Благословлённые на падение

За луной весёлым хороводом расплылись звёзды, выстраиваясь в языческие символы. В сегодняшнюю летнюю ночь природу наполнял ветер с прохладой, заботливо укачивающий растения вдоль Церкви. Глаза святых закрываются, и они желают взять пример со смертных, отдавшись миру грёз, но не могут, нужно приглядывать за священным местом. На втором этаже, из открытого окна кельи, выглядывал свет слабой свечи, что судорожно тряслась при наведывании ветра в гости и рисовала тени двух силуэтов. На кровати, покрытой белоснежным постельным бельём, сидела маленькая девочка, а за ней молодая девушка, держащая в руках длинные иссиня-чёрные волосы девочки, и аккуратно их расчёсывала. - Мама, а ты почитаешь мне ещё на ночь сказку? – глаза ребёнка были закрыты, но Джейн, взявшая на себя роль матери из-за одной [сделки], сразу почувствовала умоляющий «взгляд». - Не слишком-ли поздно, дорогая? – отзывается Джейн, и голос такой мягкий, заботливый, наполняет комнату. Она берёт следующую прядь волос и плавно проводит по ней. - Ну пожалуйста! Расскажи хоть что-нибудь… - девочка немного поворачивает голову в бок, мечтая разглядеть мир вокруг, но увы. - Хорошо-хорошо, - девушка усмехнулась. – Как насчёт… истории о ангелах-хранителях? - Да, давай! - Что-ж… Каждому человеку, с самого рождения, Бог дарует ангела, который остерегает его от всех бед и всегда находится рядом, – Джейн убрала расчёску на тумбочку возле кровати и руками провела по шелковистым волосам дочери. Её касания дарили тепло и защиту, отчего девочке не хотелось отрываться от неё ни на секунду. В жизни самой Джейн такие чувства, как ласка и тепло, играли незначительную роль: пьющий отец, не сумевший устроить карьеру, и горбатился на низкооплачиваемых подработках. Мать, имевшая слабый характер – слова не скажет, когда будет рассматривать в зеркале очередные синяки и кровоподтёки. Позже в этом зеркале, на своём теле их будет рассматривать Джейн. Не выдержав вечных скандалов, девушка принялась бежать из дома. Несколько месяцев она скиталась без цели, пока не встретила женщину, изменившую всю её жизни. Женщина окинула взглядом девушку и с радостным тоном, будто она ждала Джейн много лет, произнесла. – Пойдём со мной, я знаю, куда тебя отвезти. Так Джейн Мейнерс впервые посетила Церковь Пресвятой Девы Марии, и, с восторгом глядя на скульптуру Девы, тихо произнесла. – Это мой дом… И это оказалось правдой. Не было на свете ей более роднее места, чем Церковь. Возможно, это было дело рук ангела, смотрящего за Джейн. - Иногда ангелы-хранители принимают форму определённого символа, который часто встречается на нашем пути, тем самым охраняя нас, – Джейн встаёт с кровати и поднимает дочку на руки. - Мама, значит и у меня.. есть ангел? Но я же ничего не вижу… - девочка всхлипывает и опускает голову. Совсем недавно ей исполнилось пять, но если начать опираться на поведение и вопросы, которые она задавала, то сразу станет понятно – своих сверстников она опережает. - Эй, милая… - Джейн целует её в лоб и крепко прижимает к себе, поглаживая по спине. С ребёнком на руках она подходит к окну, и их обеих касается с прохладой ветер, путаясь игриво в волосах. Луна сегодня одаривает своим светом настолько сильно, что всё начинает мерцать холодно голубым. И волосы девочки, иссиня-чёрные, бликуют ярче любого драгоценного камня – завораживающее зрелище. Иронично, что сама обладательница, никогда не познает всю их красоту. – Ангела необязательно видеть, достаточно чувствовать его защиту, – продолжила нежно девушка. – Ты обязательно почувствуешь, когда он окажется рядом, – она улыбается дочери, и всей душой верит, что её девочке дарована лучшая судьба и самый лучший ангел. Господь подарит ей большее, чем могло дать зрение. Её дочь вырастет, становясь всё краше, а её сердце наполняясь добротой, будет одаривать окружающих. Её дочь будет счастлива в Храме, окружённая любовью пришедших и живущих здесь монахинь. Джейн уверена в этом. Однако, где-то в душе, на самом её краю, было что-то такое, что вызывало некие сомнения. Девушка попыталась не обращать внимание на это чувство и сразу сама себе приметила – нужно будет помолиться, обязательно. Девочка начала дремать, уютно уложив голову на плечо мамы. Тепло и чувствуешь безопасность. - Кажется, кому-то уже пора спать, – шёпотом произнесла Джейн и слегла улыбнулась. - Ну мам.. – протянула девочка. – Можно ещё немного… - Нет дорогая, уже слишком поздно. Тебе пора отдыхать, – как только шатенка хотела отойти от окна, чтобы уложить ребёнка на кровать, как вдруг её остановило. Остановила луна, от которой, по неизвестной причине, не хотелось отрывать взгляд. Джейн попыталась списать всё на обычное переутомление, излишне много дел она успела сегодня сделать: и в Церкви помогла, выступая в хоре, а затем выслушивала пришедших; и врача посетила с дочерью, только толку-то? Врождённая слепота не лечится – заявление врачей, подразумевавшее оставить любую попытку способа излечить недуг. От подобных высказываний сердце будто скребли тупым ножом без остановки. Джейн любила дочь больше всего на свете, и осознание того, что помочь ничем не может, приносило адскую боль. Оставалось молиться Богу о благополучии дочери. А он услышит, обязательно услышит. - Знаешь… - продолжила говорить шёпотом девушка, подойдя кровати, и медленно уложила на неё девочку. – Имя Аннетта означает - охраняемая луной. Да и к тому же... – она берёт лёгкое покрывало и накрывает им тельце девочки. Сумеречные волосы расплылись по кровати, подобно ночному небу. Лунный свет поблёскивал на них, дополняя картину звёздами. – Ты и сама на неё очень похожа, – Джейн наклоняется к дочери, и тихонько целует в лоб. В ответ девочка сонно улыбается, начинает посапывать маленьким носиком. Заснула. Монахиня привстала с кровати и медленно подошла к тумбе, стараясь издавать ни звука. Здешние паркетные доски любили скрипеть в самый не подходящий момент, а потому приходилось буквально выучить специальный маршрут, где будет меньше всего звука. Взяв в руки догорающую свечу, она направилась к выходу из комнаты. Отголоски свечи мерцали на иконах, рамы которых собственноручно создали Сёстры здешней Церкви. Прикрывая за собой дверь, Джейн, устремив свой взор на мирно спящую Аннетту, тихо выпалила: - Святой Отец… прошу, спаси и сохрани её. Словно заранее знала, что поджидает девочку – дочерью того, кто предложил сделку. [Он думал, что здесь она обретёт спасение. Но вместо спасения, предначертано падание, с самыми адскими муками.]

«Клубы дыма с каждой секундой становились невыносимее, а едкий воздух намертво впивался в лёгкие. Они стояли на крыше пылающего развлекательного комплекса. Аниматроник грубо хватает женскую руку. – Настало время почувствовать полёт, звёздочка, – металлический голос скрежетом достигает самого нутра. Луна ослабляет хватку. Девушка летит вниз»

***

Тук. Тук. Тук. Глухой удар. Сердце отпрыгивало от рёбер, так и желая вырваться наружу, а вслед за собой увести и остальные внутренности. Оно всё никак не хотело забывать об этом дне. Аннетта прокручивала в голове без конца все события, произошедшие, казалось, за пару минут, но в её сознании длилось всё будто вечность. Она боялась, почему-то, потерять любую крапинку моментов, и одновременно желала навсегда их забыть. Поскорее бы закончить трапезу, перейти к молитве, дабы попросить у Бога спасения и очиститься от всех грехов – привычное дело для проживающих здесь. А затем уже готовиться ко сну, отдавшись в руки их сладкого повелителя Морфея, и забыть о сегодняшнем дне. Трапезная Церкви нисколько не уступала по красоте самой обители: помещение представляло собой небольшой вытянутый неф, пристроенный к Церкви. Потолок намного ниже, относительно основного здания, но он также был исписан ликами святых, пристально следящих за каждым посетителем; в хаотичном порядке, красивым почерком и будто самим золотом, расположились фразы, явно вырванные из самой Библии; различные узоры - пёстрые, как бенгальские огни, проходили, казалось, каждый закоулок, тоже заслуживали отдельного внимания – они, как и всё остальное здесь, - созданы вручную. Посреди трапезной, в три ряда, выстроились длинные столы, покрытые белоснежными и мягкими скатертями. Скатерти стирали чуть-ли не каждый день, от чего создавалось ощущение новизны. Трапезную могли посещать не только Сёстры, но и обычные прихожане, так что порядок, как и во всём Монастыре, был строгой обязанностью. Готовили здесь, на радость всем, отменно, и всё благодаря кухарке, которая, на старости лет, полностью отдала себя приготовлению блюд в Монастыре. Сама она никогда не жаловалась на усталость, а лишь наоборот, улыбалась и говорила, что она, наконец, нашла своё место. Конечно, кухарке помогали Сёстры, это было одним из послушаний, и каждый раз данное послушание переходило от одной Сестры к другой. Сама кухня находилась в конце помещения: там выдавали еду и можно было рассмотреть меню. Блюда каждый день были разными. Аннетта сидела за средним столом, ближе к месту выдачи еды, точнее быть, её туда усадила Алиса, которая сейчас энергично передвигалась по трапезной, и весёлым тоном встречала приходящих. Вот поможет пожилому прихожанину донести поднос с едой, а вот встретит старших Сестёр, пришедших на ужин, и пожелает им приятного аппетита. Аннетт вслушивалась в происходящее вокруг: разговоры, ничем не примечательные и не отличающиеся от вчерашнего; отзвук каблуков, кто-то приходит, кто-то уходит. Хотелось вернуться в привычное состояние, чтобы всё стало на свои места, и забыть… Забыть всё, что произошло. Нет, невозможно. Правое запястье невольно чем-то обжигается, ах, да, - о себе даёт знать визитка, что мистер Крайтон отдал девушке насильно - она спрятала её в рукав платья. Не выкинула. Не разорвала и выкинула, а именно спрятала. Почему? Сама не знает. Что-то не даёт избавиться от этой проклятой картонки, что сейчас, в рукаве, придаёт жуткий дискомфорт (ха-ха, прям подобно Алану). И нельзя никому рассказать и показать, поделиться накопленным за весь день.

[Грешишь, сама того не замечая.]

Исповедь? Бог призывал прощать всех и признавать свои грехи, так чего же ему и не простить лишённую зрения? Попроситься на исповедь Священника, рассказать Сёстрам, и молиться. Долго и упорно молиться. Нет… Внутри что-то не даёт это сделать. Отказывается на отрез. А почему? Вопросов столько, что и не пересчитать, и всё это вздымается вверх горькими слезами. Хочется зарыдать. Горько и громко.

[Ангел мой, где же ты? Где?]

Из комка мыслей и чувств, что завлекли в свою паутину, словно ядовитые пауки, Аннетту вызволил звонкий, и всё такой-же радостный голос Алисы. Может, оно и к лучшему. Ещё немного, и девушка бы точно зарыдала. - Аннетта! – Алиса подбежала к сидящей за столом Аннетте, и поставила на стол поднос с едой. – Прости, немного задержалась, не рассчитала что-то я, – она мило улыбнулась, пока расставляла порцию еды для себя и Аннетты. - Ничего страшного, Сестра Алиса, – голос дрогнул, от чего девушка сама удивилась, но всем видом старалась оставаться спокойной. На деле она даже не заметила, что Алиса задержалась, уйдя за получением ужина. - Сегодня у нас на ужин грибной суп, пахнет так, что пальчики оближешь. Не представляешь, какая я голодная! – продолжала тараторить голубоглазая, поставив тарелку с супом перед Аннеттой, и взяв её руку в свою, Алиса положила ладонь девушки на столовый прибор. – Вот, ложка находится здесь. Приятного аппетита, Сестра Аннетта! – голос, всё такой-же радостный, никак не умолкал. Алиса села рядом с Аннеттой, и приступила к приёму пищи. В Монастырь Алиса попала благодаря своим родителям, - католикам до глубины души, желавшие только лучшее будущее для своей дочери, а потому они и отвели её в Церковь Непрочного Зачатия Пресвятой Девы Марии. Одиннадцатилетнюю Алису Баллард сразу приставили к девочке, на два года старше её, в качестве помощницы и ученицы, - этой девочкой оказалась Аннетта Мейнерс, дочь Сестры Джейн, что вот-вот займёт пост здешней Матушки. Аннетта была умна не по годам, а потому быстро обучила новенькую к жизни в Монастыре, пока Алиса, девчушка небольшого роста, с большими голубыми глазами и короткими светлыми волосами, всюду держала за руку свою слепую подругу. С самого их первого знакомства девочки стали не разлей вода, а чем старше они становились, тем сближались сильнее, идеально дополняя друг друга: Алиса ухаживала за Аннеттой и помогала ей всем, чем могла, а Аннетт же в свою очередь, выручала подругу из различных ситуаций, виновником которых становилась излишняя эмоциональность блондинки. Пара сантиметров разделяет расстояние между Аннеттой и человеком, ставшей для неё родственной душой. Ставшей той, что готова броситься в омут, дабы помочь подруге детства. Броситься ей в объятья, зареветь, не содрогаясь от собственного оглушающего крика, являющимся криком о помощи. Освободить запястье от проклятой картонки, сжечь её дотла, а пепел развить на прохладном ветру, и доверить ему унести вслед за собой воспоминания о сегодняшнем дне… Об одном человеке… О происшествии… Нельзя. Нельзя рассказывать. А почему? Почему чёртов комок стоит в горле, готовясь вот-вот провалиться на самое дно организма, глыбой придавливая всё, а в особенности и без того хрупкое сердце? Жалкое ощущение, будто, когда глыба скатится вниз, мир застынет на прочь, а самой Аннетты не станет, вовсе её никогда и не существовало. Монахиня раз за разом повторяла и в слух, и про себя фразы из священной книги, указавшие на строгое отречение о любых беспокойствах, перекладывая бремя на Господа. А если и нужна была помощь, то непременно стоило опускаться на колени перед ликами святых, по кругу будут трескать и мерцать свечи, дрожа от каждых произносимых слов, которые, сливаясь, образовывали молитву о спасении. Помолись пару раз, вернись к ежедневным послушаниям, а Бог, приглядывая, всё сделает сам. Но так-ли это? Услышит ли Он о заветном спасении от простой девчушки, что побелела от страха впервые встретившись с хамоватой личностью, грубо прикоснувшись к ней в святой обители, так ещё и не один раз?

[А надо-ли Богу выручать слепую монахиню? Надо-ли Ему кидаться всем на помощь?]

Эти фразы Аннетта выучивала так, что пока проговаривала их бессчётное количество раз, начинал болеть язык и першить горло, а мозг пульсировал от перенапряжения и нагрузки, которую Аннетт давала сама себе: послушания, даже тогда, когда тебе полагался отдых или состояние здоровья приковывало к постели, а кровь бурлила от лихорадки. Девушка до последнего не желала быть обузой для окружающих, а потому все силы отдавала на помощь другим, конечно, по мере возможности. Многое всё же поначалу ей не удавалось, и она походила на что-то неуклюжее и жалкое, особенно так она выглядела во время попыток передвигаться полностью самостоятельно. Поначалу затруднительно было называть её дочерью Сестры Джейн, что, подобно деве из королевских кровей, имела ровную осанку, сдержанность, и настолько непоколебимую силу воли, которой позавидовали бы многие. Да и до сих пор завидуют, чего уж греха таить. И за настолько королевской и прекрасной Джейн, всюду плелась слепая девчонка, чьи локоны, иссиня-чёрные, практически касались ступней. Только спустя уйму потраченного времени и вложения множество сил и стараний, Аннетта добилась тех же качеств, что и её мать. Конечно, не без поддержки самой Джейн и остальных Сестёр. Теперь они больше походили на [родных] мать и дочь.

«Все свои заботы возложите на Него, ведь Он печется о вас!»

Нацарапали множество веков назад в святом тексте простые смертные, ныне считавшиеся святыми. А верили-ли они сами в эти фразы, пока народ гиб от голода и свирепых болезней, что правили и правят над людьми, подобно королям?

[А есть-ли этот Бог?]

До сегодняшнего дня в её жизни было всё настолько просто и гладко (для посторонних, но точно не по её мнению, хотя, она даже в этом не признается), что любой давно заподозрил что-то неладное, и ко всему бы относился с насторожённостью и опасением. Но, по законам жизни, придуманных ещё на деле неизвестно кем, есть простая истинна, точнее две: ничего не бывает в жизни просто, и просто так. Две закономерности, слившиеся в одну, и именно они настигли Аннетту.

Кто-то сверху решил благословить, и не просто так, а на адское падение.

Монахиня уставилась в одну точку, словно застыла лишь она, а вокруг жизнь продолжала кипеть всё сильнее. Продолжала держать металлическую ложку в руке, только немного сильнее её сжав. Голоса, разговоры, постукивание о керамические тарелки, отзвуки каблуков, всё смешалось в феерическое представление, от чего голова загудела невыносимо, а на череп болью лёг шиповый обруч. Дал бы Бог этой девушке возможность созерцать мир, наш угнетающий мир, то без сомнений, сейчас, перед ней замерцали множество пульсирующих радужных пузырей, растворявшихся так же быстро, как они и появлялись, заставляя разум отдаться во власть после приходящей тьмы. Тьма. Такая простая для некоторых, и такая страшная для остальных, а для Аннетты неотъемлемая спутница и часть жизнь. Оставь её в сие размышлениях, она и сопротивляться не станет – сидела бы себе на здоровье дальше за столиком, не выпуская ложку, что уже нагрелась от тепла девушки, когда как пища продолжала бы остывать, и не слышала, и не чувствовала ничего вокруг. Пускай рухнет мир, но Аннетта и ухом не поведёт.

Отныне её мысли – её самолично возведённая темница. Как же так вышло?

- Аннетта! Чего-же ты не ешь? С тобой всё хорошо? – Алиса так громко вскрикнула, как и сегодня днём, когда, держа в руках новую газету, она ворвалась вся обеспокоенная нашумевшим происшествием. Ей Богу, случившее в ночь выходных будто специально, как прививка, вводилась абсолютно всем, каждому встречному, а Аннетта попала в число больных, где кроме прививки, требовались ещё и едкие лекарства. От звонкоголосого тембра Алисы темница содрогнулась, и стены начали трещать, освобождая на некоторый миг заложницу. А сама заложница, от неожиданности, выронила из рук столовый предмет, и тот оглушающе задел керамическую тарелку, наполненную еле тёплым супом. Алиса в очередной раз её спасительница, только вот полностью всю тягость она на себя не перетянет, ведь Баллард даже не догадывается, какой бурлящий комок образовался внутри её близкой подруги, и мысли её ядовиты и ни сколь не святы. - Я… Кусок в горло не лезет… - наконец отозвалась Аннетта. Проговаривала она всё тихо и медленно, а посему посторонние звуки заглушали голос девушки, но Алиса сидела довольно таки близко, и сумела расслышать ответ. - Ты случаем не заболела? Ты ведь никогда не отказывалась от еды… Дай-ка я потрогаю твой лоб! – Алиса всегда верна себе, и, быстро включив в себе переживания и заботу на максимум, потянула руку ко лбу Аннетты. Её рука сначала коснулась мягких иссиня-чёрных волос, аромат которых напоминал сбор цветов после сильного ливня: отдавало немного пионом и тюльпаном. И вот рука останавливается на мягкой коже, что скрывается за густой чёлкой, словно прячась за щитом, а снизу чувствуется начало вуали, скрывающей глаза.

И глаза её, вечно намертво закрытые, как никогда раньше, цвели тягостной грустью.

– Да вроде бы не… - голубоглазая не успевает договорить, как девушка склоняет резко голову в бок, молча показывая, что сие тактильный контакт был не к чему. Хотя нет, ей любое тактильное ощущение с другим человеком было не нужно – всё оно казалось таким мерзким: органы жгло как кислотой, а кожа наливалась чем-то болезненным. И всё напоминало о человеке, от которого она бежит всем сердцем, путаясь в серебряных нитях, намертво скрученных меж собой в придачу с огромным букетом неразличимых чувств. И это происшествие... Всё не даёт покоя, сбивает с толку, и затмевает привычную всеми Аннетту: спокойную, сдержанную, ту, которую всегда всем ставят в пример и гордятся. Вместо неё сейчас напуганная, потрясённая, и боязливая девушка, желавшая спрятаться от всего, или стереть память на целые сутки. - Сестра Аннетта, ты чего… У тебя ничего не случилось? – впервые за это время голос Алисы сделался тише, даже непривычно для неё. В ней чувствовалось начало подавленности и полное непонимания от действий собеседницы. - Прости, ради Бога, Сестра Алиса… Кажется, я немного устала за сегодня… - монахиня склонила голову вниз так, будто она отчитывается за детскую шалость, вышедшую за рамки и вот-вот последует наказание. – У меня правда нет аппетита. Думаю, что после молитвы я отправлюсь в комнату и отдохну, а завтра уже приду в себя. В ответ блондинка молчала, пробегая грустным взглядом по девушке: она сидела всё также, ни сколь неподвижно, держа голову прямо, с чудесной осанкой, а руки сложила на колени – зовите художника, и пусть он пишет с неё картину. Собравшись с мыслями, Баллард хотела что-то возразить, но её тут же перебила другая монахиня, немного взрослее здешней Матушки, сидевшая недалеко от девушек, а потому слышала их разговоры, и сама могла поддерживать беседу. - Разве позволено так обращаться с пищей? – женский голос был строг, груб и уставший. Аннетта сразу поняла, кто был этой монахиней – Миранда, с которой она контактирует довольно часто, ведь та в основном ведёт уроки у приезжих детей из приюта. Именно ей она передавала сегодня работы после урока арифметики на проверку. Миранда редко выходила за рамки нормы, как никак, служительница Церкви, а в руках и сердце непоколебимая вера, посыпанная сверху желанием быть нужной. Но было в ней что-то суровое, а фразы некоторые, пускай и произносимые с целью помочь, звучали колко и холодно. Чаще всего доставалось Алисе, за её эмоциональность, некую инфантильность и взбалмошное желание дурачиться там, где и вовсе не следует. В эти моменты на помощь блондинке приходила Аннетта, держащая ответственность как за себя, так и за саму Алису. Женщина в ответ оглядывала обеих, а в основном дочь Джейн с небольшим призрением, и будь на дворе средневековье, девушки уж точно не избежали бы наказания плетью. Женщина собирала некоторые опустевшие тарелки и приборы на поднос, готовясь унести тех на кухню, дабы позже помочь кухарке в мытье посуды. Лицо её имело множество морщин, распределённые равномерно, словно пожеланию художника, что любил до жути симметричность. Светлые глаза, давно видящие без какой-либо искры – две стекляшки, не более. Тонкие губы, как и остальные черты лица, отдающие слегка розовым. Из-под головного убора виднелись каштановые волосы, корни которых отдавали белизной. Миранда была старше самой Матушки, служила Церкви дольше, чем Джейн, и, по всем законам жанра, именно она должна занять этот пост. Она и никто другой. Но ехидный фатум, не служащий никому, не поклявшийся в вечной верности Богу, вершивший сам над святыми и мучениками, выбрал иной исход. Исход жёг Миранду до отравления организма, до зависти, от которой становилось трудно дышать и царапало в груди. Приходилось бежать в келью, запираться, и читать громко в слух молитвы. Заглушить ими всё вокруг. Укусил тот самый искуситель змей, толкнувший Еву на первородный грех – Миранда думала о себе так каждый раз, при виде Джейн, и ещё больше, когда та стала Матушкой. Деваться было некуда - продолжать служить, выполнять послушания, и глушить в себе чувства. Но не скрыть того, что после этого случая у Миранды наростами повисло сомнение насчёт справедливости в этом мире. Хотя, какая разница, если она и это подавила в себе, продолжив петь любимое всеми монахинями – «Доверься Богу. Он прав. Он знает, как лучше. Господь в обиду не даст.» - Господь посылает нам пищу, мы живём в тепле и прекрасной Обители, а у многих этого нет и вовсе. Благодарственно ли ты поступаешь? – Миранда глядит на Аннетт, ожидая ответа. Ну же, дочь Матушки, отвечай за свои действия достойно. Аннетта вдохнула воздуха, лишь бы не зареветь, лишь бы не сейчас. Слишком много всего и резко. Она итак запутана, витает где-то там эфемерно, далеко от Церкви, но нужно постоять за себя и не бежать. Не так её учила Джейн, не про это ей читали в Библии. Девушка приоткрыла рот, дабы ответить, но всё прервала приближающая персона, явно движущая в их сторону. Каблуки звучали всё ближе и ближе, показывая тем самым слепой оставшееся расстояние. - Что у вас произошло? – прозвучало родным и спокойным тембром. Аж на душе полегчало. - Матушка, - тихо выразилась Миранда, переведя взгляд на пришедшую Джейн. - Матушка Джейн! - скрипнул резко стул, и Алиса, раннее притихнув, активизировалась, одаривая Джейн поклоном. Поклоном здесь одаривали чуть-ли не всех, эдакий знак приветствия и вежливости. Откликнулась каждая, ей Богу, будто к ним обратилась сама королева, на которую Джейн, пускай и в возрасте, продолжала походить. Сейчас ей около сорока, но года практически не тронули её наследственную красоту, а только наоборот, придали собственных ноток, идеально дополняя нынешний образ женщины. Её наряд несколько отличался от тех, что носили Сёстры Храма: головной убор походил больше на тиару, облачённую тяжёлой чёрной тканью – переходил в накидку, чей конец вот-вот достиг бы пола. За платьем тянулся шлейф – любитель цепляться за всё подряд. На плечах отсутствовала привычная белая накидка, вместо неё – золотой крест с распятым Христом, бросающийся в глаза почти первым. Джейн окинула в ответ каждую приветливым взглядом, желая слышать дальнейшее объяснения. В Обители Богородицы присутствие Матушки ощущалось везде, в каждом закоулке, будто она призрак, чей облик расплывался на горизонте, не позволяя себя поймать; сам Ангел здешнего места, видевший абсолютно всё. Обладая абсолютной властью, позволявшей находится и тут, и там: слышать тихие отголоски беседы, где-то там, в конце главного зала, вовремя мессы или молитвы, самой находясь на огромном расстоянии. После службы, Джейн могла спокойно подойти к тихо говорящим, попросив впредь издавать ни звука - время службы не предназначено для трепания языком, будьте добры иначе удалиться. Прихожане, выслушав замечания, пускай и трепетали внутренней обиженностью - мало кому будет приятно, если к нему подойдут и отчитают, как директор двоечника неумеху. Ещё больше, конечно, восхищались её дару лицезреть насквозь, что служил причиной бурных обсуждений. Одни говорили, ей вершит Бог, приходя во снах, даруя избранность. Другие твердили о нечистой силе, о дьяволе со скользкими делишками, о проданной душе. Чего народ не наговорит то-ли от безделья и незнания, свихнувшись на религии, не желая слышать ни о чём, то-ли от зависти, и желании достигнуть большее, а большее никак не хотело просто так отдаваться. И только Аннетта всё молчала, боясь сдвинуться с места. Внутри нескончаемая дрожь, страх вновь накатывает ледяной волной, заставляя задыхаться. Она дышит быстро, коротко, сделает вдох глубже и громче – поймает маньяк, от которого она спряталась в шкафу, и зарежет, растерзает, не пощадив. - Матушка! Понимаете… - Алиса переводила взгляд то на стоящую Джейн, чьи зелёные глаза выражали напряжение и тревогу, то на сидящую Аннетту, не издававшую звука. – Аннетта совершенно не ужинала сегодня. Мне кажется, что ей очень не здоровится! Она ведёт себя не так, как обычно. Надо что-то делать! – девушка энергично водила руками, пока высказывала речь. Топнула даже ногой, ещё больше походя на ребёнка. Большие голубые глаза готовы вот-вот наполнится солёной водой. Алиса – красивая, новая живая кукла с полки коллекционера. Алиса – ураган чувств и не контролируемых эмоций. Миранда не выдержала, закатив глаза, начала прибираться на столе дальше. Она забрала порцию у Аннетты, понимая, что та не прикоснётся к ней, а пропадать пище позволить нельзя. - «В еде есть куда более нуждающееся и благодарные люди.» - мелькнуло в голове женщины. Выслушав бурное объяснение, сравнимое с резким порывом ветра, Джейн кивнула понимающе, и опустила руку на плечо дочери. Та в ответ дёрнулась, не от неожиданности, а скорее от страха, пламя которого бурлило внутри, нанося травмы на органы. Так дёргаются гениальные воры, чувствуя неминуемый арест, а план, прежде никогда не подводивший – треснул, точно старое зеркало, никому не нужное и пыльное. - Дитя моё, как ты себя чувствуешь? Может, тебя что-то гложет и не даёт покоя? – в словах, кроме волнения и доброты, не было ничего более, с новой секундой приумножаясь в разы. А Аннетта не слышала ни волнения, ни доброты, уши закладывало чем-то другим, нависающим и тягучим – её рассекретили, записав в предателей, узнали о приходе Алана в Церковь, видели их вместе, нашли даже аниматронника; её отправят на Божий Суд, прогонят прочь на последний круг ада, и бесы, летающие на чёрных крыльях, будут гулко усмехаться над её грешной душой, глыбы содрогнутся от их смеха и упадут на жалкую душу, раздавят как букашку. Раз - и нет.

Это - кошмар, посланный дьяволом. Кошмар лихорадит, легкие горят, выпуская при вздохе и выходе самый настоящий пар – проходя по глотке и бронхам, он ошпаривает сполна, не стесняясь. Кожа сияет ярче пламени – боль проникает глубже, задевая мягкие ткани плоти, войдя во вкус, наконец добираясь до костей, истошно терзая их, боль возносит себя на пик удовольствия и эйфории. Проснуться. Проснуться. Я должна от этого проснуться.

Надоело. Достаточно на сегодня тревожного представления, центром и главным украшением которого стала Аннетта, а остальные являлись дополнением, тенями, чья роль заключалась в одном – разглагольствовать много, нагнетать и без того померкший свет внутри девушки, да так, что кровь начинала стыть в жилах. Душа и тело делилось на двое – палач, имея за плечами горы отрубленных голов изменников, острым лезвием меча делил несчастную монахиню; хотелось быть окруженной заботой, приблизиться к рукам Матушки, что подхватит в свои объятья, слышать Алису и где-то там, глубоко внутри, любяще усмехаться с её взбалмошности; хотелось рывком отпрыгнуть от всех, запереть сердце и душу, гордо подняв голову – всё в порядке, да-да, - идти дальше, как ни в чём не бывало, на общей молитве дотянуться до Господа, открываясь только ему. - Матушка, Христа ради, прошу прощения за беспокойство обо мне, - Аннетта, на радость всем, вступила в разговор, и голос её звучал привычно, умиротворённо, как и всегда. Но вихрь тяжести кружил средь внутренностей, не давая покоя. – За сие день я что-то переутомилась сильно, от чего чувствую себя неважно. Я посещу молитву, а затем направлюсь в свою комнату, дабы как следует отдохнуть. Сестра Алиса тут же отрицательно замотала головой, выражая своё недовольство. - Матушка! Прошу… - блондинка не успела договорить, как её речь прервала Джейн жестом. Она медленно опустила руки, вскинутые на эмоциях и замолкнув, приготовилась слушать, что скажет женщина. - Аннетта, думаю, будет лучше, если ты сейчас отправишься в свои покои. Бог видит твои старания, ты делаешь достаточно, и Он бы возжелал, чтобы ты предпочла позаботиться о себе, - не совет, а именно вердикт. То, что нужно исполнить без сомнений. Джейн брала гордость за дочь, чьё сердце и душа, отданные Богу, светились ярче золота, помогая всем, и порой она не жалела себя настолько, что Джейн становилось боязно. Однако, Аннетт напоминала ей свою же самоотверженность, особенно в те года, когда, будучи встреченной женщиной на улице, что привела её в Церковь Девы Марии, Джейн накрыло полотном невообразимое желание помогать, цепляясь за любую возможность. От сказанного у Миранды раскрылись широко глаза. Женщина продолжала находится рядом, не желая пропустить развязки событий. - У нас вот-вот наступит час общей молитвы, на которой должны присутствовать все. Ты правда готова её отпустить? – Миранда не терпела исключений. Для неё пропустить молитву или мессу, любое обращение к Богу, считалось недопустимым. - Не забывай, чему нас учит Святой Отец, - Мейнерс почувствовала, что сие словами Миранда перегнула палку, а потому стоило ей кое-что напомнить. – Помогать с радостью бедным и угнетённым, нашим ближним и нуждающимся, а Бог непременно отблагодарит. Аннетте не здоровится, а потому будет благоразумнее позволить ей пойти отдыхать. В ответ недовольно хмыкнув, Миранде не остаётся ничего, кроме кивка, соглашаясь со сказанным. Женщины над Аннеттой порхали с крыльями ангелов, оберегая её, словно для Бога и всего мира она была сакральным сокровищем. Сокровищем дорожит всякий святой, нельзя допустить ни царапинки на нём, ни услышать чиха от сокровища. Иначе не сберечь им крыльев, их отрубят без колебаний. Слова Миранды правдиво-колко откликались внутри Аннетты, правда, как она вся, вечно правильная, смеет пропускать молитву? Хотелось прийти даже по банальной причине – таилась на самом дне нескончаемых мыслей, за тёмным закоулком её личной темницы, под ядовитой паутиной, сотканной из неразличимых чувств – надежда, хрупкая и скользкая, но умевшая внушать одними мыслями о себе веру и силу. Людям, которым она по мере жизни стала чужда, вовсе прекращали воспринимать такое понятие как надежда. Надеется способен любой смертный, пока в другой комнате гибнет неизлечимо больной. Надежда красила новый день в яркие цвета, слепящие глаза, а сердце укутывала в полотно иллюзий – всё будет хорошо, обязательно. И стоило ей поверить, войти в другую комнату, узришь непременно, как раннее неизлечимо больной, облачился на веки в мертвеца. Но девушка не желала упускать спасение, а потому настроилась идти до конца. Молитва способна успокоить расшатанную, как маятник, душу, снять тяжкую глыбу с грудной клетки и дышать станет легче, а мысли наконец-то святы и чисты, на радость всем. На радость Богу. - Я и сама считаю, что должна посетить молитву. Мне станет от этого спокойнее… Правда, – Аннетта держится за своё правое запястье, чувствуя гладкий картон в рукаве, практически слившийся с нежной кожей. Дура, дура, дура, надо было выкинуть сразу. - Если угодно твоей душе прочитать молитву, то это можешь сделать у себя. Господь ценит твоё рвение и искреннее желание обратиться к Нему. Однако тебе не здоровится, не забывай. - Но мама… - Никаких больше «но» дорогая, - женщина направляет свой взор на блондинку, всё это время мешкающую на одном месте, и та замирает без слов. – Сестра Алиса, будь добра, помоги Аннетте дойти до её комнаты. Немного позже я к вам подойду, прежде заглянув к другой Сестре. Затем же мы вместе с тобой отправимся на общую молитву. На лице Алисы растянулась довольная улыбка, её полностью удовлетворило решение Матушки. Будь возможность она бы радостно вскрикнула, как ребёнок, получивший долгожданную игрушку. - Пойдём, Сестра Аннетта! – Алиса потянулась к девушке, желая взять ту за руки и помочь встать, однако, Аннетта медленно отдёрнула правую руку в сторону, позволив подруге ухватиться лишь за левую. На секунду Алису накинул ступор, непонимание от сие движения. Время на расспросы отказывалось распыляться, вынуждая девушку промолчать. Вынужденно молчала и Аннетта - за неё всё решили свыше, противиться она не привыкла и не было более смысла (или же не хватало более сил?), а потому убаюкивающий голос, легко пропадающий в священных стенах, плотно спрятан за сомкнутыми алыми губами. Может, всё складывается наоборот лучше? Правильнее? Сам Бог сейчас прокладывает ей путь к тишине, остаться одной, позволяя говорить перед молчаливыми ликами святых, и никто не посмеет подслушать. Не посмеет узнать, что скребёт там, внутри, да так жадно, что следы вот-вот выступят наружу – расплывутся хаотично по белоснежной коже. Для монахини стало непонятно, для чего мама решила тоже подойти, проследить в порядке ли всё, или же о чём-то поговорить? У Джейн хватает и своих хлопот, общая молитва не за горами, а помимо этого у неё и в позднее время не прекращаются послушания. Смилуйся, Святой Отец, пускай хоть её уста замолчат о происшествии. Смилуйся, Творец, пускай всё останется позади. Монахиня привстала, следуя в направлении, куда её тянула за левый локоть блондинка. Алиса, походя на удава, обвила руку Аннетты, и повела её к выходу из трапезной. Когда Алиса была рядом, девушка напрочь лишалась возможности двигаться самостоятельно: дойти до кельи и найти нужную комнату не так уж и трудно, конечно, стало не так трудно со временем. Если путь начинается с трапезной, то, пройдя сквозь массивную дверь, на которой расположился витраж – битое цветное стекло, что разложили в завораживающее изображение зелёных холмов и пастельных цветов, красоты всеми желанного Эдема – впереди растянется длинный коридор. Свернув налево - окажешься прямиком в главном нефе, дойдёшь до конца, не сбиваясь с прямого пути, наткнёшься на дверь из красного дерева с прекрасным орнаментом – вот и вход в келью. Девушки брели по коридору, стуча каблуками по серому мрамору, в ответ слушая его гулкие недовольства. На стенах висело множественно картин, изображающие различные сюжеты из Библии, а под ними выстроились в ряд на полке догорающие свою жизнь свечи. Свечи, чувствуя приближения своего смертного часа, в судорогах бились при каждом движении проходящей мимо персоны, трескали яростно, подавая голос. Сейчас они были яростнее всего, ведь монахини, готовясь к открытию души Господу на молитве, носились из двери в дверь, заканчивая послушания. Алиса добродушно здоровалась со всеми, не сосчитать даже, сколько раз она обменивалась приветствиями с Сёстрами за день. Они, конечно, кивали все в ответ, но явно чувствовали, как сие вежливость, начинает скрипеть на зубах, подобно сахару. Идти коридору впервые было испытанием для Аннетты, она знала, что здесь висят холсты, с запертыми на них обликами почитаемых святых, и бесконечно хотелось ёжиться от их взглядов. Их презрение молнией бегало по телу девушки, благочестивые познали, чем обвита душа монахини, осмеливающуюся нагло скрывать произошедшее днём. Делая шаг вперёд, в спину ей впивались копья – памятка о том, что свыше недовольны поведением служительницы Бога. Мистер Крайтон, сгорающий от раздражения, коснувшийся её лица, был окружён тем же призрением, не протыкал, конечно, плоть копьём, но клокочущий осколок на тонкой струне его души пылал похожим желанием. Неудивительно. Аннетта помнила всеми фибрами своего тела недовольство пришедшего человека, его необъятную ненависть к ней и всему божественному. Она – противоположность, загнанный зверёк, за секунду потерявшийся средь простора эмоций, захлебнувшись моментально страхом. В голове, кто-то, щёлкнув пальцами, вызывал сие командой, словно преданную собачку, на сцену разума фразу - танцующую и ехидную, загадочную и странную. Фразу, сорвавшуюся с губ Алана, сказанную им не задумавшись, о которой он на прочь забыл, не предавая ни единого значения, поди, как и о самой Аннетте: он забыл о монахине, отмечая как великий праздник, вырвав воспоминания о слепой из корки мозга. Другое, он хоронит на дне, закапывая тяжёлой землёй, не позволяя вырваться прошлому. Со временем могильщики, капая ямы и опуская тяжкие гробы, под раздирающие вопли родственников (а иногда опуская в тишине), не испытывают ничего, являясь одним из механизмов похорон, а у механизмов не должны трястись ноги и литься слёзы. Алан тоже стал могильщиком, своим личным, хоронящий прошлое и не выражая соболезнования. - «Поверьте мне, встреча с ним никого не доведёт до добра, а в особенности.. ночью» - фраза распространяется эхом в голове, искажая немного голос произносившего её. В голове его голос басистый, с усмешкой, и до нутра закладывает всё. Как прозвал его мистер Крайтон, кажется… Воспитатель? Мужчина озвучил ей, что исчезнувший аниматроник имеет полную свободу действий, затронул тему детей, а главное, самое главное, подчеркнул опасность столкновения с ним. И почему именно ночь? Что происходит в ночи, когда всё живое засыпает, задерживает дыхание, позволяя светиться под холодным светом луны. О луне часто говорила Джейн, напоминая значение имени дочери, а копну её сумеречных волос сравнивала с ночным холстом, на которых золотой отлив обозначал звёзды. Однако, впервые в своей жизни, Аннетта привыкшая жить во тьме, а с виду для остальных походящая больше на Никту – богиню ночи из древней мифологии, трепетала изнутри осознавая, что улицу уже накрыло одеяло ночи, а если пришла ночь, и, поверив словам Алана, аниматроник находится рядом, то… - Господи, спаси и сохрани… - вырвалось с губ слепой, да так неожиданно, что Алиса тут же остановилась, резко повернувшись озадачено к девушке. - Аннетта? Ты чего? – прежде они и словом друг с другом не обмолвились, а тут Аннетта резко, словно на неё напал голодный хищник, на одном дыхании произнесла привычную реплику для религиозных людей, когда жизнь загоняет в тупик. – Мы уже дошли до входа в келью, а до твоей комнаты рукой подать. Может... ты хочешь поделиться чем-то, что тебя тревожит? Я выслушаю тебя, Аннетта, ты можешь мне доверять! – последние слова изнывали просьбой довериться, Алиса замерла в ожидании положительного ответа. Может, сейчас Аннетта, находясь в более уединённой атмосфере, довериться ей и поведает о своих тягостях? - Алиса, Христа ради… - Аннетта схватилась правой рукой за крест, висящий на шее, поглаживая его тонкими пальчиками, чувствуя рельеф выведенных мелких букв на латыни, создающие полноценное выражение из Нового Завета. Человек, создавший крест, поистине любил свою работу до самых мелочей. – Поверь мне, всему виной моя усталость, никак иначе. Я бы… - девушка невольно закусила нижнюю губу, стремясь заглушить терзание за ложь. Она лжёт себе, человеку, что вырастил её, подруге детства, служителям Бога, и, конечно, самому Богу. Прокусить бы до крови, не чувствуя ничего, кроме физической боли. – Я бы безусловно поведала всем, если бы что произошло, или тревожило меня. - Если так угодно твоей душе, то я не буду настаивать, - блондинка опустила взгляд, параллельно открывая дверь в келью. На сердце было неспокойно, будто оно имитировало состояние стоящей рядом с ней монахини. Алиса для себя твёрдо решила, что ситуация непроста, как может казаться, а значит, докопаться до истины нужно, но не так сразу. Аннетту в беде она не оставит. - Лучше скажи мне… - Да? – Алиса быстро перевела взгляд больших глаз на девушку, а дверь задержала в полуоткрытом состоянии, дожидаясь следующих слов. - На дворе уже наступила ночь? Насколько там темно? – Аннетта всё также держалась одной рукой за крестик, пока визитка, спрятанная в рукаве, противно скреблась краями о ткань. Безусловно, без зрения, но с помощью расписания послушаний она могла ориентироваться, какое сейчас время, и пытаться хотя бы предположить, темно-ли за окном, как перед её глазами, или же светло, отчего в детстве часто слышалось от мамы – «Солнце светит ярко, как никогда сегодня. Аж глаза больно.» Алиса пару секунд несколько раз в голове прокрутила заданный вопрос, дабы убедиться, что ей не послышалось. И дело вовсе не в самом вопросе, в нём не было ничего необычного, настораживающего, но Аннетту редко волновало подобное. Ей, невидящей, делу не было до времени суток: темно или светло, пасмурно или ясно – это не давало ей ничего нового, пустые слова, имеющие значение для всех смертных, кроме неё. Сие разговоры всплывали в беседах между монахинями, людьми, посещающие Церковь, с порога обсуждающие о нависших тёмных тучах в разгаре дня. Странным казалось всё: от её поведения, заканчивая вопросами. Алиса начинала чувствовать себя в непривычном ею Храме Святой Богородицы, а в стране чудес, детской сказке, где Чеширский кот являлся любителем говорить небылицы, запутывая с ног до головы. Алиса была тёской героини сказки, а потому в детстве ассоциировала себя с ней. Ностальгирующая пульсация пронеслась по телу теплотой. - Сейчас, конечно, не прям поздний вечер, но время близится к нему. В это время года за окном всегда темнеет быстрее, от того и кажется, что ночь наступает намного раньше, - тон вернулся к девушке жизнерадостный, тем, которым она говорит обычно. Но сильно голос она не повышала, поблизости монахини готовились к молитве, да и самой Алисе уже вот-вот нужно будет там присутствовать, запоздать ни сколь не позволительно. Аннетта на ответ лишь понимающе кивнула головой. Что-то дёрнулось около сердечных артерий, боязно дрожа, желая спрятаться как можно глубже – прячась от услышанного, как от приговора, оно задевало внутренние стенки органов, заставляя задерживать дыхание. Почему кидает в лапы тревожности, если она свято верит во спасение от Бога и защиту в Храме?

Ангел… Моё заветное желание – встретить тебя.

- Нам не стоит задерживаться, - Аннетта прервала мимолётную, но неловкую тишину. – Матушка обещала подойти, а мы ещё даже не добрались до комнаты. И молитва не за горами, помни, что пропустить её никоем образом нельзя. Монахине на мгновение показалось, что перед ней та привычная Аннетта, не забывающая о обязанностях, верно идущая их выполнять, умудряясь напоминать и Алисе о собственных, когда та, поддаваясь порыву эмоций, терялась на краю желаний и послушаний. Они и правда задержались в дверях в кельи, следовало поторопиться, а то не заметишь, как столкнёшься с Джейн, думающую, что её дочь давно скрылась под тёплым одеялом, слушая треск свечи и слыша ходящую туда-сюда по комнате Алису. Девушки переступили порог в келью, пока за спиной гулко скрипнула закрывающаяся дверь, растягивая своё звучание на эхо, которое доходило до конца очередного коридора, но на сей раз усыпанного не вырванными эпизодами из Библии, а многочисленными дверьми с двух сторон. За каждой дверью находилась личная комната для проживающих женщин, олицетворяя их собственный маленький мирок, обустраивая который можно было как пожелает душа, хочешь – забывайся, лежа до следующего утра, не смыкая глаз, витая в облаках, а хочешь – проведи ночь в молитве, или же за чтением святых книг, ломая язык латынью. Комнаты не были как-то подписаны, на них не имелся номерной знак, чтобы легче ориентироваться новеньким, и просто уставшим за день. С момента постройки кельи для полноценного проживания монахинь в Церкви, никто, кажется, и не задумывался о подобной детали. Хотя с течением времени она перестала иметь значение, ведь женщины, прям по рефлексу, находили свои покои, даже не задумываясь. А Аннетте и вовсе повезло, доходить до комнаты ей помогала Алиса, комната которой расположилась рядом. Если и приходилось добираться самой, хотя бы для того, чтобы продолжать оттачивать навыки передвижения без посторонней помощи, то тяжкого труда не было, (или же она, как и всегда делает вид, что трудностей не бывает), - доходишь до конца коридора кельи, вот и ступеньки на второй этаж. Да, построение имело двое этажей, потому как первое представляло из себя также комнаты с душевыми кабинами и уборной, а второй этаж полностью заполнялся личными апартаментами. Вверх по крутой лестнице, держась рукой за стену, и очередной, на ощупь, коридор: свернуть ближе к левой стороне, и начинать отсчитывать дверцы – первая, вторая, третья, четвёртая… вплоть до того, пока не озвучишь тихое – «седьмая». К седьмой двери на втором этаже, впускающая в покои слепой монахини, подошла хозяйка со своей верной спутницей и подругой. Гробовая тишина окутала этажи кельи, ни единого звука кроме скрипящих половиц, ноющих под ногами. Остальные явно собрались в главном зале, предвкушая приближающую молитву – изо дня в день она не менялась, словно режиссёр по воле случая, принуждал смотреть единственную плёнку в проекторе. Исключением являлись мессы, и, конечно, молитвы, шествующие во время предписанных и других праздников, которыми Церковь буквально горела, держа на своих плечах расписания в календаре на года вперёд. А о праздниках, как и о святых, нельзя забывать. - Вроде бы успели, ух, - Алиса выдохнула, оглядываясь ещё раз для убеждения, что они пришли раньше Матушки Джейн. Девушка открыла дверь, под тягучее скрипение, и взяла Аннетту за руку, дабы той помочь пройти в комнату. – Я помогу тебе прилечь, а там уже и Матушка подойдёт. Правда не очень понимаю, почему она решила отправиться за нами… Она, скорее, беспокоится о твоём здоровье. Да, так и есть! - «Господь, надеюсь, что слова её правдивы.» - произнесла про себя Аннетта, впервые боясь прихода мамы, и любого разговора с ней. Понимала, что может не выдержать в какой-то момент и выдать всё на одном дыхании, крича, а выдавать не хотелось – она меж двух огней, выхода нет, она вот-вот сгорит заживо.

Я отдам всё, лишь бы встретить Ангела. Святой Отец, услышь мольбы, подари спасителя.

- Я бы справилась и сама, но не буду препятствовать твоему желанию помочь, - Аннетта крепче сжала руку девушки, ладони стали предательски нагреваться сильнее – Алиса держится именно за правую руку, касается именно того рукава, скрывающего секрет слепой. Сердце бьётся в такт отсчёта, когда рука вновь станет свободна. Нужно придумать следующее секретное место визитке, ведь вечно прятать в одежде не получится, и очень велик шанс выронить несчастную картонку. Чёрт, она мыслит, как истинный грешник, чья душа обвиняется в воровстве и лжи. Эти страшнейшие чувства не должны откликаться ей – святой и чистой. – Давай поторопимся, не хочу задерживать тебя, Сестра Алиса. Ты и так многое делаешь для меня. - Ох, что ты, Аннетта, всё в порядке! – Алиса прошла вперёд, потянув за собой дочь Матушки в середину комнаты. Остановившись, на облегчение для обладательницы сумеречных волос, Алиса отпустила её руку и под скрип половиц, прогуливалась по небольшой площади покоев. Комната не излучалась неимоверным богатством – односпальная кровать, окно, обрамлённое тёмными занавесками, которые содрогаются от сквозняка, стеллаж с детскими и святыми книгами, да тумбочка для хранения одежды, на которой в ряд выставлены иконы и подсвечник. – Так, я пока расправлю постель и затем… - она замолчала на миг, явно узрев то, от чего кроме ступора, ничего иного нельзя получить. – Кажется показалось… - Что такое? – Аннетта напряглась, сомкнув руки у груди, ощущая волны, исходящие от сердца. - Христа ради, боюсь, ты мне не поверишь… мне просто показалось вот и всё! - Алиса, - голос слепой обрёл требовательные нотки, которые тут-же ей напомнили тембр мистера Крайтона, и она сразу попыталась выражаться мягче. Он словно призрак, преследовал её даже внутри. – Скажи мне, что ты увидела? - Красные глаза… - Что… прости? - Я на секунду выглянула в окно, - блондинка понимала, какую несуразицу она излагает. Она приготовилась к тому, что Аннетта ей не поверит, в конце концов у той было полное право. Тем более, все привыкшие к эмоциональности сие монахини, не повели бы и ухом. – У тебя не были задёрнуты шторы, и мне показалось, что меж деревьев появились красные глаза... И исчезли… Треснутое зеркало. Сотни осколков, летящие в одну цель. Они желают нанести рваные метки, травмы, которым понадобится век на заживление, дабы донести до незрячей – она ошиблась, больно и глупо, как споткнуться на ровном месте, слыша в ответ смех. Пазл образуется во фреску объятой ужасом, вея холодом сотни мертвецов, пробирая до дрожи. Фреска излучает неминуемую погибель – изображённые на ней непременно падут вниз.

Ночь. В особенности ночью. Аниматроник рядом. У него полная свобода действий. Встреча с ним опасна.

Истинный кровавый театр. Представление развернулось в чудесном Монастыре. Во славу Богу и Судьбе – продолжайте игру. Позвольте всем дойти до пика наслаждения.

Небесный двойник сияет холодно голубым, а его глаза отражаются кроваво-красным. Деревья прячут силуэт, будто подыгрывая Луне, даря ему ещё большее преимущество – он не заметен среди ледяных елей, их колючий ветвей, с тяжестью качающихся от мелкого ветра. Его присутствие выдают разве звенящие бубенцы, подвешенные красными лентами на запястьях. Они звенят оглушающе, раздражая его с того момента, как тот человек привязал их, не давая выбора. Никто не давал ему права выбора. Не спросили, хочет ли он делить тело на двоих. Не спросили, хочет ли он существовать во тьме, завладевая телом только с приходом ночи или пока не погаснет свет. Не спросили, хочет ли он делить ещё с кем-то свою память. Луноликий ненавидел собственную память, а сегодняшний день позволил разгореться отвращению сильнее. Перед ним то и дело, всплывают яркие вспышки дня – моменты поразившие светлую форму настолько, что микросхемы нагрелись до опаснейшей точки: он видел знакомую персону, часто приходящую в Детский сад, а вместе с ним и девчонку, которую разглядеть полностью не позволяло расстояние. Девчонка вирусом засела в программе, не отрывая от себя взгляда даже в воспоминаниях. Солнце наблюдал, пока её силуэт не скрылся в здании. Он умудрился понадеяться, что она вновь выйдет в свет, дабы порадовать своим появлением. Луна ненавидел ощущать тот-же жгучий интерес, что и Солнце. Но красные линзы бегали по окнам, желая найти ту самую.

Возрадуйся, милая, Ангел пришёл. Возрадуйся, милая, не посмей пожалеть о собственном желании.

- «Воображение. У неё просто разыгралось воображение» - мысли сползали по тонкой грани разума, пытаясь одарить слепую спокойствием, но тело сопротивлялось, будто крича о нехорошем звоночке. По белоснежней коже пробежали мурашки, вынуждая немного дёрнуться на месте. Аннетта до последнего отказывалась верить словам Алана, веря в безграничную защиту от Бога и Церкви. Святые и Ангелы придут на помощь, если душа воскликнет о спасении. Душа кричит, много кричит. В помещении повисла неловкая тишина, сдавливая лёгкие изнутри. Алиса водила глазами по комнате, в надежде зацепиться за любую мелочь, дабы перевести тему, но Аннетта сделала всё за неё. - Подведи меня к окну, хочу вдохнуть немного свежего воздуха, - она попыталась сжать кулаки так, чтобы ногти впивались в кожу, терзая себя за спокойствие и молчание. Её долг предупредить остальных, срывается введённой в мозги религией, вынуждая терпеть и молиться. Калейдоскоп святости и шапито. – Тебе просто причудилось, Сестра Алиса. Молитва успокоит тебя, а затем ты должна тоже отправиться отдыхать. - Да, я тоже думаю, что мне просто показалось. Тем более, откуда вблизи Церкви возьмутся красные глаза? Да и вообще… - Алиса подвела Аннетту к окну, и их обеих озарил прохладный тон луны, витающей высоко над кронами деревьев, окружённой звёздами. Сама она тут же отошла в сторону кровати. – Творец охраняет нас, и Божья Матерь вместе с ним… Куда я тут твою ночную рубашку убирала… Алиса вмиг переключилась на другую тему, поди не заметив даже – ей, бушующей морской волне, непостоянной и взбалмошной, не составляло труда перепрыгнуть с темы на тему, разговаривая с кем-то или с самой собой. Сейчас она то и дело, металась из стороны в сторону: схватится за одеяло, поправляя его поудобнее, развернётся и примется дальше за поиски ночной одежды. Аннетта поймала себя на мысли, что она немного завидует характеру Баллард. Зависть не есть благое дело, созданное руками дьявола, не нужно думать о подобном. Аннетта облокотилась о стеллаж с книгами, чувствуя на себе дуновение весеннего ветра с примесью злобной зимы. Гнусное марево поглощало в себя всё, чего касалось, борясь лишь с возвышенной луной. Волосы монахини вновь начали отблёскивать – точное зеркало ночи, порой искажённое игривым ветром, который путался в иссиня-чёрных прядях. Она походя на статую, стоит подле окна: старого, деревянные рамы потрескались давно, прося отправить их на покой, но их молитвы игнорировались ни один десяток лет. Неподвижная и прекрасная, молчаливо создавала иллюзию, что видит за окном уснувший лес. Луна прожигал взглядом появившуюся девчонку среди мириад окон. Склонил игриво голову, приглашая поиграть в гляделки. Она развернулась, оставляя за собой сумеречный след. «Как могла не заметить?» - отныне вшито ему надолго. Девушка, ощущая рядом стеллаж, приметила для себя, куда можно спрятать проклятую визитку. Сердце кололось, при мысли, что она собирается сохранить её в который раз. Кололось больно и предупреждающе, в конвульсиях пыталось донести – повернуть время вспять не будет возможным, если она сохранит её и сейчас, то ловушка Алана захлопнется, выбора вправду не останется. Ей придётся пройти то, о чём предупреждал мужчина (а кто, собственно, её спросит-то?). Аннетта провела рукой по книгам, чувствуя, какими разными они были: тонкие и толстые, потёртые и гладкие. Времени на раздумья не хватало, а в комнате к тому-же присутствовала Алиса, которая развернётся в любой момент и заметит то, что Аннетта отчаянно скрывала. Монахиня просунула левую ладонь в руках, хватилась пальцами за несчастный картон, отдающий температурой её тела, и замерла. - Алиса, - тихо пронеслось по комнате. – Ты ещё не зажигала свечу? - Нет, - в ответ блондинка немного потянула буквы, будто отвлекаясь от чего-то занятного. – Но зато подготовила тебе рубашку и пастель. А ты что, хотела всё-таки помолиться? Не ляжешь сразу? - Я прочту молитву и засну, обещаю. Зажги, пожалуйста, свечу. - Как попросишь, Сестра Аннетта, - последние слова дополнил звук открывающейся тумбы. Алиса приступила к поиску спичек. - Благодарю тебя, - девушка быстро вытаскивает визитку из рукава. Медлить нельзя, если судить по звуку, то монахиня находится сзади, однако обернуться на Аннетту ей ничего не помешает. Аннетт прячет визитку меж неизвестных для неё книг, выбрав наугад, прося об одном – чтобы другие не прознали о её секрете. Визитка спрятана, спадая булыжником с плеч. Дышать должно стать легче, но ком с легких не проходит – в мыслях поселились грызуны, напоминая о грешных действиях монахини. Спичкой чиркнули об коробок – привычный ритуал, одаривающий жизнью одинокую свечу. Ей предначертано пылать, пока человек или ветер не примут облик палача. Их участь жалкая, но ради святых и потерпеть можно, верно? - Готово! – свеча тихо трескает, сопровождая голос Алисы. Девушка убрала обратно коробку спичек, отмечая, что скоро надо-бы принести новую. – Где-же Матушка, мне пора отправляться в главный зал... - Если… - Аннетта запнулась при первом-же слове, неприятно, что она поёжилась от самой себя. – Если тебе уже нужно идти, то дальше я справлюсь сама. - Нет-нет! Я дождусь Матушку у тебя, а пока давай, помогу тебе переодеться, - Алиса быстро подошла к девушке, развернула к себе прочь от стеллажа, держа за плечи, словно та была воздушная, подобно облаку в небе. – Да и тебе, уставшей, не нужно будет сильно напрягаться, верно? Получив в ответ одобрительный кивок, Алиса подвела слепую монахиню к кровати, по пути аккуратно сняв с её головы накидку – сумеречное наследие предстало во всей красе. В след за накидкой с лица слетела вуаль, днями скрывающая невидящие глаза. Аннетта вздохнула, будто её освободили от тяжких цепей, после которых на ступнях останутся извечные мозоли. Вуаль больно жглась напоминанием о неполноценности, а вера помогала забыться напрочь, являясь пожизненным лекарством. - Посильнее закрыть бы, а то простудишься. Сменить окна пора давно, - блондинка подбежала к окну, пока её подруга стягивала с себя медленно платье, оголяя запретные для других части тела, а на белоснежной коже проявлялись мурашки. - На всё воля Божья, Сестра Алиса, - сказанное глухо прошлось внутри, практически незамеченное. Платье небрежно спало на пол, цепляясь бархатной тканью за всё, не желая отдаваться в пасть холодным половицам. Аннетта схватилась за тёмные колготки - последняя тёплая вещь, покрывавшая её бледное тело. Пускай Алиса и продолжала борьбу со створками окна, кожа Аннетты покрылась больше колкими мурашками, как только колготки достигли ступней. Она присела на кровать, в надежде самой освободить ноги от обуви и последней части одежды, но тут же почувствовала снизу руки Алисы – блондинка ловко развязывала шнурки на тёмных ботинках, и одним движением освобождала тонкие ноги от обуви с колготками. Аннетта осталась в простом нижнем белье серого цвета, от чего её кожа, покрытая первым выпавшим снегом, выделялась сильнее и сияла небесно-чисто. Сумеречные волосы щекотали прохладное тело, освобождённое от тяжёлой ткани, поглощало за собою во мрак по кусочку идеальный белый холст. Как жаль, что белый холст скоро будет облит кровью. - Хоть рубашки тёплые, - рассматривая у себя в руках хлопковую ткань белой сорочки, тихо заключила блондинка. Она наклонилась над сидящей девушкой, дабы помочь той надеть сорочку, точно напоминающую своим видом Викторианскую эпоху. Хлопок ласково стекал по коже, образуясь волнами на свободных рукавах. Хрупкие ключицы спрятались за сетчатой кружевной оборкой, покалывая немного изнутри. Чуть ниже колен, хлопковое белоснежное море заканчивается, одаривая босые ноги свободой. Раздался стук в дверь, нарушая внутреннюю тишину. Алиса обернулась, дабы взглянуть на пришедшую персону, и широко улыбнулась, узрев в дверном проём Матушку Джейн. - Матушка! – воскликнула Алиса, ровно складывая привычные элементы одежды монахини, и убирая их сверху на тумбочку. – Мы уже заждались Вас. - Я ведь обещала, что подойду, - Джейн прошла вперёд, прикрывая за собой дверь, в надежде сохранить тепло в комнате. В одной руке она держала стакан воды, а в другой сжимала небольшую таблетку. – Алиса, до молитвы пара минут, ты во всём помогла Аннетте? - Да, конечно, Матушка! – она в ответ замотала положительно головой, а позже перевела взгляд на руки женщины. – Ой, а что это у вас? - Что там такое? – подала голос Аннетта, не вставая с кровати, а только дальше забралась на неё, отказываясь касаться холодного пола. Ночной образ её полностью делал отрешённой от религии, сейчас, в свете одинокой свечи, что пылающее танцует перед ликом Святого Сына, она не походит на слепую монахиню, а скорее на ночное создание, белоснежное и колкое. - Аннетта, я сходила к одной служительнице, - начав свой рассказ, Джейн присела на кровать рядом с дочерью, помогая ориентироваться во тьме на слух и физическое ощущение. – К Сестре Грейс, которая помогает во время болезней. Я рассказала ей о твоём состоянии, потому как очень беспокоюсь, и она мне дала таблетку, благодаря которой ты сможешь хорошо выспаться и набраться сил. Холодный пот выступил на теле, а боязнь, застывшая в груди, электрическим разрядом забывалась, глубоко уходя по венам. Аннетта правда боялась, что известия о случившимся днём, дойдут до Джейн, расплываясь эпидемией дальше. Ей не желают зла, берегут и любят, но проклятое трепещущее чувство заслоняет привычный и здравый смысл. Девушка возжелала забыться на прочь, прогоняя от себя дурманный день, и неужели Бог посылает ей спасение, приняв облик лекарств? Она растворится в омуте сна, не будет долго ворочаться под колючим одеялом, физически вспоминая присутствие одного человека – фразы с его уст страшны, яд змеи, долго выводившийся из организма. Увиденные Алисой красные глаза – временное и незначительное, кроткий миг, способный оправдаться кипением эмоций. Принять с открытым сердцем спасение, дарованное Творцом, поблагодарить в молитве, поклявшись в очередной раз в служении, и больше никогда не вспоминать. Никогда не вспоминать и не думать. Аминь.

Спасение – едкое лекарство, затуманенный разум. Ангел – облит кровью, идёт за ней следом и проклятьем. Бог услышал. Не смей пожалеть.

- Благодарю, Матушка, что так заботитесь обо мне, - слова вылетают с облегчением, зябко образуясь возле алых губ. Похолодело даже изнутри. Аннетта протянула руку вперёд, и почти сразу нащупала на ладони Джейн небольшую таблетку. Она была гладкой, так и намеревалась сбежать из хватки руки. Запив таблетку водой, девушка продолжила: - Пожалуй, далее я справлюсь сама. Не хочу вас более задерживать. - Лекарство быстро подействует, Аннетта, помолись и сразу засыпай, - Джейн привстала с кровати, пока её дочь куталась в колючее одеяло, но теплота, исходящая от него, радовала в зимний период времени. – Спокойной ночи, дитя моё. - Спокойной ночи, Сестра Аннетта! – Алиса, стоящая около прикроватной тумбы со свечой, потревожила последнюю своим юным голосом, от чего та недовольно затрещала. – Я приду к тебе сразу, как только проснусь. - Да, конечно. Прошу, ступайте с Богом, - ватное успокоение легло на тело, неужели таблетка действует так быстро или это самовнушение, спровоцированное желанием поскорее забыться? Женщина коснулась рукой плеча девушки, направляя ту в сторону выхода, сама-же медленно шла сзади, поглядывая на лежащую дочь. Сумеречные волны плескали под трепетание малого огня, путались в снежных сугробах – ей вспомнилась одна из летних ночей, когда её маленькая Аннетта, лежала на этой-же кровати, сладко заснув, пока Джейн объяло неизвестное чувство, начиная с приковывающей к себе взгляд луны, заканчивая натяжной нитью сомнения. Во славу Христу, тогда спасла молитва. Когда дверь за женщинами закрылась, комната впала в дикую тишину, существовало лишь биение сердца и тихие вскрики свечи. За окном молчаливая пустота, не таившая в себе страшный секрет – призраки ушедших в иной мир и то не пируют перед окнами кельи, они пропали, унося страшное за собой.

Страшное ползёт вверх, хватаясь когтями за святую стену.

Она откинула в сторону одеяло, нещадно царапающее тоненькие ножки, приподнялась на кровати в сторону свечи, протягивая той руку, как заплутавший в лесу во время неудачного похода, бросал в еле-еле живой костёр конечности, дабы согреться и не умереть. Огонь касается белоснежной оболочки – замри на месте, иначе дальше будет больнее. Аннетта медленно прижимает руку к себе обратно, стараясь держать голову в сторону иконы Творца. Глаза девушки распахнулись, точно приподнимая занавес, но свет обходит стороной сломанные зрачки – стеклянные сферы, налитые рябью льда, сияющие на дневном солнце, покуда внутри цвела непобедимая темень. Ей привычно держать глаза закрытыми, но сейчас, поддавшись внутреннему толчку, веки открылись – пелена осталась. - Господь… - девичий голос тих, точно она боялась быть слышной. – Меня терзает изнутри приход того человека, случившее в той… корпорации. Всё крутится, задевая и поглощая за собою. От чего-то я молчу, но застывший крик в горле не даёт покоя. Опустила голову, скрывая лицо за прядями иссиня-чёрных волос. Сорочка спала с плеча, будто небрежно оголила монахиню. Её уста обращались к Богу, а тело сверкнуло отголоском грехов, оставив метку для будущего. - Я боюсь… что не выдержу посланные испытания. Если бы я встретила Ангела… - паузы меж слов тянутся вечностью, и кажется, что она готова зарыдать, но разум начинает затуманиться и думать становится тяжелее. – Я думаю, что с его помощью справилась бы. Чувствуя его рядом, понимая, что именно он послан мне. Её ладонь прижимается к бьющемуся сердцу за плотью. Пустота. Как ни старайся, Ангела она не чувствовала. Пока что. Аннетта про себя читала Господу молитву, рефлекторно двигая губами в такт непроизносимых слов. Единственный свет прекратит своё существование под тихое – «Аминь», оставив после дымчатое кружево. Девушка рухнула на кровать, слабо натянув на себя скомканное одеяло. Сумеречные волосы стекали, плеская в крохотном свете холодной луны. Сейчас, погрязнув в мир хаотичных снов, она сияла до боли знакомо, и на раздражение, вызывала неподдельный интерес. Луна забрался по стене, цепляясь длинными пальцами за выступы, дабы узреть ближе желанную персону. Красные глаза впились, подобно клыкам, которыми хищник раздирает добычу. Схемы в голове загрызли вопросы, как его, специально устремлённый взор под видом игры, она не заметила? Спрятанное в ней засияло сильнее, давая ему повод для одной мысли – она очень похожа на того человека.

«Механический смех скрежетом отдаётся в тишине. Тело девушки дёрнулось, отзываясь на доносившийся незнакомый голос. Впредь нет ей веры и жизни без него.»