Клюква

В соборе холодно. И холод этот сильнее, чем в полярные ночи, когда вьюга остервенело воет, пытаясь выбить тонкие оконные стекла, утащить в свои смертоносные объятия все живое, добраться до насмешливого огня в камине, да и похоронить в гробу из колючего снега. Холодно. Панталоне проводит рукой по крыше гроба в жесте, лишенном всякой нежности. Смерть Синьоры не вызывает ничего кроме неприятного удивления. Расходы на похороны, деньги, которые Снежная потеряет за полдня траура беспокоят его куда больше смерти соратницы. Розалине стоит отдать должное, выказать уважение, чем они и занимаются. Возможно, среди Предвестников действительно есть те, кто будет скорбеть, но плохо прикрытое безразличие большинства лишь приумножает лютый мороз. Дотторе неизменно стоит рядом, по левую руку. Он тоже источает холод. Надменный. В своей маске, отчего-то напоминающей птичий клюв. С пробирками и склянками, будто оставь он их хоть на секунду, разверзнутся небеса. Доктор – острый язык да пафос, механические части тела и вполне живые скелеты в шкафу. И холод от него совершенно иной. Холод живой – будоражащий порыв ледяного ветра, рассыпающий по телу мурашки. Прохлада лабораторий и запах стерильности. Спирт да таблетки. Приятно. И где-то внутри, за этой напускной ледяной завесой серьезности, теплится огонек жизни. Панталоне видел сам, как искры того огонька разгораются пламенем в глазах Дотторе, когда тот говорит о своих исследованиях, ярко жестикулируя. Как огонь этот умиротворенно потрескивает, мурчит ласковым котом, когда уже сам Доктор слушает Банкира, в словах и грандиозных планах которого так же ничего не понимает – и почему тогда слушает? И как искра рождает пожар, когда речь заходит о клонах. Но только наедине. Прилюдно Дотторе носит свою птичью маску, скрывающую живые глаза под холодным серебром. В груди вдруг неприятно колет. Тупой болью отзывается, ползет вверх, прямо к горлу. Будто покрывает изнутри слоем острых сверкающих льдинок. Панталоне тихо кашляет. Но звук радостно рвет гробовую тишину, эхом отскакивая от стен и пола. Рука сама тянется к шее, нежно оглаживает ворот водолазки, прикрывающей неожиданно сдавшее позиции горло. И Предвестник чувствует на себе взгляд множества пар глаз. Всех, кроме самых желанных. – Надень свою мантию нормально, раз умудрился заболеть, – под металлом маски эмоцию Доктора ни разглядеть, ни угадать, как не пытайся. А тот все смотрит, смотрит, смотрит, склонив голову совсем по-птичьи. – Сляжешь – мне же добавишь проблем. Дотторе делает какой-то невнятный взмах рукой. И едва ощутимое беспокойство, призрачно мелькнувшее в его тоне, исчезает, не оставив и следа, стирается этим жестом. *** Пол дня отдыха тянутся мучительно медленно. Позволить себе развлечься – нарушить траур – ниже собственного достоинства, а отсчитывать минуты, зная сколько моры кануло в бездну за каждую из них – сущая пытка. И к ряду издевательств добавляется нарастающая боль в груди и горле, сопровождаемая сухим кашлем. Бездна бы побрала смены температуры. Пока за окном температура стремится вниз, желая побить все уму постижимые рекорды, а с ними заодно и дно, проморозив скудную землю насквозь, в помещениях камины топятся так сильно, что жара южных регионов покажется блаженной прохладой. Видать, действительно простудился, выйдя из удушающей жары в лютую стужу. Надоедливый кашель и не думает отступать. Нарастает снежным комом ровно до тех пор, пока Предвестник не чувствует в горле...что-то. Что-то ужасно маленькое, легкое, почти невесомое. И вытащить из себя сию гадость становится задачей первостепенной важности. Цветок. Крошечный. Бледно-розовый и с четырьмя лепестками. Он кажется знакомым. Панталоне поправляет очки, и рассматривает растение. Такие цветы растут разве что на болотах, не боясь ни холода, ни губительной влажности. Кустарники стелются у самой земли, нежным ковром покрывая серые мхи. А потом, как отцветут, рождают багровые кислые ягоды. Эту робкую красоту Банкир видел лишь однажды, когда летом бывал на юге страны. Но восхищаться флорой Снежной нет желания и сил. И Предвестник устало потирает переносицу. Уж лучше бы и правда простудился. Простуда несет за собой куда меньше проблем, чем эта отвратительно романтичная болезнь родом из Инадзумы. Хотелось бы узнать, кто из сослуживцев притащил эту гадость. На ум приходят лишь Одиннадцатый да покойница, царствие ей небесное. Цветение – уязвимость, раскрытие разом всех карт. Или же скорая кончина. Тут уже выбор у каждого личный. Доктор накаркал. Проблем теперь действительно не оберешься. И все решения кроются в нем. Дотторе и вправду ужасно напоминает ягоды, цветы которых проросли в Панталоне. Предвестник встает из-за стола, разминая затекшие мышцы, и бесшумно выходит в холодный пустой коридор. Цветок мирно покоится в сжатой ладони. Уж что-что, а где Дотторе найти в любое время суток, знает каждый. Панталоне заходит в лабораторию без стука – зачем, если о посетителе сообщат тонким визгом старые петли огромной дубовой двери. И как у искуснейшего из механиков плоти и железа могут быть ржавые дверные петли? Дотторе оборачивается мгновенно, отрываясь от беспорядочных схем и чертежей, коими застлан весь его стол. По нему видно, что готов был начать ругаться на внезапный визит. Однако Предвестник замолкает, не успев открыть рот, видя кто к нему пришел. И, к большому сожалению Девятого, лицо Дотторе все еще скрывает безжизненное серебро. – Что же привело богатейшего человека Тейвата в мою скромную обитель? – О, он лжет, шутливо прибедняется. Лабораторию Доктора едва ли можно назвать скромной, – Неужели ты пришел разделить со мной скорбь? – Он чуть ли не мурлычет, и голос расходится бархатными волнами. Интонации и мурчание негодник явно украл у Банкира. – Это было бы скучно, дорогой мой Доктор. Я принес штуку куда поинтереснее печальных новостей, – Панталоне усмехается, видя как его собеседник заинтересовано подается вперед, сложив пальцы рук домиком у лица. Маленький розоватый цветок теряется на фоне черной перчатки, обильно украшенной кольцами с массивными камнями. Сиротливый и невзрачный – величайшее из сокровищ. И Девятый Предвестник протягивает его Доктору с выражением лица, с каким на исповеди озвучивают список своих грехов. Дотторе молчит где-то с минуту. А после легким движением снимает маску и обращает рубиновый взор на Панталоне. В полумраке его радужки напоминают кровь или те ядовитые ягоды, что растут на болотах. А там, где дрожащий свет от беснующегося пламени внутри лампы попадает на них, его глаза – рябина, не меньше. Красиво безумно. И не по себе как-то, потому что Доктор умудряется даже снизу вверх смотреть уничижительно, как на идиота. – На кой черт ты мне это притащил? Что это вообще? – алый взгляд прыгает с цветка на Банкира и обратно, в попытке, видать, разглядеть хоть намек на то, что все это – часть какого-то дурного юмора. – Цветок, – Доктор, видимо, всерьез его воспринимать не собирается, а значит в эту игру играть могут двое. И Девятый Предвестник вздергивает подбородок, сгребая в горсть остатки гордости, и губы его растягиваются в обыкновенной мягкой улыбке. Но он быстро тушуется, когда эмоция Доктора приобретает нотки какой-то жалости, с коей смотрят на юродивых и калек. – Выкашлял. Дотторе хмурится на мгновение, а после заходится в смехе. Смех дребезжащий – посуда во время урагана, металлический поднос с размахом об пол – холодный, будто злые бураны Снежной. Панталоне же стоит, скрестив руки на груди. Стучит недовольно тонкими пальцами по своему плечу, ждет, когда его сослуживец закончит истерику. – Прости-прости, просто, ха-а, ты же знаешь что это такое? – мужчина давит смешок – они же в рандомный момент вылезают, Архонтов ради... Но ответь-ка, – смех вновь рвется наружу, – в кого ты, Ты мог... Кто она? Мора в обличии человека? – Прекрати этот балаган, – Банкир хмурится – Я знаю, откуда они берутся, я не знаю, как их убрать. О, он знает, прекрасно знает, только вот надежда на самый легкий и в то же время сложный способ призрачная, неуловимая – песок сквозь пальцы. Решение проблемы в сухих обкусанных губах с колючей улыбкой, в острых чертах лица да глазах цвета алого кварца. – Я не твой подчиненный и не кипа банковских бумаг, Панталоне. – Дотторе подходит к нему вплотную, так, что их носы едва ли не соприкасаются. – Не одергивай меня. И ответь, кто она. И сколько же ей пришлось заплатить, чтобы купить твое внимание? Девятого вновь обдает запах стерильности, который, кажется, давно уже намертво привязался к Доктору. Но в этот раз через перманентную чистоту проступают едкие нотки машинного масла. И амбре это вдохнуть хочется полной грудью. Отпечатать в памяти. Панталоне блаженно прикрывает глаза, пропуская колкость мимо ушей и готовясь сделать столь желанный вдох. Но грудную клетку так не вовремя сжимает, а горло начинает колоть и саднить. Мужчина заходится в приступе кашля, прижимая руку ко рту и сминая несчастный цветок, который Доктор так у него и не забрал. Дотторе мгновенно отпускает Банкира и отступает на пару шагов. – Я могу их вырезать, – и не ясно, говорит Доктор о цветах или объекте любви, – из тела и из памяти. Из души. В глазах Предвестника будто надежда плещется, когда он предлагает избавиться от чувств, а с ними и от цветов вдогонку. И с чего только он так взъелся? Все эти беснования, насмешки и злость с тех пор, как смысл цветка был озвучен. И взгляд, такой, будто... – Дорогой Доктор, неужели я слышу ревность? – Банкир вытирает лицо тыльной стороной ладони и поднимает взгляд. Дотторе вздрагивает. Загнанным зверем смотрит, но фасаду своему не позволяет даже треснуть. Руки скрещивает на груди, но молчит. А Панталоне поправляет очки и тихонько смеется. Надо же, так просто. Похоже, они обойдутся без скальпеля. И цветы завянут, так и не успев разрастись.