Целитель Вэй

      Хуайсан ходил вокруг Баошу кругами.       Хуайсан смотрел на него большими умоляющими глазами голодного котика.       Хуайсан не предлагал ему деньги напрямую, но раскатал целый свиток со списком лекарственных трав и ингредиентов, которые произрастали только на территории его ордена.              — Нет, Не-сюн. Нет, и не проси. Если я сейчас сяду над этим думать, то ни на что иное у меня не останется ни сил, ни времени. Я знаю себя — пока не докопаюсь, ни о чем ином думать не смогу. Потому — нет, не сейчас. У Не, кажется, нет других настолько же свирепых сабель и сильных заклинателей, как твой дагэ, так что эта проблема терпит.              — Ах, Вэй-сю-у-ун, как ты жесток!              Юный глава Не всхлипнул, и, не умей Баошу смотреть глубже, он поверил бы в то, что тот неподдельно расстроен отказом. Но Баошу умел и видел, что отказ на самом деле не особенно его задел. Его предложение было из разряда тех, что «здорово, если выгорит, ничего страшного, если нет». И когда Баошу с сожалением скатал свиток со списком, Хуайсан не забрал его обратно.              — Все это будет доставлено тебе, Вэй-сюн, обоз уже в пути. Это и еще всякое по мелочи.              Баошу вскинул бровь, и Хуайсан выразительно скосил взгляд на напряженно прислушивающегося к ним Не Минцзюэ. Своего старшего брата глава Не оценил достаточно дорого, Баошу даже не сомневался, что «всякое по мелочи» окажется не менее ценным, чем лекарственные ингредиенты. Не-сюн умел быть благодарным.              — Как продвигается очищение земель? — доливая ему свежего травяного отвара, поинтересовался Баошу.              — Не слишком быстро.              Смирно — изумительно смирно после долгого разговора с младшим братом за барьером из талисманов, — сидящий на постели Минцзюэ дернулся и даже открыл рот, но тотчас сник и захлопнулся, так и не проронив ни звука. Баошу чувствовал в нем гнев и неверие, но также и гордость — простую и понятную, братскую гордость, и облегчение, что тоже было понятно.              — Я списался с главой Лань. Он отправит в Цишань своего младшего брата с отрядом, будет полегче. Их техники музыкального очищения хороши.              — Что ж они их не применяли после, уходя? — спросил-таки Баошу, хотя и сомневался, что стоит задавать такой вопрос.              — Гнев, потери, ненависть — все это ослепляет, Вэй-сюн. Тебе-прошлому, думаю, это было знакомо, но мне нравится, каким стал ты сейчас, — усмехнулся Хуайсан. — Будто намного ближе к Небу, нежели все, кто кичится своей праведностью.              Снова дернулся Не Минцзюэ, и снова промолчал.              — И вот что ты сотворил с моим дагэ? — Хуайсан приподнял брови в притворном удивлении. — Не узнаю его. Прежде он бы уже напустился на любого, кто посмел бы сказать подобное.              — Должно быть, в голову он теперь не только ест.              Пришлось объяснять, что значит это выражение, и было воистину удивительно, что кто-то, совершенно далекий от целительства и медицины, смог воспринять подобную «ересь» и даже самостоятельно вывести доказательства из собственных знаний, довольно скудных, о строении тела, души и духа человека.              — Я далек от этого всего, Вэй-сюн, и мне удивительно видеть, как в подобных материях стал разбираться ты.              — Звучит так, словно в прошлой жизни Вэй Усянь был недалеким раздолбаем, интересовавшимся лишь нежными цветами, вином и драками.              Хуайсан смешливо прищурил соколиные глаза:              — Выглядело внешне именно так. Но нет, конечно же, те, кто мог видеть глубже, отмечали и знания, и пытливость его ума, и жажду познания нового. Не могло же все это в тебе взяться внезапно, Вэй-сюн?              — Ничто не берется из ниоткуда. И все же мне не нравится тот образ, что рисуется словами других людей. Чрезмерно дерзкий, плюющий на правила, авторитеты и мнение других. Скажи мне, Не-сюн, как долго прожил бы такой человек, учитывая грядущую войну и все прочее?              Хуайсан моргнул, взгляд его сделался хищным, холодным.              — Недолго, Вэй-сюн. Очень недолго. Потому как, я уверен, устроил бы что-нибудь грандиозное, если брать в расчет те юношеские бредни и эксперименты с темной ци, о которых я знаю по обучению в Гусу, то наверняка еще и запретное, попирающее все устои. И героическое.              — Что так легко перевернуть, назвав героя — новым злодеем, — покачал головой Баошу, припоминая рассказы дедушки Лю. — Нет уж, благодарю, я счастлив тем, что со мной случилось. У меня снова есть золотое ядро, я могу исцелять людей и землю. Это прекрасный Путь.              — Снова?! Постой, Вэй-сюн, что значит «снова есть золотое ядро»?              Баошу после готов был откусить себе язык, но он устал, а еще у него никак не хватало времени на самосовершенствование в последние пару дней, и медитировал он, наполовину урезав время сна, а потому что крутилось в мыслях, то выскочило и на язык. Хуайсан, вцепившись в случайную оговорку, как шапицюань, был намерен вытрясти из него правду. Пол-сяоши спустя Баошу пожал плечами, взвесив все «за» и «против», попросил:              — Не-сюн, и ты, Не Минцзюэ. Я прошу вас не распространяться о том, что расскажу. В конце концов, это дело прошлого. Может быть, так вы поймете, отчего я называю Вэй Усяня мертвым и не желаю признавать себя — им.              Рассказ не затянулся надолго. Баошу рассказал то, что узнал сам от А-Цин и А-Нина, и вскользь упомянул, что дедушка Лю смог восстановить его золотое ядро, а после — тренировал, чтобы развить его из крохотного золотого зернышка.              — В это трудно поверить... — потер виски нервным жестом Хуайсан.              Не Минцзюэ просто молчал, как и большую часть этого времени рядом с ними, только взгляд сделался непонимающим и самую чуточку уважительным. Было б за что уважать, считал Баошу. Ну что он, тот Вэй Усянь, такого сделал? Глупость, величайшую и последнюю в своей жизни. Хотя, нет, последней глупостью было его решение куда-то тащиться сразу после тяжелейшей операции. Пусть он сам говорил А-Цин, что благодаря этой глупости мир избавился от величайшего тирана, но к тому привел не один только этот поступок, а множество факторов. Возможно, если бы погиб и наследник Цзян, это тоже стало бы толчком к объединению. Его смерть могли поднять на знамя, использовать для объединения остатков ордена Юньмэн Цзян. Было у Баошу некое подозрение, что орден Цишань Вэнь в любом случае был бы уничтожен, отличия состояли бы лишь в продолжительности войны и ее жестокости.              Иногда мир сам стремится отвергнуть то, что причиняет ему боль, а Владыка Вэнь, по некоторым признакам, заигрался с темной энергией Инь. И далеко не той Инь, что использовал сам Баошу, умело вплетая ее в исцеляющие печати, как и любой целитель, если он не идиот. В мире есть два Начала: Инь и Ян. Друг без друга они не существуют, так как избыток Ян в той же мере губителен для живого, что и избыток Инь, только Ян убивает сразу, а Инь подвергает мучительным преображениям, разрушая медленно. Эти их свойства в доступных совершенствующимся концентрациях и используются целителями для очищения и сращения.       Но некоторые идиоты начинают играть с энергиями, об этом дедушка Лю предупреждал Баошу особо, требуя постоянно следить за балансом в теле, не пренебрегая очищением и медитациями. Целитель всегда более прочих совершенствующихся открыт миру, ему следует и осторожным быть более чем простому заклинателю.       Размышляя над защитой от чрезмерной открытости, что для саньжэнь была бы губительна, Баошу узнал от наставника о печатях, что рисуются на теле особыми чернилами — не киноварью и не кровью. Спросил, тогда уже зная о небольшой татуировке, что расположилась над сердцем у дедушки: алый феникс, стремящийся вверх: можно ли нанести подобные печати так же? Глупый был, едва-едва начал разбираться во всем. Конечно же, нанести подобную печать было можно — и тем закрыть для заклинателя возможность обращаться к энергиям мира навсегда. Точнее, на тот мучительный отрезок оставшейся ему жизни, в который будет умирать его золотое ядро, отравляя тело. Потому что истечь из него ци не сможет. Оттого Баошу так рассердился, узнав о том, что целителям тогда еще Цзычань Вэнь запечатали золотые ядра. Он-то хорошо знал, чем это заканчивается.       Баошу носил под своими монашескими одеяниями длинное ожерелье из персикового дерева, плотно прилегающее к телу, снимая его только тогда, когда требовалось пустить в ход всю свою чуткость. То есть, практически не надевал с тех пор, как спустился в дольний мир с Сокрытой горы. Вспомнив о нем, он решил, что с завтрашнего же дня начнет носить дедушкин подарок снова и перестроит свой режим так, чтобы хватало времени на практики управления ци и медитации. Иначе он попросту выгорит, о чем дедушка, кстати, тоже предупреждал.              Вернувшись мыслями к своим пациенту и гостю, он пожал плечами:              — Именно потому я и прошу вас сохранить это в тайне. Не осталось никаких доказательств, кроме шрама у меня над даньтянем да свидетельства Цин и Цюнлиня. Им не поверят, а шрам... Ну, мало ли от чего он может быть?              — Тогда, в Ланьлине, ты ведь именно на это намекал, говоря Цзян Ваньиню о том, что в Илине в то время был только один Бессмертный? — спросил Хуайсан, задумчиво глядя на него и постукивая пальцем по губам — ему очень не хватало веера.              — Да. Мне показалось, он понял. Но я мог и ошибиться — не вслушивался в главу Цзян я тогда так, чтобы уловить четко.              Хуайсан хмыкнул:              — Иногда мне кажется, что ему весь мир застит Цзыдянь и три яда, что он с таким упорством культивирует вместо того, чтоб уничтожать.              Баошу фыркнул и заговорил о том, что с Цзян Ваньинем им все равно придется как-то наладить контакт, потому что главная скорбь цзянху располагается как раз рядом с границами Юньмэн Цзян и Мэйшань Юй, за которые глава Цзян тоже несет ответственность, как единственный мужчина, имеющий кровную связь с этим кланом. А еще — с теми малыми и средними кланами, что воспользовались правом победителей и урвали себе земли на окраинах бывших владений Цишань Вэнь. Округ Илин, конечно же, все еще был ничейным. Но Луаньцзан, отравлявший его земли, от этого менее опасным не становился. Во дни расцвета Пяти Столпов цзянху его обнесли сдерживающими печатями и стеной, но это было давно.              — Не знаешь ли ты, Не-сюн, кто станет пятым Великим орденом? — спросил он, потому что был уверен: если кто и знает, то Хуайсан.              — Я поставил бы на Балин Оуян или Пинъян Яо. Если бы в клане Юй уцелел хоть кто-то из мужчин главной ветви, то был бы Мэйшань Юй. А без них по территориям и количеству вассалов эти два идут ноздря в ноздрю.              — Балин Оуян, — подал голос Не Минцзюэ. — У главы Оуян недавно родился наследник, а глава Яо скоро разорится на приданном для своих девок.              — С ним можно иметь дело? — Баошу внимательно посмотрел на обоих Не.              — С трудом, но можно. Глава Оуян — та еще упрямая скотина.              Баошу смерил Не Минцзюэ усмешливым взглядом:              — Придется поскорее ставить тебя на ноги, Не Минцзюэ. Две упрямых скотины обязательно должны найти общий язык.              — Два ядовитых Гу уже у меня есть, — неожиданно не остался в долгу цинхиец, растягивая непослушные губы в кривой улыбке.              — Дагэ! — всплеснул ладонями Хуайсан.              — Три, — напомнил Минцзюэ Баошу.              — Три, — согласился тот, и улыбка стала шире. — Цзянху не устоит.