взгляды, провожающие ее всякий раз, стоит лишь появиться в зоне видимости. Она сглатывала, отворачивалась и отчего-то все сдерживала клокочущую обиду.       Он не остановил ее. Он не взял ее за руку.       Они так легко разошлись, словно и не было никакого «Галлагера» и никакой «Мальбали» в их жизни.       Только тяжесть на плечи осела.       Только стены школы молчали.       Она, конечно, не решилась сказать пять слов. Выложить мысли в жалкую строчку, такую простую и искреннюю. Такую нужную.       Она не решилась.       Он не захотел.       Лили смотрела в потолок, лежа на кровати, и ждала, что он упадет и раздавит ее. А иначе она сойдет с ума. Не было прежней легкости, не было свободы, только тяжесть и клетка. Не хотелось ничего чувствовать. Лучше ничего, чем так.       В комнате с белым потолком.       Стерильно белым и непорочным наряжалась, безусловно в белый свитер и юбку, вот только себя так не ощущала. Внутри грязь и истерика, как бы ей воспользовались да выбросили, не заметив даже.       Он, Карл, как бы из скуки повозился с ней. И ведь Мальбали не чувствовала ни презрения к нему, ни внутреннего осуждения за нахальный безответственный характер или наркотическую зависимость. Поэтому не могла выбросить Карла из головы. И поэтому хотела его внимания.       У нее с самого начала не было шансов.       Лили мыла руки и терла кожу до красноты. Она обжигалась горячим кофе и вспоминала, как горячи были его пальцы — секундные касания. Она смотрела в окно ночью и все хотела, чтобы эти вывески и фонари ослепили ее настолько, чтоб забыться.       В комнате с видом на огни.       Лили была педантом во многих своих истоках. Если одеваться, то прилично. Если заниматься, то скурпулезно оттачивая свои навыки и вырисовывая каждую буковку чернилами. Если думать, то до мигреней и точного ответа. Вот она и думала и все пыталась понять, как назвать паразита, пожирающего косточки и извилины. Что это за болезнь? Ответа, конечно, не было, но она, как всякая наивная девочка, искала его постоянно. И как наивная девочка терялась и дрожала, когда Карл редко очень, ласково называл ее по имени.       Произносил эти мягкие слоги непредвзято, правдиво.       Настолько превосходно, что она это ненавидела. Настолько, что тело слабело и предательски лихорадило       Галлагер решил, что у него ебанутая паталогия с именем «Лили».       Лили Мальбали.       Маль-ба-ли.       Так похоже на жвачку Malabara, которую Карл больше не покупал после встречи с ней. Все время смотрел на пачку в магазине и так мерзко становилось, в голову сразу ударяло.       А еще на Malboro. Чертовски дорогие, но крышесносные. Их запах надолго остается на коже, дыма много, застилает глаза и щиплет.       Карлу, черт возьми, надоело стирать с кожи запах чабреца и кофе. Ее дрожащие нотки. Ее атомы — фантомы частиц и присутствия.       Сумерки опускались и тянулись сквозь окно в его комнату. Темнота заполняла пространство, текла по стенам и оседала в углах, а память его изощренно светилась, подкидывала свежие воспоминания, била по болезненным точкам. Карл делал глубокую затяжку, перекатывал дым на языке и дальше в легкие и закрывал глаза, а под веками ее летящие волосы, выемка на шее и накрахмаленная юбка.       Карл словил ее случайно в коридоре после звонка на урок, затащил в какой-то обшарпанный туалет, чтобы…       Что?       Если б он знал!..       Не потому что давно не видел ее так близко к себе. Не потому что не слышал голос, казалось бы, столько, что звезды далекой Галактики успели взорваться и их свет вот-вот охватит Землю. Конечно, нет.       — Думала, от меня так легко отвязаться, Мальбали? У нас еще нерешенный вопрос… — назвать ее «сучкой» отчего-то не повернулся язык. Галлагер так и замолк, не договорив.       Лили молчала. Как тошно ей было сейчас его видеть. Как гадко было слышать от него такие слова. Как не хватало его.       Лили обдало таким жаром, так горело предплечье и кожа под его пальцами. Так рябило перед глазами и в эйфории подгибались колени, что она не вырывалась. Даже не делала вид. Только подняла на него уставшие глаза, вцепилась когтями в расширенные зрачки Галлагера, выпрямила плечи, случайно подаваясь вперед.       Карл застыл. Он ненавидел, когда она выглядела такой беспомощной. Он сам был блядски слабым в такие моменты. Все терялось на фоне и только и оставалось, что разглядывать ее, и…       Боже.              Как поменялась она за эти недели: исхудала, кожа посерела, губы искусаны, глаза…       Глаза навсегда потеряли свой цвет.       — Лили.       У Галлагера задрожало в груди, когда она негласно откликнулась, моргнув и поджав губы. Воздух рвано проходил через носоглотку — таким тяжелым и густым был. Губы жались к губам, язык — к языку, тело — к телу. Руки свели ее запястья за голову и к стене, сильнее, агрессивнее. Во рту ее влажно и сладко, у сердца тепло и нежно.       У него обострилось осязание и мышление, и все прежнее осознание вещей перевернулось и воспринималось иначе. Кожа горела, дыхание бешено то рвалось, то терялось: шумный вдох, стон, поцелуи, выдох. Тело внезапно стало сильным, неконтролируемым, будто чужим, и безумно неправильным — слишком маленьким, его не хватало. Карлу хотелось по-другому, хотелось больше, хотелось ближе.       Хотелось быть с ней.       Бархат ее кожи заставлял дрожать изнутри, а поддатые девичьи плечи и шея сводили с ума. Внутри это в ярости клокотало, это сладко пело, это чувствовало покой и правильность.       — Отпусти, — она изредка всхлипывала, дергала руками. — Пожалуйста, отпусти, — повторила сипло.       Карлу резали изнутри эти слова. Желудок (или что это) пустел и зарастал дырой — Марианская, блядь, впадина со всем ее морозом и отсутствием кислорода. А Галлагеру и вправду будто воздух перекрыли. Он со злобой вжал ее в плитку сильнее, сматерился и отпустил. Разочарованно, даже отчаянно. Хотел уже с шумом свалить, хлопнув дверью, но…       Лили посмотрела на него ласково и восхищенно, медленно провела пальцами по крепким плечам, шее, зарылась в жесткие волосы и прижалась к губам секундно. Так, как может только она — милая беспомощная девочка.       — Извини, мне пора на урок, — Мальбали немного суетилась, мешкалась, извинялась, что ей несвойственно. Но звучало это по-родному. Такое только с семьей, только с близкими. Карлу это нравится.       И этот стеклянный взгляд.       Карл все еще чувствовал зуд на кончиках пальцев. Хотел их резать в порыве бессилия. Он смотрел на братьев, одноклассников и прочих людей и бесился, что они совершенно точно ни черта не понимали. Что они не чувствовали это тоже. Что они могли жить нормально.       У него тоже все нормально. По крайней мере он пытался себя убедить.       …белый потолок в комнате Лили дает ей право.       …вид на огни за окном позволяет Карлу верить.       Вот только это не норма. Это взаимное помешательство.