Поставь на кон что-то другое

Кошмары стали менее осмысленными, он уже не бегал по улицам Огисимы, сворачивая, казалось бы, в одни и те же переулки, в полубреду, не осознавая, сон то был или реальность в лихорадке с высоченной температурой. Он уже не перебирал файлы и отчёты, безрезультатно пытаясь разобрать слова, которых спящий мозг просто не смог выдумать, теперь кошмары походили на вспышки — кровавые, пугающие. Когами не мог толком осознать, что видел: красные звёзды перед глазами, как когда его приложили по голове, или расчленённую плоть, наблюдал ли он за этим со стороны или это его руки были в крови. Однажды во сне мелькнул Гино, с окровавленным виском и стеклянными глазами. Сны эти были короткими, мгновенная дрожь во всём теле, будто его усадили на электрический стул, жар и прилипшая к спине простыня. Когами знал, что как только успокоится взбесившееся сердце, он опять сможет заснуть и на этот раз уже ничего ему больше не приснится. Но спать после такого не хотелось, хотелось накинуть куртку и вновь бежать на улицы, где всё ещё прятались чудовища. Кошмары пошли на убыль, когда он стал больше спать. Первые дни, пока ещё не арестовали Тому, он действительно игнорировал сон просто непотребно, а потом Гино бесцеремонно подсыпал ему снотворного в чай, а по утру орал на выспавшегося Когами, отчитывая за безответственность, не в силах от волнения попасть в рукав своего пальто с первого раза. Иногда Когами злился на Гино, даже если тот молчал, а не уговаривал наведаться к психологу, видеть его взгляд было невыносимо. Когами временами будто не понимал, почему его самоотверженное упорство в работе так глодало Гинозу, и хотел даже не открывать дверь, когда тот приходил, но не поддавался этому желанию. Гино сходил с ума поболее самого Когами. Если Когами хлёстко подстегивали гнев, жажда справедливости и желание вскрыть все гнилые тайны, доведённый до абсолюта долг, то у Гино было лишь беспомощное, злое отчаяние. Такое очень похоже на полёт в бездну, и Когами просто не мог закрыть перед ним дверь. Каждый раз когда Гиноза опять заводил свою шарманку про психопаспорт, Когами повторял, как мантру, свои обещания, что справится, что у него всё под контролем. Но теперь уже он не был так уверен, говорит ли он правду. И так ли это важно. — Ты поймал убийцу, он сознался во всех преступлениях. Разве дело не стоит считать закрытым? Тому Кодзабуро взял второй отдел спустя несколько дней после обыска в Огисиме. Как Когами и предполагал, тот не стал возвращаться в заброшенную зону и в академии не появлялся с момента их разговора, его схватили у дома Кирино Токо. На вопросы о том, зачем он преследовал свою ученицу, Тома ответил с трогательной улыбкой: «Она моя принцесса». Тогда Когами осознал, что над девушкой висела опасность с самого начала этой жуткой истории, а она ещё и по пятам ходила за своим учителем в заброшенную зону. От этого сжимало горло так, что трудно было сглотнуть, а внутри вновь тревожной птахой билось чувство, что Когами безбожно опаздывает, что-то упускает, несмотря на то, что убийца пойман и сидит прямо перед ним. Кирино действительно спасло лишь чудо. Или «кое-какие назойливые обстоятельства», как выразился сам Тома, которые задержали его. Когами был уверен, что тот говорил о Бюро, говорил о Сасаяме. Официально бесследно пропавший Сасаяма значился сбежавшим исполнителем, которого следовало искать и ликвидировать в случае сопротивления. Когами в это не верил. У Сасаямы в жизни не осталось ничего, кроме работы в Бюро Общественной Безопасности, как бы пафосно ни звучало, это было правдой. Сбегать просто так он никогда бы не стал, да и вполне очевидно, что его неподчинение в Огисиме было вызвано лишь одной причиной — сумасшедшим желанием поймать неуловимого призрака. Никто об этом не говорил вслух, но многие полагали, что ликвидировать никого уже не придётся. Если Сасаяма ещё был жив, то это ненадолго. Когами убеждал себя, что шанс найти Сасаяму всё же был. Если его целью был не Тома, то возможно, он до сих пор бродил где-то в Огисиме — сканерами в городе Сасаяма зафиксирован не был. И если Когами хотел найти Сасаяму, то ему следовало идти той же дорогой: на поиски фантома Макисимы. — Ты не можешь поддаться идеям Сасаямы! — спорил Гино. — Этому нет никаких доказательств. Когами взглянул на него с тупой усталостью. Кажется, Гино знал слишком много о деле, то, чего никогда не стоило рассказывать гражданскому. Когами и не помнил, что конкретно говорил ему сам, а что Гиноза мог прочесть из разбросанных на столе документов. — Всё это Тома Кодзабуро сделал не один, — возразил Когами. — Конечно, его поставщиков вам ещё предстоит найти, — кивнул Гино. Он выглядел уставшим гораздо больше Когами. Если Когами был похож на флегматичное чучело, куклу, робота, погружённого в свои мысли и методично анализирующего данные, то Гино била нервная дрожь настоящего недосыпа. Глаза у него были холодные и колючие, как ледяные волны океана, а брови так часто хмурились в гневном изгибе, что между ними стала появляться морщинка. Он сгрыз отслоившуюся кожицу на нижней губе, и теперь там горела алая ранка, от которой Когами никак не мог отвести взгляд. — Ты знаешь, я говорю не об этом, — оборвал его Когами. Этот разговор они поднимали не первый раз, и Гино уже слышал все пустые доводы. — Это физически невозможно? Одному так модифицировать тело убитого? — уточнил Гиноза. Он выбрал такое бесцветное, холодное слово. Модифицировать. Не изуродовать, не покалечить, не растерзать. Порой Гино говорил, как настоящий инспектор Бюро, отстранённый и профессионально собранный. Как будто пытался вразумить неуёмного коллегу. — Возможно. — Тома говорил, что эти преступления были чьей-то чужой идеей? — Нет, он никогда не представлял создателем или исполнителем кого-то другого. — Он упоминал сообщников? — Никого, даже про поставки он отзывался туманно. Когами претило озвучивать эти факты, потому что каждый из них делал теорию о существовании Макисимы, некоего вдохновителя, спонсора, подстрекателя, несущественной. Ничего не было, кроме размытой фотографии, сделанной школьницей в Огисиме, и имени, которое удивлённо назвал ей Тома, случайно увидев фото. Сасаяма утверждал, что видел Макисиму сам, и он правда мог видеть того же человека, которого неуклюже запечатлела Кирино Токо, вот только никакого отношения к делу тот мог и вовсе не иметь. Когами сам не понимал, отчего параноидальные теории Сасаямы проникли в его мозг и поселились там, но он теперь испытывал новое незнакомое чувство. Чутьё детектива — так это называл Масаока. Гиноза кривился только сильнее, стоило ему об этом сказать. — Оставь эти глупости, Когами, прошу тебя, — голос Гино звучал отнюдь не умоляюще. Он пытался давить. — Тома Кодзабуро несёт ответственность за все свои преступления, и он получит сполна. Но он ответственен за них не один. Был один аргумент, хоть и слабый, в пользу участия третьей стороны, но Когами не мог рассказать об этом Гино, потому что разглашение подобной информации даже в стенах Бюро тем, кто не имел отношения к «Делу об образцах», было запрещено. Кристально чистый оттенок психопаспорта Томы. Когами присутствовал на его допросе не раз, говорил с ним сам. Он готов был поклясться, что оттенок Томы черней, чем асфальт после дождя. Да того факта, что тот признался во всех совершённых преступлениях и указал детали, которые не оставляли сомнений насчёт его вины, было достаточно, чтобы вынести вердикт. Но Когами видел его испорченное нутро и без этого, ему не нужны были слова, чтобы разглядеть настоящее лицо Томы после того, как тот отбросил фальшивые маски и откровенно гордился содеянным. Когами видел его ледяной, бездушный взгляд, видел его дьявольскую улыбку. И видел значение его преступного коэффициента. Цифры, то скачущие торопливыми искорками, то плавно перетекающие одна в другую и обратно. Ни разу не было зафиксировано показателя выше двадцати шести. И если бы Когами дали в руки доминатор и позволили выстрелить без допросов и выяснения деталей, он бы даже разблокировать оружие не смог. Тому обследовали вдоль и поперёк, но веществ, способных так снизить коэффициент преступности, в его организме обнаружено не было, даже в следовых количествах. Существовала возможность влияния каких-то психопрактик, но все эффекты от подобных сошли бы на нет через пару дней, а Тома с каждым днём как будто становился всё спокойнее. Когами заметил, что тот был чем-то раздосадован — огорчён арестом или какими-то другими обстоятельствами — но система «Сивилла» не видела абсолютно ничего, кроме идеального оттенка. Если бы Тома Кодзабуро не признался во всём добровольно, если бы у них не было столько улик, его бы уже давно выпустили. Тома сам убивал всех тех людей, истязал их, уродовал их тела, выставлял на всеобщее обозрения, ехидно скрывая голограммами, — в этом не было сомнений. Но кто-то за его плечом всё же стоял. Тот, кто должен был взять на себя демонический эффект убийства, антисоциального падения глубиною в Марианскую впадину. Призрак, что забрал чёрную ночь из сердца Томы Кодзабуро. Призрак, что украл Сасаяму. Когами поднялся и подошёл к окну, подумал немного и распахнул его настежь. Морозный воздух залетел колкими снежинками и шумом спрятанных где-то далеко внизу улиц. Он должен был найти Сасаяму во что бы то ни стало. Увидеть своими глазами то, к чему тот пришёл. Когами взял со стола мятую пачку сигарет. Он нашёл её в комнате Сасаямы, когда заходил туда, чтобы отыскать все его тайные материалы по Томе и Макисиме. Прихватил с собой в каком-то нелепом порыве, и теперь ему впервые в жизни ужасно хотелось закурить. Как будто серый дым и вонючий запах сигарет мог бы заставить его думать, как Сасаяма, установить с ним телепатическую связь и, может, спасти этого разгильдяя. Дешёвая пластиковая зажигалка обнаружилась прямо в пачке с забившимися под колёсико крошками табака. Когами вытряхнул их оттуда, щёлкнул зажигалкой пару раз и неумело затянулся. Кашель прорвался сквозь гортань, стиснутую спазмом от удушающего дыма, и Когами показалось, что его грудную клетку будто раздавило, слёзы навернулись на глаза, а пульс зачастил. — Какого чёрта ты делаешь?! — Гиноза, подлетевший к нему, выглядел настолько возмущённым, что Когами стало смешно. — Твой оттенок и без того на грани, хочешь добить его курением?! Когами показалось, что Гино был готов вырвать сигарету у него из рук и сдерживался только на последних остатках приличий. Когами не хотелось бесить его ещё сильнее, но и объяснить свой поступок он теперь не смог бы и себе. Он аккуратно затушил сигарету и отнёс её в мусорное ведро. Когда он вернулся, Гино сидел на кровати с ужасно бледным лицом. — Когами, поговори со мной, — вот теперь он и правда умолял. — Мы и так слишком много говорим. — Скажи, зачем? Скажи так, чтобы я понял. — Это моя работа, Гино, — вздохнул Когами. — Ловить преступников, искать справедливость. Моя работа, мой долг. — Но преступник уже пойман и дело закрыто, — это было не совсем так, оставалась ещё куча бумажной работы и решение о том, в каком учреждении изолировать Тому, но по сути Гино был не далёк от истины. — А Сасаяму ищет всё Бюро. Он сказал это так аккуратно, будто боялся касаться этой темы. По тому, как часто в разговорах Гиноза обходил стороной имя Сасаямы, Когами понял, что он тоже зачислил его в список погибших. А ещё Гино чувствовал свою вину за побег Сасаямы в Огисиме — на мгновение отведённый в сторону взгляд говорил об этом красноречивей слов. — Ничего ещё не закончено, — сотый, наверное, раз повторил Когами. — Мы все ошиблись. За Томой стоит кто-то ещё. — Все Бюро ошиблось? Ты думаешь, что все твои коллеги идиоты? Когами, очнись! Ты сходишь с ума, потому что пропал Сасаяма, потому что ты не смог его удержать и найти! Всё так. Когами тоже испытывал чувство вины. Он не справился с задачей инспектора и это могло стоить Сасаяме жизни. — Отступи! — настаивал Гиноза. — Оставь руководству Бюро его работу. — Тот, кто стоит за Томой Кодзабуро, ведёт очень опасную игру, и если руководство Бюро не видит этого или намеренно обходит стороной, я не могу тоже закрыть глаза! Гиноза вскочил с кровати. — Ты бредишь! — крикнул он. — Нет никакой игры! Ты играешь в то, что сам себе придумал! — Я должен рискнуть. Когами сжимал и разжимал пальцы, внутри было какое-то чувство, назойливое, непоседливое, будто точивший кору червь. Ему было душно. — Поставь на кон что-то другое! — Гиноза шагнул к нему, собираясь схватить за локоть, но остановился в последний момент. — Не свою жизнь! — Чужую? Я проиграл уже не одну. — Когами, ты рискуешь своим оттенком! — Не всё ли равно? Он увидел, как глаза Гино ошарашено распахнулись, на мгновение он потерял дар речи. Впервые Когами озвучил мысль, которая последнее время всё чаще посещала его, ещё со дня, когда психолог Бюро предложил ему реабилитацию. Там, за чертой с отметкой «сто», лежал путь к пониманию зла. Когда-то Масаока рассказывал Когами, что его оттенок темнел постепенно, пока он всё больше погружался в мотивы преступников и пытался представить их образ мысли. Выходило, что одно неизбежно влечёт другое. Даже в Академии Бюро на курсе у профессора Сайги, который преподавал им психологию преступлений, случались случаи потемнения оттенков у студентов, и курс в итоге убрали из программы. Тогда Когами наивно полагал, что он тот, кто сможет справиться с чем-то подобным, избранный, сильный или вроде того, а теперь выходило, что не просто не мог — не хотел. Его ужасно тянуло за ту грань, где можно будет полноценно ненавидеть и лицезреть уродство мира с циничным пониманием. — Когами, ты соображаешь, что ты говоришь? — голос Гино дрожал, и не понятно было, чего в нём больше: страха или злости. — Что насчёт нас? Ты вообще подумал обо мне? Когами коснулся его щеки, провёл нежно, убирая волосы с лица. — Гино, ты тут совершенно не при чём. Когами прекрасно понимал, почему Гиноза так остро реагировал на всю эту ситуацию, и никогда не забывал о его чувствах. Но было кое-что важнее, чем их жизни. Ему не хотелось утянуть Гино за собой, он и так зашёл в этом слишком далеко, но он просто не умел врать. — Ты не можешь так поступить со мной! — Гино смотрел на него так потерянно, будто Когами собирался выбросить его сейчас в окно вслед за растаявшим в низких облаках сигаретным дымом. Когами лишь улыбнулся, скомкано, горько. Ему нечего было ответить. Когами умел быть жёстким, хладнокровным, умел держаться выбранного пути и идти на некоторые жертвы ради этого. Не хотелось думать о Гино как о жертве, которую придётся принести, потому что для Когами он был порой дороже принципов. Гино был тем, кто мог бы остаться на его стороне, прикрыть его спину, понять и принять, но для этого кому-то нужно уступить. Когами готов был честно признаться себе, что уступать он не привык. — Я вернусь в Бюро, — произнёс он. — Хочу ещё раз перепроверить кое-что. Его рабочий день был давно окончен, часы тянулись стрелками к полуночной отметке, но уснуть после очередного разговора, что всколыхнул в нём ворох чувств, напоминавших зуд и рассыпающийся в руках пазл, Когами был не в силах. — Нет, — Гино всё же схватил его за локоть. — Ты на грани, Когами. Если ты сейчас уйдёшь… Он так и не договорил, но дофантазировать окончание было не сложно: «всё будет кончено», «ты не вернёшься» или «я не вынесу». Что угодно было бы близко к истине, но Когами всё ещё верил, что ни одна из этих концовок не станет реальностью в самом деле. Там, где у них, помимо бесконечного океана сложных чувств, была любовь, там есть и сила всё изменить. — Гино… — Нет, Когами, нет, — Гиноза обхватил второй рукой его шею, притягивая ближе. — Просто останься. Сегодня. Сейчас. — Гино. — Завтра можешь идти, куда хочешь, я тебя уже не остановлю, но сегодня останься со мной. — Завтра может быть уже поздно, — Когами скользнул ладонью по его лицу. — Ты не обгонишь судьбу, Когами, — Гино заполз пальцами ему в волосы и поцеловал. Похоже, Гиноза сам пытался обогнать судьбу, отвернуться от неё, отменить. Его губы были горячие, он целовал Когами словно в лихорадке, настойчиво, резко, проскальзывая в рот языком. Когами не мог не отвечать на эти поцелуи, но он всё ещё как будто пытался вырваться, а Гино пытался затянуть в свою одурманивающую сеть. Он натурально тянул Когами, тянул к постели, расстёгивая пуговицы и стягивая одежду. — Завтра я слова против не скажу, клянусь, — пообещал Гино, задыхаясь раскалённым воздухом. — Только сейчас выбери меня. Когами мог противиться, конечно, мог, мог отстраниться, одеться и уйти, но его затягивало головокружительное чувство безнадёжности. Сладкой и тёмной одновременно. Словно тот шаг за грань, что он хотел сделать, был не там, не на вонючих и пустых улицах Огисимы, а здесь, в постели с Гино. Что, если он позволит своему психопаспорту выйти из под контроля сейчас, с ним? Что, если Гино научит его, как это пережить? Когами аккуратно снял с него очки и сунул куда-то на стол. — Гино, — шепнул он ему в шею, касаясь кожи губами. Это было его последнее «пожалуйста, отпусти», но Гиноза всегда был чертовски упрямым. Он целовал Когами отчаянно и зло, не так, как целуют, чтобы уговорить остаться или успокоить, а так, будто хотел ранить за то, что вообще собирался уйти. Обжигал губами то ухо, то шею или плечи, царапал спину. Он затащил Когами на кровать, и теперь они оба стояли там на коленях, сбивая в ком одеяло, прижимаясь друг другу и путаясь в спущенных штанах. Когами сжимал податливое тело, подставляясь под поцелуи и торопливые руки, ему достаточно было чувствовать нервную дрожь, что била Гинозу, собирать пальцами капельки пота, скатывающиеся вдоль позвоночника, чтобы немного сойти с ума. Самую малость, лишь для того, чтобы ощутить: близость бывает нужна не только для того, чтобы разделять любовь и плотские страсти. Иногда близость — это желание чуть более тёмное. Глухое, вязкое. Необходимое. — Возьми меня, Когами, — голос Гино отдавался в грудную клетку низкой вибрацией. — Сейчас. Уши его горели, не то от разгоревшегося пыла, не то от внезапного смущения, что Гино испытывал, произнося подобные вещи. Когами коснулся его уха губами. — Боже, Гино, — только и смог ответить он. Первый раз был торопливым и жёстким, с шипением сквозь зубы, горящими на плечах следами поцелуев, с громкими стонами. После такого Когами казалось, что шевелиться уже невозможно, но Гиноза заставил его передумать. Заставил уже его хвататься за простыни, глотать стоны и забываться в горячей жажде большего. Когами смотрел в его глаза, в почти полной темноте они казались чёрными, будто ночной океан — не видишь совсем в кромешной тьме, но чувствуешь его энергию, и сознание само рисует дикие волны, белую пену, стаивающую на песке, давящую глубину, способную поглотить всё, до куда простирается взгляд, способную раздавить лёгкие. Он проснулся среди ночи от очередного кошмара, хотя содержание его полностью ускользало из памяти. Гино спал под боком, и под одеялом рядом с ним было очень тепло и уютно, несмотря на всё ещё влажные испачканные простыни. Вылезать не хотелось, но и тащить свою муторную тревогу в чужой сон тоже. Когами выскользнул из-под одеяла и ушёл в душ. После он по привычке проверил коммуникатор, новые отчёты от патрульных, какие-то сообщения о происшествиях. Всё было удивительно тихо, будто вот именно этой ночью наступил идеальный мир и светлое будущее общества без боли и страха под звёздным покрывалом системы «Сивилла». Спящая ночь под окном с мерным гулом ночной дорожной техники, крохотные снежинки, неторопливо укутывающие город мягким шарфом, и фантомный запах солнца, что притаилось за горизонтом в ожидании нового дня. Ни одного вызова для дежурных Бюро Общественной Безопасности, ни одного зафиксированного потемнения оттенка во всём Токио, только дрон-уборщик сообщил о каком-то временном сбое рекламной голограммы у здания фармацевтической компании. Когами посмотрел на мирно спящего Гинозу, аккуратно убрал мешающие пряди с его лица, выключил забытый на кухне свет и надел свою куртку, накидывая капюшон.