***
Это определенно происходит снова, и Хуа Чэну хочется кричать. Кому, блядь, нужно просыпаться! В ебаный час ночи! Каждый, сука, раз! Сумасшедшему соседу Хуа Чэна, вот кому! (Ладно, он не настолько сумасшедший, если вспомнить произошедшее ранее. Вечером следующего дня Се Лянь появился у порога квартиры с купленными в магазине маффинами в качестве компенсации. Хуа Чэн пригласил его зайти на кофе или чай, и Се Лянь согласился. Он пробыл в гостях недолго, но всё это время улыбался и сказал, что им следует как можно скорее посидеть так ещё раз, так что Хуа Чэн засчитал это за успех. Он заранее надеется, что теперь они друзья.) Се Лянь идеален во всём, о чём только можно нафантазировать. Он восхищается и радуется окружающему миру, контрастируя с язвительной, саркастичной натурой Хуа Чэна, и это действует успокаивающе. Возможно он просто стареет, оттого и думает, что мир нуждается в такой молодёжи, как Се Лянь. В целом, Хуа Чэну искренне нравится его сосед. Просто периодически приходится просыпаться из-за непрекращающегося звона будильника, ревущего сквозь тонкие стены. Но он ведь не может просто спросить, правильно? Се Лянь, вероятно, просыпается, чтобы сделать что-то важное, потому что не пропускает ни одного ебаного дня, так что Хуа Чэн не уверен, насколько вежливо будет совать нос в соседские ночные дела. Поэтому Хуа Чэн позволяет себе немного сблизиться с Се Лянем, а уже затем спросить. Любопытство — единственная причина, по которой эта дружба существует. Вовсе не потому, что у Хуа Чэна краш на своего соседа. Вовсе нет.***
— Кажется, у меня краш на моего соседа, — уныло признаётся Хуа Чэн, когда Инь Юй заходит к нему в гости. Инь Юй один из немногих людей, чьё присутствие можно перетерпеть, потому что он тихий, но при этом подходит Хуа Чэну в аспекте сарказма и чёрного юмора. (Эти стандарты также применимы к Хэ Сюаню, но он, сволочь такая, всё ещё не вернул деньги, поэтому Хуа Чэн пока не называет его другом.) — Вау, ну и дела, интересно, связано ли это с тем, что ты лежишь на кровати, будто дохлая рыба. Хуа Чэн приподнимается, чтобы посмотреть на Инь Юя, и ворчит: «Это Хэ Сюань, когда я ловлю его на попытке снова занять у меня денег». Инь Юй усмехается: «Ты бы его не убил. Он твой единственный друг». — У меня нет друзей, — драматично заявляет Хуа Чэн и вновь зарывается лицом в подушку. — Ты не говорил так о своём миленьком соседе, — отвечает Инь Юй, и Хуа Чэн может услышать, как он уходит на кухню, предположительно, чтобы во что бы то ни стало скормить что-нибудь желудку собеседника, даже если он начнёт давиться и задыхаться. — Завались нахуй. — Мгм. В итоге Хуа Чэн стаскивает себя с кровати и приходит на кухню как раз тогда, когда Инь Юй ставит на стол две миски лапши — которая, нужно признаться, прежде чем кто-либо осудит — является лучшей вещью в жизни Хуа Чэна, и нет, он не принимает конструктивной критики — живот урчит от одной лишь мысли о подобии настоящей еды, любой, кроме печенья и маффинов, что Се Лянь приносил последние несколько дней. — Ты лучший, — произносит Хуа Чэн, набрав полный рот лапши и тут же пожалев об этом, когда та начала жжечь язык, — Инь Юй. Я люблю тебя. Я умру за тебя. — Ты умрёшь за кого угодно, — возражает Инь Юй, — ты хочешь сдохнуть каждый день своей жизни. — Туше́, — говорит Хуа Чэн, кладя палочки на стол в направлении Инь Юя, — но хотя бы оцени всю чувственность. — Неа. — Грубо. — Ты заслужил. Хуа Чэн не удостоил Инь Юя ответом и вместо этого громко втянул лапшу, чтобы его побесить. Звучит дверной звонок. Хуа Чэн бросает растерянный взгляд на дверь, а затем на время. Его глаза широко распахиваются, а сам парень едва ли не подкарабкивается к двери, пока Инь Юй приподнимает бровь, глядя на него. — Гэгэ! — Саньлан, — приветствует Се Лянь, и — какого хера у него на макушке делают кроличьи уши, — привет! — Заходи! — Хуа Чэн, может быть, произносит слишком громко, поэтому морщится от самого себя. — Ах, прости, гэгэ, ты сегодня немного рано. У меня другой… друг… в гостях. — Ох! — выдыхает Се Лянь. — Я могу уйти, если ты вдруг хочешь? — Нет! — Хуа Чэн взвизгивает, и он хочет дать себе пощёчину за то, какой же он, сука, нервный. — Инь Юй, ты же не против, правда?! — Нет, пока я могу мирно закончить есть. Хуа Чэн ярко улыбается Се Ляню и жестом приглашает войти. Как и всегда, тот вручает ему выпечку, прежде чем последовать на кухню вслед за голосом Инь Юя. — Здравствуй, — приветствует Се Лянь, когда Хуа Чэн садится и приглашает его присоединиться к нему, — я Се Лянь. — Инь Юй, — приветствует в ответ, взгляд скользит на Хуа Чэна, — многое слышал о тебе. — О! — удивляется Се Лянь, улыбаясь, а Хуа Чэн хочет похоронить своего друга под пеплом, потому что нужно, чтобы эта улыбка была адресована ему, но так поступают только плохие друзья, поэтому он лишь «бурлит» в одиночестве. — Только хорошее, я надеюсь! — Хм, ага, — Инь Юй спокойно соглашается, — очень хорошее. Абсолютно. Например— — Инь Юй, — прерывает его Хуа Чэн, — моему гостю может быть одиноко, можешь позаботиться о том, чтобы приготовить ему немного лапши? Взгляд, которым его одарил Инь Юй, определенно говорит «нет», но, очевидно, что очарование Се Ляня работает и на нём, потому что он едва ли вздыхает, прежде чем встать и набрать воду для лапши. — Ах, нет, мне не следует утруждать тебя чем-то таким— — Всё в порядке, — отмахивается Инь Юй, — я должен был позаботиться и о Великом и Могущественном Его Высочестве, ничего такого. Се Лянь моргает, выглядя непонимающе, прежде чем произносит: «Тогда ладно! До того момента, пока я не доставляю тебе особых проблем!» Инь Юй хмыкает. — Так, гэгэ, — спрашивает Хуа Чэн, пока Инь Юй занят, — как поживаешь? — Саньлан, мы видели друг друга два дня назад, — произносит Се Лянь, однако продолжает. — Ничего особенного. С учёбой и всем таким всё хорошо. Что насчёт тебя? — Умираю, как всегда, — с лёгкостью отвечает Хуа Чэн. — Тупые преподаватели и их тупая домашка. У меня даже нет времени на себя. — Это потому что ты откладываешь в дальний ящик всё, что задают, — вставляет Инь Юй, и это конец. Теперь у Хуа Чэна только один друг, и это, ясен пень, ни он, ни Хэ Сюань. Се Лянь, однако, почти не реагирует на эти слова. Он мягко смеётся и произносит: «Мне знакомо это чувство». Хуа Чэн изображает слишком уж драматичный вдох: «Гэгэ?! Ты?! Умираешь?!» Его сосед вновь посмеивается и говорит: «Ты можешь этого не знать, но я — один из тех самых студентов, что каждый месяц умирают из-за экзаменов». — Но ведь гэгэ идеален, — парирует Хуа Чэн, игнорируя Инь Юя — который даже глаза закатывает незаметно! У него есть хоть немного приличия! — Как он может быть среди нас, жалкой кучки людей? — Говори за себя, — бормочет Инь Юй, и если Се Лянь и слышит его, то ему хотя бы хватает ума не реагировать. В отличии от некоторых! Тем не менее, Се Лянь просто отпускает один из тех тихих смешков, от которых Хуа Чэн бы грохнулся в обморок прямо посреди тишины этой комнаты. — Никто не идеален, Саньлан, — произносит Се Лянь предостерегающим тоном. — Ты льстишь мне, говоря такое. — Но гэгэ заслуживает всей похвалы, что этот никчёмный может предложить, — бесстыдно задабривает его Хуа Чэн, а после подскакивает на месте, когда Инь Юй ставит напротив Се Ляня тарелку с лапшой. — Ешь, — произносит Инь Юй, самодовольно занимая своё место, — я сделал с яйцом, только для тебя. «Инь Юй, сучья сволочь, почему ты не положил яиц и мне—»***
Это становится некоей рутиной, можно и так сказать, поскольку нет более подходящего слова. Хуа Чэн и Се Лянь время от времени видятся, недели летят, и первый хотя бы на девяносто процентов уверен, что они стали близкими друзьями. Ты не будешь приносить кексы, печенье и слайсы каждый раз, когда приходишь домой к незнакомцу, правильно? Из-за этого Хуа Чэн чувствовал себя в некотором смысле плохо, потому что казалось, что Се Лянь всегда тратит на него деньги, покупая тортики и всякое такое, но однажды тот посмеялся и сказал, что на его месте работы — в пекарне! — каждый раз остаётся что-то, и с тех пор, как он заметил, что Хуа Чэну, вроде как, понравилось угощение, он сохранял некоторое для него. — Гэгэ, — протестовал Хуа Чэн, — не нужно! Это ты должен наслаждаться всем этим, это твоё! — Бред, — ответил Се Лянь, — тебе они очень нравятся. А я счастлив, если ты счастлив, — сердце Хуа Чэна тут же расстаяло. (Почти как мороженное-сэндвич, которое Се Лянь для него принёс, но это уже совсем другая история.) Спустя несколько месяцев их дружбы Хуа Чэн напомнил о раздражающем до пизды будильнике, что будит Хуа Чэна безбожно рано ночью. Фишка вот в чём, окей — сколько бы Хуа Чэн не шутил о желании умереть и ни говорил, что сон для слабаков, он сам и был тем самым ублюдочным слабаком без шанса воспротивиться соблазну смерти, потому что ему нравится спать, и если он не заснёт, то, скорее всего, устроит смертельную вечеринку для всего квартала, а после, опять же, совершит массовое убийство по причине того, что Се Лянь будет мёртв, и это будет его вина. Так что, можно понять, почему Хуа Чэн встал, протопал через всю квартиру и врезался в более чем несколько стен, прежде чем притащить себя к двери Се Ляня и постучать. И позвонить в звонок, который он проигнорировал в прошлый раз, потому что был слишком, блять, уставшим. Се Лянь открывает дверь через мгновения после того, как Хуа Чэн начинает клевать носом, и произносит «Саньлан!», но после его взгляд оказывается опущен, и Хуа Чэн запоздало осознает, что не подумал надеть футболку, прежде чем выйти из квартиры. …ох, ну что ж, теперь уже слишком поздно. Нет ничего, что бы кто-либо из них мог сделать, но— Се Лянь и сам в одних только шортах, и Хуа Чэн думает, что может вновь начать пускать слюни, потому что он расстроен и устал, а это наверняка единственный шанс попялиться на Се Ляня, которого он когда-либо удостоится. И. Он всего лишь человек, всё понятно. Хуа Чэн винит только свою кривую анатомию и неискушённый разум, так как, чёрт возьми, собирается взять всю ответственность за то, что происходит потом, на себя. В голове хуев беспорядок, он голодный, уставший, злой, возбуждённый и всё это одновременно, так что мозг решает, что жить этому телу, по всей видимости, надоело. Так что— Хуа Чэн падает в обморок. И прямо в объятия Се Ляня.***
В следующий раз, когда он приоткрывает глаза, Хуа Чэн замечает, что ещё не рассвело, потому что можно увидеть дрянной квартирный флуоресцентный свет, просачивающийся сквозь веки. Хуа Чэн садится, постанывая. Первое, что он видит, это Се Ляня, сидящего на диване; находится ли он сам на ещё одном? Вероятно. Сосед, к счастью, накинул на себя широкую футболку, но это является и благословением, и проклятьем одновременно, потому что до этого Хуа Чэн мог подавиться собственной слюной, рассматривая мышцы, а вот сейчас — спонтанно самовосгореться от вида ключиц и того, как ткань скользит по ним— — Саньлан, ты в порядке? — спрашивает Се Лянь, будто прекрасный друг, коим он и является — в отличие от Хуа Чэна, потому что вот он не пялится на своих друзей, словно больной! — Ты заставил меня очень поволноваться, ах… — Я в порядке, гэгэ, — отвечает Хуа Чэн, зевота овладевает голосом, он поднимает руку, чтобы протереть глаза, и только тогда осознаёт, что Се Лянь накрыл его одеялом, и что это единственная вещь, что сейчас помогает ему выглядеть прилично. Теперь Хуа Чэн стоит перед сложной дилеммой выбора между тем, следует ли ему ходить полуголым по чужой квартире, или же использовать одеяло, чтобы прикрываться, словно оскорблённая дева. — Ах, не двигайся, Саньлан, — просит Се Лянь, — ты устал. Хочешь вернуться к себе в квартиру? Или хочешь, чтобы я сделал для тебя горячий шоколад? Хуа Чэн отчаянно нуждается во сне, но он всего лишь человек, и кроме того — влюбленный дурак, поэтому всё заканчивается на том, что он ляпает: «Я останусь с гэгэ, если тот этого хочет». Се Лянь улыбается, выглядя идеально для того, кто был разбужен в час ночи, и встаёт: «Тогда оставайся здесь! Я сделаю нам горячего шоколада». Се Лянь проходит куда-то, где, предположительно, находится кухня, а Хуа Чэн потворствует стыдливому желанию понаблюдать за его задницей, пока тот идёт. Чёрт. Се Лянь в порядке. И когда он оборачивается лицом, единственный глаз Хуа Чэна едва ли не выкатывается из головы, пока пытается поспешно посмотреть выше. — Ах, Саньлан, не хочешь одолжить у меня немного одежды? — спрашивает Се Лянь совершенно невинно. — Ох, ты также можешь вернуться в свою квартиру. Но если нет, зайди в мою спальню и выбери что-нибудь для себя. — Только если я не доставляю гэгэ проблем этим, — произносит Хуа Чэн и встаёт на пошатывающиеся ноги. — Конечно же нет, — отвечает Се Лянь и уходит на кухню, — чувствуй себя как дома! Хуа Чэн входит в спальню и на секунду останавливается в этой чистой, маленькой комнатке, хихикая с того, какая она селяневская, прежде чем подходит к шкафу, в котором, предположительно, находится одежда. Он выбирает рубашку, которая, вроде бы, подойдёт ему, и надевает её, прежде чем выйти из комнаты. Хуа Чэн не думает, что хоть какие-то штаны Се Ляня подойдут ему, в любом случае, на нём всё ещё надеты боксеры. Это не так уж и важно, правда ведь? Прежде чем он увидит своего соседа вновь, Хуа Чэн вдыхает запах его рубашки и почти стонет. Он хочет закопаться лицом в этой одежде. Она пахнет Се Лянем, и Хуа Чэн знает, что звучит, как помешанный, но не может ничего с собою поделать. Боги, Инь Юй будет смеяться над ним так долго. Хуа Чэн вышаркивает из спальни и видит Се Ляня, степенно сидящего за кофейным столиком, после чего присоединяется к нему и кивает в знак благодарности за кружку горячего шоколада, пододвинутую в его сторону. Какое-то время они сидят в тишине, пока Се Лянь не спрашивает: «Тебе уже лучше?» Хуа Чэн моргает, а после отвечает: «Да, конечно. Напиток гэгэ заставил меня чуствовать себя намного лучше!» Се Лянь закатил глаза, но сделал это невыносимо по-доброму, отчего Хуа Чэну пришлось отвернуться, прежде чем его лицо вновь загорится пламенем. — Саньлан слишком часто хвалит меня. — Это не похвала, это факт, — возражает он и улыбается, когда Се Лянь самую малость хихикает, — к тому же, гэгэ этого заслуживает. Се Лянь больше ничего не говорит, однако его брови изгибаются так, как когда он смеётся над ним, и Хуа Чэн знает это, отчего не может остановить себя — он обижается. — Саньлан, ах, — произносит Се Лянь, и в его голосе слышится смех, пока он говорит, — я не смеялся! Хуа Чэн упорно продолжает дуться, пока Се Лянь продолжает протестовать, но тот итоге произносит с кривой улыбкой: «Я не могу победить Саньлана, не так ли?» — Конечно же нет, — гордо заявляет Хуа Чэн, — потому что я прав. Се Лянь слегка фыркает, зевает, а Хуа Чэн за ним. Это вызывает серию смешков, пока Се Лянь не встаёт, потягивается и спрашивает: «Саньлан, ты вернёшься к себе в квартиру? — Ах… — Или, — продолжает он, выглядя суетливо, и Хуа Чэн в ожидании навостряет уши, — хочешь остаться? На ночь? Хуа Чэн почти что окаменел и едва ли смог собраться, чтобы ответить: «Ох, эм, конечно! Если гэгэ не против!» — Будь уверен, тебе здесь всегда рады, — говорит Се Лянь через какое-то время, но затем хмуриться, — ах, правда, у меня только одна кровать. «Не… Не против ли Саньлан?» — Вовсе нет, — говорит Хуа Чэн, — всё хорошо! Мы же всё равно друзья, да? — Ага, — отвечает Се Лянь, и на его лице улыбка, которую Хуа Чэн ну пиздец как сильно хочет сцеловать, однако у него хватает чувства самосохранения, чтобы не разрушить дружбу просто потому, что он не в себе из-за недостатка сна, — мы друзья. Они входят в спальню, и Хуа Чэн засыпает ещё до того, как его голова касается подушки. (Достаточно сказать, что он также не заметил того, как близко прижимается к Се Ляню и бормочет «Я люблю тебя» куда-то ему в плечо.)***
Когда Хуа Чэн просыпается, он смутно понимает, что происходит, но потом вспоминает, что пришел к Се Ляню в квартиру, чтобы обругать за установленный им сучий будильник — если заглянуть в прошлое, этого он так и не сделал — и всё закончилось сном в одной постели. Хуа Чэн не ожидал такого результата, однако принял его. По сути, от всего сердца. Се Лянь всё ещё спит, и только после того, как он ворочается сквозь сон, Хуа Чэн замечает, что они обхватили друг друга, словно пара осьминогов, отчего беспомощно смеётся. Сердце хочет биться быстрее от близости с человеком, в которого Хуа Чэн влюблён почти что всё то время, что они знакомы, но ради которого не может найти в себе силы воли. Ему слишком комфортно от нахождения в руках Се Ляня, пока он и сам держит его в своих, от дыхания, что окутывает плечо, пока тот пускает на него слюни. Хуа Чэн ничего не может с собой поделать, потому что безнадёжно влюблён. Он задерживает дыхание и заставляет себя встать. Насколько Хуа Чэн знает, у Се Ляня сегодня нет пар, а вот у него самого есть — хотя, скорее всего, они прошли несколько часов назад — да и его сосед может испугаться, если проснётся, пока они будут вот так спутаны в постели. Так что, очень сожалея об этом, Хуа Чэн отрывает себя от Се Ляня и тащится в ванную — не без самовольного поцелуя в лоб по пути. Время убегает ещё на двадцать минут, пока Хуа Чэн умывается и жарит несколько яиц, что нашёл на кухне Се Ляня, когда он слышит тихие шаги и поворачивается, чтобы сказать: «Гэгэ, доброе утро. Я пожарил яичницу, тебе нравится такое?» Слышимого ответа нет, и Хуа Чэн почти оборачивается полностью, прежде чем— Прежде чем пара рук обвивается вокруг его талии, и Хуа Чэн становится очень, очень неподвижным. Се Лянь прижимается к спине Хуа Чэна, его руки крепко обхватили чужую талию, и Хуа Чэн благодарит всех богов, которых знает, за то, что сердце находится не с той стороны, к которой прижимаются, потому что в груди оно сейчас стучит так, словно сошло с ума. — Утро, — бормочет Се Лянь, и его слова ещё больше приглушены из-за того, что он прильнул лицом прямо между плеч Хуа Чэна. Тот, очень уж медленно, заставляет себя вновь двинуться из страха, что яичница начнёт подгорать. — Гэгэ, — произносит Хуа Чэн, возликовав, потому что голос не сломался, — завтрак? Тот бормочет что-то, что, Хуа Чэн надеется, является согласием, но даже когда готовая яичница оказывается на двух раздельных тарелках, Се Лянь его всё ещё не отпускает. — Гэгэ, — шепчет Хуа Чэн, — эм. Мне нужно двинуться?.. Се Лянь вздыхает и неохотно отступает, чтобы взять свою тарелку и тост, который был приготовлен Хуа Чэном ранее. Тот глубоко дышит, пытаясь отрегулировать всплеск эмоций, а после присоединяется к Се Ляню за обеденным столом, однако… Тот пододвигает свой стул, почти приклеивается к чужому телу и начинает есть. Ничего будто бы не кажется Се Ляню чем-то странным, а вот Хуа Чэн не может двинуться. Его сердце беспорядочно бьётся в груди, руки и ноги неожиданно кажутся тяжёлыми, нет сил даже двинуть запястьем, чтобы поесть. Се Лянь чуть отодвигается, чтобы посмотреть на него полузакрытыми глазами, и Хуа Чэн хочет поворковать от того, как мило это выглядит, но тот спрашивает: «Саньлан, почему ты не ешь?» Хуа Чэн почти закалывает себя вилкой, пытаясь заставить себя положить еду в рот. Но нет. Пытка не прекращается. Когда они заканчивают завтракать, Се Лянь, кажущийся уже более проснувшимся, спрашивает: «Саньлан, у тебя сегодня есть какие-то дела?» — Хм, да? Тест. — О, понял, — отвечает Се Лянь, — не хочешь потом пойти куда-нибудь поесть? Со мной? Хуа Чэн клянётся, что в его голове что-то ломается, но, несмотря на это, у него получается сказать «Конечно, гэгэ», не разорвав все кровеносные сосуды, поэтому он засчитывает это за победу. — Отлично! — восклицает Се Лянь, выглядя ну просто ангельски. Когда Хуа Чэн уже собирается уходить к себе чтобы освежиться и потратить последние минуты на… учёбу, Се Лянь следует за ним из двери. — Спасибо, что позволил остаться на ночь, гэгэ, — благодарит Хуа Чэн и уже собирается отвернуться, но… Но Се Лянь подходит ближе, и, слишком быстро, чтобы Хуа Чэн мог что-либо понять, оставляет поцелуй на его щеке. Хуа Чэн замирает. А Се Ляню хватает наглости вновь улыбнуться со слабым румянцем на щеках и сказать «Удачи на тесте, Саньлан!», прежде чем развернуться и закрыть за собой дверь. Хуа Чэн не гордится тем, что пялится на эту самую дверь более пары минут, а после, когда ему удается оправиться от шока, бежит в собственную спальню, чтобы покричать в подушку.
***
Пару часов спустя он вновь застаёт себя около двери Се Ляня, в этот раз будучи более прилично одетым — свитер и рваные джинсы скинни — и его сердце яростно стучит в груди, потому что, как бы разум не настаивал на обратном, это определенно точно не свидание. Правильно? Хуа Чэн мотает головой и звонит в дверной звонок. Се Лянь немедленно открывает, выглядя свежо и мило и будто идеально созданным для поцелуев, так, что Хуа Чэну приходится сдерживать себя, чтобы не подхватить его на руки, лишь после одного взгляда. — Саньлан! — Се Лянь улыбается. — Ох, подожди, пожалуйста… Я возьму телефон и кошелек, и тогда мы пойдём. Хуа Чэн кивает, и Се Лянь уходит, но уже через минуту появляется и закрывает дверь, убирая ключи в карман шорт. — Так, — начинает разговор Хуа Чэн, пока они идут, — куда гэгэ меня ведёт? — Если я скажу тебе, сюрприз не удастся, не так ли? — Се Лянь дразнится, подталкивая его плечо собственным. Хуа Чэн делает вид, что надулся, всего на секунду, прежде чем отступил: «Если гэгэ хочет сделать мне сюрприз, то я уверен, что ничего плохого не произойдёт». Се Лянь на это по-доброму смеётся, и остаток их прогулки оказывается наполнен разговором ни о чём и о том, чем они занимались целый день, о случайном дерьме, которое произошло и на которое Хуа Чэну на самом деле похер, пока они наконец-то не приходят к месту назначения — маленькому причудливому магазинчику с кофе, расположенному между двумя большими зданиями. Хуа Чэн толкает для Се Ляня дверь, на что тот улыбается ему, пока заходит, и ему нужна лишь секунда, чтобы зайти следом. Кафе мило украшено: не очень в стиле Хуа Чэна с этой всей милой и простенькой темой, которая прослеживается во всём, но Се Ляню она подходит. Хуа Чэн позволяет подвести себя к прилавку, за которым стояла кассирша приблизительно их возраста. — Се-сюн! — говорит девушка, её голос высокий и обрывистый. — Ши-цзе, — приветствует её Се Лянь и указывает жестом на Хуа Чэна, — это Саньлан! Саньлан, это Ши Циньсюань. Я, вроде, рассказывал тебе о ней? — Се-сюн, — драматично произносит девушка, — ты болтаешь со мной о своём парне каждый день, но меня при нём даже не упоминал? Мне так больно! Се Лянь отшучивается: «Я болтаю с тобой о многих вещах, Ши-цзе». А в это же время разум Хуа Чэна кричит, потому что Се Лянь даже не попытался отрицать, что они встречаются? Что? Он просто проигнорировал то, что сказала Ши Цинсюань? Или он намеренно ничего не говорит? Хуа Чэн выбрался из ступора, только когда Се Лянь вновь толкнул его в плечо и спросил: «Что ты хочешь, Саньлан? Не волнуйся, я плачу́. Попроси у неё, что хочешь». — Я попрошу тебя , — выпаливает Хуа Чэн, потому что он идиот, придурок, а ещё очень уж гей и очень тупой, а также теряет свой фильтр разумности между мозгом и ртом, когда находится рядом с Се Лянем. Тот моргает, а после улыбается и произносит: «Ах, чтобы я заказал за тебя?» Ши Цинсюань, стоявшая за прилавком, пялится на них с широко открытым ртом. — Да, ага, — произносит Хуа Чэн, потому что его мозг прямо сейчас не очень хорошо работает — переоценено, он не работает всякий раз, когда Се Лянь рядом, но всё же — бубнит что-то о том, что поищет свободные места и спасается бегством. У него появляется лишь секунда на передышку, прежде чем Се Лянь присаживается рядом — ну что за хуйня, почему он не сел с другой стороны? это что-то типа знака? — и произносит: «Саньлан, ты немного позеленел, всё хорошо?» Хуа Чэн бормочет «да», но Се Лянь не кажется убеждённым, поэтому поднимает бровь, прежде чем открыть рот и сказать что-то. Однако, прежде чем он успевает это сделать, его телефон загорается из-за уведомления, и Хуа Чэн клянётся, что даже не успел заметить, как Се Лянь двигается, а телефон уже оказался в его руке и был поставлен на режим «не беспокоить». Хуа Чэн моргает: «Гэгэ, всё хорошо?» — Да, я в порядке! — произносит Се Лянь, но в его голосе стеснительность и неловкость, и, хоть Хуа Чэн и очень взволнован тем, что же такого было в телефоне, он всё ещё поражён тем, как очаровательно Се Лянь выглядит прямо сейчас, поэтому, хватая возможность поддразнить Се Ляня за хвост, он ухмыляется. — Гэгэ кажется взбудораженым, — дразнит он. — Мне интересно, кто же это был? Любимый человек, возможно? — Се Лянь краснеет, но не отрицает этого, и оу, Хуа Чэн сказал это лишь в шутку, но… Вау. Ладно. Он такого не ожидал. Хуа Чэн старается не выходить из образа, и, хоть и не уверен, насколько хорошо он отыгрывает, продолжает: «Гэгэ, гэгэ, а ты действительно во многом преуспеваешь! — Саньлан! — возмущается Се Лянь, мягко ударяя Хуа Чэна по руке, — никакой это не любимый! Сердце Хуа Чэна предательски скачет в груди, но он заталкивает это чувство поглубже в себя и продолжает расспрашивать: «Ох, но гэгэ краснеет, кто же положил взгляд на его личико?» — Саньлан, — вновь произносит Се Лянь, а после прячет лицо в ладонях, — прекрати-и-и. — Ну, если гэгэ просит, — ещё больше дразнится Хуа Чэн, а потом переводит разговор на другую тему, всё это время игнорируя ноющую боль в груди. Вскоре им принесли еду: Хуа Чэну выбрали клубничный маффин с черничным молочным коктейлем, а Се Лянь взял всё наоборот — черничный маффин и клубничный коктейль. Остальное время их… встреча? прогулка? Хуа Чэн не уверен в этих словах, но чертовски точно не назовёт это свиданием — проходит в этой же манере, и Хуа Чэн смакует каждый смешок и румянец Се Ляня, которые только может вызвать, а ещё нахваливает его, когда тот говорит про себя что-то плохое. Когда они заканчивают, Хуа Чэн ожидает возвращения домой, но вместо этого Се Лянь берет его за руку и ведёт в сторону парка. — Гэгэ? — Ах, я подумал сходить погулять? Если ты не против? — Конечно нет, гэгэ. Се Лянь так и не отпускает его руку. У Хуа Чэна внезапно развивается иррациональный страх того, что его ладонь потеет. В любом случае, они приходят в парк и начинают гулять. Близится вечер, розовый и оранжевый оттенки солнечного света ложатся Се Ляню на лицо, раскрашивая его иллюзорным светом. Когда Хуа Чэн наклоняет голову в сторону, чтобы получше его рассмотреть, Се Лянь тоже поворачивается к нему, чтобы взглянуть, и теперь первый поражен желанием нарисовать его. Хуа Чэн не знает, как хорошо сможет передать всю пушистость ресниц, или как много небесного света, исходящего от этого парня, сможет воссоздать, но ему хочется попытаться. Он хочет попробовать изобразить свет в его глазах и будто бы заморозить этот момент времени. — Саньлан, — тихо зовёт Се Лянь, — и Хуа Чэн немного запоздало осознаёт, что пялится. Кашляя, он отводит взгляд и произносит: «Гэгэ выглядит прекрасно в вечернем свете». Раньше, когда он делал Се Ляню комплименты, тот краснел, отводил взгляд и несогласно бормотал, однако в этот раз этого не произошло. Вместо этого в уголках его глаз Хуа Чэн замечает улыбку: «Саньлан при вечернем свете также невероятно красив». Хуа Чэн давится. Се Лянь никогда не возвращал ему комплименты, но теперь он это сделал, и Хуа Чэн неожиданно осознал, что не имеет возможности ответить ему. Будто отрезали язык, потому что теперь он может лишь издать неловкие звуки из разряда бульканья, прежде чем отвернуться и спасти себя от позора. Се Лянь тихонько посмеивается позади, а после они погружаются в тишину, и, наверное, это худшее время для осознания того, что они всё ещё держатся за руки, поэтому Хуа Чэн начинает волноваться, не сжимает ли ладонь слишком сильно, не потеет ли — логика утверждает, что если бы Се Ляню было некомфортно, он бы это озвучил или просто отпустил руку, но Хуа Чэн знает, что этот парень — добрая душа, и он бы остался в таком положении, даже если бы ему было неудобно, потому что Се Лянь просто такой человек, и Хуа Чэн точно знает это. Вместо того, чтобы проблеваться от нервов, как бы Хуа Чэн этого не хотел, ему удаётся продержаться до того момента, когда они приходят домой, и каждый собирается возвращаться в собственную квартиру. — Сладких снов, Саньлан, — говорит Се Лянь, стоя в дверях и ангельски улыбаясь. — Я надеюсь, что ты получишь хорошую оценку за тест! …ха, тест. Хуа Чэн совершенно забыл о нём. — Доброй ночи, гэгэ, — удаётся сказать Хуа Чэну, а после ему понадобилась вся оставшаяся воля, чтобы снова не упасть в обморок, потому что Се Лянь отправляет ему воздушный поцелуй и исчезает в своей квартире — дверь тихонько захлопывается. Хуа Чэн кричит в подушку следующие пятнадцать минут. Он просто надеется, что Се Лянь не слышит его криков также четко, как он сам продолжает слушать этот ебано-клятый будильник.***
И проходят дни. Хуа Чэн оказался в очень нервотрепательном и душераздирающем положении от желания узнать, являются ли всё эти вещи по типу «поцелуя в щеку» и «прогулок хотя бы раз в неделю» чем-то, чем Се Лянь занимается со всеми своими друзьями. Однажды ночью Хуа Чэн просыпается из-за будильника и задумывается, а есть ли вообще у него другие друзья, прежде чем отключается, когда звон магическим образом сам по себе обрывается. И Се Лянь не собирается останавливаться. Он не прекращает делать Хуа Чэну маленькие комплименты, что ощущаются как языки адского пламени, сжигающие изнутри — в хорошем смысле — не прекращает приглашать его на прогулки, и всё это всегда заканчивается тем, что они ложатся спать вместе и, как результат, просыпаются тоже вместе, отчего сердце Хуа Чэна чуть не перегорело, когда одним утром он проснулся, чтобы осознать, что Се Лянь ему улыбается. Так что. Он без понятия, что происходит. И конечно же, единственное, что Хуа Чэн может сделать, это позвонить Инь Юю и пожаловаться на свои проблемы, потому что да, ему нужно поговорить об этом с кем-то и нет, Инь Юй, я не могу поговорить с Хэ Сюанем, потому что он сука и всё ещё не вернул мне деньги с того раза, как взял у меня в долг, чтобы купить поесть, но, поскольку Хуа Чэн хороший, очень хороший друг, он даёт Инь Юю возможность жаловаться на Цюань Ичженя целый час, прежде чем это неизбежно ему надоедает, и Хуа Чэн кладет трубку. Инь Юй перезванивает моментально. И Хуа Чэн, будучи идиотом, поднимает трубку. — Знаешь, я не закончил. — Ох, — вздыхает Хуа Чэн, сарказм просачивается через каждое слово, — Я извиняюсь. Не осознал, что сделал. Может быть, это потому что ты разошелся уже на целый час! — Ты проговорил ёбанных два часа, — шипит Инь Юй в трубку. — Окей, ладно, только дай я возьму попкорн, — фыркает. — Нет, ну типа. Просто засади уже этому ребёнку. Он по тебе весь иссохся. — Хуа Чэн, — продолжает шипеть Инь Юй, — как ты красноречиво заметил, он ребёнок. Я не засажу ему, и тем более не дам засадить себе! — Какая жалость, — вставляет Хуа Чэн, — а ведь ты бы мог наконец-то заменить свою палку в заднице на другую, — единственный ответ, который он получает — это крик. Хуа Чэн внезапно благодарен, что, как бы он ни любил Инь Юя, тот не является его соседом, живущим за стенкой, потому что Хуа Чэн знает, что не смог бы вытерпеть Инь Юя, если бы он так кричал. К счастью, крик продлился лишь около пяти минут. «Вау, новый рекорд, — комментирует Хуа Чэн, — думаю, этот пацан всё больше и больше нравится тебе». Инь Юй кладет трубку, не попрощавшись. Хуа Чэн тихонько фыркает. Он потягивается, разрываясь между возможностью просто полежать на кровати и желанием залпом посмотреть какую-то отстойную драму, которую нашёл в интернете, а потом садится, потому что к нему пришла лучшая идея из тех, что когда-либо приходила — заняться всеми вышеупомянутыми вещами, но только с Се Лянем, потому что его присутствие делает любую вещь в сотню раз лучше. Хуа Чэн стучится Се Ляню в дверь прежде, чем осознает все свои действия, с ноутбуком и телефоном в руке, и вскоре Се Лянь приветствует его. — Гэгэ, ты свободен? — спрашивает Хуа Чэн. — Мне скучно, поэтому зашёл, чтобы посмотреть что-нибудь с тобой. — О! — восклицает Се Лянь, слегка посмеиваясь и поднимая кверху руки, чтобы размяться. Хуа Чэн старается не пялиться на открывшееся серебро живота. Не так очевидно, по крайней мере. — Я планировал заняться тем же, прежде чем ты пришёл, — признаётся Се Лянь со смехом, опуская руки. — Не хочешь пойти в спальню? Там будет комфортнее. И конечно же, Хуа Чэн не тот, кто отказывается от таких предложений, особенно, если те включают спальню Се Ляня, так что он проделывает свой путь туда и плюхается на кровать, а через несколько минут заходит и его сосед с охапкой снеков. — Гэгэ, не стоило приносить так много? — Не, — Се Лянь стеснительно ухмыляется, — я бы съел всё сам, если бы ты не пришёл, так что. Хуа Чэн отпускает полный удовольствия смешок: «Гэгэ, гэгэ, ты питаешься так каждый день, а тело всё ещё как у атлета! Скажи, в чём твой секрет?» Се Лянь розовеет, но осматривает Хуа Чэна с ног до головы, и тот вдруг чувствует себя неловко из-за футболки, которую накинул, и надетых шорт, прежде чем Се Лянь встречается с ним взглядом и легкомысленно говорит: «Я не думаю, что Саньлану нужна помощь в этом, не так ли? Он и так хорошо выглядит». Хуа Чэн чувствует, как раскрывается его рот, а также, как нагреваются щёки, когда он, может быть, на секунду позднее осознаёт, что только что они признали, что оба оценили друг друга. В итоге Хуа Чэн бормочет что-то невнятное и двигается в сторону, чтобы освободить немного места для Се Ляня, чтобы тот смог сесть. — Есть сериал, который я долгое время собирался посмотреть, — произносит Се Лянь мимоходом, — но у Саньлана уже есть вариант? Хуа Чэн мотает головой — он ставил на интернет и выбор первой попавшейся отстойной драмы, которую только мог найти — и передаёт ноутбук, с уже открытой страничкой браузера, Се Ляню. Они устраиваются поудобнее. Се Лянь выбрал драму, о которой Хуа Чэн слышал — «Неукротимый», и объяснил, что она о тёмном культиваторе и его жизненном пути — а потом они вновь устроились поудобнее после того, как Се Лянь быстренько встал с кровати, чтобы выключить свет. Ощущение… по-странному интимное, но Хуа Чэн вдруг понимает, что совсем не против. Там, где он и Се Лянь прижимаются друг к другу, тепло, и он не может ничего поделать, кроме как облокотиться на него. Се Лянь почти что бессознательно ложится на него в ответ. Хорошо. Комфортно, и вскоре Хуа Чэн находит себя поглощённым драмой. Графика не самая отличная, но ему это не особо важно. Это приятное, захватывающее шоу, но он также получает огромное удовольствие от Се Ляня и его тихих вздохов удивления и едва заметного хихиканья, которые слышны, что бы ни происходило на экране. По пути их руки переплелись между собой, отчего Хуа Чэн теперь ощущает каждое крошечное сжатие пальцев, когда происходит что-то удивительное или будоражущее, видит радость и свет в его глазах, когда показываются счастливые моменты. К тому времени, как они решили остановиться на одиннадцатом эпизоде, времени уже полночь. Се Лянь потягивается и двигается, чтобы встать, но вот— Но вот его ноги… Обе его ноги, серьёзно… онемели и ослабли от долгого лежания, отчего Се Лянь спотыкается о собственные одеяла, пока пытается слезть с кровати. И Хуа Чэн тянется, чтобы поймать его, но тот пугается и заканчивает на том, что тянет за собой их обоих. Они ворочаются по полу, и в итоге остаются в таком положении: Се Лянь развалился под Хуа Чэном, у обоих дикий взгляд, и одеяло, обёрнутое вокруг ног. Парень под ним моргает, и Хуа Чэн оказывается очарован им, его глазами, тем, что в комнате темно, а единственным источником света является дерьмовый компьютер позади, но он всё ещё видит Се Ляня идеально ясно, чувствует, как чужое дыхание окутывает кожу его носа, то, насколько широкими глазами они смотрят друг на друга, а затем Се Лянь запрокидывает голову и— И Хуа Чэну нужно было бы лишь опустить голову на самую капельку вниз, и тогда бы их губы соприкасались, они бы целовались, но все его тело всё ещё не слушается, дыхание прерывистое и быстрое, когда Се Лянь, единожды, моргает на него. И открывает свой рот, чтобы сказать самую нелепую из всех возможных фраз. — Кажется, ты только что вляпался в меня,— произносит Се Лянь, а уже через секунду выглядит так, будто он в ужасе, будто он не может поверить, что позволил себе сказать что-то настолько тупое и дурацкое, но Хуа Чэн ничего не может сделать, потому что безнадёжно влюблён. Сквозь губы просачивается нисколечки неизящное фырканье, и будто бы в плотине появляются дыры. Хихиканье и смешки прорываются сквозь них, когда Хуа Чэн находит себя, поднимающим Се Ляня, а потом они успокаиваются, но лишь на мгновение — обоим оказывается достаточно лишь одного взгляда, чтобы расхохотаться, громко и может быть даже слишком шумно в какой-то момент, но Хуа Чэн не может заставить себя беспокоится об этом, ни когда любовь всей его жизни в его руках пытается подавить неизящное хрюканье и благополучно лажает в этом. Ничего страшного, если он не получит большего, ведь Хуа Чэн видит, как Се Лянь безнадежно смеётся и как слёзы катятся из его глаз, и этого кажется более, чем достаточно. Пока он может вот так рассмешить Се Ляня, всего достаточно. В конце концов они всё-таки отделяются друг от друга, и живот Хуа Чэна громко урчит. Се Лянь смеётся над ним, но после говорит: «Я приготовлю тебе что-нибудь!» Хуа Чэн бредёт за ним, по пути щёлкая суставами: «Ты уверен, гэгэ?» — Ну конечно, — отвечает он с энтузиазмом, а после смущённо посмеивается. — Правда, единственное, что я могу предложить — жареный рис; это вроде как, всё, что я могу приготовить правильно… Хуа Чэн пыхтит в ответ: «Пф-ф, гэгэ, не волнуйся. Я наслажусь всем, что ты сделаешь для меня». Се Лянь лучезарно улыбается — дорогие боги, и как он ещё не ослеп — и отворачивается, чтобы начать готовить, пока его гость усаживается за стол. Всё стихло на мгновение; Хуа Чэн находит время поглазеть на Се Ляня, суетящегося на кухне, и нежно улыбается. Вскоре жареный рис готов, а Хуа Чэн сияет, когда Се Лянь презентует блюдо в лице жареного риса и омлета, и впивается в него. Хуа Чэн следит за тем, достаточно ли он хвалит готовку Се Ляня, пока ест, почти что вдыхая каждый кусочек. — Гэгэ, твоя еда изумительна, — уверяет он, — я в жизни не съем ничего другого. — Если ты так сделаешь, то проживёшь короткую жизнь, — посмеивается Се Лянь, хоть и краснеет немного от похвалы, а Хуа Чэн в итоге заваливается назад на стуле, довольный поздним ночным перекусом. — Ах, Саньлан, — произносит Се Лянь, когда Хуа Чэн встаёт, чтобы помыть посуду, — не хочешь снова остаться на ночёвку? — С удовольствием, — тепло отвечает тот и получает в качестве награды одну из прекрасных улыбок Се Ляня. Вскоре после этого они ныряют в кровать, потому что уже поздно, что пиздец, и Хуа Чэну кажется, что его глазное яблоко выкатится, если он не получит сон — поэтому они счастливо сворачиваются вокруг друг друга; опять же, Хуа Чэн знает, что что-то не так, но… Нахуй, он устал, а Се Лянь, прижимающийся к нему — благословение, насчёт которого не хочется вопрошать. — Спкнй ночш, — бубнит он Се Ляню в волосы и улыбается, когда Се Лянь всхрапывает в ответ.***
Пробуждение… это что-то с чем-то. Хуа Чэн не очень осознает происходящее, но делает доблестную попытку использовать мозг все три секунды, прежде чем сдаться и позволить тьме затянуть к себе. Он не теряет сознательность полностью — может почувствовать Се Ляня, ворочающегося в его руках — вау, он у него в руках — и с ощущением паники на задворках разума слепо тянется вперёд, чтобы поцеловать любой ближайший участок кожи. Когда Се Лянь рядом, весь мир будто замирает. Хуа Чэн не знает, в чём причина его пугающего спокойствия, но оно делает чудесные вещи с его головной болью, так что он даёт происходящему быть и начинает оставлять поцелуи на чужой коже. Кожа Се Ляня такая мягкая, эта мысль проматывается в голове раз за разом, и Хуа Чэн продолжает целовать — его шею? Он всё равно думает, что это шея — и надёжнее обвивается вокруг его тела, потому что недостаточно близко… «Саньлан!» Хуа Чэн выбирается из остатка сна, устало приоткрыв глаза, чтобы увидеть… Блядь. Должно быть, последствия совершенных действий ударили по нему слишком поздно, но Хуа Чэн понимает, что проебал их идеальную с Се Лянем дружбу, и что тот теперь решит, что он больной, просто потому что тот не смог сдержать своих чувств. — Мне жаль, — выпаливает Хуа Чэн и садится, сдвигая их обоих. — Гэгэ, мне жаль. Такого… такого больше не произойдёт— «Прости, что сделал это, я… блядь». Се Лянь смотрит на него диким взглядом, руки на шее — прямо там, где Хуа Чэн целовал — и взгляд нечитабелен, и сука, почему Хуа Чэн все испортил? — Гэгэ, я… — он начинает, отчаянно пытаясь исправить хоть что-то, что-либо, но он не уверен, что может, не когда Се Лянь знает и теперь наверняка его ненавидит… — Саньлан, — произносит он, и Хуа Чэн шокировано смотрит. В голосе Се Ляня нет злости или отвращения, о котором думал Хуа Чэн; вместо этого в нём тихий трепет, — Саньлан, ты… поцелуи. Ты их имел в виду? — И затем смотрит на него, так серьёзно, открыто и доверяющие, что Хуа Чэн… Хуа Чэн ломается. — Гэгэ, — бормочет он, отвернув голову, — мне жаль. У меня есть к тебе чувства. У меня есть чувства, и я не знаю, почему делал это, но мне жаль. Я надеюсь. Я надеюсь, что наша дружба не испортится из-за этого, и я надеюсь, что — блядь, я не знаю, просто… Он прерывается, поникает, не желая ничего, кроме как скрыться и спасти Се Ляня от неловкости, когда он даст ответ. Всё равно ведь… — Саньлан, — вновь зовёт Се Лянь, и боги, ему нужно перестать вот так произносить это имя, иначе Хуа Чэн расплачется, — Саньлан, нет, всё хорошо. Посмотри на меня, любимый. Мозг Хуа Чэна слишком поздно переваривает слово любимый, и только когда он заглядывает в глубокие темные глаза Се Ляня, которые наверняка таят в себе секреты вселенной, он понимает, что Се Лянь назвал его любимым: «Гэгэ…» — Тихо, — произносит Се Лянь, а затем его рука, нежная, как всегда, ложится на щёку Хуа Чэна. — Саньлан, — говорит он, — ты мне тоже нравишься, знаешь? С тех пор… я не знаю, с тех пор, как ты впервые появился у моей двери посреди ночи? Я влюблён в тебя уже так долго и. Я действительно счастлив, что. Я нравлюсь тебе в ответ? Я ведь правильно всё понял, да? — Что, — Хуа Чэн давится, и вау, его мозг сегодня такой медленный — из всех дней — что лишь через несколько мгновений слова в голове обретают смысл, а рука тянется, чтобы схватится за запястье Се Ляня, — Гэгэ, ты… Ты серьезно? Ты правда… правда? — Да, Саньлан, — Се Лянь по-доброму фыркает и придвигается ближе и блядь, он придвигается ближе и остаётся в таком положении, будто Хуа Чэну не нужно использовать всех сил, чтобы не бросится вперёд и поцеловать его… — Саньлан, — зовёт Се Лянь, — я могу поцеловать тебя? Хуа Чэн не отвечает, но гордится тем, что не кинулся на Се Ляня, чтобы съесть его, и доказательством его самоконтроля является то, что Хуа Чэн лишь слегка придвигается вперёд, достаточно, чтобы их губы соприкоснулись. Се Лянь вздыхает. И на этом, видимо, существование Хуа Чэна заканчивается. Он жмётся ближе, прислонившись к Се Ляню, пока тот целует его, и их рты прижаты, дыхание тяжёлое, а потом Се Лянь самую малость приоткрывает рот и… Хуа Чэн мёртв. Он издаёт жалкие скулящие звуки, пока они целуются, притягиваясь друг другу с силой… чего-то. У Хуа Чэна всё равно не хватит мозгов ни на что. Он вскарабкивается Се Ляню на колени, и тот издаёт мягкое уф, когда Хуа Чэн продолжает целовать его так, будто жизнь зависит от этого. Руки Се Ляня на его бедрах, и Хуа Чэн использует всю свою силу воли, чтобы не издавать странных звуков, но Се Лянь целует его, и кажется, что за эти несколько минут он на месте трижды возносится на небеса. К сожалению, приходится отстраниться друг от друга, но это не останавливает Се Ляня. Вместо этого он оставляет поцелуи на щеках, челюсти и шее, и Хуа Чэн, нахуй, почти что тает от внимания. — Гэгэ, — скулит он, ладонями обхватив предплечья Се Ляня, — ах, это…ах! — Хорошо? — спрашивает Се Лянь, но взгляд дразнится, когда он отстраняется, чтобы осмотреть ещё не тронутый кусочек шеи. Бедная подавленная мазохистская сторона Хуа Чэна кричит в агонии. — Гэгэ, — пытается он сказать со сбитым дыханием, — если ты не сделаешь так ещё раз, я умру, — Се Лянь, со смешком, приближается, чтобы услужить.***
Они проводят большую часть часа, целуясь, и, насколько бы Хуа Чэн не хотел остаться так навечно, настолько хорошо он осознает, что им обоим нужно встать, хотя бы ради еды и туалета. — Гэгэ, — зовёт Хуа Чэн позже, когда они поели, а теперь лежат, переплёвшись, на диване, — могу я у тебя кое-что спросить? — Се Лянь мычит в качестве согласия, пальцами перебирая чужие волосы. — Ты помнишь свой будильник? — спрашивает Хуа Чэн, рука в его волосах замирает, — могу я спросить, зачем он тебе? Се Лянь немного смеётся, и, если Хуа Чэн не ошибается, он смущён, — Саньлан, ты уверен, что хочешь знать? Хуа Чэн поворачивает голову и опирается на руки: «Да, гэгэ. Я хочу знать, что будит меня в час ночи уже в течение месяца». Его парень — его парень! — разражается гнусавым смехом, наполовину смущённым и наполовину влюбленным, а после произносит, беспомощно: «Саньлан, ах, я. Это был…» Он прерывается и прячет лицо. Хуа Чэн смотрит с любопытством: «Хорошо, только пообещай мне не смеяться». Ему серьёзно кивают: «Конечно. Я клянусь домашкой по алгебре, что не засмеюсь». — У тебя вообще есть домашка по алгебре? — Это неважно, — отвечает Хуа Чэн. — Ну так? Се Лянь вытягивает голову, отводит взгляд и наконец-то признается: «Хорошо. Я. Играл в «Мистик Мессенджер». Я хотел просыпаться в нужное время, чтобы не пропустить разговор». Хуа Чэн моргает. И снова моргает. И извергает полноценный хохот. — Саньлан — возмущается Се Лянь, закрывая лицо руками, — ты обещал! — Я не смеюсь, — отрицает Хуа Чэн, несмотря на смешки, переодически вырывающиеся их его рта. — Я не смеюсь, о чём ты говоришь…» — Саньла-а-а-ан! — Завывает Се Лянь, и Хуа Чэн роняет голову, смеясь ему куда-то в живот. — Прости, гэгэ, — хихикает Хуа Чэн, — просто. Это просто очень- — Смешно, я знаю, — ворчит Се Лянь, но больше ничего не говорит, и Хуа Чэну нужно несколько секунд, чтобы прекратить смеяться. По его лицу текут слёзы, твою мать! — Саньлан, — раздражённо тянет Се Лянь, — Саньла-ан. — Гэгэ, — отвечает тот, всё ещё посмеиваясь, — Если ты позволишь… какого персонажа ты выжидал? Се Лянь дуется на него, но отвечает: «Джумина». — О? — Мгм, да, — подтверждает Се Лянь, по всей видимости, счастливый от того, что может об этом с кем-то поговорить. — Он. Эх. Я думаю, мне просто нравится такой типаж? Как бы… грубый снаружи, но на самом деле с большим сердцем. И любящий животных. — Гэгэ, — Хуа Чэн объявляет, — ты самое невинное существо на этой планете. Я собираюсь умереть. — Э? Погоди, Саньлан, не умирай! — кричит Се Лянь, но смеётся, и Хуа Чэн мысленно похлопывает себя по спине за то, что рассмешил его вот так. — Ты все равно станешь причиной моей смерти, — предупреждает он. Се Лянь безнадёжно смеётся, а Хуа Чэн — безнадёжно и пиздецки влюблён.