Семья

Германия с детства рос в этом доме, и пора бы уже привыкнуть к тихим шепоткам, церемонным завтракам, всегда идеально отглаженным костюмам и интригам. Пора бы привыкнуть к чужим острым взглядам, к постоянным сплетням, равнодушным лицам. Пора бы привыкнуть, но он не привык. Потому что был и дом другой — наполненный смехом и солнцем, утренним запахом листвы, блинчиками и обедом в пижаме. По тому дому всё время носился кто-то, что-то билось-ломалось, шумелось-кричалось-взрывалось, и это было настолько хорошо, настолько весело и живо, что Германия, будучи ГДР, живший в этом доме далеко не юным, всё равно проникся, сплёлся с ним душой. А потом пришлось вернуться. Вернуться в их с Vater дом, полный европейских стран, большой и неуютный, где, появись ты на завтрак хоть сколько-нибудь неподобающе одетым, тебя сразу начнут спрашивать о самочувствии. Сейчас как раз был завтрак. Стол, протяжённостью, наверное, в километр, был идеально сервирован и ломился от блюд. Германия чинно сидел во главе этого стола, по правую руку от него сидел Vater, по левую grandfather Британия, рядом с ним — Франция, потом Австрия… И так до конца стола. Только место рядом с Vater пустовало. — Где Италия? — спросил Германия холодно, даже не думая приступать к завтраку. А пока он не приступил к завтраку, никто не мог. Всегда излишне эмоциональный Франция скривился недовольно, но никто больше не мог себе позволить выразить хоть какое-нибудь, пусть и секундное неудовольствие. Vater сделал лицо кирпичом, хотя он-то как раз наверняка и был причастен. — Он, кажется, не очень хорошо себя чувствует, — вместо того, чтобы признать собственную вину, поведал Vater проникновенно. — Интересно, как ты смог утомить его настолько, — пробормотал Франция на родном картавом, прикрыв рот рукой, но это всё равно услышали абсолютно все. Сидящий рядом с пустым местом Италии Нидерланды сдавленно хихикнул, но тут же примолк от того, как намекающе рука Vater затронула столовый нож. — Британия, приструни своего мужа, пожалуйста, — ровно и холодно заметил Германия. Франция под острым взглядом Британии мгновенно превратился в идеальную икону манер, но стоило ему отвернуться, как Франция показал Британии язык и тут же тихо ойкнул. Видимо, Британия пнул его под столом. Германия еле удержался от того, чтобы закатить глаза — это считалось верхом вульгарности. Манеры — наше всё. — Можем приступать к завтраку, — объявил он, и по столу пронёсся вздох облегчения. — Попробуй тирамису, он великолепно получился, — заметил Vater. Пусть стол и был полон, но все блюда на нём представляли собой что-то лёгкое, вроде невысокоградусного вина, фруктов, салатов и закусок. Мясо с утра — вредно. Германия, подавив позорное желание поставить локти на стол, потребовать себе нормальной жареной курицы и поесть её прямо с ножки руками, только вздохнул. Несколько лет, проведённые в доме папы, не прошли бесследно. И сегодня терпение Германии подходило к концу. Почему Италия, этот бесполезный Италия, может не явиться на завтрак, а Германия — нет? — Спасибо, Vater, но я откажусь. Тирамису слишком пропитан коньяком, а пить с самого утра я не хочу, — Германия вдруг вспомнил ещё один дом. Дом, в котором не было распорядка дня, а кормили его лишь фастфудом, и можно было рубиться в приставку до самой-самой ночи, есть чипсы, пить алкоголь сколько угодно и когда угодно, ходить на вечеринки, где никто их не знает, обжиматься с людьми, чьё сознание настолько примитивно, что помнит только несколько десятков лет, а не несколько сотен, как сознание Германии. И это всё делало таким простым и понятным, а главное — безумно желанным. Завтрак был окончен. Германия встал со своего места, ужаснулся пришедшей в голову мысли, но всё равно её озвучил: — Уже которую неделю у нас затишье. Нет ни балов, ни гостей, ни работы, ни каких-либо ещё развлечений, — начал он в своей обычной холодной манере. — А потому я решил пригласить к нам папу с семьёй и daddy с братом. Мне надоело смотреть на ваши пошлые лица. Припечатав таким образом европейцев, Германия незамедлительно покинул столовую. Он громко хлопнул дверью, промчался несколько коридоров почти бегом, забежал в покои Vater и расхохотался. Их забавные лица навсегда останутся в его памяти! — Всё в порядке? — Германия резко подскочил от раздавшегося рядом голоса. Это был Италия, валяющийся и кутающийся в одеяло на кровати Vater. Германия не заметил, что дверь кабинета в спальню была распахнута. Из общего коридора можно было попасть только в кабинет, а из него уже — в спальню. — О, больной, — Германия пугающе улыбнулся. Италия больным не выглядел. — Почему тебя не было на завтраке?! — А то ты не знаешь, — Италия театрально закатил глаза. — Твой отец в который раз поразил моё воображение. Я не могу сидеть, лежится — и то с трудом. Так что, в каком-то смысле, я и вправду болен. А что, я пропустил что-то важное? — Скоро приезжают папа с семьёй и daddy с братом, — Германия вздохнул. Что-что, а запретить Vater быть счастливым он не мог, прощая им с Италией слишком многое. — О, — Италия хлопнул глазами. — Да ты, мой милый, знатный переполох там устроил, да? — Мне ревновать? — Германия вздрогнул. Vater пришёл, как и всегда, незаметно. — Он не убивает тебя за прогул завтрака. Ты называешь его милым. Увлекаешься коллекционированием немцев, Италия? — Не говори ерунды, — Италия засмеялся. — Иди лучше сюда. Я скучал. Vater нырнул к Италии под одеяло прямо в выходной одежде, ни капли не стесняясь Германии. Сам Германия это смущённо проигнорировал. — Vater, я хотел спросить, — Германия почувствовал себя совсем маленьким и неуместным, как когда застукал Vater с Италией впервые. Они тогда целовались так увлечённо, что совсем его не заметили. — Что-то случилось? — спросил Vater спокойно, но его вишнёвые глаза тревожно пробежались по лицу Германии. Сколько бы последний не утверждал, что он вполне может о себе позаботиться, и вообще, он старше Vater на много веков, Vater всё равно о нём беспокоился, как о собственном ребёнке беспокоятся люди. Это немного напоминал Германии папу и daddy — они тоже беспокоились, но он был старше их обоих и ненавязчиво заботился о них сам. — Нет, ничего, — успокоил Vater Германия. — Просто я сам всё решил о приезде папы и daddy, а тебя совсем не спросил. — Всё в порядке. Это твоё решение, — Vater, вроде бы, не был сильно расстроен. Германия облегчённо перевёл дух. — Хорошо. Тогда, — внезапно поддавшись воспоминаниям, Германия попросил: — Можно я посижу немного в твоём кабинете? — Конечно, Deutchland, — Vater кивнул и улыбнулся. Германия улыбнулся в ответ — он так редко видит его улыбку. Германия вышел в кабинет и закрыл дверь в спальню. Звукоизоляция была отличная, а потому ничего лишнего он не услышит. Он вспомнил и свой третий дом, состоящий из кабинета Vater. Вспомнил, как когда-то, ощущая себя ребёнком, хотя таковым и не являясь, он приходил в этот кабинет и сидел у чужих ног, наблюдая, как Vater занимается работой. Тогда именно Vater был у руля в их доме, и Германии позволялось многое, учитывая статус «дитя». Германия с нетерпением ждал приезда остальных родителей. Они всегда были непримиримы друг с другом, но спустя много лет, когда уже и Vater, и папа отошли от власти, а на политической арене остался только daddy, они между собой стараются держать нейтралитет. Вооружённый нейтралитет, однако учитывая то, как было раньше, и принимая во внимание все обстоятельства, это был очевидный прогресс. Daddy прибыл быстрее всех. Он, сверкая голливудской улыбкой, появился на вечерней светской вечеринке, что и в подмётки не годилась весёлости и яркости тех вечеринок, что устраивал он сам. Тем не менее, он был при параде — в костюме-тройке, который сидел на нём как влитой, в тёмно-синей рубашке с галстуком, а галстуки он на дух не переносил — они его душили. Одного этого факта Германии было достаточно, чтобы понять, как daddy расстарался. Так называемая светская вечеринка проходила в большой гостиной. Здесь повсюду были мягкие кресла и диванчики, столики с алкоголем и закусками. Иногда можно было услышать живую музыку — например, когда Австрию просили сыграть на стоящем в углу фортепьяно. Сам daddy был стройным, но выше и мощнее фигурой практически всех европейцев. Стройность его подчёркивал высящийся громадиной за его спиной Канада. Когда daddy только вошёл в комнату, шепотки мгновенно стихли, и все взгляды устремились к ним. Daddy встретил их широкой улыбкой, и Германия поднялся со своего кресла, чтобы поприветствовать его. — Как ты вырос! — Германия послушно позволил потискать себя за щёчки, пожал руку Канаде. Вся Европа по-прежнему молчала; проскальзывали лишь совсем тихие перешёптывания. — Здравствуй, daddy. Как добрался? — начал светскую беседу Германия. За его спиной напряжённо молчали его приближённые — Vater с Италией, Британия с Францией, Австрия и Нидерланды. Подавляющее большинство из них терпеть не могли daddy и всё, что с ним связано. — Без особых приключений, благодарю за вопрос, — daddy наклонился и поцеловал протянутую Германией руку. — Мои приближённые не нуждаются в представлении; тем не менее, мы соблюдаем традиции, — Германия качнул головой. Он знал, что daddy абсолютно точно заметил острый блеск в его глазах. — Мой Vater, Третий Рейх. Его спутник и фаворит, Италия. Мой дедушка и твой отец, Великобритания. Его супруг, Франция. Мой единокровный брат, Австрия. И двоюродный брат, Нидерланды. — Приятно встретиться вновь! — воскликнул daddy, театрально всплеснув руками. Этим он походил на импульсивного подчас Францию, пусть и не являлся ему родным сыном. — Приятно, очень приятно! Он спокойно поздоровался с Vater и Италией, а вот когда дело дошло до Британии, Германия приготовился наблюдать представление. — Дорогой отец, я слышал, вы вышли из Евросоюза? — улыбка daddy стала хищной. — Да, — Британия кивнул, нервно сглотнув. Ни для кого не было секретом, что Британия боялся своего старшего сына до умопомрачения, а ещё просто терпеть его не мог. — А что же я тогда не наблюдаю вас в своём доме? — Германия именно для этого daddy и пригласил. Ему стало интересно понаблюдать за тем, как он выводит из себя своей прямотой и бескомпромиссностью скользких европейцев. А когда приедет ещё и папа, станет совсем жарко. — Я остаюсь европейцем, даже если вышел из ЕС, — проблеял Британия, бросив на Германию беспомощный взгляд. Тот только улыбнулся холодной улыбкой. Тебя, дорогой Британия, устраивать «бракоразводный» процесс с Евросоюзом никто не просил. — Ах, остаёшься европейцем?! — патетично воскликнул daddy, возведя глаза к небу. — Но ты остров, не забывай, мой дорогой. Так что даже если на карте значится, что ты — Европа, это далеко не так! А ещё ты англоговорящий… Все понимали, к чему daddy ведёт, а потому по большой гостиной вновь пробежались шепотки. Но Британия, кажется, не собирался сдаваться. — Тут мой супруг, — заметил он вроде бы логично. — Дорогой отчим, — daddy сделал шаг к Франции, обнял его за плечи и полушёпотом проговорил в лицо так, чтобы слышали все: — Вы с моим отцом спите в одной постели? — Нет, — надув губу, капризно ответил Франция. — Тогда что же, может, хоть покои у вас с ним общие? — ласково спросил daddy, утешающе погладив Францию по спине. Германия невольно залюбовался тем, как активно и профессионально его daddy раздувает скандал в нужную ему сторону, и не стал вмешиваться. — Нет, Аме. Представляешь, он в последний раз целовал меня полгода назад, — жалобно прохныкал Франция в чужую грудь. — Он не ценит тебя? — приподняв бровь, спросил daddy, взяв чужое лицо в свои ладони. — Он не любит меня! — заревел Франция. Из уголков его глаз скатились хрупкие слезинки и эстетично стекли с щёк на подбородок прозрачными струями. Вся большая гостиная трагично замерла. Как Германия и думал, истеричка-Франция идеально вписался в устроенный daddy Большой Скандал. — Ну что же, — произнёс daddy, платком вытирая слёзы с чужого лица. — Всё ясно. За разводом дело не станет. И тогда вы, дорогой папочка, вернётесь в мой дом и не станете висеть камнем на шее этого, несомненно, прекрасного существа. — Аме, ты мне льстишь, — Франция театрально шмыгнул носом и улыбнулся сквозь слёзы. — Нисколько, дорогой отчим, — daddy церемонно поцеловал его руку и, придерживая за талию, усадил с негласного разрешения Германии в стоящее рядом небольшое кресло. Потом daddy кивнул Канаде, который тут же поспешил поднести Франции напитки и спросить о самочувствии, а сам занялся продолжением церемонии, здороваясь с Австрией и Нидерландами. После всего этого daddy, подхватив Германию под руку, отвёл его в сторону для личного разговора. По всем правилам, присутствовать при таких могли только Vater и Италия. — Надеюсь, дорогой сын не в обиде на то, что я воспользовался ситуацией? — начал daddy с самого главного. В его голосе и взгляде не было вины, и тем не менее, у других он бы даже не стал спрашивать. — Нисколько. Наоборот, ты изрядно повеселил меня сейчас, — Германия улыбнулся уголком губ. Vater и Италия стояли неподалёку, настороженно прислушиваясь к разговору, но не вмешиваясь. — О, правда? — daddy хмыкнул. — Да. Это всё, конечно, замечательно, но пока что я не намерен отдавать Британию в твой дом, — чужие глаза расширились в удивлении от того, что обычно непрямолинейный Германия вывалил всё как на духу. — Я отчётливо слышу «но», — заметил daddy с сомнением, сверкнув гетерохромными глазами из-под тёмных очков. — Но, — согласился Германия. — Я предлагаю тебе сыграть в игру. Правил ты не знаешь, цели — тоже, даю и отнимаю очки только я, а из участников — вы трое. Ты, Vater, скоро приедет папа. Остальные — не больше, чем пушечное мясо на моём игровом поле, и их судьбы будут зависеть только от того, кто выиграет. — А если ты проиграешь? — на грани слышимости спросил daddy, маниакально улыбаясь. О да, он любил такие игры. — Я изначально остаюсь в выигрыше, потому что я — ведущий, и при любом исходе игры мои цели будут достигнуты. Что насчёт награды… Ты получишь Британию. Если ты его получишь, Vater автоматически проиграет, потому что безутешный Франция полезет к Италии. Как проиграет и папа, потому что ко мне из-за Vater будет не подступиться. — А если выиграют они? — спросил daddy, но Германия видел, что он с самого первого слова был готов на такое интересное развлечение. — Об их выигрыше я поговорю с каждым отдельно. Ты согласен, мой дорогой? — Да, — и ни капли сомнения в голосе. — Тогда игра началась. Кстати, подсчёт баллов ведётся автоматически. Минус два балла за устроенный скандал. Папа приехал на следующий день, как, впрочем, и его многочисленные дети. Они прибыли днём, когда вся гордая просвещённая Европа гуляла по саду. — Здравствуй, Германия! — папа обнимал его и подкидывал в воздух. Ошалевшие от такой наглости европейцы только успевали поднимать и опускать голову, наблюдая за взлётами и падениями Германии, который приземлялся всегда точно в чужие объятья. Его обняли и расцеловали все — от огромного России до малюсенького латыша, к которому Германии пришлось чуть нагнуть голову. Все они были весёлые, красивые, шумные. Германия не заметил, как радостная улыбка разукрасила его лицо. Только через некоторое время он понял, что выражение лица у него никак не подобающее торжественному приёму, но ничего не мог с собой поделать. — Плюс десять баллов папе, — шёпотом объявил он, и на папе скрестились два недовольных взгляда. — Что ты там бормочешь, милый? — улыбнулись ему и вновь стиснули в объятиях. Германия почувствовал себя самым счастливым на свете. Не было смысла говорить папе об этой игре, он и так её с блеском выиграет, ведь правила просты и ясны, как день. — Ничего, пап. Ну-ну, всё, я же уже не маленький! — папа легонько пощекотал его бока, и Германия заливисто рассмеялся. — Папа! Прекрати! Папа нехотя выпустил его из объятий. — Позволь мне соблюсти все церемонии и представить моих приближённых. Мой Vater, Третий Рейх. Италия, его спутник и фаворит. Мой daddy, Соединённые Штаты Америки, и его брат, Канада. Мой дедушка, Британия, и его супруг, Франция. Мой единокровный брат, Австрия, и двоюродный брат, Нидерланды. — Рад видеть твою семью! Могу я обнять их? — спросил папа радостно. Невзирая на личные неприязни, он обнял всех и пожал руку каждому. — Ещё плюс два балла, — одними губами произнёс Германия, улыбнувшись, и заметил кислые лица Vater и daddy. — Кстати, — сказал папа, будто вдруг вспомнив о чём-то. — Калининград тоже приехал. — Правда? Пруссия тоже здесь? Где он?! — Германия вмиг забыл обо всём. Ему казалось, этот час не мог стать лучше, но он стал! — Я здесь, братишка, — хмыкнули рядом весело. Германия встретился глазами с Пруссией и со всех ног помчался к нему, как дворовый мальчишка. Тот лишь несмело обнял его в ответ. — Папа, это ты позволил ему приехать?! — Конечно я, кто же ещё? — ему улыбнулись глазами-солнцами. — Ты лучший папа на свете! — взвизгнул Германия, повиснув на нём. В подобном безумном поведении европейское общество не найдёт оправданий для Германии, но Германия знает их всех, как облупленных, а потому легко сможет удержать власть. При этом, в отличие от Vater — абсолютно добровольно. — Ну-ну, не стоит так говорить при других твоих папочках. Ты посмотри — они же ревнуют! — Германия смотрел в его солнечные глаза и думал, что он — лучшее существо во всем мире. Самое прекрасное и самое замечательное из всех, что могут быть. — А теперь время подарков! — Ты привёз мне подарки?! — Германия чуть не заплакал. Почему он заставляет его испытывать столько эмоций сразу?! — Не жадничай, малыш. Не только тебе — всем. Хотя тебе, конечно, подарков больше всех, — его потрепали по голове. Германии казалось, что он сошёл с ума. Иначе почему он, обычно такой холодный, с идеальной выдержкой и самоконтролем, рядом с этим существом теряет голову? — Все-ем? А не жирновато ли будет этим все-ем? Смотри — они совсем не рады тебя видеть… Такие гадкие, — Германия, в противовес своим словам, улыбнулся. — Хорошо. Папа угадал с подарками абсолютно для всех. Vater он подарил щенка немецкой овчарки, и только за его засветившиеся глаза Германия добавил папе ещё десять баллов. Италии досталась редкая кулинарная книга, Франции — чудо-косметика, судя по визгу француза, чуть ли не волшебная, и пакет со шмотками. Британии — китайский чай, встреченный одобрительной улыбкой. На памяти Германии это лучшая реакция англичанина на подарок. Австрии преподнесли чудесную скрипку, Нидерландам — дизайнерскую сумочку из натуральной кожи. Даже придирчивому вкусу daddy папа смог угодить — подарил сияющую новизной игровую плазму. Канаде вручили бутылку вина, и он остался вполне доволен. Досталось даже не приближённым к Германии европейцам. И, судя по всему, все были очарованны. Даже сам Германия не знал столько о своих «подданных». — С подарками от меня всё, — объявил папа, и Германия залюбовался его улыбкой. Папа любил дарить подарки, и Германия не мог этим не восхищаться. — Теперь подарки от меня, — вперёд вышел Россия. Он тоже улыбался, но его улыбка не была такой солнечной, как у папы, пусть и виделась по-своему очаровательной и доброй. — А все подарки для Германии в самом конце, так что я надеюсь, ты не загрустишь, — он подмигнул. Россия с подарками так же попал в точку, но больше всего Германии запомнилось, что daddy вручили букет белых роз. Со стороны это было похоже на изящное оскорбление, но Германия был одним из немногих, кто знал вкусы daddy. Россия с выбором цветов попал в самое яблочко — это его любимые. Daddy сначала пошёл красными пятнами, потом, судя по дрогнувшей руке, попытался отвесить «нахалу» пощёчину, а потом ему всунули огромный пакет с едой. Еда была второй его позорной слабостью. Первой слабостью по случайному стечению обстоятельств был хмыкнувший за его спиной Канада, который тоже не остался обделён вниманием, так же получив охапку роз, только уже красных, а ещё немаленьких размеров пакет, судя по всему, с ассортиментом секс-шопа. — А теперь твой подарок, — и папа протянул ему простенькую с виду книжку с пустой обложкой. — Что это? — с недоумением спросил Германия. — Открой. Каково же было его удивление, когда на первой странице он увидел крохотного себя на руках у Vater. Подарок оказался фотоальбомом. И Германия готов был поклясться, что это лучший подарок в его жизни. Он чуть не расплакался уже на третьей странице — там все три его родителя строили песочный замок вместе с ним — таким малюсеньким, что он наверняка тогда помещался в папины большие ладони. Этого момента Германия совсем не помнил. Из Германской Империи Германия перерождался в ФРГ, и на это время он становился ребёнком, а потом постепенно рос, как обычная страна. На время его так называемой «недееспособности» правил Vater, который был при нём регентом и, так или иначе, его перерождению поспособствовал. Точно так же Союз был регентом при России. А на другом снимке Германия был совсем маленьким, и процесс перерождения наверняка только начался. Его родители тогда были отнюдь не в лучших отношениях, но всё равно оставались вместе ради него. В носу позорно защипало. — Пап. Когда это было?.. — В самом конце Второй Мировой. Ты ещё даже не разделился на ГДР и ФРГ, — Германия почувствовал, как ему с двух сторон заглядывают за плечо. Vater вздохнул, только увидев фотографию. Daddy, как ни странно, решил промолчать. Папа, наверняка, опять улыбнулся. — Листай дальше. Германия увидел, как его, маленького, прижимает к груди папа, прямо напротив сердца. Как наяву он услышал его мерное, успокаивающее стучание. Дальше была потрёпанная фотография, где Vater и daddy ведут его гулять по улице, держа за руки с двух сторон. Потом — Vater и папа обнимаются, а Германия в тесном кольце их рук. Vater целует Германию в вихрастую макушку, а папа радостно смеётся прямо в камеру. Какой замечательный альбом только о них четверых. — Пап. — Ну чего плачешь? — Я тебя очень сильно люблю.