Хроники изгоев

Воздух над Дрезеном тяжелый, пропитанный тонной ароматов, от большей части из которых тянет зажать нос и поскорее унести ноги. Как бы сильно не хотелось, а следы пребывания демонов и та бойня, что тут творилась длительное время, оставили свои отпечатки на этом городе-крепости. Стоит закрыть глаза, как кажется, что совсем рядом проносится не какой нибудь отряд крестоносцев-простолюдинов, а кровожадный демон, от которого несет смесью пота, запекшейся крови и кадаверина. Параллельно с этим откуда-то из казематов доносятся крики, от казарм удары металла, а от таверны звуки пьяного веселья - все это в совокупности создает эффект, благодаря которому даже можно на секунду вообразить себя посреди Бездны, на Полуночных островах. Все портит лишь затянутое тучами небо и едва проникающее сквозь них солнце, чего в том месте, наверное, не увидишь. Впрочем, один демон тут и правда обитал, в этих полуразрушенных серых стенах, хранящих крики сотен людей. Отвратительное создание, от которого, если коснуться, станет гадко и липко. Но не на долго, лишь пока длится агония жертвы, с широко выпученными глазами, в которых застыл притягательный ужас и мое прекрасное отражение, белоснежная улыбка и аристократические изгибы тела, к которым в полутьме было позволено прикоснуться черни. В эти моменты я себя чувствую кем-то ненасытным, кто просто ходит по земле и оставляет за собой лишь теплую кровь и поломанные судьбы, не стоящие и гроша. Я опускаюсь все ниже и ниже, находя все новых и новых гостей своего лона и клинка, все ради очередной порции адреналина и... Удовольствия? Да, именно его, такого манящего и будоражащего все тело от кончиков пальцев до желудка. - Ненавижу это место, - шепотом, едва слышно, бурчу себе под нос и открываю глаза, чтобы снова ощутить внутреннюю брезгливость, - Война… Грязь, пыль, дым, помои вместо еды, эти ужасные палатки вместо нормальной спальни… Но зато — сколько возможностей развлечься, - в горле ощущается тянущая сухость, из-за чего слова становятся еще более тихими, - Воздух сегодня пахнет чем-то волнующим… Духи говорят, что кто-то умрет. Какая… жалость. Я направляюсь по каменной брусчатке в сторону таверны никчемного трактирщика, которому давно не помешало бы влепить пачку ударов плетью, порезав его изнеженную кожицу, а затем довершив начатое лезвием. В этот раз я бы не позволила ему сойти с податливой хрящевой ткани к костной, твердой и неподвластной. - Хорошая Сажа, милая птичка… - доносится до ушей мерзотный писклявый голос нищенки, играющей со своей вороной, имеющей интеллект куда больше хозяйки, - Интересно, тебе весело со мной? Может, ты хотела бы летать сейчас над Речным городом со своими друзьями-воронами? - она сидела рядом с пустой повозкой на деревянной бочке там, куда вряд ли кто-то захочет поднимать взгляд без причины. - Бродяжка, ты спишь на улице, одеваешься в лохмотья, дружишь с нищими. Вокруг тебя — грязь и болезни. Твое место — в лечебнице, - я надменно произношу это, смакуя каждое слово. - Спасибо, Камелия! Ты такая заботливая! - потеряшка поднимает голову и улыбается своими грязными зубами. - Сделай одолжение: исчезни. Не понимаю, что командор нашел в ней, зачем взял с собой и позволил поселиться в Дрезене. То немногое, что сейчас радует, это что она никогда не бывает в таверне и не разносит по ней всякую заразу. То ли дело дварф-наемник, который чуть ли не живет там, при этом, на удивление, в большинстве случаев сохраняя голову трезвой. И он вечно пытается залезть в душу, как та нищенка, но делает это прямолинейно, без красивых пафосных и ничего не стоящих речей. Как сейчас помню, один из таких случаев: - Ты кажется совсем не боишься насилия и крови. Довольно неожиданная стойкость для дочери аристократа, выросшей в четырех стенах... - Наверное, я просто очень наивна и не осознаю до конца, что происходит вокруг меня. Иначе я бы, без сомнения, ужаснулась. Как же мне надоело носить эту маску, без которой, к сожалению, такие как я долго не живут: как только окружающим станет известно, что таится за милым личиком, они решат меня сразу же отправить на суд Фаразмы. Это так… Заводит, интригует и в некотором роде даже забавляет. Помню, они суетились над пропажей какого-то там человечка в самые первые относительно спокойные дни после отбития крепости, но вынюхать у них так ничего и не вышло. Оно и не удивительно, если командор слеп и наивен, как маленький ребенок, бегущий навстречу безобидному на первый взгляд детенышу совомедведя, в следующее мгновение разрываемый хищником на части. Они не увидели, кто я есть, ни тогда в пещерах, когда меня обнаружили рядом с исколотым крестоносцем, ни тогда, когда почти поймали за руку в полевом лагере при нападении горгулий. Открываю дверь и не обнаруживаю трактирщика, который обычно всегда сидит на импровизированной барной стойке. Вместо него в глаза бросается куча сброда, бурно обсуждающего новые мифические силы командора. - Придется все самой… Спустившись в сырой и полутемный подвал, я вижу перед собой, в нескольких метрах, молодого крепкого мужчину, с выпирающими мышцами, густой лохматой шевелюрой и грязной экипировкой, повидавшей виды. Он так беззаботно сидит во мраке за шкафами, уставившись на повариху, которая, склонившись, занимается чисткой картошки. Его взгляд скользит по ее широкому вырезу у шеи, откуда свисала ее грудь чуть ли не в ведро, по узкой талии, на которой неплохо бы смотрелось платье с корсетом, по формам задницы, в которую он с удовольствием засаживал бы и мял, если бы была такая возможность. Он изо всех сил пытается подавить томный вздох, чтобы ее не спугнуть, не дать себя обнаружить. Идеальный кандидат, из головы улетела то, за чем я сюда первоначально решила спуститься. Я осторожно подкрадываюсь к нему со спины. - Хм… Что тут… у нас? Пойдем, выйдем… Шалунишка, - произношу я, облизывая губы, ему на ухо, и останавливаюсь, - Я буду ждать тебя в… заброшенном доме, в подвале. Там нам никто не помешает… Ни твой командир, ни твоя женушка, ни знакомые — никто. Он молча кивает и стреляет глазами по сторонам, а мне остается лишь внутренне радоваться вновь сработавшей наживке. Какие же они глупые… На улице тем временем начал капать мелкий дождь и поднялся холодный ветер, прежние тошнотворные виды стали еще больше давить, пошатывая восприятие. Я достала на небольшую длину из ножен стилет, который у меня частенько висит на поясе, насладилась сверканием заточенной стали и, убрав, направилась от таверны в сторону назначенного места встречи, сквозь площадь. Сегодня пришла очередь не рапиры, а моего острого друга насладится очередными потрохами, но перед этим я не упущу возможности немного поиграть… Подвал ничем не примечательного дома был окутал толстым слоем пыли, по углам была раскидана заросшая паутиной побитая мебель, двери и пол скрипели от любого взаимодействия с ними. В таких местах практически никто никогда не бывает. Здесь можно уединиться и, не смотря на то, что строение у всех на виду, расслабиться. Даже если бы сюда кто-то не вовремя зашел, было бы очень интересно посмотреть на лицо того гостя. Но не надолго, ведь я не люблю оставлять свидетелей. - Как тебя зовут, прекрасная леди? - обратился ко мне парень, которого не сразу заметила на пороге дома. - А это так важно? - одариваю его улыбкой и, параллельно, быстрым взглядом осматриваю его на наличие оружие: вроде безоружен, - Устал наверное, да? - не дожидаясь ответа, я расстегиваю верхнюю часть одежды и медленно иду в сторону подвала. - Ты так красива, - идет следом. - Да, конечно. - Что такая как ты забыла в этом всеми богами забытом месте? - Командору нужна была помощь, а я достаточно... полезная, - закрываю за нами дверь и мы остаемся одни в комнате, освещенной большой свечей, стоящей на деревянном ящике. Мы начинаем постепенно освобождаться от душащей наши тела одежды. Однако, в отличии от него, я не спешу полностью раздеваться, у меня нет этого в планах. Мимолетный поцелуй перерос под стоны в игры с напряженным органом. На несколько секунд в голове промелькнула мысль, а не оставить ли его после утех в покое, на время, чтобы потом еще раз с ним развлечься, а как надоест — избавиться. Возможно, эта мысль воплотилась бы в жизнь, видя его неплохое тельце, однако этот выродок оказался скорострелом: мы даже не перешли к самому интересному, как он выдохся, не удосужившись даже не попытаться удовлетворить меня. Это так разочаровывало. Мужчина был так увлечен процессом, что не заметил, как я одной рукой дотянулась до отложенного в сторону стилета, заранее вынутого из ножен. Когда глаза жертвы открылись и на мгновение увидели оружие — было уже поздно, участок между большой грудной мышцей и подмышечной ямкой ощутил меня. Его тельце успело лишь издать глухой хрип, лишь отдаленно походивший на крик, и осесть на пол, как поломанная кукла. В нем все еще была жизнь, которая с каждым новым ударом в абдоминальную и грудино-реберную части, все больше переходила в последние мучительные страдания. Пробитые легкие наполнялись соком, который должен был поступать лишь в аорты и вены, а легочный ствол и диафрагма стремительно приходили в такую печальную негодность. В такие моменты нравится сравнивать себя с суккубой, забирая последние жизненные силы у того, кто таит в руках под действием экзогенных факторов. Пока в воздухе не начинают летать трупные птомаины, путресцин и кадаверин, можно радовать душу. Наклоняюсь к еще теплой плоти и слизываю кровь с ран на грудной клетке, которую так хочется поскорее вскрыть, забраться под ребра и достать оттуда сердце. Я представляю, как буду держать его в руках, без перчаток, как буду отрезать маленький кусочек и, положив в рот, медленно тщательно прожевывать. В прошлый раз это был кусочек печени, а до этого, когда-то, почки — всегда так тяжело выбрать, чем именно насладиться. Это дикари-монгрелы могут себе позволить просто пожирать представителей разумных рас, бросая в рот все без разбора, для меня же это нечто большее, чем просто еда или, как бы выразиться, деликатес… Словами не передать, как будоражится все внутри, когда человеческая плоть одаривает меня не только ароматом, но и вкусом. Когда-нибудь я обязательно сделаю это во время секса, в момент, когда очередной идиот будет кончать в меня. Пусть сольются сладостный оргазм и предсмертная агония, это будет впечатляющее зрелище, которое потом подарит множество приятных снов в довесок к тем, что есть сейчас… Да, я жажду большего, нового, еще более низменного. Пусть я чудовище, но мне нравится им быть, упиваюсь тем, что это дает - ни капли не жаль никого. Да и что такое жалость? Сколько раз я слышала от кого-то это пустое слово. Пусть молят о пощаде, трясутся от страха, хнычут о своих никому не нужных душонках, о детях, женах… Как это все примитивно, хоть бы кто-то что-то новое придумал, смешно же на них смотреть… Неужели кто-то из них правда думает, что это меня остановит… Я исчезну, стоит только потушить теперь уже не нужную свечу. - Кто здесь? - неожиданно раздался из неоткуда голос командора. Услышав его, а затем шаги за спиной и открывающуюся дверь, я поднимаюсь на ноги, оборачиваюсь — и замираю. После бросаю быстрый взгляд на окровавленный стилет в своей руке и на мертвое тело у своих ног. Возможно, у меня еще есть шанс. - Рада видеть тебя здесь, - спокойно выдаю шаблонную фразу, не взирая на обстоятельства. - Что здесь происходит? - его голос серьезен, в нем чувствуется смесь возмущения и удивления, но он не спешит хвататься за оружие. - Ну… Саркорис — древняя земля. Духи этих мест издревле говорили с людьми, и некоторые из людей слышали их, и могли им отвечать, - начинаю говорить первое, что пришло на ум, пересказ слов, которые когда-то уже говорил мой папаня, пытаясь оправдать меня, - Шаманы Саркориса всегда были в почете — ведь они знали волю духов, волю самой земли. Многие келлиды приходили к шаманам, чтобы узнать, чего желают духи, чтобы заручиться их поддержкой, - мужчина продолжал стоять и терпеливо слушать, что не могло не придавать азарта, - Когда раскрылась Мировая язва и демоны хлынули на Галорион, они утопили Саркорис в крови. Земля застонала, принимая в себя кровь келлидов, крестоносцев, демонов. Духи пили эту кровь, постепенно сходя с ума, превращаясь в воплощение безумия и боли, - я сделала небольшую паузу, собирая слова в голове в кучу, и затем продолжила, - Посмотри на то, во что превратился Саркорис сейчас. Это нарыв на теле Голариона. Мировая язва изменила его до неузнаваемости. А духи… Эти несчастные создания испорчены, изувечены войной, они стонут и воют, но только шаманы могут слышать их безумную агонию, - «мою агонию», мелькает в моих мыслях где-то на заднем плане, - Я — шаман. Мирейя — Дух, с которым я связана — безумна и жаждет крови, - Беру первое попавшееся в мыслях имя, которое, как кажется, неплохо сошло бы для временной легенды, - И я даю ей то, чего она требует, - слова резко обрываются, дыхание становится тяжелым, - Я… пою ее кровью крестоносцев… Духи Саркориса больше не могут говорить с шаманами. Я слышу лишь безумную какофонию из воя, криков и стенаний, - немного правды в этом потоке предложений не помешает, - Но есть способ вернуть им разум — при помощи ритуалов, кровавых, но эффективных. Когда чистая кровь крестоносцев смоет скверну, которой в течении века питалась Мирейя, дух снова обретет разум, и я смогу с ней поговорить. Я смогу спросить ее совета, узнать, как нам исцелить Мировую язву. Скажи мне — разве это знание не стоит нескольких жизней? - Кем был этот парень, твоя жертва? - человек продолжал сверлить сузившимися зрачками то меня, то игрушку. - Младший сын дворянина из Мендева, - я бросаю на тело удивленный взгляд, будто вижу его впервые, - Мне кажется, его звали Риллик. Или Реллик, - на самом деле я понятие не имею, кто это, но допустим, - Я думаю, дурачок влюбился в меня — мне даже не пришлось долго заманивать его в этот дом. Ему хватило одного намека. Мне нет дела до него — Мирейя пожелала его крови, и я принесла его в жертву. Остальное для меня не важно. Важно.