И ложь, выжженная на языке, распространится по венам.
Солнце, пропитанное дымкой ещё не наступившего лета, удобно устроившись на голубоватом небосводе, радовалось пляске со своими вечными спутниками; белоснежное семейство, пухово-лёгкое, резвилось на краю размытых лучей. Казалось, если очутиться в отрешённом месте от людей, то кружившие на вершине мира откроют простому незнакомцу свой незабываемый смех, что будет ему сниться обречённо долго. Лучи, властвуя разгаром дня, проносятся жгуче над своими владениями, не забывая посетить каждый уголок, дабы не было никому тоскливо. Пробираясь всё также озорно, лучи посмели наведаться прямиком в поникший кабинет через огромные окна на одном из высоких этажей небоскрёба. Незваных гостей недовольно встретил женский взгляд. — Ужасно светло, — заключает женщина, потянувшись к небольшому пульту. На пальцах, соприкоснувшись с солнечными нитями, изящно сверкнули золотые кольца. Нажав на нужную кнопку, под характерный скрип, незваных гостей растворила прирученная тень. Поглотив без остатка, будто наслаждаясь, тень обрекает женщину на неосвещённый кабинет. Окна накрыло замутнённое покрытие, не пропуская никого лишнего. Нынешние технологии действительно поражают, предоставляя возможность в любой момент, главное, сверкая желанием, затуманить стёкла от внешнего света, скрывшись от рвущего и трепещущего мира. Но Кэтрин Брукс не находила цепкого эффекта волшебства в здешних технологиях. Напротив, принимая нынешнее должным, обязанным всему миру. Работа главным администратором в «Фазбер Энтертейнмент» на протяжении нескольких изнурительных лет вживляет помимо дисциплины, таившей в себе полное подчинение жизни, ещё и привычку никогда не удивляться: приставят нож к горлу, требуя объяснений кровавых инцидентов — не удивляться; не удивляться, касаясь той самой крови. Обернуться и сказать, обращаясь к пустому беспокойству, надеясь не встретить разгорячённую совесть: «Так бывает. Нет беды». Не удивляться (а ужасаться), если станешь следующей. И не удивляться вовсе — убогое волшебство случается в стенах, задушенное в звёздную шаль, пока чудо и спасение заперты на странице сказок. Женщина двинулась в кресле, обитым дорогой бежевой тканью, принимая удобное положение. Вернула пульт на стол из тёмного дерева. Стянула со своего лица очки. Носила скорее для образа, нежели по причине здоровья. Лицо Кэтрин, несмотря на многие усилия, покрыто тонкими асимметричными морщинами. Одержимость сохранить молодость превратилась в вечного преследователя, сумевшего в последние годы овладеть сновидениями, не оставив шанса для душевного покоя. Но под маской белоснежной пудры, тысячными купюрами, отданными на поддержание юной красоты, не скроются нынешние года. Светло-серые глаза, отдающие усталостью, взглянули на собеседника. Ненавистного собеседника. Но привычного. — Абсурд, — раздаётся голос Кэтрин спустя длительную тишину. — Церковь, слепая монахиня, аниматроник, чьё место нахождения засекли рядом. Ты уверен, что не употреблял с утра? — Ты и твои прирученные псы заставили меня ехать туда, — холодно отрезает мужчина, горделиво устроившись в кожаном кресле напротив дамы. Мистер Крайтон был не в духе с самого утра. — Езжай сама и убедись, что тебя встретят монашки, от которых нет толка. Он тяжело вздыхает, измучившийся от взгляда Кэтрин. Добавляет, не желая сдерживаться, вспоминая вчерашнее, словно посещением преисподней (божественная клетка обернулась огнём): — От слепой особенно. Женский смех, слабый, но ехидный, разносится по комнате. — И ты встретился именно с ней, да? — улыбка застывает на её лице, а взгляд напоминает лисицу. — Больше не с кем было говорить? Алан, твоя удача покидает тебя. Схватить за ворот пиджака, которым она дорожит больше жизни, и прижать. Прижать, заткнув рот. Так, чтобы мольбы сосредоточились на вдохе. Не позволять её словам, которые затягиваются вокруг шеи раздражительной петлёй, царапать кожу — пропадает всякое желание сдохнуть. Сдохнуть Алан мечтал практически всю сознательную жизнь, но вечно смерть толкалась за кулисами, где-то там, с безжизненной совестью и запертыми воспоминаниями. Словно смерть брезгала. Не желала марать руки. Когда желание достигало пика, а до мечты не существовало ни единого барьера, смерть исчезла прочь. Сдохнуть мечталось — целое «да» и малое «ничего»; сдохнуть мимолётно, незаметно, закрыть веки, словно затянув плотные шторы и обязаться самому себе никогда их не открывать. Никогда. Глупое, маленькое «никогда» и огромное желание на целое, хрупкое — «да». Но, сопровождаясь иронией, целому «да» поклялось малое «ничего»; всякий раз возгласы обречённого пепла оттягивали смерть. Возгласы тянули за собой, заслонив взор подписанным договором. Тянули и оттягивали — ничего, время не пришло, потерпи. Пожалуйста, потерпи.Терпеть велели всем. И Бог, и Дьявол. И каждому смертному, грешному и чистому. Забытому на трибунале и яро окружённому средь родства, под баритон пастора.
Послушному пеплу неминуемо вознаграждение.
[Антракт? Ещё не время! Терпите, на похвалу Судьбы и Бога. Терпите, окончив достойно сцену. Кровавому театру не суждено насытиться. Узрите главное дарование — падение]
Сдохнуть, только чтобы эта смеющаяся сука не обернулась финалом. Не позволять словам перекрывать воздух, иначе смерть неизбежна. Алан громко хлопнул по столу. Просто, блять, заткнись. Вещи на столе содрогнулись, и Кэтрин замолкла, не изменив выражение лица. Слабая усмешка вырвалась со вздохом, пока женщина откидывалась на спинку кресла, довольствуясь раздражением Крайтона. Ей нравится. — Ноги моей там больше не будет, — заявляет коротко и ясно. Отдаёт приказ той, что находится выше его. — Посылай кого хочешь. Делай, что хочешь, но… — Это не тебе решать, — перебивает Кэтрин, задерживая серьёзный взгляд на мужчине. — Практически все подтвердили именно твою кандидатуру. Они тебе доверяют, не заставляй меня напоминать об этом. Они — ядовито выражено и отдаётся на слух, кольнув перепонки. Они доверяли, вызвав Алана первым в ночь пожара. Они уверены: забрызгав Алана кровью, она обратится в неведомо отречённое, незаметное и совсем безвкусное; закрытое и забытое, секрет, крутящийся на языке, спускающийся прямиком в глотку. «Суки сверху» — именно так любил отзываться Алан о всех вышестоящих в «Фазбер Энтертейнмент». Будучи на цепи Агареса, будь верен исполнять приказ. Он не отвечает, отводя взгляд. Раздражение мистера Крайтона выдают нервные тики на лице. Кэтрин ожидала ответа, но так и не заполучила его. Он всегда был таким: отстранённый и раздражительный. Любитель брызгать по округе ядом. — Рада, что не возражаешь. Ты… — Пошли кого угодно, — Алан резко прерывает её на полуслове. Возражения таки имеются. — Того, кто изначально занимается ебучими роботами. Здесь кишит таких миллион, аж в глотке першит. Пообещай награду, найдутся идиоты, с радостью согласившиеся. — Странно, кажется, ты тоже подходишь под описание, — на лице женщины расплывается театральное удивление. — Ах, Алан, ведь и ты изначально шёл сюда ради денег. Стал доверительным лицом… Кому как не тебе? — Говоришь так, будто я и создавал этих марионеток, — он с отторжением оглядывает кабинет. — Позволь поправить: ты юрист, работающий в корпорации, связанной с «этими марионетками». — А мне позволь напомнить, — глаза сверкнули. Алан облокотился на стол, скрутив пальцы в замок. — Документы о безопасности железных тварей подписываются кровью, — замолчал, проведя ладонью по светлым волосам. Он — пепел и незаменимый зритель, украдкой наблюдавший за красиво-звёздной порочностью. Шаль до боли затянулась. — И исчезновением детей. Она молча выслушивает. Смотрит на него, словно в пустоту. Пред серыми глазами из-за некой значимости, сидящей где-то там, за тяжкими и запаянными половицами разума, всплывали друг за другом инциденты. Несутся сбивчиво, сливаясь, разрываясь друг от друга. Сколько раз поднимали и требовали расследований? Разводишь руками. Их предупреждали всякий раз, объявляя безразлично у входа развлекательного центра: «Подпишите юридический документ, освобождающий нас от ответственности за всё произошедшее с вами в ходе визита!». Кивает. Плевала она на его возражения. То, о чём твердит Алан, известно всем; оно клокочет меж каждых винтиков и стен, наглухо бьётся о сердца, подсчитывая количество пепла. Истощает впервые пришедшего, ночью надувая подле ушей криво-звёздные кошмары. Скребёт давно жившего и слившегося с адом, холодно цепляя за вены у самой шеи. В ответ первый протянет руку, а второй того откинет и прикажет никогда и ничего не одаривать спасением.Как сильно запертые здесь жаждут спасения?
— Было принято решение не восстанавливать комплекс, — Кэтрин отходит от темы. Ей нечего сказать. — По крайней мере, в данный момент. Сейчас нужно вернуть сбежавших аниматроников. — Опять ты заладила, — Алан закатывает глаза, отрывая руки от стола. — Посылай Роберта, в конце концов Двуликий — его детище. — Заладил ты. Пререкаться будешь со мной? — теперь и её терпению приходит конец. — Съездил первый раз и поедешь ещё. Мы не можем допустить, чтобы собственность «Фазбер Энтертейнмент» расхаживало по улице. Он прибавит ещё больше проблем… — В газетах ясно написали, чтобы граждане сообщали о находках, так что можем. — Это было сделано для отвода глаз. Иначе что прикажешь говорить? Нашей репутации и собственности нанесён огромный ущерб. — Прикажу забить хер на поиск, — тянет руку, чтобы почесать затылок. — Сомневаюсь, что на их починку будут выделять деньги. Они экономили на качестве генераторов, прекрасно зная о последствиях. — Твою мать, Алан! — Кэтрин вскрикивает, не желая выслушивать недовольство. Она наклоняется вперед, руками упираясь о стол и не отводит взгляд от мужчины. Насколько сильно выводила из себя его влюблённость в колкость, преданность спорам по его инициативе и нежелание держать язык за зубами. И не скажешь, что мистер Крайтон — вечный затворник ненависти и желчи: и промолчит, и будет вежлив, и даже заверит в невиновности корпорации, если тем душа наестся. Сейчас душа не наедалась, а лишь раздражалась, как и женщина в дорогом пиджаке. — Я без тебя всё понимаю. Не тебе решать, что по итогу будет с имуществом. И не тебе учить меня, кого стоит отправлять, а кого нет. — Кэт, поразмысли мозгами, чем помогут монашки? — и ненависть к церкви необъятна. Всеми клетками плоти он терпеть не мог божественность. Всей плотью проклинал святых и слепых. — Они только и твердят о религии. Я отдал монашке нашу визитку, если что-то и произойдёт, выбора у них не будет. Кэтрин приподняла бровь, уставившись на Крайтона. Его едкий тон, когда из уст распространялась ненависть к Богу, вынуждал затаить дыхание, дабы не заразиться. Ей неизвестны причины вражды между Господом и Аланом, да и, на самом деле, не очень волновало. Волновали его капризы. — Ты дал визитку слепой монахине? — А есть проблемы? — отзывается Алан, словно искренне удивляясь. — Не сможет прочесть — сделают другие. — Мне это надоело. Ты поедешь, и это не обсуждается, — женщина тяжело выдыхает, пытаясь снять напряжение. Он конкретно её достал. Кэтрин устало потирает виски, прикрыв глаза. — Можешь взять с собой Роберта, раз упомянул его. Уверена, он согласится составить тебе компанию. — Наконец ты выдала что-то адекватное, — замечает Алан, резко уловив на себе ненавистный взгляд. Перспектива отдаться одному на растерзание в божественную клетку не радовала, а утянуть кого-то за собой — вполне. — Роберт знал свою железку как пять пальцев, почему его не отправили сразу? И Кэтрин, зная правду, не желает отвечать. Алан понимает молча. Спросил, скорее, нечто отдельное от человечества, нежели саму Кэтрин. У обоих выжженная правда на языке, раскисала медленно во рту. А правды столько, что не хватило и тысячи лик, дабы вкусить сполна её абсолютную вселенную. Потому правда сокрыта во рту кровавых механизмов, чья кожа блещет шалью. — Иди, — сил больше нет. Разговор тянется утомительно долго, и ему не предначертан финал, а лишь топтание на месте. Лучше оборвать. — Надеюсь, вы оба справитесь с этим довольно быстро. Мы не можем долго тянуть. Алан нервно усмехается, склонив голову вперёд. Он, конкретно измученный этим поиском (или этой слепой монахиней? Не снилась ли она в ночи? Ахах, тогда её лик был бы размазан по стенке. Измученный взорами святых, такими пустыми, но зудящими. Как и их прикосновения. Стоит вспомнить, возжелает сам себе снести голову с плеч), готов разделить тягость с создателем Двуликого.Кого же ты породил?
***
Всё выходит на славу. Неужто удача возвращается к Крайтону? Дайте время и он замечтается при мысли о разделении участи, стянет с плеч, цепко задержит в ладонях, пока те жгутся, а то ли гневаются, вместо совести, держа в руках адское поручение, и разведёт пожар у самой шеи второго — теперь и он обречён. В божественную клетку приведут нового заключённого. Кто Алан такой, чтобы обладать способностью плести, сматывать и поджигать участь без того спаянных роком? Никто. Но мистера Крайтона не волновали подобные изъяны. Торчащие, острые, цепляющие одежду и царапающие кожу различные исключения, множественные «но» — надоедливы. То, что имеет привычку надоедать и маячить пред глазами, можно наглухо запереть. И совесть, и воспоминания — всё это: захороненное, запертое, задушенное и растоптанное. Он выбирает иное, отличное от утянутого жгутом благородства. Иное — беспамятство от дрожащих религией. И женщина, которую Алан, кипя желчью, звал матерью, не сумела вознести в душе сына тихий глас Бога. Сын её познал единую ненависть, захоронив абсолютную святость.Одним — остаться. Другим — умереть. Иным — пасть.
Из него вышел прекраснейший могильщик: сосчитал до трёх подобно детям, что увлечены игрой, и встречай исход. Но различие узнается в мгновение: там финал игры, а здесь — приговор второго и погребение собственной сущности во спасение от святых. Чудесно выбирает могилы, покуда всякий раз место занимает кто угодно, но не он. Ад не позволяет лично отдаться мёртвому сну. Яма выкопана, нельзя принуждать второго к ожиданию; скорее завлечь Роберта в религиозный капкан. Алан готов клясться кому угодно, но не Богу, что создатель Двуликого, после инцидента и пропажи последнего изменился полностью или, как нравится больше юристу, «тронулся головой окончательно». За несколько лет нахождения в корпорации, где стены безобразно бурлили красным, покуда рабочие механизмы покрывались пылью (адской трухой!), один из них постоянно витал в облаках. По крайней мере, так казалось Алану. Кусок механизма, натянувший на плоть эфемерность, выбрав отрешённость от коллег — ни для мира, ни для общего механизма, ни для ада. Но за минувшие дни этот кусок, точнее, Роберт, облачился в нечто более неказистое; эфемерный когда-то он, со способностью искажать собственный образ, дабы в нужный момент слиться с общей массой механизма, отныне — ветхая тень самого себя. И догадаться, вроде бы, легко, ведь происшествие случилось недавно, исчезли аниматроники и один из них — его дитя. Поэтому начал сходить с ума? Чёрт (дьявол) его знает. Это не касается Алана. Не его проблемы. А нет, всё-таки его. Находясь в раздумьях, Алан не заметил, как от кабинета Кэтрин проделал немалый путь: спустился на несколько этажей ниже, выдавив из себя приветствия, оказавшись запертым в заполненном лифте. Успел послать всех мысленно. И проклясть этот день, и всех, кто посмел попасть в поле зрения — тоже успел. Пронёсся мимо отдела бухгалтерии, чтобы, не дай боже (ха-ха), ни с кем не столкнуться. И наконец-то столкнулся с отколовшимся куском от бурлящего механизма. Новый заключённый церкви. На самом деле, довольно неожиданно. Роберт Вилларе рассматривал небосвод за окнами размером со здешние стены, облокотившись на перила вдоль них. А может, и не Роберт вовсе? Со стороны создавалась картина, будто бы вместо человека в тёмно-синем помятом костюме пришла его убогая тень. Вон, даже галстук повязала криво. И волосы растрёпаны. Никудышный вид для здешнего места. Тень медленно повернула голову в сторону Крайтона. Блеснули медные глаза. — Алан? Не тень, а Роберт. Именно его невыносимо спокойный, до жгучести в грудине, преспокойный голос; кожа, подобная белоснежному воску; длинные полосы морщин, будто сотни раз проводили карандашом; чёрные круги у глаз — наследники бессонницы; донельзя пустой взгляд, вызывающий желание дёрнуться, отвернуться, главное — не сталкиваться с его глазами. Сгнившие глазные яблоки, не иначе. Или, наоборот, правильнее — сожжённые? Он смотрит на солнце не моргая. (Смотрит-смотрит и непременно заботится. Очень заботится. Даже о Луне. Господи, где же вы? Где? Куда пропали?) Лицо Алана изобразило гримасу недовольства, как только Роберт заговорил с ним. Он его не переваривал. Будто существовало, кружилось, мостилось что-то такое колкое и неизведанное, отчего начиналось раздражение; пускалось в ход нечто страшно-запретное и водило хоровод у ног Роберта, цепляясь маленькими ручонками за мимо проходящих. Вот и за Алана схватилось. Нечто молит о помощи. — Солнце сегодня светит необычайно ярко, — качнулась растрёпанная чёрная шевелюра. Роберт вновь уставился на плавившееся за стеклом светило. — Ты не замечал? — Поехали, — Алан проходит мимо мужчины, гул шагов медленно расплывается. Нахер солнце и всё живое и неживое. Закончить бы проклятую гонку и закопать очередное воспоминание. — Куда? — брюнет непонимающе сверлит взглядом затылок собеседника. Алан тяжело вздыхает, так и не обернувшись. — За твоей железкой. — Их смогли обнаружить? — в глазах слабая надежда. Неужели? Он готов отдать всё, лишь бы найти своих названных детей. — Я надеюсь, что Луна… — Сам будешь искать, — Крайтон перебивает, не желая слушать. Ему ни к чему чужая тоска по бездушным куклам. — Нашли примерно где, ну а мне, блять, суки сказали тащиться и искать лично. Но это твой отпрыск, так что поиск полностью на тебе, — как же всё достало. Алан нехотя оборачивается. — До Кэтрин дошло, что тебя нужно за ним отправлять. — А ты вызвался составить мне компанию? — Иди нахер. Я бы никогда на такое не согласился. — Но всё-таки согласился, — Вилларе, наконец-то, отрывается от перил. Прячет руки за спину, повернувшись полностью к Алану. — Но я, прошу заметить, этому рад. Только выбирай выражения. — А ты завали пороть чушь, — скоро нервы мистера Крайтона сдадут, если они вообще остались. Что-то невыносимо знакомое откликнулось от последних слов. Оно вызывает резкую ненависть. — Я не собираюсь всю дорогу выслушивать твоё нытьё. Поноешь своей железяке, если его ещё не отправили на свалку. — Эмпатия тебе чужда, — заключает отстранённо. Ломтики спокойствия хрустят на зубах. — Но что известно об остальных? Фредди, Монти… — А тебе ли не похуй? Тебя всегда волновали только твои отпрыски. — Мне не всё равно на каждого из них, если тебе интересно, — Роберт не врёт, хотя, возможно, немного лукавит. Пускай он создал Воспитателя, но всегда любопытствовал о других аниматрониках. — Взгляни, насколько прекрасно солнце за окном. Сегодня удача нам точно улыбнётся. Смехотворная ложь. Аж тошнит. Алан бросает вызов пылающему диску, уставившись на него. — Отвратительное солнце. В ответ то неприветливо ёжится, ядовито царапая своими лучами небо. Оно сжигает всё, чего касается. Не хочешь сгореть — отводи взгляд. И только Роберт продолжает самосожжение, отдаваясь двойнику своего создания. Всё окажется не так. Роберт пытается сжечь Нечто у своих ног. Скоро оно упадёт замертво.***
Янтарные лучи любяще касались золотых крестов на крыше церкви Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии; кресты поглощали крохотные остатки солнца, наполняясь блестящей тягучей смесью, что будет за сотни километров преследовать любого, кто хоть раз посмеет бросить взгляд на вершину святой обители. Казалось, вдоволь ли волшебства? Оно сочится из сотни здешних углов, прячется за колоннами, ожидая, пока пара сестёр быстрым шагом преодолеет длинный коридор, — скорее поспевайте закончить послушание, вот-вот прозвучит Литургия. И это волшебство, научившееся вбирать в себя святое, любило составлять пару стенам, исписанным руками художников; в свободное время искажаться подобно золотым узорам в трапезной церкви, повторять каждый изгиб; скользнуть в приоткрытые двери, когда сёстры, будто к сошедшему с небес Христу, бегут в главный зал (ох, молитвы!) и пытаться нашёптывать им, взяв в пример изо дня в день воскресающие свечи; не подглядывать в мрачных кельях за монахинями, а гордо сбежать и пугать очередной казнью свечи; поклониться пред грустными ликами святых! Волшебство, изящно бравшее пример с жителей храма, падало в главном зале у алтаря, более не в силах исполнять вальс обязанностей, а женщины продолжали послушания. Они создали собственный мир. Божественный мир. Непоколебимый. Бог излюбленно наблюдал за каждым замком в свою честь, особенно если замок обращался в театр.Возлюби ближнего своего и печальную повесть о любви!
Сегодня в театре лучезарное представление: прихожане вваливались друг за другом в храм, толпились и трепались. Вторник, а по важности — само Рождество. И лучезарным представление будет до тех пор, пока солнце не прекратит пробиваться сквозь витражи на окнах. Небесное солнце, не в пример Богу, участвовало в постановке. Под растянутыми и медово-тёплыми лучами грелись детали жизненной мозаики. Но кто-то, не имея возможности или не желая угомониться, не греется, а трепыхается в пшеничных лучах; Алиса бегло спускалась по лестнице, придерживая подол платья и приговаривая себе что-то под нос. Светлые волосы девушки, еле поспевавшие насладиться лучами, колыхались с чёрной накидкой. Одной рукой резко прижмёт накидку крепче к голове, когда та посмеет ускользнуть. Оставив лестницу позади, Алиса продолжила путь по коридору, одаривая приветствием проходящих мимо сестёр и неумирающих святых на картинах. Спешить есть куда, ведь впереди времяпровождение с дорогими сердцу детьми и сестрой Аннеттой. Проскочив за деревянную дверцу, Алиса оказалась в нартексе. Взгляд судорожно забегал в поисках монахини, которая неистово мечтала об ангеле. Многие обратили внимание на появление Алисы Баллард, задержав дыхание, словно их окликнет глас Божий. Девушка смущённо натянула улыбку, поклонилась и поспешила отойти в сторону, заметив Аннетту: она стояла у крайней слева арки, прямиком за скульптурой распятого Христа, желая прочувствовать защиту Господа (не бойся, дитя, тебе это не поможет). Прячься сколько хочешь — трагедия близка. — Прости меня, Аннетта, я задержалась. Представляешь, поливала цветы в келье, и когда дошла до последних, вспомнила, как в детстве однажды пыталась помочь маме в поливке цветов, но тут — ба-а-ц! — гласные прозвучали громче, собрав зрителей. Голос сделался тише, но на краткий миг. — И упала прямиком на цветы! Я тогда так переживала, мама долго не могла меня успокоить… Скорее пойдём! Сестра Миранда гуляет сейчас с ребятами, надо поторопиться, а то… Тараторила так, что Аннетта заблудилась средь нескончаемых и переменчивых потоков букв, образующих слова подобно сбору пазла. В конце она окончательно потерялась, уже не слушая, а возвращаясь к мысли, насколько ватными были ноги, а на голове закрепился тяжеленный обруч. Лекарство принесло спасение: слепая монахиня быстро добралась до мира грёз, избегая реальности и случившегося с ней днём. И утром, когда Морфей расслабил хватку на шее девушки, а в комнате звенело эхо в такт голосу Алисы, мир, как и прежде, был прекрасен; ни мистера Крайтона с едкими высказываниями, ни происшествия, ни красных глаз средь елей, а прежний прекрасный мир и под сердцем родное: «Терпение нужно вам, чтобы, исполнивши волю Божию, получить обещанное». — Не переживай, сестра Алиса, — подала голос, пробудившись от забвения. Аннетт невольно коснулась вуали на глазах. Почему мир перевернут с ног на голову? — Только, ради Бога, будь добра, говори тише. Помнишь о правиле? Мы должны соблюдать тишину и не мешать другим. Алиса теплила надежду разговорами отвлечь подругу от состояния, шлейф которого тянулся с прошлого дня. Но видит Бог — тщетны попытки, если адский хоровод пустился в пляс. Однако, на облегчение «гостьи в Стране Чудес», Аннетта с самого утра говорила привычно. Неужели сон и лекарство спасли? — Ох, да, точно, извини меня… — Алиса виновато прикусила губу. Потянулась, аккуратно взяв Аннетту за руку, немного притягивая к себе. — На улице сегодня тепло и та-а-а-к светит солнце, прям очень ярко. Не удивлюсь, если в куртках станет жарко. Слишком много солнца. Денёк выдаётся тёплым. Безысходным. — Не извиняйся, прошу тебя. Нам надо поторопиться, — слепая монахиня свободной рукой создала ориентир, призрачно коснувшись скульптуры рядом. Скульптура Христа — справа от неё, значит, пару шагов вправо, под неживой взор; затем чуть левее, крепче сжав руку Алисы, но та подастся вперёд, толкнув пред собой массивные двери, — в обитель ворвётся ветер, держа во чреве шёпот листьев. И явится незваный и нелюбимый церковью гость, изгнанный из религии, виновник гниющих святых воспоминаний, которые он без всякой совести заключал под землю. Могильщик застыл в дверном проёме без признаков второго заключённого, которого он планировал бросить на растерзание. Уставился на двух женщин с христианством вместо сердца. Сестра Алиса, поклонившись, но не поднимая взгляда на незнакомца, устремилась пройти мимо, ведя за собой Аннетту. — Вы все здесь одичавшие? — подал голос гость. В его глотке скребла ненависть. Обеих словно окатило ледяной водой, заполняя лёгкие жидкостью, завладевая дыханием; Алиса замерла на месте, ошарашенно взглянув на мужчину, и проглатывала неприязнь, которой он обдавал в ответ. Она таких прежде не встречала — встречала её незрячая подруга. Аннетта перестала дышать, обернулась льдиной, а мир — бескрайний морской холст. Девушка схватилась за плечо Алисы, как за спасительный маяк, словно узрела свет, чья участь — избавлять заплутавших от мучений, но лучи изнывали от роли ангелов-хранителей. Выставила блондинку щитом, боязливо прячась, вызывая жалость. Органы связали жгутом притворства, дёрнули со всей дури, вырывая кровавое месиво; поселилась пустота, распирающая рёбра. Внутренняя пустота с призрачным биением сердца — напоминание о лжи: сейчас только и делая, что дрожа как брошенная шавка под проливным дождём, смела молчать и обманывать Алису. И саму себя. Печально блеснуло солнце. Алиса, не знавшая об интриге между незваным гостем и служительницей монастыря (он, на деле, спустя много времени так и не прекратит презирать слепых перед религией, а ей он не больше, чем проводник к столь желанному ангелу), крутила головой в разные стороны: то на Аннетту, спрятавшуюся за её спиной, то на незнакомца. Мир и храм замерли. — Чего?... — более ничего не смела выдать, глупо смотря большими голубыми глазами. — Ты раз не слепая, то глухонемая? — мужчина приметил, как (в этой секте есть зрячие!) нелепо смотрелось на блондинке набожное одеяние. Как был глуп взор её голубых глаз. Он прошёлся по ней всей, но так и не заглянул за спину. — Здороваться нормально не учили? Девушка, несколько секунд поглощённая оцепенением, соображала, верно ли она расслышала сказанное. Не показалось? Она качнулась слегка назад, обратив наконец внимание, как Аннетта приблизилась к её спине и держалась за плечо. Столь наглое поведение не укладывалось в голове Баллард. У неё под кожей библейские заповеди и отпущение грехов, а в голове извечное шипение доброты и игривый шторм, и поселиться мысль не смела о столкновении с хамоватой личностью. Укол о неполноценности задел сильнее. — Да как вы… — Алиса глубоко вдохнула, сделав шаг вперёд. Её сильнее схватили за плечи, отчего она замолчала, не успев внятно высказаться. — Алиса, прошу тебя, не надо! — донеслась мольба Аннетты. Голос, как бы она ни пыталась его усмирить, дрожал по вчерашнему сценарию. — Бог ему всё простит, умоляю, пойдём скорее. Мы и так задержались. Алиса обернулась, встретив жалкую картину: слепая опустила голову, иссиня-чёрные волосы ночным водопадом стекали, обрамляя лицо и скрывая плечи, желая спрятать от колкого мира. На миг дёрнулась, будто отгоняла больно-давящее чувство, понятное только ей. Приподняла голову. Шагнула в сторону, не отпуская Алису. — Пойдём, пожалуйста. — А я не надеялся услышать от вас иное... — разочарованно произнёс мистер Крайтон, представляя подвешенного Роберта и заодно весь ад (и рай). — …Аннетта. — добавил имя и, удовлетворившись тем, как девчонка побелела сильнее и замолкла, гость прошёл вперёд и растворился средь богомольных. — Аннетта… — растерянно повторила Баллард. Не успела она сплести воедино безумные частицы дня, как её потащили за руку. Издали донеслись приглушённые беседы птиц, спрятанных у крон деревьев. Снег, обратившийся в воды, обнажил останки листвы; они безмятежно покоились под ним, покуда ветер, привыкший играть и танцевать, подхватывать без приглашения и твердя навсегда забыть родные дали, слонявшись рядом, не закружил их в мёртвом танце. Вчера кожу колко обжигало морозом, а сегодня ласкали тёплые лучи.Содрогнулись небеса, окрасилась в алое плывущая мгла, и каждый знал, что она обратилась грешницей.
Разум не отзывался. Пустота накрыла всецело мир, и ничего не хотело знаться со слепой обманщицей. Ей бы каяться и плакать пред ликом Бога, твердя об искушении; покаяться матушке и сёстрам, замаливать утаенное, прося прощения выдавливая слёзы из души. Тайное — нетайное. Всё самое скрытое, даже спрятанное на дальней полке, замшелое под грудой многолетних воспоминаний, станет явью. Стал явью и его приход, и их знакомство, и, прости Господи (эти красные глаза в ночи! Красные глаза! Смилуйтесь, это лишь жалкий фарс зрения), почему он посмел вернуться? Воспитателя сумели найти? Страшно подумать, предположить на минуту, о чём и с кем он говорит в стенах храма. Страшно думать. Жить. Очень страшно. Господи, спаси и сохрани! Алисе тоже страшно, особенно когда её подруга чуть не слетела с лестницы вниз. — Аннетта, куда же ты? Упадёшь ведь! — хорошо, что она успела схватить её за локоть и подтянуть к себе. Снова на себя непохожая Аннетта. Сей день — абсурд. Лёгкие отвергали попытки вобрать воздух. Стыдно, господи, ужасно стыдно. Невыносимо сдерживать глыбы под сердцем и умалчивать, да и имело ли смысл молчать? Аннетта, скрученная нитями неразличимых эмоций, вот-вот решится поведать правду, но в голове всплывает преграда позолоченной краской: «Христос был примером терпения». — Прости, я поторопилась, просто… — поторопилась сбежать, спрятаться, спастись. Голос сдавленный. Выдыхает, стараясь натянуть привычное спокойствие. — Мы сильно задерживаемся. С детьми сейчас вроде Миранда, а у неё есть и свои послушания. Не стоит тратить своё и чужое время. — Ты говоришь верно, но… — ещё миг, и Алиса сочтёт реальность за сон. Её сбивает то, что Аннетта не проронила ни слова о грубом поведении незнакомца. Хотя, смели ли они реагировать иначе? Алиса тоже путается в странных нитях. — Этот прихожанин… ещё никто так с нами не разговаривал, тем более здесь церковь. Но он… — На его сердце явно тяжесть, сестра Алиса. Мы можем только молиться, чтобы Господь излечил его раны и простил грехи, — перебила Аннетта, зная дальнейшие слова Алисы. — Пойдём скорее. Алиса затихла, прикусив губу. Мысли её заполнил тот прихожанин. Без ведома Аннетты её лучшая подруга разделила с ней душевную тяжесть. Взяв Аннетту за руку, напомнила, где начинаются ступеньки, и обе спустились вниз, ощущая заигрывание ветра с подолом платья. Свернули дальше, по асфальтированной дорожке, уходящей вокруг здания; они выбрали путь направо от входа в монастырь. Небольшая прогулка, пока витаешь в облаках, а затем пред тобой восстанет хвойное королевство необъятных размеров. Природное наследство монастыря поражает. Просторы воистину чаруют. Ах, как же повезло живущим в здешних кельях — им открываются все красоты лесной чащи. Извечно завелось: одним — наипрекраснейшая часть природы, другим — её темная, непроходимая, жестокая сторона. Лес отныне хранит страшное. Аннетту остановили на полпути. Уже доносились детские возгласы. — Он назвал твоё имя… — тихо выдаёт блондинка, мягко проведя ладонью по плечу подруги. — Ты говорила с ним раньше? Со вчерашнего дня ты сама не своя. Аннетта, я беспокоюсь, видит Бог, если это… — Алиса, я… — да, Бог видит и знает, что монахиня зарыдает. Она, словно полноценная, подобная обычным смертным, поворачивается к Алисе, берёт и сжимает её ладони в своих. Выдаст сполна о вчерашнем дне. Вывернет душу. Признается. Господи, помоги. Признайся, не тяни, признайся! — Алиса, дело в том, что… — Что вы так долго? — знакомый голос накрывает, словно гром средь ясного неба. Они не заметили и не услышали, как к ним подошла сестра Миранда с детьми. Аннетта тут же спрятала руки за спину, обернулась на звук, идеально ровно держа осанку и приветствуя всех; дети принялись заключать их в объятья, а Алиса легко влилась в беседу с ребятами, радостно обращаясь к каждому. — Алиса, Аннетта! — воскликнула одна из девочек. — Представляете, нам с утра подарили во-о-т такого надувного жирафа. Он теперь с нами живёт! — Ого, как здорово! — глаза Алисы заблестели, словно она сама ребёнок. — Вы придумали ему имя? — Нам воспитательница его принесла, она такая добрая! — ребята подхватили друг за другом слова и различными, но такими звонкими голосами принялись рассказывать обо всём подряд. Сестра Миранда, для которой сие ребяческое поведение не вязалось со службой монахинь, вызывало чувство отвержения всякий раз, стоило только дочери Джейн Мейнерс появиться со своей вечной спутницей. Женщина без слов, касанием, дала понять Аннетт, что ожидает ответ на свой вопрос. Увлечённые родной душой в теле Алисы, дети не обратили внимание (или обратили, но постеснялись) на отошедших в сторону двух монахинь. — Сестра Миранда, я прошу прощения за задержку. Такого впредь больше не повторится. — Я очень надеюсь на твои слова, — спокойно отвечает, но на последние буквы давит сильнее. — Поскольку постоянно дожидаться вас двоих ни я, ни другие не могут. Это из-за неё? Был бы добр Творец, даровав зрение, то обернулась бы на краткий миг, прекрасно понимая, о ком речь. — Сестра Алиса здесь ни при чём, — сколь витающей в облаках она была, понимала и принимала только Аннетта, а других продолжали оглушать её эмоциональные речи и слепить яркостью многие поступки. Умалчивает правду, не желая тяготить и тратить время. Случившееся ранее — её личная ноша. — Вина скорее моя, я ещё не совсем пришла в себя, но после молитвы состояние улучшилось. — На всё воля Божья, — некоторое молчание. — Если чувствуешь себя нехорошо, то ступай к себе в келью. Но не забудь предупредить остальных. Детям, тем более, пора уже быть на уроке. Аннетт кивнула и поклонилась. Сестра Миранда обратилась к Алисе, напомнив той об уроках, и поспешно отправилась в храм, отмечая самой себе насыщенность сегодняшнего солнца. Снова. — Сегодня действительно хорошо на улице, — Алиса краем уха услышала слова уходящей женщины и взглянула на детей. — Хорошо погуляли? — Да, я бы ещё погулял! — отозвался Джим, перед этим шепча что-то другу. — Мальчишки играли и что-то видели, поэтому они хотят ещё погулять! — Эй, — на слова девочки сразу возмутились. — Нора, так это ты нас подслушивала! — Ребята, ребята! — Алиса обратила внимание на себя, не желая допустить ссор. Улыбнувшись, она продолжила говорить. — Вы придумали какую-то новую игру? Расскажите о ней? — Это не игра, в лесу правда что-то есть! Задохнётся или грохнется в обморок. Мир с издёвкой режет в области груди и крутит-вертит до потери пульса. Ноги вросли в асфальт, не позволяя двигаться. В разуме сотни голосов, и ни один из них не принадлежит ей, но все цепочкой твердят: «красные глаза», «аниматроник», «в особенности ночью», «происшествие», «Воспитатель». Голосов и слов — мириады не складываемых в одно частиц. Принесите слепой монахине в дар нить с иглой, дабы соединить в единое. — А что именно видели? Вы были в лесу? — аккуратно спросила Аннетта, опасаясь, что её голос вздрогнет, выдаст волнение, бегающее в теле. Один из друзей толкнул Джима, подстрекая отвечать. — Мы были около леса, и я заметил, что там что-то двигается, — он иногда отвлекался на рядом стоящих детей. — Другие тоже заметили, но сестра Миранда не разрешила пойти туда. Она сказала, что он очень густой и это не место для игр. — Может, вам просто показалось? — так просто, что колет сердце. — Сестра Миранда тоже так сказала, но ведь заметил не только я. — Ой, мне тоже порой что только не покажется, — мечтательно добавила Алиса. — Как-то я поливала цветы в главном зале и подумала, что туда залетели бабочки. Я ещё удивилась, чуть не выронила лейку из рук, а представляете, это была просто игра света! Из-за картинок на окнах лучи солнца разноцветно бликовали. Многие дети поразились историей, заворожённо глядя на рассказчицу, однако те, что заметили в лесу нечто удивительное, не хотели мириться со столь простым объяснением. Всем хотелось сказки и приключений. — Сестра Алиса права, скорее всего, это тоже было игрой света. Говорят, что солнце сегодня очень яркое, верно? — она наклонила голову чуть в сторону. Много солнца и ни единого спасения. — Да, я полностью согласна. Ой-ой! — девушка заговорила виноватым тоном, явно запаниковав. — Нам ведь пора быть на уроках… Так, ребята, теперь мы отправимся в храм на урок, а потом будем вновь играть! Дети, обрадовавшись больше тому, что после уроков вновь начнутся игры, закивали головами, готовые отправиться с девушками. Они окружили монахинь, взяв ласково их за руки, а другие уже норовили пойти первыми; всех объединял застрявший в горле комок — «мама!». Но одной предначертано остаться и принять посланное Богом испытание. — Сестра Алиса, отведи, пожалуйста, ребят, — Аннетта повернула голову в сторону, откуда доносилась речь подруги. — Я ещё постою здесь, хочу подышать свежим воздухом, чтобы лучше чувствовать себя. Блондинка удивлённо уставилась, не нарочно сжав детскую ручку, а затем через силу расслабилась. Мысль о том, что всё-таки хотела сказать Аннетта некоторое время назад, сжирала мозг. Она, находившаяся в полном неведении, не отошедшая от вчерашнего, воображала страшные исходы. Так и хотелось завопить, протаскать её рядом до конца дня и, наконец, выяснить правду. Нет ей никого роднее, а потому душа так яростно терзается. — Ты уверена?... — заговорила поникшим, полностью чуждым тоном, но исправилась, улыбнувшись окружающим детям. — Не беспокойся, со мной всё будет в порядке. К тому же я не буду мешать у главного входа прихожанам. Ты только скажи мне, — и тянутся её слова вязко, невозможно долго, подобно приговору. — Лес сейчас впереди, а позади храм, верно? — Да, — она просто спрашивает, дабы знать путь. Она самостоятельна. Все знают, как она оттачивает навык передвижения одной. Алиса успокаивала себя и, на самом деле, успокоилась довольно быстро. Здесь учат верить и доверять. — Ты стоишь напротив леса, туда ведёт тропинка, и с дорожки будет небольшой переход, а если полностью развернёшься, немного пройдёшь и свернёшь налево, то будут ступеньки перед входом в храм. Кивок и благодарность. Жуткий план завладел разумом. — Бога ради, когда будешь возвращаться, будь аккуратна. — Как скажешь, сестра Алиса. Я верю, что помогает Всевышний, так что всё будет хорошо. Идите с Богом. В ушах гулко отдались прощания уходящей детворы; кто-то перед уходом крепко обнял, сжал ладони. Пала чья-то рука на плечо — Алиса безмолвно дала понять о своём беспокойстве. А сестра Аннетта, подобно части архитектуры, стояла и практически без речей попрощалась со всеми. Не двигалась, боясь сбиться с пути. Впереди её ждал лес.«Красные глаза», «Аниматроник», «В особенности ночью», «Происшествие», «Воспитатель». Дети. Дети. Дети. Дети. При чём тут дети? Ему что-то нужно от них?
Разговоры, скрытые под звонким смехом, отдалялись сильнее. Она осталась одна. Одна с бесчисленными и кромсающими душу гранями жизни. Грани остры, а что печальнее: нисколько неизвестны. Никогда не жившая в человеческом мире, сразу оказавшаяся в монастыре, да что там, навсегда слепая Аннетта и вообразить не смела о происшествии. Аниматроник? Из слов мистера Крайтона и из вырезок газет, которые всегда с диким любопытством читала Алиса, выходит, что корпорация создаёт роботов, наделяя полной свободой действий. Тогда почему они боятся собственного детища? Какое зло оно совершает? Ночь меняет его поведение? Воспитатель… Вчера утром дети схватились за новость, искренне переживая, а монахиня и не подозревала, что колесо Фортуны захватит её целиком, впечатав в часть случившегося. Даже не в часть, а возведя в центр смертоносного построения. Поглощённая размышлениями, не заметила, как задела рукой кору дерева. Ахнула от неожиданности. Вот и лес.«Я клянусь тебя спасти...»