Семья

— Почему? — Рейх взял в свои ладони заплаканное лицо Италии. Оно было смуглое, идеально-красивое, но сейчас такое несчастное. Зелёные глаза смотрели не просто виновато — они смотрели так, будто только они заслужили все муки мира. Рейх знал, что простит его. Но только не сейчас. — Я… — Только не говори, что подсел на наркотики, — раздражённо выдохнул Рейх, в конце концов не удержавшись и поцеловав его в место под глазом — раз там, где текла очередная порция слезинок. — Уж-же нет-т, — Италия всхлипнул, совсем по-девичьи прижавшись к Рейху, словно ища защиты. — Уже?! — Италия сжался под его злым взглядом. — Я-а… Уже полгода. Бросил. Я н-не хотел… У тебя и без меня проблем, — Италия спрятал глаза. Рейх понимал, что он сам по себе был ветреным, но одно дело понимать, а совсем другое — знать, что твой любовник тебе изменял. Пусть всего один раз. — Идиот, — выдохнул Рейх устало и прижал его к себе. Италия зарыдал надрывно ему в грудь. Он был как домашняя ручная собака, которая внезапно укусила. И усыпить жалко, и воспитывать уже поздно. — Т-ты простишь?.. Когда-нибудь… — Уже простил. Но мне надо побыть одному, — и Рейх ушёл. Он бродил по тихим ночным коридорам ме́ста, что считал домом, и думал, что никакой это и не дом вовсе. Тут нет у него ничего родного, кроме Германии и Италии, а всё остальное вокруг ему чуждо. Он сам не заметил, как дошёл до чужих покоев. Дверь была приоткрыта будто специально для него. США курил в постели, сбрасывая пепел прямо на дорогой ковёр. Союз стоял у окна и тоже курил. У Рейха руки задрожали — так самому захотелось вдруг пихнуть сигарету в рот, хотя он избавился от этой дурной привычки много лет назад. Как и от своих любовников. Думал, что избавился. — Где Канада? — это были личные комнаты США. Рейх знал, почему пошёл к нему в первую очередь — с США когда-то он был ближе, чем с Союзом. Да и была вероятность, что у Союза в покоях очень не вовремя появятся его дети или даже Германия. Рейх был реалистом и не исключал такой возможности. — Пошёл на ночную встречу, — обтекаемо ответил США, вновь стряхивая пепел на ковёр и прикрываясь простынью. Он был абсолютно голый, тогда как Союз — одетый. Это значит одну занимательную вещь — Канада убежал к своему новому любовнику, предварительно трахнув Америку. США, в отличие от самого Рейха, свободные отношения более чем устраивали. Наверное, это было одной из причин, почему они втроём когда-то не смогли ужиться. Нет, США не стремился изменять направо и налево, как тот же бесстыжий Франция, но факт Канады был как до и во время, так и после их странных сумбурных отношений. Канада был всегда, и это Рейха раньше бесило до безумия. Но, конечно, не теперь. — Раздевайся, ложись. Раз пришёл, — хмыкнул США насмешливо, пуская своими пухлыми губами колечко в воздух. Союз вдруг обернулся, и Рейх словил его опасный, светящийся в темноте жёлтым взгляд. — Он не знал. Италия, — сказал Союз, будто бы это он изменял Рейху вместо злосчастного Италии и будто бы это он был во всём этом виноват. — Он не знал, но его абсолютно точно кто-то наталкивал на измену, я так думаю. — Да? А мне вот кажется, он просто блядь, — закатил глаза США. — Типичная блядь из типичных блядей. — Ты просто сердишься, что Рейх выбрал не тебя, — укоризненно произнёс Союз, задумчиво качая головой. — Скорее всего, он даже на наркотики подсел не по собственному желанию. — Наплевать, — хрипло выдавливает Рейх. Он всё ещё стоит посреди чужой спальни, такой неприлично-потрёпанный, и сверлит взглядом малиновые засосы на теле США. Они — не его. И он — не их. Но он чертовски скучал. Союз подходит и обнимает его сзади, укладывая тяжёлую, пахнущую медовым шампунем голову на плечо. Америка встаёт с кровати, абсолютно не стесняясь собственной наготы и затраханности; медленно, тягучей, неестественно плавной походкой подходит. Смотрит Рейху в глаза, хищно улыбаясь, а его руки уже скользят по его бокам, плотно затянутым в ткань жилета и алой рубашки. — Италия очень расстроится, — хмыкает США, медленно, ужасно медленно расстёгивая верхнюю пуговицу жилета. — А Канаде наплевать, — сквозь зубы цедит Рейх. Опустив взгляд, он наткнулся глазами на дорожку спермы, стекающую по чужому бедру. Там же красовалось алое пятно — след от чужих зубов. — Германия не узнает, — ровно добавляет Союз, и США с Рейхом вдруг замирают. Точно. Германия. Америка расстёгивает следующую пуговицу, отводит в сторону ворот рубашки и мягко целует шею, прижимаясь к пульсирующей на ней венке губами. Рейх чувствует, как горлу подкатывает ком. Он дёргается, но руки Союза держат, словно стальные тиски. Неужели он и вправду пришёл сюда, зная, что всё этим и закончится? — Мне надоело ждать, — капризно говорит США, закусывая губу, и здоровенные лапищи Союза лезут Рейху в штаны, достают оттуда рубашку и дёргают в разные стороны. Слышен треск ткани и как оторванные пуговицы падают на пол, а Рейх остаётся с оголённым торсом. США гладит его бока уже не через ткань, снимая с плеч остатки рубашки и жилета. Рейх не знает, как пойдёт обратно, но ему уже всё равно. Союз прикусывает зубами его загривок, поднимая чёрные волосы, и они, вдвоём с США, терзают рейхову шею. А потом влажно и пошло целуются через его плечо. Союз гладит его бёдра, США — грудь. Рейх не сопротивляется, но и не отвечает, застыв между ними каменной статуей. Перед глазами стоят дорожки слёз на чужих щеках. — Т-ты простишь?.. Когда-нибудь… — Уже простил. — Не думай, — шепчет США ему в ухо и целует туда же. Союз осторожно стягивает с него штаны, тискает за задницу, и Рейх чувствует что-то давно забытое. То самое чувство сладкой неправильности, которое возникало у него каждый раз, как они втроём были вместе. Они ведь были абсолютно разные. Все трое. Он был льдом, США — огнём, а Союз между ними — водой. Бешеной, бурлящей, но случае чего умеющей притушить огонь и подтопить лёд. И доставалось ему, соответственно, больше всех. Иногда Рейх мог признаться себе, что жалеет об этом. Именно Союз первый порвал с их безумием, а потом молча, как-то ни о чём не поговорив, расстались и они с США. Наверное, их просто ничего друг с другом не держало. Как оказалось, без Союза они были просто чужими. Рейх вспомнил вдруг его жёлтые мокрые глаза, поблекшие на щеках охровые веснушки, хриплый голос в День Их Расставания, тот самый День, после которого ему приходилось учиться жить заново, заново склеивать себя по кускам каждое чёртово одинокое утро, каждую чёртову бессонную ночь, когда ему было слишком холодно и одиноко на огромной постели. Вспомнил, как кровоточили тогда губы США, как он кричал тогда в мокрую подушку, пытаясь быть тихим, хотя точно знал, что Рейх не спал. А Союза больше в их постели не было. Потому что он просто ушёл. Теперь уже навсегда. Всё шло к их расставанию, они все это понимали, но почему тогда было так больно, словно из него вырвали большой кусок мяса и половину внутренних органов, а он отчего-то остался по странному недоразумению жив? Он прекратил сопротивляться окончательно. США кусался именно так, как Рейх помнил. Союз нежно выцеловывал-вылизывал его загривок так сладко, что у Рейха под рёбрами скручивалось что-то болезненно-приятное, пробуждая ту омертвевшую часть сердца, что всё ещё принадлежала им. Он не понял, как оказался на кровати. Он не понял, когда его прекратили целовать-кусать и когда на него уставились с болезненным, несвойственным глазам США ожиданием. Он не понял, как поцеловал его. Губы Америки опять отдавали металлической кровью. Рейх мягко вылизывал их, осторожно прикусывал и так увлёкся, что не почувствовал, как США заплакал — до тех пор, пока не ощутил на языке солёную влагу. Он поднял глаза, наблюдая, как протянутая Союзом крупная мозолистая ладонь вытирает у него под глазами большим пальцем дорожки воды. Под правым глазом у США были едва заметные звёздочки, и в самом глазу одна, а ещё этот правый глаз смешно косил. Рейх, повинуясь внезапному желанию, поцеловал этот глаз в веко, осторожно прижимаясь губами. У США на щеке была выпавшая ресничка, и Рейх сдул её. Ресницы у Америки слиплись колышками от слёз. Он был среди них самым чувствительным, хотя грамотно это скрывал. А потом они сошли с ума. Рейх чувствовал спиной грудь Союза, его тяжёлое обжигающее дыхание. Он трахал Рейха короткими толчками, и на каждый толчок Рейх протяжно мычал, пытаясь сдерживать стоны, а сам толкался в обнимающего их ногами США. Тот вскрикивал ему в шею, и Рейх горел — так невозможно-забыто-невероятно это было, так плыла перед глазами и стиралась из памяти насовсем причина, по которой они всё-таки расстались когда-то. Он дышал ими. А ночь и не думала заканчиваться. Он уже совсем забыл, как хорошо трахать Союза, и как он это любит — подставляться сладко и ласково, хрипло кричать на выдохе от члена внутри и от того, что делают губы и язык США сейчас с головкой его члена. Тот, ужасно жадный до секса, со своим нелепо-милым косым глазом — Господи-боже, Рейх совсем-совсем забыл, каким он может быть со своими блядскими пухлыми губами — сейчас заглатывал союзов член аж до середины. Как хорошо самому подставляться, когда США в нём, постоянно пофыркивает Рейху в ухо что-то невразумительное и невозможно резко меняет темп именно так, как больше всего хотелось. А после он лежал между ними на обломках разбитого собственными руками мира, смотрел в потолок и курил. Под щекой уютно лежало плечо Союза, Америка сопел в шею; до щипания в носу хотелось плакать и кричать — только слёзы всё не шли, а он молчал. Он настолько привык жить без них, что теперь совсем не знал, зачем они ему нужны. Вспомнился Италия со своими безумно-изумрудными глазами, послушный и ласковый. Его имя замерло у него на губах. Но, кажется, он всё-таки его произнёс, потому что Америка дёрнулся, превратившись снова из домашнего «Шурочки», как называл его Союз тогда, в прошлой жизни, в сучку-США, и отчуждённо хмыкнул. Союз только подавленно вздохнул. Что они сделали? Что они сделали?! Рейх попытался вскочить, но его удержали в четыре руки. — Ещё немного. Полчаса. Пожалуйста, — шёпот Союза напоминал скулёж. Рейх послушно лёг обратно, чувствуя, как чужие руки сплетаются вокруг него в нелепой попытке удержать. — Я люблю Италию, — сказал Рейх. Он не соврал. Он любил Италию, а то, что он испытывал к Союзу и Америке — особенно, если они шли в комплекте — любовью не назовёшь. Скорее жаждой. — Мы знаем, — фыркнул США зло, и его рука больно сжалась на рейховом предплечье. — Лежи. Никуда твоя сука не денется. — Рот вымою с мылом, — сказал Союз сердито, и Америка примолк, сверля Рейха острым взглядом. — Я уверен, с Италией всё хорошо. Не волнуйся. Рейх внезапно почувствовал себя спокойнее от союзовых слов. И правда, ну что с ним может случиться? Может, поволнуется немного и спать ляжет. Рейх оставил ему бокал вина и пару пончиков на прикроватной тумбочке — покушает, если проголодается. Он даже о Германии в детстве так не заботился, как об Италии. Наверное, перебарщивал, но тот с такой благодарностью всё принимал, что Рейху только сильнее хотелось баловать его. О Союзе и США он так не заботился тем более. Разве они были теми, кто в этом нуждался? Хотя, может, и нуждались, но теперь уже было поздно что-то менять. Потому что Италию, сколько бы он ни был изменчивой блядью, Рейх отпустить не сможет. Не сможет и играть на два фронта, как тот же Америка. Поэтому через полчаса он садится на постели, а потом и вовсе встаёт с неё, невзирая на чужие жалобные стоны. — Одежда на второй полке в шкафу, — шепчет США, отбирая у Союза сигарету, длинно затягиваясь, и кашляет, подавившись. Рейх послушно лезет на вторую полку, выискивая себе рубашку заместо порванной. У них с США почти одинаковый размер, так что это удаётся без проблем. — Почему вы всегда уходите?! — хрипло кричит США, отбрасывая потушенный об одеяло окурок в сторону, когда за Рейхом закрывается дверь. Рейх делает вид, что не услышал, хотя ком подступает к горлу. — Потому что вместе — невозможно. Лучше уж по-раздельности, — отвечает Америке Союз. — Стой! Останься! — снова кричит сорванным голосом США, а дальше Рейх уже не слышит — отходит достаточно далеко. Но, пройдя пару метров, он встал на месте и тяжело вздохнул. Ему до ужаса хотелось вернуться, однако он знал, что через минут десять уйдёт и Союз. А значит, Рейх там не нужен. Он не хотел, весь в засосах и сперме, которая заставила его рубашку неприятно прилипнуть, идти в собственные покои и отмываться там хотя бы потому, что не желал появляться в таком виде перед Италией. С его-то тела засосы сойдут через полчаса — это с Италией он мог придерживать регенерацию и оставлять их аж на несколько суток. А сейчас ему надо было спокойно помыться, поэтому он направился в сторону бассейна. Рядом с ним как раз были душевые, а ночью его никто не должен там увидеть. Но его ждал неприятный сюрприз. Бассейн был занят. Канада постанывал, хватаясь за бортик и оттопыривая задницу назад. Его трахал… Россия. Рейх даже моргнул пару раз, пока не понял, что это не Союз, с которым они расстались буквально только что. — Сильнее! — Канада был красив, никто не спорит. Только вот Рейху стало дурно от этой картины. Из-за занятого бассейна пройти к душевым незаметно не было никакой возможности. А показываться именно этой парочке на глаза не хотелось тем более. — Какая же ты бля-ядь! — Рейх увидел, как задрожали плечи России в оргазме. Он стиснул сильнее чужие бёдра, а потом вышел и, тяжело дыша, навалился на чужую спину. Канада под ним, видимо, тоже остался удовлетворён, потому что он расслабленно развернулся, и они принялись мокро, отвратительно-пошло целоваться. Надежды на то, что они уйдут сейчас, не было никакой, но Рейх всё равно чего-то ждал. И дождался. — Значит, ты хочешь нас? Вместе? — странным голосом спросил Канада, задумавшись. — Да. Вы парные, насколько я понимаю? Отдельно не продаётесь? — хмыкнул Россия. Он всегда пугал Рейха гораздо сильнее Союза. — Мы вообще не продаёмся, — покачал головой Канада. — Он, знаешь, так и не отошёл до конца. От Рейха с Союзом. — Отец тоже. Но знаешь, я ведь научил его жить дальше, — Россия уткнулся Канаде губами в плечо, и Рейх вдруг понял, что у них не просто трах без обязательств. У них странная привязанность. Ненормальная, но такая знакомая, до боли похожая на… — А о цене договоримся, раз не продаётесь, — добавил Россия. — Ты же понимаешь, что я могу сделать так, чтобы он выиграл? У меня даже есть разрешение Германии. — Вопрос в том, нужен ли ему этот выигрыш, — вздохнул Канада. — Толку-то от Британии в нашем доме? — А ты сам? — А я всегда за ним. Что бы не случилось, Росс. И ты это знаешь. Возможно, удастся переключить его привязанность к ним на тебя — ты на Союза сильно похож, даже не спорь. — И не спорю. Сам знаю, что похож. Только не я на него, а он на меня. Рейх слушал, затаив дыхание. Вот значит как. — Зачем ты сегодня устроил скандал в большой гостиной, а? — в голосе Канады отчётливо звучала укоризна. — Чтобы меня сегодня без препятствий трахнуть или что? — Малыш, не кипишуй. Это должно было произойти, и лучше так, чем если бы Рейх сам узнал. Германия очень боится за него. Боится, что Италия ему… Не совсем подходит. Рейх сглотнул. Это правда? Можно ли этому верить? Если да, то чёрт возьми, в его жизни слишком часто решают за него. — Значит, это его приказ ты выполнял? — нахмурился Канада. Он был с Россией практически одной комплекции, а потому на «малыша» не тянул точно. — Не приказ, а невысказанная просьба, малыш. Большая разница. И он мой должник теперь, — невозмутимо ответил Россия, целуя Канаду в скулу. Тот прикрыл глаза от удовольствия — по словам Америки, нежности очень любил. — К тому же, Германия не хочет разлучить Рейха с Италией, а только лишь проверить. Сдастся ли Италия? Останется ли он с Рейхом, даже если тот будет его ненавидеть? Ты же знаешь, у него душевная организация тонкая. А наркотики так её расшатали — мама не балуй. — А тебе какая выгода? — спросил Канада, подставляя лицо под осторожные быстрые поцелуи. — Мне кажется, что Италия с Рейхом до конца. Германия зря сомневается. Скорее всего, они только ближе станут. А это значит, не соберётся вновь наша святая троица: отец с Германией, а я с тобой и нашей милой сучкой. Канада длинно хмыкнул, но больше ничего не сказал — его рот был уже занят чужим членом. А Рейх, нашкрябав на двери ногтем послание, понадеялся, что Канада его заметит, и в прострации пошёл в свои покои. На его кровати голой загорелой задницей кверху лежал сопящий что-то себе под нос Италия. Рейх просверлил взглядом его манящую тёмно-коричневую дырочку, чуть-чуть приоткрытую и припухшую после их сегодняшнего утра и вчерашней ночи. Наверняка, она ещё и смазанная. Готовился извиняться, мелкий гадёныш. Рейх подошёл и накрыл его одеялом, осторожно погладив по тонкой спине. Италия был совсем не такой, как США и Союз — те, как и сам Рейх, были накачанные, мощные, и пахло от них животной маскулинностью. Италия был тоненький, худенький, с широкими бёдрами, сладкой девчачьей внешностью, узкой талией и ровным загаром. Постоянно хнычущий и жалующийся, если приходилось трудиться, маленький лентяй, обожающий набивать рот вкусной едой. Он болтал постоянно; иногда у Рейха голова от него трещала, а он всё не затыкался. Рейху нравилось слушать его голос, несмотря на то, что Италия иногда мог быть ужасно надоедливым. Нравилось вдыхать его мятно-клубничный запах, постоянно дышать только им и ничем больше, нравилось держать его за руку, целовать его глаза и щёки, да и его всего полностью. Он безумно любил его и лишь поэтому был безумно разочарован. Но от этого не перестал любить. Он никогда не забудет все те ночи, когда Италия успокаивал его после кошмаров. Как отучивал от сигарет и беспросветного пьянства, собирал по осколкам его разбитое сердце, утешал, смирившись с тем, что Рейх не сможет забыть ни Америку, ни Союза. Италия дарил ему себя всего. Теперь, когда Рейх так сильно влюбился в его радостный смех, в его яркие изумрудно-травяные глаза, он был нужен Италии. Стоя в душе, он думал, что о сегодняшней ночи не жалеет ни капли. Но больше она не повторится. Союз и США остались в прошлом, а Рейх жил настоящим. И его настоящее спит сейчас милой попкой кверху на его кровати. И наплевать, что у этого настоящего было там с Нидерландами или с кем ещё. В конце концов, Италия же смирился с Союзом и США, так почему Рейх не сможет? Хотя от мысли от том, что его итальянца трогал кто-то чужой, ему до сих пор становилось тошно. Рейх рухнул на кровать прямо в халате и с сырыми волосами, прижался к спине Италии и хотел было закрыть глаза, как под ним вдруг завозились. — Вернулся? — муркнул Италия сонно, поворачиваясь к нему лицом и укладываясь щекой на оголившуюся из-за распахнутого халата грудь. И вдруг дёрнулся. Рейх не дал ему отстраниться, обняв сильнее. — Ты курил?.. — Да, — не стал врать Рейх. Тяжёлый вздох вырвался из груди сам собой. Италия прижался к нему сильнее. — Прости, — прошептал он. — Ну теперь-то за что? Или ты веселился, пока меня не было? — хмыкнул Рейх с мрачной весёлостью. — Нет, — пискнул Италия задушенно и грустно. — Ты сорвался из-за меня. Ты уже очень долго не курил. Рейх промолчал. Это было не только из-за Италии. Но тот, как обычно, догадался обо всём сам. — Ты ходил к ним, да? — он погладил Рейха по плечу. — Не перессорились? — Нет. Они в прошлом. Я… Ушёл первым, — Рейх знал, что Италии больно об этом слышать, но не мог молчать. Наверное, так проявлялась его обида. — Не волнуйся. У Америки Канада, а Союз пойдёт к Германии. Я уверен, у них всё будет в порядке. Рейх до невозможности любил его. И его любили в ответ. Иначе почему Италия такой чуткий даже во вред себе?

***

— Германия не узнает, — произносит папа. Германия хмыкает. Как бы не так. Он долго наблюдает через камеры, как они трахаются, и на некоторых моментах этого горячего порно рука тянется в штаны. Он знает обо всём, что творится в его доме. Россия придурок. Надо же так активно чесать языком. Через некоторое время к Германии в кабинет тихо стучатся. — Папа, входи.