С любовью,
твоя дочь А-Ли
Ненадолго заглянувшее, да так и оставшееся в Хубэе на весь день солнце весело подмигивает своей согревающей яркостью сквозь умытую вчерашним дождем зелень вызревающей алычи. Цзыюань бережно сворачивает дочерино письмо в трубку и прячет его в рукав, с мягкой улыбкой отмечая не тронутые ногами шустрых адептов жемчужинки росы, прячущиеся в траве и на лютиковых лепестках. На самом деле стоило бы не наслаждаться здесь неспешной прогулкой, а хоть немного поторопиться – в конце концов, не каждый год Юньмэн Цзян становятся организаторами всеобщей облавы! – но погода слишком хороша, чтобы пренебрегать любованием ею, а письмо дочери слишком теплое и прекрасное в своем всепроникающем беспокойстве за близких. Старейшины со своими списками подходящих для охоты угодий пару кэ могут и подождать. В конце концов, всего две недели как отгремел праздник драконьих лодок. Всего неделю назад Вэй Ин получил официальное разрешение от Вэнь Цин вновь упражняться с мечом и практиковать так полюбившееся ему за последние несколько лет музыкальное заклинательство. Меньше месяца минуло с того момента, как А-Чэн привел «Золотые Руки» в материны покои, чтобы объявить, что собирается официально за ней ухаживать. Как будто истинная природа их отношений всей Пристани Лотоса еще по крайней мере за год до этого не была ясна! Цзыюань усмехается и сокрушенно качает головой, вспоминая слова целительницы. «Получилось, конечно, не в то время, что я планировала, но точно тут никак и не угадаешь». Она ведь так и не спросила тогда, что Вэнь Цин имела в виду под этим. Павильоны, в которых живут старейшины Цзян, зовутся Пристанищем Мудрецов. Впрочем, там нашли приют не только старейшины, но и учителя ордена, а также некоторые целители из числа немногих близких родственников семьи, оставшихся в живых после сожжения Пристани Солнцем. Чудесное было бы место на самом деле, если бы обычно Цзыюань показывалась там не только ради того, чтобы пережить очередной скандал. Однако чему быть, того не миновать. Но ничего, пусть даже сейчас Цзян Бао – ее единственный внутренний союзник в этом склизком клубке червей, брюзжать неблагодарным мозглякам осталось недолго. Кровь Цзыюань, по их мнению, не дающая ей права быть истинной главой ордена от имени клана Цзян, в скором времени сменится кровью ее сына, и им не к чему больше будет придраться. А сама Цзыюань… что ж, она с удовольствием понаблюдает за тем, как это вздорное старичье будет справляться с фамильным нравом отпрыска Мэйшань Юй, ограненным благодатным влиянием выхоженки Цишань Вэнь и отполированным выкрутасами дитя бесшабашной Цансэ. Они даже голоса не посмеют подать лишний раз в присутствии угрожающего Саньду Шэншоу. А если и попытаются – ни один адепт не поддержит их, они все своим молодым господам в рот смотрят. Госпожа глава Цзян стряхивает с тончайшей вышивки на своем одеянии еще не успевшую разбиться на капли росинку и, коротко оглядевшись по сторонам, следует к выходу из внутреннего сада семейного дома берегом только собирающегося зацветать лотосового пруда. Столько дел можно переделать по пути на совещание, столько деталей внутренней жизни усадьбы заметить, столько писем прочесть… Пожалуй, если она слегка опоздает, никому не станет от этого хуже. Разве что, может быть, уважаемого Цзян Сюя вновь разобьет старая желчекаменная болезнь. Давно бы в Дом Целителей обратился, упрямец старый, так нет! Действительно, какое уж тут лечение, раз за главную теперь Вэнь!– Но это ведь нечестно! Разве конь может перепрыгивать через другие фигуры?
– А разве молодой господин Сяо не осведомлен о девизе моего ордена? Я был уверен, дни, когда вы помогали нашей целительнице с моим братом, расставили все по своим местам.
– Вот уж не думал, что ваше главное правило призывает не только достигать невозможных высот в совершенствовании, но и учиться идеально жульничать в настольные игры!
– Простите этого недостойного, Саньду Шэншоу! Даочжан пока слишком плохо разбирается в подобных вещах!
На другой стороне пруда, у самой воды, устроились четверо. Отделанный аметистами клановый гуань Цзян красиво отсверкивает на солнце, по-хозяйски перебивая кипенное сияние страннических одежд ученика Бессмертной, тогда как заливистый хохот юного пакостника лишь оттеняет уверенную насмешку сиятельной Цзиньшоу-тай. Ничего нового. Двое благородных взрослых и один маленький нахал снова собрались обыграть наивного праведника в сянци. Странно только, что в этот раз в качестве второго взрослого выступает и впрямь благородная Вэнь Цин. Цзыюань щурится, всматриваясь в противоположный берег пруда сквозь густую сливовую листву. Сын и «Золотые Руки» сидят так близко, что пурпур их одеяний слился теснее вод Южного и Восточного морей. Насмешливая ухмылка перетекает в сдержанную усмешку, взвешенное замечание – в беззлобную колкость. Идеальный союз, где вы – продолжение друг друга, маленькое воплощение единства Великого океана, но в то же время – два разных человека, и где один улыбнется – другой заплачет. Цзыюань с большим усилием заставляет себя оторвать взгляд от этой бесконечной идиллии и отправиться по своим делам. Бессмысленно сейчас обнажать перед детьми свое присутствие. Они спокойны и счастливы, веселятся и отдыхают после тяжелых дней. Вечером они сами придут к ней – расскажут за ужином и о первых зацветших лотосах, и о кислящей по неспелости алыче, и об игре в сянци. Тогда и она отдохнет душой вместе с ними, пока же… ей все-таки следует поработать еще немного. Просто для того, чтобы мир, который она построила, продолжал оставаться таким же светлым и безмятежным. Цзыюань уже почти достигает Пристанища Мудрецов, когда замечает спешащего к ней со стороны ведущих в город ворот старшего сына. Ало-черный отблеск Суйбяня в лучах солнца радует глаз и дарует спокойствие облегчения. – Приветствую госпожу главу Цзян! – А-Ин соскальзывает с меча и размашисто кланяется, весело сверкая глазами. Темный пурпур клановых одеяний взлетает как крылья загадочной птицы, приглушенно-розовые агаты расшитой ленты отражают полуденные блики. Яркое сияние ци, еще не испарившееся после полета, с ног до головы окатывает забытым было за годы чужой пустоты защищающим жаром. – Приветствую старшего учителя Цзян, – Цзыюань с интересом смотрит юноше через плечо: голубоватый отблеск клинка второго господина Лань мелькает и исчезает в листве, словно Ханьгуан-цзюнь, только заметив издали, подле кого Вэй Ин остановился, не стал приближаться, чтобы не мешать. – Боюсь спросить, чем занимается этот наставник, пока его адепты добросовестно отбывают занятие по каллиграфии у Пань-лаоши? Вэй Ин смеется, расслабленно запрокинув голову. – О, это тренировка! – доверительно сообщает он и лукаво щурится. – Мне ведь следует развиваться, чтобы дар Вэнь-саньфу не пропал зря, а полеты обычно сжигают помногу ци и позволяют быстрее ее обновлять. Вот я и упросил Лань Чжаня поиграть со мной в догонялки, раз Чэн-Чэн посоревноваться не согласился! Госпожа глава Цзян удивленно приподнимает брови. – Отчего же не согласился? Или я ошибаюсь, или еще вчера твой брат ради тебя был горы готов свернуть? – что ты опять наделал, чтобы вывести его из себя, признайся. Вэй Ин заводит глаза и строит раздраженную физиономию. – «Что за ребячество, Вэй Усянь!» – цитирует он хорошо поставленным тоном Цзян Чэна, который тот, Цзыюань уверена, и использовал для ответа на просьбу брата. – «Тебе сейчас должно не в игры играть, а возвращаться к прежней практике совершенствования!» Впрочем, под конец пародии сложно не ухмыльнуться. Стоит даже заметить, что Цзыюань прекрасно себе представляет, с чего ее младший отпрыск повел вдруг такие речи. Все-таки сложно произвести действительно положительное впечатление на возлюбленную, пока рассекаешь на мече с кем-то наперегонки как желторотый юнец, а не уважающий себя заклинатель. Хотя чего Вэнь Цин там не видела? И все-таки хорошо, что на ухаживания она согласилась. Дай небеса, если уж не зятья, так невестка будет у Цзыюань отдушиной. – Что ж, – решает госпожа глава Цзян в итоге, – хоть кто-то из вас взрослеет. Лицо Вэй Ина смешно вытягивается, и он притворно оскорбленно скрещивает руки на груди. – Этот ученик весьма повзрослел, м… моя госпожа! Он даже, – он вскидывает ладони как будто в знак полной и безоговорочной сдачи на чужую милость, – стал слушать старших! «Моя госпожа». Ох, Вэй Ин… Цзыюань прячет тихое ожидание в мягком покачивании головой и, окинув ребенка коротким взглядом, бездумно вскидывает руку – смахнуть сорванный в полете с ветки листочек с его рукава. Вэй Ин даже не замечает – не моргает, не замирает, не вздрагивает от прикосновения, только провожает слетевший на землю листок удивленным взглядом. Как это он его, мол, не заметил? – И что же, – чуть севшим голосом выдает Цзыюань при этом, – помогло тебе чем-нибудь родительское научение? Вэй Ин – Вэй Усянь, достопочтенный Йоулин Ди, старший учитель Цзян, мальчишка, ребенок, сын – почтительно склоняет перед ней растрепанную ветрами голову и – по голосу слышно – озорно улыбается. – Не то слово… матушка. Госпожа глава Цзян опускает ресницы на мяо в благодушном, задумчивом облегчении – и все-таки позволяет себе улыбку. – Хорошо, – только и говорит она, ничего больше не отмечая. Должна ли мать удивляться, когда ее называют матерью? – Ты хотел чего-то или просто решил поздороваться? Вэй Ин благодарно смеется, наконец поднимая на нее глаза. – О, на самом деле я просто увидел матушку и поспешил выразить ей почтение! – он говорит это слово – и как будто пытается распробовать его вкус. Непривычно, и правда. Поверь, мне тоже. – Ну-ну, – Цзыюань прячет дрожащие ладони в длинные лиловые рукава. – Тогда я хотела, – придумать бы еще, чего. – Все не спрошу никак… Вэй Ин широко распахивает глаза, весь лучась вниманием. Цзыюнь вспоминает сидящую под невызревшей алычой компанию. – Когда мне от Гусу Лань декларации намерений ждать, не подскажешь? А-Чэн, может, и дурачок смущенный, но сделал он все по правилам. И об ухаживаниях сообщить пришел, и письмо потом вынудит написать – тут можно быть спокойной. Но что насчет Лань Ванцзи? Уж не думает ли этот достопочтенный, что госпожа клана Цзян оставит все так легко? Бесстыднейший заклинатель в цзянху, герой многих сотен сплетен смущенно кашляет и прячет беспокойные руки за спину. – Ну… мы говорили об этом… – бормочет. – Лань Чжань настроен серьезно, так что… он скоро напишет брату. Конечно… если не передумает. Если он передумает, я шкуру с него спущу. Цзыюань весело цокает языком, нескрываемо позабавленная тем, как легко на самом деле смутить величайшего наглеца в Юньмэне, и, чуть склонив голову, заглядывает ему в лицо. – Мне казалось, Ханьгуан-цзюнь не дурак, – замечает она участливо – и обрывает только рождающийся в юноше возмущенный возглас: – Но если я все же ошибаюсь – не переживай, мы всегда можем найти кандидатуру и поприятнее. Однако хочется верить, что ничего такого не произойдет. В конце концов, она уже достаточно вмешалась в личную жизнь своего ребенка, открыто пригрозив этому недоумку-Лань. Больше она так поступать не будет. По крайней мере, пока Вэй Ин всем доволен. С этим Цзыюань щелкает растерянно хмыкнувшего юношу по носу и вздыхает: – Что ж, полагаю, дальше тянуть с обсуждением дел нет смысла… Вэй Ин отмирает, переставая смешно моргать, и с понимающей неприязнью косится на стены Пристанища. Еще бы, сам здесь частенько проводит учительские собрания, небось постоянно на старейшин Цзян натыкается. – Пришли обсуждать облаву? – с наигранным ужасом тянет он, явно радуясь, что они оставили неловкую тему. Цзыюань разводит в стороны летящие рукава. Письмо А-Ли напоминанием оттягивает один из них. Надо будет вечером написать ответ. – Ну а как же… – вслух говорит она, ухмыляясь притворному отвращению сына. – Так что отдыхай, пока еще можно. Времени осталось немного, знаешь ли. Потом ведь обязательно что-то произойдет. Но пока… пока все в порядке, и этот порядок надо бы сохранить подольше.*
Здравствуй, милая А-Ли. Вряд ли я смогу побаловать тебя новостями о себе. Зато о твоих братьях – запросто. Думаю, про то, что Вэй Ин уже настолько здоров, что иначе как летающим на тренировках адептов и не появляется, ты и без меня слышала. Но знаешь ли ты о том, как Пристань Лотоса устала от его смехотворной влюбленности во второго молодого господина Лань? Ученики начали даже шутить об этом. Причем, смысл любой остроты можно свести к тому, что заметили абсолютно все – сиятельный господин старший наставник и достопочтенный Второй Нефрит нигде не появляются поодиночке. Можешь ли ты представить, какие истории ходят о них по Юньмэну? Вечер спокоен и сладок, лениво течет себе, давая насладиться той особой тишиной, какая обычно подразумевает и пение птиц, и ребячий смех. Не безмолвие в привычном своем обличье, но отсутствие угрожающего идиллии шума. Сквозь широко растворенные окна слышится деликатный голос знаменитой цитры второго молодого господина Лань, иногда, как будто под настроение, поддерживаемый трелями бойкой смешливой ди. Пока в поле зрения А-Юань, Вэй Ина легко отвлечь от мелодии, даже если он и принимается иной раз подыгрывать Лань Ванцзи. Вот и сейчас запнулся на целый кэ – наблюдает за мальчиком, стрекозою носящимся со своим Цзян-шу по лютиковым дорожкам. Только тем и дает Второму Нефриту знать о своей вовлеченности в музицирование, что не прекращает лениво поигрывать с кончиком его лобной ленты. А вот другой твой младший братец дурью не мается – не только готовится перенимать обязанности главы Юньмэн Цзян, но еще и учится быть примерным семьянином. Сейчас вот, к примеру, пока я пишу письмо, он со всей приличествующей моменту серьезностью пытается объяснить вашему племяннику, как играть в ласточку и зачем это уметь адептам великого ордена. Причем, стоит заметить, объяснение у него выходит вполне успешное, так что, полагаю, когда А-Лин подрастет, и его подобная наука не минует. А вот воздушных змеев они с Вэй Ином, вероятно, будут учить его запускать вместе. В конце концов, негоже отступать от традиций. Осталось только определить, кто займется с ребенком плаваньем, но это, я мыслю, стоило бы поручить Пань Сян. В ее присутствии все точно обойдется без происшествий. Письмо А-Ли, распечатанное днем по дороге в Пристанище Мудрецов, лежит перед Цзыюань придавленное с угла, чтобы не скатывалось, другим посланием. Госпожа глава Цзян смахивает в сторону мешающуюся ей дымчато-золотую ленту и глубоко вздыхает. Тебе может показаться, что я рассказываю о каких-нибудь пустяках. Ты ведь и о делах знаешь – в этом году Юньмэн Цзян отвечает за организацию ежегодной облавы. Возможно мне стоило бы скорее поделиться с тобою этим, однако… Я не вижу смысла перекладывать на твои плечи свою усталость. Что тебе в перечне подходящих для ловли гулей заводей да списке сухопутных угодий? Впрочем, то хорошо, что облава позволит приехать в Пристань Лотоса не только тебе с Цзысюанем, но и А-Мэй. Цвет счастья в твоей семье нам обеим станет отдохновеньем, а охота даст выпустить скопившееся напряжение. И уж если моя усталость – благая, полная утомительных, но радостных забот о близких, то усталость твоей Юй-има… Пионовый сад – лишь часть ее многолетнего груза, но это все же не мои откровения. К чему я об этом? Ты спрашивала, насколько ужасна жизнь без любви. Что ж, как таковая она не страшна, но только если ты умеешь мириться с окружающим тебя равнодушием. Сможешь спокойно принять это, и тогда пустота нелюбви станет для тебя оружием и щитом. А не сможешь – будешь коротать свою жизнь как в клетке, неустанно бросаясь на ее прутья грудью и изъедая себя вопросами о том, чем ты хуже тех, кого тебе предпочли. Вечерний сад отвлекает от упаднических мыслей радостной возней. – Цзян-шу! Цзян-шу! – задыхающимся от счастья голосом зовет посмеивающегося над ним Цзян Чэна плюхнувшийся прямо на траву А-Юань. – А-Юань не может больше подкидывать ласточку! А-Юань устал! Чэн-Чэн коротко смеется, отчетливо слышный в мирной дремоте вечерней зелени, и укоризненно цокает языком. – Ты посмотри, Цин-Цин! Твой племянник даже палочки благовоний не продержался! – Вот как? – «Золотые Руки» неторопливо шелестит страницами недавно одолженного из личной коллекции Цзыюань трактата. – Тогда теперь это твой племянник. Цзыюань улыбается краешком губ. Отношения между ее сыном и Цзиньшоу, откровенно говоря, восхитительные. В них как будто бы нет той всесторонней близости, которая требуется Вэй Ину и его господину Лань (одному, вероятно, в силу прилипчивости, а другому – ради подтверждения реальности происходящего), но при этом сдержанность Вэнь Цин в эмоциях вовсе не мешает Цзян Чэну видеть ее привязанность. Возможно что-то подобное могли бы построить они с Фэнмянем. Возможно А-Чэн оказался способным на такое строительство, потому что в нем течет не только ее кровь, но и его кровь тоже. Толку теперь гадать? Все уже случилось. Не терзай себя этим, А-Ли, прошу. В твоей голове не должно быть для таких мыслей места. Да, жизнь без любви пуста, но всех от этой пустоты не спасти. Из подобных горшков с молоком выбираются только по-настоящему упрямые лягушки. Конечно, ты скажешь, что хочешь хотя бы облегчить ношу своих близких, но, поверь, для этого не нужно совершать ничего особенного. Видеть тебя счастливой и знать, что ты всегда готова подарить свои помощь и утешение, уже приносит достаточно радости для прекращения слез о пионовом саде любого размера или даже о сотне разбитых шпилек. Мне понадобились годы, чтобы понять и осмыслить это, и сейчас я наконец могу сказать, что действительно двигаюсь дальше. Мы все движемся, так или иначе. Поэтому просто иди вперед по жизни и пореже оглядывайся на прошлое. Сожаления о былом принесут тебе только горечь.С любовью и надеждой на скорую встречу
твоя матушка Юй Синь
Ровные ряды иероглифов, выписанных привычной за многие годы лиловой тушью, влажно сверкают в лучах заката. Цзыюань задумчиво смотрит на выведенные собственноручно линии. Интересно, будь ты сейчас жив, ты смог бы простить меня? И уж не потому ли, что ты абсолютно бесповоротно мертв, сама я тебя прощаю? Нет. Хватит. Бессмысленно рассуждать об этом. Она решительно притягивает к себе скатавшийся назад в нетугую трубку после первого прочтения свиток из Цинхэ и, развернув его на весу, еще раз пробегает угольно-черную тушь глазами. Это ее письмо. Письмо, адресованное не ордену Юньмэн Цзян, а ей. Такое же, как те письма, что она получает от А-Ли и А-Мэй, от матушки и сестер. «Этот ничтожный заклинатель несколько сезонов назад воспользовался шутливым приглашением несравненной госпожи Цзян, чтобы побывать в Пристани Лотоса, и теперь надеется загладить свою бестактность предложением ответного визита». Агрессивная, грубоватая каллиграфия, полная такой же сдержанной свирепости, как и тот, кто создавал ее. «Все мы знаем, что господин золоченый ублюдок выпьет у главы Цзян на облаве немало крови, так отчего бы по окончании празднества сиятельной госпоже не устроить себе небольшой отдых? Этот недостойный совершенствующийся обязуется обеспечить великолепную главу Цзян всем, чего она пожелает, и устроить ее в своей резиденции с величайшим уютом». Текстура черной туши совсем другая – не такая, как у синей или лиловой. Есть в ней какая-то густота, даже будто бы комковатость. И размыть ее благодаря этим свойствам, конечно, куда сложнее. Цзыюань слегка поддевает один из четких размашистых мазков ногтем. Немного похоже на привычные пальцам неровности золотых швов между кусками расколотого на части нефрита. Вот только нужны ли швы, когда раны уже затянулись? «Отчего бы сиятельной госпоже не устроить себе небольшой отдых?» А почему бы, гуй побери, и нет? В конце концов, она тоже заслуживает второго начала.