Семья

За обедом царила напряжённая атмосфера. Сажать за один стол рядом Vater, daddy и папу было взрывоопасно, но Германия огнеупорный, и проблемы окружающих его не волнуют. Чем острее, чем ближе его родители, тем игра интереснее. Пусть они, едва ли прожившие на этом свете столько веков на троих, сколько Германия, мнят себя старше и опытней, он знает всему этому цену. Даже папа не всегда может сдержать собственную гордыню, что уж говорить о Vater и daddy. Германии хочется расковырять их общую рану, присыпать её солью и посмотреть, что будет. Ему нравится видеть, что они даже не сопротивляются этому. А главное — он хочет свою семью обратно. Ему надоело, что они избегают друг друга, как чуму в разгар средневековья. — Как доехали, папа? — спрашивает Германия, когда все блюда уже поданы. Европейцы чинно приступают к трапезе, но вот гости в лице папы с детьми и daddy с Канадой этого делать не спешат. Германия во главе стола — это его дом, и он здесь главный. Справа от него, как и всегда, Vater, а вот дальше порядок сбивается, и на месте привычного Италии сидит daddy с братом. Дальше порядок восстанавливается. Италия, судя по виду, очень и очень недоволен — его отсадили от любимого «Рейхи» на целых два места. Слева от Германии сидит папа, за ним — Россия, а следом — Британия. Такой порядок — по приближённости к Германии — был традиционным. Не так далеко усадили и бывшего Пруссию; после круга приближённых сидят дети папы, и только потом уже — остальные европейцы. Спинки стульев сзади подписаны: хочешь или нет, а не ошибёшься. — Всё хорошо, спасибо, Германия. Как ты здесь? — папа улыбается. Он сам по себе простой и добродушный, но то, что он открыто игнорирует в вопросе остальных, повисает в воздухе. Папа не рад видеть ни Vater, ни daddy. Однако Германия подмечает про себя, что папа подобрал им идеальные подарки. Он знает всё о Vater и daddy. Возможно ли восстановить то, что было между ними разрушено? — Умирал от скуки, а потому позвал тебя и daddy, — Германия хмыкнул и отпил немного кофе из своей чашки, прикрывая неподобающую случаю улыбку. — Надеешься, что мы будем тебя развлекать. Конечно, США очень похож на цирковую обезьяну, — как ни в чём не бывало заметил папа, весело улыбнувшись. — А ты — на клоуна, — зашипел daddy рассерженно. Германия подавил порыв неприлично закатить глаза и чуть было не засмеялся. — Рейхуша может на лошадке кататься, — продолжил папа глубокомысленно, не обращая на слова daddy абсолютно никакого внимания. Германия подавился своим кофе и закашлялся, пытаясь замаскировать смех. — И кто лошадка? Не ты ли часом? — Германия видел, как Vater стиснул зубы от злости. Его смешило до ужаса, как они оба реагировали на безобидные шуточки папы. — Папа, будьте снисходительней к моим нервам, — Германия не смог сдержать улыбки. — Зачем вы конфликт на пустом месте создаёте? — А я — шоумен. Разве ты не этого хотел, Германия? Иначе не посадил бы нас вместе, — задумчиво ответил папа. — Какая странная у тебя игра. Как думаете, — папа, вновь улыбнувшись солнечно, долго смотрел в глаза Vater и daddy, — оно того стоит? — Определённо, — Vater нахмурился и скосил глаза на притихшего Италию. Daddy сверлил взглядом нервничающего Великобританию. — Цена проигрыша слишком высока. — Даже так? — папа поднял брови, изображая неподдельное удивление. — На что же ты поставил, дорогой, что даже мистер «ненавижу азартные игры» соблазнился? — На Италию, — ответил Германия ровно. Италия дёрнулся, пряча глаза в тарелку. Они вчетвером разговаривали, а все остальные делали вид, что не слышат, откровенно побаиваясь вступать в разговор. Кроме России с Канадой — эти просто ели и не проявляли ни малейшего интереса. — Значит, США обязан выиграть, а Рейх — не проиграть. Тогда объясни, почему, к примеру, Рейх не может позволить выиграть мне? — Всё дело в твоей награде. Выбирай. Я ведь знаю, чего ты хочешь, — Германия соблазнительно улыбнулся и положил свою крохотную ручку на чужую ладонь, лежащую на столе. — Конечно, я знаю, чего хочу, — папа с мягкой улыбкой убрал руку Германии и взял его лицо в свои большие ладони. — Вопрос в том, хочешь ли этого ты. И на подобное я играть не намерен. Daddy с Vater напряжённо молчали. Германия их игнорировал, хотя и знал, что за попытку «продать» себя папе ему ещё влетит от обоих. — Я знал, что ты так скажешь, — Германия осторожно убрал чужие руки, вглядываясь в медово-солнечные улыбающиеся глаза, вокруг которых собрались тонкие морщинки. Он невольно улыбался в ответ. — Чего ты хочешь? — В отпуск. Ты, Рейх с Италией, Америка с Канадой и, возможно, Россия. Нидерланды, Австрия, Пруссия — по твоему желанию. Может быть, Британия с Францией. И всё. Хочу на море, — мечтательно проговорил папа. Германии вдруг захотелось плакать. Какой же он замечательный, его папа. Vater и daddy делали вид, что ничего такого не услышали, хотя Германия понимал, что ответ папы задел их обоих не на шутку. — Хорошо, — голос сел, как Германия ни старался этого скрыть. — Vater, только тебе осталось выбрать награду. — Новую скрипку и возможность для Италии не появляться на завтраках, — незамедлительно ответил Vater, щуря свои вишнёвые глаза. Они с папой были непохожи, как небо и земля. — Больше мне ничего не нужно. — Как скажешь, — в прострации кивнул Германия. Он уже мечтал об отпуске. В самом деле, как бы это было хорошо — отпуск. Семейный отпуск. Папа нырял бы в море, Vater грелся бы на шезлонге на пляже, а Италия мазал бы ему спину кремом от солнца. Канада с daddy пили бы коктейли в пляжном баре, а потом играли бы с Россией в пляжный волейбол. — Десять баллов папе, — произнёс Германия задумчиво. Идея с отпуском ему определённо понравилась. — Мы уже поняли, что Союз выиграл, — фыркнул Vater. — Но ты не злишься. Тоже хочешь в отпуск, Рейхуш? — папа добродушно улыбнулся недовольному Vater. — Не веди себя так, как будто у нас по-прежнему отношения, — произнёс daddy медленно. Его лицо было надменным и каким-то злым. Vater, судя по виду, чувствовал что-то похожее. Германия напрягся. — А вас это смущает? — как ни в чём не бывало спросил папа. Улыбка патокой растекалась по его лицу, он не выказывал ни капли удивления или раздражения чужими словами. — Здесь наш ребёнок. Наш общий ребёнок. И даже если он давно вырос, я не хочу портить ему настроение пустыми ссорами. — Какие страсти, — буркнул Россия себе под нос насмешливо. Но его услышали, конечно же, все. — Любовный многоугольник, — пробормотал Канада согласно, успокаивающе поглаживая daddy по плечу. Тот чуть-чуть расслабился под чужими прикосновениями. Как интересно было за этим наблюдать. Ни Канада, ни Италия, ни Россия не ревновали, хотя поводов для ревности имели множество. Даже Россия — поводов, но не права. Германия видел, на кого он смотрит. Это было интересно вдвойне. Vater дёргался. Германия уже пожалел, что позволил отсадить Италию от него. Всё же он не хотел, чтобы Vater было плохо, хотя игра именно это и подразумевала — отобрать у Vater Италию. Но Vater умный, по ходу разберётся. По меньшей мере, вывернет так, чтобы выиграл папа. Выигрыш daddy не входил в планы Германии. Он прочистил горло, привлекая внимание. — После ужина предлагаю провести вечер за беседами в большой гостиной, — это только звучало как предложение. Германия прекрасно отдавал себе отчёт в том, что отказывать ему не могут и не будут. Потому что это его дом и его правила. — Отличная идея, — согласился daddy без особого энтузиазма. Германия понимал, что он рассчитывал на победу, но правила оказались не из лёгких. — Да, замечательная, — Vater скривился. Папа выглядел невозмутимо, но Германия видел его сытое довольство. Папа любил свою семью так же, как Германия. И не то чтобы Vater и daddy не любили, просто они папу терпеть не могли. Даже друг к другу были терпимее, чем к нему. Германия не помнит, чтобы раньше было иначе. Даже когда они, все трое, были в так называемых «отношениях», папа всё равно всегда был виноват во всём. И хотя он любил их, старался угождать во всём, ломать себя и переделывать, они никогда не были довольны. Честно, они были похожи на двух стерв-мамочек, что пилят мужа по любому поводу. Германия не исключал, что у них были на то причины, но в своих глазах не находил им никакого оправдания. Папа слишком добрый, а потому Германия отомстит за него. В большой гостиной было на редкость оживлённо. Германия, довольно прикрывая глаза, сидел в своём большом кресле и медленно цедил вино из бокала. Он наблюдал. Vater с унылым видом сидел на соседнем кресле. На подлокотнике, приобняв Vater, примостился Италия. Играл тихий джаз, по краям большой гостиной были расставлены диванчики и кресла, столики с алкоголем и закусками. В центре танцевали все желающие, но чаще там просто переговаривались те, кто нечаянно встретился в толпе. Выделялся только островок из диванчиков и кресел, где должны были сидеть — и сидели, но не все — приближённые Германии. И он сам, конечно же. Vater устало вздохнул, и Италия что-то зашептал ему, нежно прижимаясь губами к уху. Vater немного расслабился, и Италия утянул его танцевать. Германия смотрел, как руки его Vater, обычно такие резкие, несущие за собой лишь боль для окружающих, если он пускал их в действие, осторожно, даже трепетно придерживают Италию за поясницу. Тот, искрящийся, как рождественская ёлка, смуглокожий, радующийся, был именно тем, чего Vater заслуживал. — Думаешь? — Россия подошёл к креслу сзади и нагнулся к уху Германии. Их бокалы соприкоснулись с лёгким звоном. Германия вздрогнул. — Думаю, — медленно ответил он, не отрывая взгляда от счастливого, успокоившегося Vater. — Думай лучше, — посоветовал Россия, хмыкнув. Германия заметил daddy, о чём-то переговаривающегося с Канадой. Они стояли около столика с закусками, и их бёдра соприкасались. Папа вальсировал по залу Пруссию и выглядел расслабленно. — Я боюсь, Русь. Мне кажется, я поступаю неправильно, — сказал он с сомнением. Папа наклонился к Пруссии и что-то ему прошептал, отчего он смущённо улыбнулся. — Лучше бы ты не называл меня старым именем, дорогой. И у стен есть уши, а тут целых трое из тех, кто не должен этого слышать, — Германия не видел, но чувствовал, что Россия усмехнулся. — Ты поступаешь так, как считаешь нужным. В любом случае проблемы, которые ты собираешься решить, всё равно всплыли бы рано или поздно. В твоих интересах выбрать, решать их сейчас или потом. И я тебе в этом не советчик. Они с Россией не были друзьями почти никогда. Но они знали друг друга на протяжение многих сотен лет — довольно хорошо знали, надо сказать, и этого Германии было достаточно, чтобы прислушиваться к его мнению. — Тебе нравится эта игра? — спрашивает он с легким любопытством, отпивая ещё вина. Полусладкое, вязью оседает на языке. Хорошее, Франция выбирал. — Конечно, нравится. Как может не нравиться, когда пешки мнят себя дамками? — Ты заинтересован в этой игре? Я знаю, чего ты хочешь. Или, если быть точнее, кого, — Германия угрожает, берёт на слабо. Но он знает абсолютно точно, что с Россией это не сработает. — И я получу его и так. Ты меня знаешь, дорогой. К тому же, играть с малышнёй не по моей чести — против кого? Двух рудиментов и вышедшей из-под контроля британской колонии? Не смеши. Против тебя ещё сыграл бы, но только из уважения. Не мой уровень, сам понимаешь, — тон России был снисходительным, но всё это было наносное. Хорошо знающему Россию Германии отчётливо слышалась чужая тревога. — Я просто хочу семью, — пытается ненавязчиво успокоить его Германия. — И я надеюсь, что она у нас будет, дорогой, — Россия отходит. Германия думает. Он наметил цель. Но стоит ли оно того? Он надеется, что стоит. Vater с Италией возвращается, и по знаку Германии музыка стихает. Всё в большой гостиной замирает в ожидании непонятно чего. — Пожалуй, на сегодня можно закончить. А ближний круг останется сегодня здесь до полуночи, — смысл жуткий, но Германия говорит это таким приказным, привычно светским тоном, что никто и не думает сказать что-то против или хотя бы спросить. — Ужин в любое время в столовой. Ближний круг ужинает здесь. Европейцы по очереди подходили к Германии, чинно раскланивались и уходили. Одним из первых ушёл Швейцария, потом Испания и Португалия расцеловали Германию в обе щёки и, переругиваясь, удалились. Спешит куда-то Бельгия, а вслед за ним тащится Румыния. Поток стран к двери зашкаливает, никто не хочет действовать Германии на нервы и портить настроение, пока оно держится на отметке «нормально», потому что когда Германия в гневе, удрать не сможет никто. — Ну что ж, — Германия отставил бокал на стоящий рядом с его креслом столик, положил локти на подлокотник и сцепил пальцы в замок, обводя взглядом свой так называемый «ближний круг». — Развлекайтесь. — Напрягающее слово, — хмыкнул daddy, и обстановка чуть-чуть разрядилась. — Vater, сыграй нам на скрипке что-нибудь. Пожалуйста, — произнёс мягко Германия, и все, кроме России, расслабились окончательно. А зря, очень даже зря. Россия смерил Германию взглядом и усмехнулся краешком губ. Германия знает, о чём он думает. — Хорошо, — Vater кивнул. Ему принесли скрипку. Сначала он сыграл парочку простых мелодий, а потом одну сложную, захватывающую дух. Германия наслаждался, засматриваюсь на то, как плавно чужая рука водила смычок по струнам, как Vater горделиво, даже хвастливо, словно напоказ стоит, расправив плечи, и играет с закрытыми глазами. Губы его шевелятся — наверняка вспоминает ноты. Германия любит его такого — прекрасного, совершенного и влюблённого в то, что он делает. Германия бы хотел, чтобы Vater всегда оставался таким, но, увы, это невозможно. — Прекрасно, — Vater наградили тихими аплодисментами, и он церемонно раскланялся, довольно улыбаясь своей острозубой улыбкой. — А Россия прекрасно поёт. Он мог бы спеть под скрипку. Ты не против, Германия? — вдруг сказал папа. Германия рассеянно кивнул и мысленно добавил папе ещё десять баллов. Папа, как и всегда, превосходил все его ожидания и отлично налаживал тёплые отношения, поэтому Германия собирался полностью предоставить это ему. — Если Vater не против, — запоздало прибавил Германия. Но Россия уже показывал Vater ноты на экране своего телефона. — Это сложно сыграть на скрипке. Могу я сделать парочку упражнений, прежде чем приступать? — Конечно. На всё воля мастера, — Россия добродушно улыбнулся. По нему и не сказать было, что не более чем двадцать минут назад он с тревогой нашёптывал Германии всякие уничтожительные вещи. — К тому же, мне тоже надо распеться. — Отлично, — Vater принялся разминать пальцы, а Россия прочистил горло и начал «распеваться», вытягивая гласные. Все настороженно за ними наблюдали. Daddy наклонился к Канаде и что-то прошептал ему на ухо. Австрия неловко ёрзал на своём месте и посматривал на Пруссию, о чём-то воркующего с папой. Напоровшись глазами на последнюю парочку, Германия недовольно нахмурился, но промолчал. Франция сплетничал с Нидерландами, Британия сверлил их недовольным взглядом, но, гордо подняв голову, ничего не говорил. Возможно, сердился; могло казаться, что он и в самом деле не ценит Францию, но Германия знает, что у него под перчаткой блестит обручальное кольцо. Британия верен. Даже если не Франции, то своим моральным принципам. А вот загрустивший без внимания мужа ветреный Франция уже парочку раз срывался, и то Австрия, то Нидерланды на завтраке ёрзали сильнее обычного. — Я всё. Россия? — Vater сверился с нотами на экране чужого мобильника. Россия кивнул. — Эта песня на русском. Для тех, кто знает мой язык, она может показаться грубой, но в моём исполнении и под скрипку она очень красиво звучит. — Думаю, ничего страшного, если мы услышим парочку ругательств, — даёт разрешение Германия, а сам вопросительно приподнимает бровь. Россия щурится, довольно улыбаясь. Наверняка, собирается провернуть какую-нибудь пакость. Он знает, что делает. Поэтому Германия разрешает ему и это. В конце концов, надо же как-то приводить игру в движение. — Эти зелёные глаза смотрят прямо в твои, — Россия начал петь, и папа вдруг замер, неловко косясь на Германию. Это значит, в этой песне есть какой-то пиздец. — Эти чёрные волосы запутывают снова. Эти белые губы говорят о любви, и ты кровью подпишешься под каждым их словом. Россия смотрел прямо Vater в глаза и пел — проникновенно, душевымораживающе. Именно пел, хотя эти слова наверняка надо было зачитывать рэпом. В этой песне не просто был какой-то пиздец. Вся песня была сплошным ёбанным пиздецом. И да, про себя Германия мог позволить себе ругаться и не такими словами. — …твои зелёные бумажки летят в её карманы, твой чёрный БМВ возит её по ресторанам, твои белые цветы разбросаны по её хате, ты боишься, что ей мало, и когда-нибудь не хватит. Но ей похуй на цветы. Не знал русский разве что Нидерланды, и то ему переводил Франция. От напряжения на лбу Vater выступили капли пота. Россия медленно приближался к нему и пел эти страшные строчки, ломающие, разрушающие на корню что-то в глазах Vater. Германия вцепился руками в подлокотники кресла, краем глаза замечая пришибленного папу. Зеленоглазый Италия, сидящий на диванчике за спиной Vater, весь сжался, затравленно смотря на Россию. — На виду у всех ты работаешь за чек. Зачем? — Россия словил его взгляд, заставив Vater обернуться. Германия успел заметить на его лице огромный спектр болезненных эмоций, но в секунду они сменились равнодушной маской. Vater продолжил играть и от Италии отвернулся. — Благодарю, Россия, — в напряжённой, будто бы стеклянной тишине хмыкнул Германия, медленно хлопая. И его хлопки отражались эхом от высоких сводов большой гостиной. — Благодарю, Vater. Вы отлично нас развлекли. — Не за что, — Россия кивнул, садясь обратно на своё место. Vater, очнувшись, последовал его примеру. — Мне показалось, или, — внезапно подал голос daddy. Германия понял, что он собирается сделать ещё хуже, как обычно раздувая скандалище по любому поводу. Германия, взвесив все за и против, кивнул ему, разрешая продолжить. Это должно случиться в любом случае. — Россия, ты несколько раз менял голос на женский? Германия нахмурился. В первый раз он не заметил, но сейчас, припомнив некоторые моменты, мог с уверенностью сказать, что подобное имело место быть. И не то чтобы трансформировать части тела, в данном случае, голосовые связки, было незаконно, просто это было, особенно, на виду у всех — неприлично. Все замолчали, недоумённо косясь на Россию. И хотя косились в основном только Франция и Нидерланды — остальные были достаточно сдержаны, — общая неловкость остро чувствовалась в воздухе. Но уже совсем не такая, как какая была после песни России. Daddy разрядил обстановку. Пусть по-своему, но Германия был ему за это благодарен. Daddy мог сделать свой Большой Скандал из чего-то и похуже. Например, и из связи Нидерландов и Италии, открывшейся только что. Малышка любит диллера, да. — А что, ты имеешь что-то против женщин, толерантный ты мой? — хмыкнул Россия, закинув ногу на ногу. — Нет конечно, тоталитарный ты наш, — в тон ему ответил daddy, надвинув чёрные очки на глаза и широко, самовлюблённо улыбнувшись. — Только против тебя. — Я польщён вашим вниманием, господин Соединённые Штаты Америки, — Россия пошло, на грани приличий облизнулся и daddy, впервые на памяти Германии, первым отвёл взгляд. — Не интересует, — сказал daddy ровно, но Германии было прекрасно видно, как тяжело даётся ему эта маска. Daddy любит внимание, а от таких красавчиков, как Россия, оно приятно вдвойне. — Если вы разобрались, — фыркнул Германия, и все тут же напряжённо затихли. — Мы, пожалуй, продолжим вечер без скандалов. Предлагаю поужинать. Никто отказываться не стал. — Очень вкусно. У вас новый повар? — спросил daddy удивлённо. Германия тоже отметил приятные изменения. Ужин был по-настоящему вкусным. — Рад, что тебе понравилось, — улыбнулся папа. — Что? — ошарашенно переспросил Германия. — Папа, это в самом деле ты готовил? — А ты совсем забыл, что у себя дома я готовлю сам, Германия? — папа мягко улыбнулся ему. В голове у Германии что-то тихо взорвалось. Привычное восприятие мира, наверное. Конечно, он знал. И даже пробовал. Но сейчас, спустя столько лет, это было как удар под дых. Пап никогда не готовил для чужих. Только для своей семьи. А это значит, что он правда до сих пор… Считает Vater и daddy своей семьёй. Это было больно и нечестно. Германия не этого от него ждал, и сейчас оказался так безумно рад, ненормально счастлив, что это, видимо, даже отразилось на его лице, потому что папа смущённо ему улыбнулся, сверкнув глазами-солнышками, а daddy закашлялся. — Пап, ты и в самом деле лучший папа на свете. — Не говори так. У тебя здесь ещё два папы, и я надеюсь, что ты любишь нас всех одинаково, — он, чёрт возьми, опять улыбался, и так искренне, что Германия не мог не улыбаться в ответ.