Вспомнить всё

Анна склонилась к уху Роха,и тот прянул с места, круто свернул к Онтаве, мигом отыскал покатый береговой спуск и брод, пересек реку и поскакал на юг по безлесой плоской равнине, колыхавшей от края до края серые травяные волны.Ни дорог, ни тропинок не было и в помине, но Рох несся, точно летел над землей, как Светозар когда-то (надо сказать, совсем недавно). - Ты знаешь дорогу напрямик на Эдорас? – прокричал Анне Элронд. - Да, я помню. Мы сейчас скачем к подножиям Белых гор. Так быстрее, хотя туда есть наезженная дорога, но она осталась за рекой и сильно забирает на север, - как заправский экскурсовод вещала Анна. - Ты-то откуда ее знаешь? – удивился Элронд. - Я же говорю, что помню! Потом расскажу! – попыталась переорать ветер Анна. …Тянулись дневные часы, а они все ехали приречьем, заболоченными лугами. Высокая трава порой охлестывала колени всадников, и кони их словно плыли в серо-зеленом море. Ехали, минуя глубокие промоины и коварные топи среди зарослей осоки; Рох следовал по недавнему пути Светозара и скакал посуху… …Солнце медленно клонилось к западу; далеко-далеко, за бескрайней равниной, трава во всю ширь занялась багрянцем, и, надвинувшись, озарились багровым отсветом склоны гор. А снизу подымалось и кровянило солнечный диск меж горами дымное облако: закат пламенел, как пожар. - Ух ты! – только и смогла вымолвить Анна. - Это Врата Ристании, - объявил Элронд, - они прямо к западу от нас. А вон там, севернее, - Элронд сморщился, будто прожевал незрелый лимон, - Изенгард. - Там большая битва. - Видишь? - Да, и вижу, и помню. Закат догорел, понемногу смерклось, потом сгустилась ночная тьма. Они скакали во весь опор; когда же наконец остановились, чтоб дать отдых лошадям, то даже Арагорн пошатнулся, спешившись. Гэндальф объявил короткий ночлег. Леголас и Гимли разом уснули; Арагорн лежал на спине, раскинув руки; лишь старый маг стоял, опершись на посох и вглядываясь в темноту на западе и на востоке. Вдруг Гэндальф усмехнулся в бороду и, вскочив на Светозара, куда-то поскакал. Арагорн ничего не понял, а остальные спали. Гэндальф же поскакал туда, где заметил двух скачущих всадников. Когда Гэндальф поскакал им навстречу, Анна пустила коня во весь опор и заорала: - Гээээндальф! – если бы поблизости были орки, они прибежали бы все. А если орать чуть громче, то получилось бы созвать все армии Изенгарда. - Что? – Элронд, кажется, был в трансе и не понял, почему Анна так орет. - Гээээндальф! - Здравствуй, здравствуй, - уже издалека приветствовал Гэндальф. - Как хорошо, что мы встретились, здравствуй! Вы ведь сейчас в Эдорас скачите? – выпалила Анна. - Да. И ты, я вижу, туда же собираешься, - Гэндальф был очень рад такой (впрочем, предполагаемой) встрече, - я вижу, Элронд не удержал тебя во дворце? - Нет, разве он мог? – тут Анна сказала что-то нечленораздельное и, подавившись, указала пальцем себе через плечо, - здесь вообще все очень запущено… - Кто же тебя сопровождает? Представь своего спутника. - Спутник в представлении не нуждается. Я же говорю, что все очень запущено. Спутник Анны подъехал к Гэндальфу и скинул капюшон: - Здравствуй, Гэндальф БЕЛЫЙ. - Здравствуй и ты, Элронд, Владыка Имладриса. Что же привело ТЕБЯ в степи Мустангрима? - Пути Эру неисповедимы. Впрочем, Митрандир, тебе известно все. - А у нас говорят – пути господни неисповедимы. Хотя, наверное, это лишь разные имена, - вставила Анна. -Лишь отчасти, - Гэндальф и Элронд разговаривали, словно Анны рядом не было или, по крайней мере, она была молчаливой галлюцинацией. - Но войны не избежать, она уже развязана, и я вновь буду сражаться плечом к плечу с людьми. - А кто Имладрис будет оборонять? – ввернула, наконец, Анна. - Об этом я тоже подумал, - как ни в чем не бывало ответил Элронд, - один из военачальников будет руководить обороной... Я тут подумал… Митрандир, отъедем… - А я? Что за секреты? – возмутилась Анна, но ее никто даже слушать не стал. Гэндальф и Элронд, отъехав на порядочное расстояние, продолжили разговор. - Гэндальф, на Анну напали назгулы. - Они должны были рано или поздно напасть, - как ни в чем небывало ответил Гэндальф. - Ты знаешь пророчество. - Да. Она что-то видела? - Да - видела все, причем это не назгул ей показал. Она сама увидела. Камул. - Теперь они знают, кто им угрожает. - Но я еще не знаю, что делать. - А что ты можешь сделать? Владыка Имладриса, мне кажется, что ты растерял свою мудрость. А ведь Имладрис ей и славился! Здесь ты не волен решать. - А что решит Анна, я догадываюсь. - Правильно догадываешься. И никто не может ей помешать. Даже если ей угрожает смертельная опасность, ты можешь только наблюдать. - Свобода воли и выбора… - Именно. - Ну же, чего мы стоим! Хватит секретничать! Надо порадовать наших сонь нежданной встречей! Хотя… пусть отдохнут, наверное, а то еще ехать. Посидим здесь, потолкуем, - Анна решительно спрыгнула с коня, - и ты, Рох, отдохни, небось достала я тебя за долгую дорогу. В беззвучной ночи шелестела трава. Небо заволокло, холодный ветер гнал и рвал нескончаемые облака, обнажая туманный месяц. Нужно было двигаться в путь, поэтому все поднялись и подъехали к «спящей тройке». Первым вскочил Арагорн, который, оказалось, уже не спал. Гимли и Леголаса разбудили. Когда они увидели Анну, то у каждого отвисла челюсть. Когда же они увидели Элронда, то у Гимли и Леголаса чуть не случился инфаркт, а Арагорн так поспешно захлопнул рот, что у него клацнули зубы. Но ему Анна не дала ловить ворон, а схватила за рукав и потянула в сторону. - Руку дай, - сказала Анна, когда они отошли. Арагорн послушно протянул руку, и девушка положила ему на ладонь какой-то сверок. - Не бойся, можешь развернуть, оттуда никто не выпрыгнет. - О, Великий Илуватар! – воскликнул Арагорн, когда на его ладони алым пламенем загорелся перстень, - ты знаешь, что значит для меня этот перстень!? – Арагорн обнял Анну, не отрывая взгляда от алевшего на его ладони камня, – как мне благодарить тебя? - Во-первых, отпустить - а то как дам по уху. А во-вторых - достаточно твоей реакции. Приятно доставлять радость. В-третьих же – поехали скорее, надо спешить! Снова двинулись в путь, и в жидком лунном свете кони мчались быстро, как днем. Больше не отдыхали; Гимли клевал носом и наверняка свалился бы с коня, если б не Гэндальф: тот придерживал и встряхивал его. Хазуфел и Арод, изнуренные и гордые, поспевали за своим вожаком, за серой еле заметной тенью. Слева от него скакал Рох, тоже подобный серой тени, лишь с тем отличием, что когда на его левый бок изредка попадал лунный луч, он вспыхивал серебром; справа - рыже-золотой скакун Элронда, в темноте казавшийся коричневым. Анна, до этого не замечавшая своей усталости, а может, почувствовавшая усталость остальных, крепко вцепилась в поводья и дремала, изредка открывая глаза, чтобы проверить, все ли в порядке. Элронд с Гэндальфом тихо о чем-то беседовали, прерываясь лишь для того, чтобы встряхнуть Гимли, медленно начинавшего сползать с коня. Леголас скакал молча, уставившись немигающим взглядом вперед, в темноту. Возможно, он думал о чем-то далеком и эльфийском, а возможно – просто дремал с открытыми глазами. Арагорн же разглядывал перстень, камень на котором то и дело вспыхивал, точно капля крови, заключенная в хрустальный сосуд. Миля за милей оставались позади; бледный месяц скрылся на облачном западе. Выдался знобкий утренник. Мрак на востоке поблек и засерел. Слева, из-за дальних черных отрогов Привражья, брызнули алые лучи. Степь озарил яркий и чистый рассвет; на их пути заметался ветер, вороша поникшую от холода траву. Внезапно Светозар стал как вкопанный и заржал. Гэндальф указал рукой вперед. - Взгляните! – крикнул он, и спутники его подняли усталые глаза. Перед ними возвышался южный хребет – крутоверхие белые громады, изборожденные рытвинами. Зеленело холмистое угодье, и прилив степной зелени устремлялся вглубь могучей гряды – клиньями еще объятых темнотой долин. Взорам их открылась самая просторная и протяженная из них. Она достигала горного узла со снежной вершиной, а широкое устье разлога стерегла отдельная гора за светлым речным витком. Еще неблизкое ее взлобье золотилось в утренних лучах. - Рохан! – воскликнула пробудившаяся Анна, - я таким его и видела! Все удивленно уставились на нее. - Ну, тогда, зимой, в Имладрисе, когда мы с Пиппином размышляли о предстоящей дороге, и… - Анна смущенно замолчала. - И налили мне клею в карманы, на подушку, насыпали опилок, и так далее, - ехидно продолжил за нее Элронд. - Да, я помню, - подтвердил Арагорн, вспомнивший, как Владыка Имладриса в темноте на него сел. - А ты что помнишь? – удивилась Анна. - Ну так что же ты увидела? - решил переменить тему Арагорн. - Ну, Рохан видела, а еще крепость – Эдорас, и златоверхий дворец – Медусельд. Я видела, как со снеговых высей, блистая, бежит поток, исчезает в разлоге и возникает из мглы у подошвы зеленой горы, близ восточной окраины дола. Гора обнесена мощной стеной, остроконечной оградой и крепостным валом… - Уступами вздымаются крыши домов; венчает крепость круглая зеленая терраса с высоким дворцом. Кажется, он крыт золотом – так и сияет. И дверные столбы золотые. У дверей стража в сверкающих панцирях; во всей крепости никакого движения – видно, все еще спят…- продолжил за нее Леголас, сложивший ладони козырьком, чтобы заслонить глаза отрассиявшегося солнца. - Да, именно так я все и видела, - Анна смотрела на Элронда, тоже рассматривавшего гору. Пока она рассказывала свое видение, на гору она ни разу не взглянула. - Посмотри сейчас, что ты видишь? – Элронд повернул ее за плечи, чтобы она тоже посмотрела. - Ой! - воскликнула она, - я и сейчас это вижу, только сейчас солнце ярче светит. Стоп! Как же я могу это видеть, если оно так далеко? Я ведь не эльф! Это, наверное, глюки. - Что такое глюки? – поинтересовался Элронд. - Это когда видишь то, чего нет. Например, с перепоя. - Эдорас – не глюки. - Как тогда я его вижу? Он же очень далеко! – удивилась Анна. - Просто здесь у тебя вибрации выше, а плотность ниже – словно ты менее физическая, чем мы. - А, понятно...- откликнулась Анна и продолжила про себя, - что ничего не понятно. - Однако быстро ты все схватываешь,- сказал Гэндальф. - Да, - продолжил маг уже для всех, -крепость называется Эдорас, а златоверхий дворец – Медусельд. Анна все верно сказала. Это столица Теодена, сына Тенгеля, властителя Мустангрима. Хорошо, что мы подоспели к рассвету. Вот она наша дорога. А ехать надо с оглядкой – время военное, и коневоды - ристанийцы не спят и не дремлют, мало ли что издали кажется. Не прикасаться к оружию и держать языки на привязи – это я всем говорю, да и себе напоминаю. Надо, чтобы нас добром пропустили к Теодену.- Есть! – это, естественно, была Анна. - Да, хорошо было бы поесть, - ответил ей Гимли, на что Анна прыснула. Никто ничего так и не понял. Стояло хрустальное утро, и птицы распевали вовсю, когда они подъехали к реке. Она шумно изливалась в низину, широким извивом пересекая их путь и унося свои струи на восток, к камышовым заводям Онтавы. Сырые пышные луговины и травянистые берега заросли ивняком, и уже набухали, по – южному рано, густо – красные почки. Мелкий широкий брод весь истоптан копытами. Путники переправились и выехали на большую колеистую дорогу, ведущую к крепости мимо высоких курганов у подошвы горы. Их зеленые склоны с западной стороны подернуло точно снегом звездчатыми цветочками. - Посмотрите! – воскликнула Анна, вечно встревавшая, - как ярко они белеют – симбельмейны! - Да, это по-здешнему, симбельмейны.. .Это поминальники, и цветут они круглый год. Это могильники предков Теодена. - Семь курганов слева, девять – справа, - подсчитал Арагорн. - Да, много жизней утекло с тех пор, как был воздвигнут золотой чертог… - проговорил Элронд. - У нас в Лихолесье за это время пять сотен раз осыпались красные листья, - сказал Леголас, - но, по – нашему, это не срок. - Это по – вашему не срок, - возразила Анна, - у людей другой счет времени. Лишь в песнях осталась память о том, как построили дворец, а что было раньше, уж и вовсе не помнят. Здешний край они называют своей землей, и речь их стала невнятна для северных родичей. - Не по – вашему, а по – нашему, - напомнил Элронд, но Анна довольно – таки пренебрежительно махнула на него рукой, и Владыка вспомнил свое навязчивое желание дать ей подзатыльник. Но сдержался. - Я знаю одно поминанье… - проговорила Анна и тихо запела песню: Где ныне конь и конный? Где рог его громкозвучащий? Где шлем его и кольчуга, где лик его горделивый? Где сладкозвучная арфа и костер, высоко горящий? Где весна, и зрелое лето, и золотистая нива? Отгремели горной грозою. отшумели степными ветрами, Сгинули дни былые в закатной тени под холмами. С огнем отплясала радость, и с дымом умчалось горе, И невозвратное время не вернется к нам из-за Моря. - Ты знаешь язык Мустангрима? – поразился Арагорн. - Нет, конечно! С чего ты это взял? – удивилась Анна, но осеклась, потому, что все смотрели на нее как на сумасшедшую, - что я такого сказала? - Ты только что пела на ристанийском наречии! - воскликнул Элронд. - Как так? - Да, - пробормотал Гэндальф, - загадка загадок… - Дааа… всякое случается… - пробормотала Анна. - А как же это переводится на всеобщий язык? - поинтересовался Леголас, который, как и Гимли, ничего не понял. Арагорн перевел и сказал: - Такое поминанье сочинил давно забытый ристанийский песенник в честь Отрока Эорла, витязя из витязей: он примчался сюда с севера, и крылья росли возле копыт его скакуна Феларофа, прародителя нынешних лошадей Мустангрима. Вечерами, у костров, эту песню поют и поныне. За безмолвными курганами дорога вкруговую устремилась вверх по зеленому склону и наконец привела их к прочным обветренным стенам и крепостным воротам Эдораса. Возле них сидели стражи, числом более десятка; они тотчас повскакивали и преградили путь скрещенными копьями. - Ни с места, неведомые чужестранцы! – крикнули они по – ристанийски и потребовали затем назвать себя и изъяснить свое дело. Изумление было в их взорах, ни следа дружелюбия; на Гэндальфа они глядели враждебно. Анна уже было открыла рот, чтобы что-то сказать, но вспомнила напутствие Гэндальфа и решила, что ей – то уж точно следует помолчать, поэтому право разбираться со стражей она предоставила Гэндальфу. Наконец, все было улажено и стражник, хмуро взглянув на Гэндальфа, проговорил: - Следуйте за мною! Теоден пропускает вас к трону, но всякое оружие, будь то даже посох, вам придется сложить у дверей. За ними приглядит охрана. - Приглядит охрана, – передразнила его Анна, - ну конечно! Страж ничего не услышал, а Элронд хмуро на нее посмотрел, на что Анна ответила: - Будь проще! – и отвернулась. Негостеприимные ворота приоткрылись, и путники вошли по одному вслед за вожатым. В гору поднималась извилистая брусчатая улица : то плавные изгибы, то короткие лестницы, выложенные узорными плитами. Они шли мимо бревенчатых домов, глухих изгородей, запертых дверей, возле переливчатого полноводного ручья, весело журчавшего в просторном каменном желобе. Выйдя к вершине горы, они увидели, что над зеленой террасой возвышается каменный настил, из него торчала искусного ваяния лошадиная голова, извергавшая прозрачный водопад в огромную чашу; оттуда и струился ручей. Длинная и широкая мраморная лестница вела ко входу в золотой чертог; по обе стороны дверей были каменные скамьи для телохранителей конунга: они сидели с обнаженными мечами на коленях. Золотистые волосы, перехваченные тесьмой, ниспадали им на плечи; зеленые щиты украшал солнцевидный герб; их длинные панцири сверкали зеркальным блеском. Они поднялись во весь рост и казались на голову выше простых смертных. - Вам туда, - сказал вожатый. – А мне – обратно, к воротам. Прощайте! Да будет милостив к вам повелитель Мустангрима! Он повернулся и, точно сбросив бремя, легко зашагал вниз. Путники взошли по длинной лестнице под взглядом молчаливых великанов – часовых и остановились у верхней площадке. Гэндальф первым ступил на мозаичный пол и сразу же звонко прозвучало учтивое приветствие по – ристанийски. - Мир вам, пришельцы издалека!- промолвили стражи и обратили мечи рукоятью вперед. Блеснули зеленые самоцветы. Потом один из часовых выступил вперед и заговорил на всеобщем языке: - Я Гайма, главный телохранитель Теодена. Прошу вас сложить все оружие здесь у стены. Анна насупилась и сложила руки калачом на груди, что Элронд тотчас заметил и попытался что-то сказать, но не успел, потому что Анна уже возразила ему на не сказанную еще фразу: - Да, я, естественно, веду себя, как дитя. Ты это хотел сказать. Я не хочу отдавать меч. Но придется подчиниться, уж больно мне любопытен дверец. – С такими словами она отстегнула пояс и подала меч Гайме. - Сделай так, чтобы его никто не коснулся, - проговорила она и, посмотрев на телохранителя, добавила, - это чревато не только сражением со мной. Гайма положил его у стены, и удивленно сказал: - Видно, такие времена наступили, что девы берутся за оружие. - Не только времена во всем виноваты, - ответила Анна и повернулась к Арагорну: - Отдай им свой меч, в этом дворце хозяин Теоден, а не Арагорн. Не устраивай пустых споров. Арагорн удивленно на нее посмотрел: - Откуда ты знаешь, что мне не по душе отдавать им Андрил? Все это удивительно. - Мне тоже не по душе было. А споры ничего не дадут. И ты, Гимли, не противься, - перевела Анна взгляд на гнома. К удивлению Элронда и Гэндальфа, ее слова подействовали. Леголас, а затем Арагорн и Гимли сложили свое оружие у стены. Элронд последним положил свой меч. - Мы послушались тебя, теперь веди нас к конунгу, - сказал Гимли. Но страж мешкал. - Еще твой посох, - сказал он Гэндальфу. – Прости меня, но и его надлежит оставить у дверей. - Вот уж нет! – сказал Гэндальф. – Одно дело – предосторожность, даже излишняя, другое – неучтивость. Я – старик. Если ты не пустишь меня с палкой, то я сяду и буду сидеть, пока Теодену не заблагорассудится приковылять ко мне на крыльцо. Арагорн рассмеялся. - Кто о чем, а старик о своей палке, - сказал он Гайме, - неужели ты и вправду станешь отнимать палку у старика? А без этого не пропустишь? - Посох в руке волшебника может оказаться не подпоркой, а жезлом, - сказал Гайма, пристально поглядев на ясеневую палку Гэндальфа. – Однако ж в сомнении мудрость велит слушаться внутреннего голоса. Я верю, что вы друзья и что такие, как вы, не могут умышлить лиходейства. Добро пожаловать! - Это верно! За это тебе Теоден не раз еще спасибо скажет. И я спасибо говорю, – похлопала по плечу ошеломленного стража Анна, - во времена такого мракобесия сложно найти друзей. Загремели засовы, тягучим скрежетом отозвались кованые петли, и громоздкие створки медленно разошлись. Пахнуло теплом, почти затхлым после свежего и чистого горного воздуха. В многоколонном чертоге повсюду таились тени и властвовал полусвет, лишь из восточных окон под возвышенным сводом падали искристые солнечные снопы. В проеме кровли, служившем дымоходом, за слоистой пеленой виднелось бледно-голубое небо. Глаза их пообвыкли, и на мозаичном полу означилась затейливая руническая вязь,такая, что, не будь у них такой серьезной цели, Анна бы обязательно потрогала пол руками. А сейчас – наверное, Элронд поднял бы ее за шкирку, а потом долго рассуждал бы, правда, не во дворце. Поэтому Анна решила, что разумнее будет не ползать по полу, разглядывая древние руны. Резные колонны отливали тусклым золотом и сеяли цветные блики. Стены были увешаны необъятными выцветшими гобеленами; смутные образы преданий терялись в полумраке. Но один из ковров вдруг светло озарился: юноша на белом коне трубил в большой рог, и желтые волосы его развевались по ветру . конь ржал в предвкушении битвы, задрав голову, раздувая красные ноздри. У колен его бурлил, плеща, зеленоватой пеной речной поток. - Вот он, Отрок Эорл! – сказал Арагорн. – Таким он был, когда примчался с севера и ринулся в битву на Келебранте Посередине чертога ровно и ясно пламенел гигантский очаг. За очагом, в дальнем конце зала, было возвышение – трехступенчатый помост золоченого трона. На троне восседал скрюченный старец, казавшийся гномом; его густые седины струились пышной волной из-под тонкого золотого обруча с крупным бриллиантом. Белоснежная борода его устилала колени, и угрюмо сверкали навстречу незваным гостям. За его спиной стояла девушка в белоснежном одеянии, а на ступеньках у ног примостился иссохший человечек, длинноголовый, мертвенно-бледный; он смежил тяжелые веки. Анна с отвращением, но и с неожиданной жалостью посмотрела на Гриму. «А ведь он человек, - пронеслось у нее в голове, - насколько может человек деградировать! Однако он хитер, надо отдать ему должное – так запудрить мозги конунгу…Хотя… это Саруман лишил Теодена воли. Но все же - какая пакость этот Грима…!» - девушка с отвращением, которого не могла скрыть, отвернулась от него и устремила взгляд на Эовин, которая тоже смотрела на нее. В ее взгляде было и удивление, и тоска, и боль, и надежда, Анна как будто смотрела ей в душу. Только через несколько секунд у нее в глазах потемнело, и она чуть не упала, но вовремя сообразила, отчего это и быстро отвернулась от царевны, да еще и Элронд с силой сжал ей руку. Анна обернулась на него и услышала его мысли, которые он передавал ей: «Не смотри вглубь. Смотри на поверхности, ты еще недостаточно готова. Или тебя никто не откачает», в ответ девушка мысленно воскликнула: «Оно само получается, я не виновата!». «А во время битвы как будет?» - откликнулся Владыка. Анна представила, ЧТО будет во время битвы, и поняла, что если не научится отключаться, то ей, как говорится, действительно капец. «Учись сейчас» - был ответ. - Здравствуй, Теоден, сын Тенгеля! Видишь, я снова явился к тебе, ибо надвигается буря и в этот грозный час все друзья должны соединить оружие, дабы не истребили нас порознь. Дальше Анна опять не смогла отключиться и молча, в трансе, стояла, уставившись на старика, ибо сейчас это был действительно старик, медленно поднимавшегося с золоченого трона. Она смотрела на Теодена, сына Тенгеля, властителя Мустангрима и видела старика, сгорбленного и скрюченного. Белоснежная борода его казалась серой, словно клок пыли, царские одежды – бурыми; лицо избороздили глубокие морщины, брови казались приклеенной паклей, а веки нависли над глазами, которые казались стеклянны и пусты. Но вдруг конунг поднял глаза на Анну. Взгляды их встретились, и она увидела. Увидела, что в глазах короля остались еще золотые искорки, которые вспыхивали, были живы; однако они были так глубоко, что и представить сложно - проще сказать, что ничего не было. Но осталась еще в конунге воля, и сила осталась. Прибитая, погребенная под черной тучей, нависшей над конунгом, обволакивавшей его со всех сторон. Туча эта сковывала его разум, держала в плену душу. Да, силен оказался Саруман… Анна не слышала, что говорит Гэндальф и что отвечает ему Теоден. Не видела и не чувствовала рядом никого - только конунга. Ощутила, как что-то медленно сдавливает ей голову, увидела темноту вокруг себя, проносящуюся клочьями, словно туман. Но вдруг раздался голос, поющий о чем-то чистом и светлом, как горный хрусталь; и тут же хлынул свет, в одну секунду растворив в себе серые клочья и разорвав кокон, опутывающий конунга – Гэндальф изгнал Сарумана. Анна почувствовала себя гораздо лучше и, не успев различить хоть что-нибудь вокруг себя, упала на пол. Услышала, как воскликнул что-то Элронд, как что-то прокричала Эовин, и как раскрываются тяжелые створы дверей. Кто-то подхватил ее на руки, и она ощутила на своем лице свежее дыхание ветра и нежные весенние солнечные лучи. Анна открыла глаза. Над ней склонились Элронд и Эовин. Глаза последней были широко распахнуты и выражали испуг и удивление. - Все в порядке, - довольно неубедительно проговорила Анна, а Владыка, так и не сумев стереть с лица растерянное выражение, сгреб ее в охапку и прижал к себе: - Зачем ты это сделала? Я ведь предупредил тебя! - Все познается на собственном опыте, ты все это знаешь, а я – нет, - сказала Анна, даже не пытаясь отстраниться – ей было тепло и уютно, Элронд будто согревал ее. А Эовин… Эовин обернулась назад. Суров и задумчив был ее взор; лицо сияло красотой; золотистая коса спускалась до пояса. Стройнее березки была она, в белом платье с серебряной опояской; нежнее лилии и тверже стального клинка – кровь конунгов тела в ее жилах. Она стояла, устремив взгляд на Арагорна, и так Арагорну впервые предстала при свете дня Эовин, ристанийская принцесса, во всей ее холодной, еще не женственной прелести, ясная и строгая, как вешнее утро в морозной дымке. А она поглядела на высокого странника в серых отрепьях и увидела властителя и воина, величавого и доблестного, умудренного долголетними многотрудными испытаниями. На миг она застыла не сводя с него глаз, потом повернулась и исчезла. Анна, помедлив мгновение, вскочила и кинулась за ней – никто не преграждал теперь странникам пути. Она нашла царевну в высоком чертоге, в холодном и пустом. Золотые лучи восходящего не оставили здесь своего тепла. Эовин стояла на террасе и смотрела куда-то вдаль, но не на горы - взгляд ее был устремлен глубоко в себя, и она даже не заметила, как Анна вошла. - Тебе холодно здесь, ристанийская царевна, и тревога снедает тебя, - тихо проговорила Анна. Эовин обернулась и молча взглянула на нее глазами, полными грусти. Тогда Анна глубоко вздохнула, и запела протяжную мелодичную песню: Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд, И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далеко – далеко, на озере Чад, Изысканный бродит жираф. Ему грациозная стройность и нега дана, А шкуру его украшает волшебный узор, С которым тягаться осмелится только Луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озер. Вдали он подобен цветным парусам корабля, а А бег его плавен, как радостный птичий полет; Я знаю, что много чудесного видит земля, Когда на закате он прячется в мраморный грот. Я знаю веселые сказки таинственных стран: Про черную деву, про страсть молодого вождя… Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман. И верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя. А как расскажу я тебе про тропический сад, Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав? Ты плачешь? Послушай: Далёко на озере Чад изысканный бродит жираф. Эовин все время, что Анна пела, смотрела на ее преобразившееся лицо, а потом удивленно спросила: - Кто ты? - Кто я здесь – сложно сказать. Кто я для тебя? - Впервые я вижу тебя, но ты не кажешься мне чужой, словно ты сестра мне. - Поэтому ты бросилась ко мне, когда я отрубилась? В смысле – упала, - поправилась Анна, видя некоторое недоумение на лице царевны. - Да. Ты до этого так странно смотрела на меня, словно видела изнутри. Анна в ответ кивнула: - Так и было. На сердце твоем камнем лежит груз тревог. Лицо твое печально, и в глазах – грусть. Сбрось их. Не о чем больше тревожиться, не о чем печалиться. Вздохни полной грудью. Ужели ты не можешь? Гроза прошла – конунг пробудился от черного сна, не печалься больше. - Мне понятны твои слова, но это мне не под силу… - Кровь конунгов течет в твоих жилах! – воскликнула Анна, - но понять сразу все невыносимо сложно. Я до сих пор не могу понять простой истины, - проговорила Анна, но какой истины – уточнять не стала. – Буду учиться, как обезьянка, пока не пойму, - и подумала «уж научить, наверное, меня никто не сможет. И Элронд, сколько бы раз не повторял». Анна вспомнила про Элронда, а потом – про Арвен, а потом – про Арагорна. И, помрачнев, вновь взглянула на Эовин. «Дааа, - опять подумалось ей, - не могу же я ей сказать, чтобы не влюблялась в Арагорна». - Эовин, ты останешься здесь? – спросила Анна, прекрасно зная, что та ответит. - Да, Анна. Я спущусь позже, – тихо проговорила царевна. Анна посмотрела на печальную деву и, вдруг вспомнив про Гриму, кинулась на выход, крикнув: - А мне, пожалуй, стоит спуститься! На всех парусах Анна вылетела на площадку и, запнувшись, чуть не расстелились на каменном полу. Народу прибавилось – появился Эомер. Впервые при свете дня Анна предстала перед ним. Пока рохиррим ее разглядывал, Анна обратила все свое внимание на «премилую» сцену: Грима, извиваясь в ногах у конунга, вопил, как резаный: - Смилостивись, государь! Сжалься над стариком, одряхлевшим в неусыпных заботах о тебе! Не отсылай меня прочь! Я и в одиночку сумею сохранить твою царственную особу. Не отсылай своего верного Гриму! Анна фыркнула и издала какой-то непонятный звук, пытаясь сдержать смех. Гнилоуст обвел враждебные лица взглядом затравленного зверя, судорожно изыскивая спасительную уловку. Он облизнул губы длинным бледно-розовым языком. - Подобная решимость к лицу конунгу из рода Эорла, как бы он ни был стар, - сказал он. – Конечно, преданный слуга умолил бы пощадить свои преклонные лета. Но я вижу, что запоздал и государь мой внял речам тех, кто не станет оплакивать его преждевременную кончину. Тут уж я ничем не могу помочь; но выслушай мой последний совет, о государь! Оставь наместником того, кто ведает твои сокровенные мысли и свято чтит свои веления! Поручи преданному и многоопытному советнику Гриме блюсти Эдорас до твоего возвращения – увы, столь несбыточного. Эомер расхохотался. Анна же, держась за живот, просто ухахатывалась но, вышедши вперед и перестав смеяться, проговорила: - А больше ничего не хочешь, Грима? Заботливый ты наш! Да с твоими заботами конунгу впору ползать на четвереньках, как зверю! Рядом с Анной все еще улыбался Эомер: - А если тебе будет отказано в наместничестве, ты, может, согласишься и на меньшее, лишь бы не ехать на войну? Согласишься тащить в горы куль муки – хотя кто его тебе доверит? - Нет, Эомер, не понимаешь ты его умысла, - возразил Гэндальф, устремив на Гнилоуста пронзительный взгляд. – Он ведет хитрую, рискованную игру – и близок к выигрышу даже и сейчас. А сколько он уже отыграл у меня драгоценного времени! Лежать, гадина! – крикнул он устрашающим голосом. – Лежи, ползай на брюхе! Давно ли ты продался Саруману? И что тебе было обещано? Когда все воины полягут в бою, ты получишь свое – долю сокровищ и вожделенную женщину? Ты уже не первый год исподтишка, похотливо и неотступно следишь за нею. Эомер схватился за меч. - Это я знал и раньше, - проговорил он. – И за одно это я готов был зарубить его в чертоге, на глазах у конунга, преступив древний закон. Так, стало быть, он еще и изменник? – и он шагнул вперед, но Анна схватила его за обе руки и удержала: - Эовин теперь в безопасности, - сказала она, - а вот ты, Гнилоуст… Что ж, для своего подлинного хозяина ты сделал все, что мог, и он у тебя в долгу. Но Саруман забывчив и долги платить неохоч: поезжай скорей к нему, напомни о своих заслугах, а то останешься ни при чем. - Ты лжешь, - прогнусил Гнилоуст. - Недаром это слово не сходит у тебя с языка, - сказала Анна. – Нет, я не лгу. - Смотри, Теоден, - сказал Гэндальф, - вот змея подколодная! Опасно держать его при себе, и здесь тоже не оставишь. Казнить бы его – и дело с концом, но ведь много лет он служил тебе верой и правдой, служил, как умел. Дай ему коня и отпусти на все четыре стороны. Выбор его будет ему приговором. - Слышишь, Гнилоуст? – сказал Теоден. – Выбирай: либо рядом со мною, в битве, докажешь свою преданность мечом, либо отправляйся, куда знаешь. Только, если мы снова встретимся, милосердия не жди. Гнилоуст медленно встал, повел глазами исподлобья, взглянул на Теодена и открыл было рот, но вдруг разогнулся и выпрямился; скрюченные пальцы его дрожали, взор зажегся такой нещадной злобой, что все расступились. Вдруг Анна сделала шаг вперед и окликнула его: - Грима! Тот с ненавистью поднял глаза на нее. - Грима, не плюйся в общественном месте! – продолжила Анна; Эомер не сводил с нее глаз (действительно, с чего она взяла, что Грима плюнет?). Невозможно передать, что в этот момент выражало лицо Гримы. - Он хотел плюнуть, - пожала плечами Анна, посмотрев на недоуменное лицо Эомера, - а теперь, Грима, пошел вон, - совсем нелюбезно сказала девушка. Грима снова с ненавистью обвел всех взглядом и кинулся вниз по лестнице. - За ним! – распорядился Теоден. – Приглядите, чтобы он ничего не учинил, но его не трогать и не задерживать. Если ему нужен конь, дайте ему коня. - Еще не всякий конь согласится на такого седока, - сказал Эомер. Один из телохранителей побежал вниз. В данной главе отрывки курсивом принадлежат Дж.Р.Р. Толкиену, «ДК» Стихотворение курсивом - Н.С. Гумилев "Жираф"