***
Они неожиданно стали тормозить у стены из темно-зеленой хвои: Эрвин увидел, как Ханджи, гиперактивная девочка в очках, решительно нажала на тормоз на руле. От этого Моблит, в противовес ей, нерешительный черноволосый мальчик, сидевший на багажнике, громко пискнул: — Ханджи! — и вцепился в ее куртку, прижавшись к ветровке щекой. — Ой, Моблит, ты, как всегда, — лихо затормозив рядом с ними, крикнул Мике. — Ты что, не знаешь, что ли, как Ханджи круто останавливается? — и он махнул головой в сторону, отбрасывая с глаз длинную челку. — Торможу! — бросил Леви Эрвину и мягко остановился. — Благодарю за мягкую посадку, друг мой, — кивнул торжественно Эрвин, становясь на ноги. Они подошли к друзьям Леви, и Смит, глянув на макушки ребят, спросил: — Кому-то нужно по делам? — А? — сдвинул брови Мике, чуть щурясь в темноте. Эрвин указал на темный лес, расстилающийся перед ними: — По делам? — Я не понимаю, о чем он, — развел руками Мике, а Ханджи пожала плечами и стала проверять фонарик, извлеченный из рюкзака. — Ты думаешь, мы тут закладки оставлять будем? — Закладки? Зачем же? Это ведь пока еще не книги, — довольный собой, пошутил Эрвин, кивая на деревья. Пошутил и увидел, как неоднозначно переглянулись его спутники. — Так, о чем спор? — Ханджи разобралась с фонариком и посмотрела на мальчишек. — Эрвин спрашивает, не надо ли нам по делам, — сказал Моблит. — Но мы ведь отпросились у родителей, все норма… — Глупые! — махнула рукой Ханджи, смеясь. — Он про пописять говорил. Правда же? Ну, мальчики, никому не нужно? Все сгоняли дома? Смущенные, мальчишки закивали. Что тут говорить — от прямолинейности юной мисс Зоэ у него и самого загорелись кончики ушей! — Ну, вот и славно, — пожала плечами Ханджи и бросила Эрвину фонарик. Эрвин зачем-то неловко подпрыгнул. Фонарик упал на асфальт в абсолютной тишине. — Что ж, — Леви наклонился, поднял фонарик, вручил его Эрвину и, многозначительно подняв брови, взглянул на Ханджи: — Погнали, Сусанин? — Я, вообще-то, ни разу не плутала в этих местах, — сообщила Ханджи, развернулась и включила фонарик, который держала в руке. Она погасила свет на руле велосипеда и, двигаясь к лесу, произнесла: — Моблит? — Хорошо, — понуро кивнул Моблит и взялся катить велосипед. Леви и Мике тем временем выключили фонари на своих рулях и тоже зашагали к деревьям. — Э-э, простите, — несмело позвал Эрвин, — но что происходит? Почему мы приехали в лес? Это же небезопасно? И почему вы выключили фонари на велосипедах? С ними же хорошо видно? — Прикольней, когда видно плохо! — радостно улыбнулась Ханджи, оглянувшись на него. — Чего ты замер? Дуй вперед, у тебя же фонарик, будешь подсвечивать ровную дорогу! — Но… но… — Эрвин, — обернулся к нему Леви и многозначительно посмотрел на него. Эрвин скрипнул зубами: небезопасно же в лесу гулять в ночи! «Мамочка узнает — ее хватит сердечный приступ. Отец из дома год не выпустит! Маньяки? А звери?.. Так, что делать в случае нападения медведя? Громко кричать, точно! Надо кричать, но… что кричать? «Простите, медведь, вам здесь не место! Точнее, место, ведь лес — это ваш дом, но мы в данную минуту его пересекаем, так как у нас дела, да… Но мы быстро покинем вашу территорию, оставим ее такой, какой она была до нашего появления, мы клянемся! Извините! Дайте пройти, бога ради!..» Подойдет? Подойдет же?.. Хотя… какой крик? Ночь на дворе! А если разбужу людей? А если приедет милиция? Приедет и расскажет родителям о моих ночных разбойствах в лесу? О боже-боже…» — Эрвин! — Ладно, — Эрвин поднял на Леви глаза, нервно сглатывая. Смит увидел, что Ханджи, Моблит и Мике уже почти вошли в лес; одинокое пятно света от фонаря Зоэ радостно прыгало то в ветвях деревьев, как белочка, то змеей скользило по земле. — Чего ты так трясешься? — спросил Леви, когда Эрвин поравнялся с ним, и они быстро зашагали вперед. — Тебе правда страшно? — Это очень небезопасно. А мои родители против небезопасных ситуаций. Я стараюсь не расстраивать их. В данный же момент я… э-э… совершаю акт непослушания. Следовательно, я расстраиваю родителей. И расстрою их еще больше, если помру. — С чего бы тебе помирать? — изумился Леви. — Медведи. Маньяки. Испуганные лоси. — Ну… Из маньяков тут только Василич, он по пьяни, когда отлить ходит, может писюном своим зрительно тебя зацепить. Но это так, мелочь. Ты же ходил с отцом в баню? Та же кухня. А из животных здесь только белки водятся и зайцы. Но не думаю, что они опасны. — А-а… и часто Василич здесь отливает? — с опаской посмотрел Эрвин по сторонам, едва войдя в лес. — Ну… как приспичит. — Я просто никогда с отцом в баню не ходил. — Ну… не дрейфь, в общем, — Леви ободрительно похлопал Эрвина по плечу. — Не смотри туда, и все. — Но если взгляд упадет… туда? — Ну… неприятно, но не смертельно же. — А от стыда? — Ой, от стыда еще никто не умирал. — Я не соглашусь. Хотя случаи редки, они действительно возможны. Так, Британский медицинский журнал за 1860-й год описывает случай горничной, которая… Эрвин хотел было продолжить, но внезапно уловил перемену в Леви. Леви перевел взгляд с его лица на что-то, что описанию не поддавалось. Его глаза молнии блеснули в темноте и как будто залпом, словно черные дыры, объяли мир, зазывавший их в свои объятия. Как голодный зверь, он залпом проглотил пространство и теперь, одурманенный внезапной сытостью, затуманенным взглядом зачарованно смотрел на вид перед собой. Следуя за Леви, Эрвин заинтриговано повернул голову и застыл, задержав дыхание. Он глядел на эту картину и не знал, с чего начать ее описание. С того, как он себя почувствовал, или с того, что он увидел? Но что он увидел первым? Высокие черные ели, подпирающие серебристое от звезд небо, или узкую тропинку, извилистой нитью скользившую в их вечной тени вперед, таящую в неизведанной и таинственной темноте за поворотом? Или же он увидел три силуэта и прыгающего перед ними солнечного зайчика, смело и решительно покоряющих светом ночь? Или же… или же… или же… Эрвин сделал, наконец, вдох. И у него закружилась голова. Или же он почувствовал запах? Запах влажной от ночной росы хвои? Запах земли? Запах леса — густой, концентрированный, обостряющий все твои чувства и заставляющий тебя ощущать себя живее всех живых? Запах, который, казалось, и делал реальной всю эту красоту перед его глазами? Задрав голову, Эрвин двигался вперед, широко раскрытыми глазами рассматривая небо, лаская взглядом верхушки деревьев, рядом с которыми он был — и чувствовал себя — таким маленьким — и это было так просто, так честно, так по-настоящему — так по-человечески. — Леви… — задыхаясь от чувств, прошептал Эрвин и посмотрел на него глазами, в которых сияли слезы. — Да, — закивал, улыбаясь, Леви. — Я знаю. Вдалеке зазвучал смех Ханджи. Мальчики переглянулись опять и улыбнулись друг другу, услышав робкий голос Моблита и грубый, ломающийся голос Мике, который дерзко с ним спорил. — Ты знаешь, — прошептал Эрвин, — я бы здесь сейчас и Василича не заметил. И Леви рассмеялся.***
Эрвин был так опьянен красотой окружающего мира, что даже не заметил, как совсем скоро сквозь деревья стал прореживаться свет неона и электричества — свет города. — А? — сморщился Эрвин. — Где мы? Что за… И он замер. А Ханджи, торжественно расставив руки в стороны, застыла у небольшого магазинчика, на котором было написано: — «Кошачий приют»? — растерянно спросил Смит Леви. — У тебя ведь нет аллергии? — Нет? — Ну, вот и прекрасно. Пошли кормить кошек. Оставив велосипеды на стоянке, ребята потянули дверь на себя. Зазвенел колокольчик, и они, приветствуемые радушной хозяйкой, оказались в самом настоящем кошачьем царстве. Все время в приюте было для Эрвина, как фильм. Сцена первая: их гонят мыть руки, и Ханджи умудряется забрызгать мыльной пеной радостно хохочущего Мике. Склейка. Сцена вторая: Ханджи выуживает из портфеля пакеты корма. Склейка. Сцена третья: все пятеро ребят рассаживаются на пледе в дальнем углу комнаты, Эрвин с удивлением понимает, что у стен выстроен целый кошачий город: тут и там кошачьи домики во много этажей, коробки, подстилки, перевозки с котятами, когтеточки. Склейка. Сцена четвертая: то, как счастливо и отчего-то словно в замедленной съемке улыбается Леви, когда хозяйка вверяет в его вытянутые руки двух кошек: одна — черная, другая — белая с черными пятнышками у глаза и на ушке. Склейка. Сцена пятая: Леви обнимает двух кошек сразу, ставит их на плед, любовно гладит их, пока те поглощают лакомства, задрав хвосты. Черный смокинг Леви весь блестит от шерсти. «Ты как в шубе!» — гогочут Мике с Ханджи и Моблитом. Склейка. Сцена шестая: до Эрвина доходит, что Леви в смокинге. К сожалению, до него самого доходит, что он в смокинге тоже, слишком поздно: хозяйка уже протягивает ему рыжую здоровую морду, усаживает на руки, и Эрвин, опасливо косясь на кошачьи глаза, осторожно гладит ее от носика до макушки, между ушек, проверяя, нравится ли животному такое обращение. «Ко всем нужно относиться с уважением, — вспоминает он слова своей богини — мамы. — И к людям, и к животным». Эрвин не успевает оглянуться, как вот все они уже, задрав ноги, валяются на животах среди кошек, блаженно гладят их, пока те по-хозяйски смотрят на них сверху вниз или же обходят стороной, грациозно и элегантно выпрямляя длинные лапки. — О-о, — стонет Ханджи, вытягиваясь на пледе во весь рост, — прошу тебя, потопчись мне по спинке… Сделай массажик… Моблит такой пони, я устала его тащи-ить… И, к удивлению Эрвина, под смех Мике, который, подперев щеку рукой, любовался радостной девочкой, рыжий кот, приласканный им, стал перебирать мягкими лапками по спине Ханджи, мурча. — Больно! — пискнула Ханджи. — Что же ты творишь, родименький… Когтики убери… А вообще, улягся лучше, улягся мне на спинку, помурчи… — Ханджи Куклачева! — заверещали мальчишки, а Леви захлопал: кот и вправду улегся Ханджи на спину и подогнул лапки. — Это поза называется «буханка хлеба». Знаете, дети? — остановилась рядом с ними хозяйка приюта. — Коту с вами спокойно и уютно. И вас лично, — она кивнула на Ханджи, улыбаясь, — кошка решила присвоить себе. Вы ей нравитесь. — Ура! — кое-как вытянув перед собой кулачки и став похожей при этом на «корзинку», которую девочек обычно заставляли из себя выворачивать на физкультуре, Ханджи победоносно обрадовалась. — У тебя шерсть в волосах, — улыбнулся Эрвин, переводя взгляд на Леви. — А? Где? Неудивительно, впрочем. Снимешь? — Ага, — Эрвин протянул руку и осторожно вынул несколько белых кошачьих волос из черной копны Леви. — У тебя… такая грива. Мике захохотал. — Жеребец ты, Аккерман! — Заткнись, носатый, — беззлобно ответил Леви. — Иди пух уже над губой побрей. Смотреть на тебя страшно. Сколько раз повторять? Это не усы. — А были б усы, все равно было б страшно, — робко добавил Моблит и дал звучное «пять» ехидно посмеивающемуся Леви. Мике покраснел, Ханджи хихикнула, а Эрвин сделал для себя несколько крайне любопытных выводов. Впрочем, он решил оставить их при себе.***
Дорога из приюта была долгой, ярко освещенной огнями кофеен, магазинов и цветочных лавок. Они жевали припасенные Ханджи бутерброды, пока Мике, заплевывая всех батоном, рассказывал о том, как в прошлый раз в приюте не заметил в кроссовках, скинутых у пледа, кошачьих какашек. — И ты правда их обул? — изумлялся Эрвин. — Ну конечно! Было тепло и мягко. Я, помню, тогда еще подумал: о, классные мама стельки купила, удобные! — Стельки! — захохотал Леви, откидывая назад красивую голову. — Ой, вот умора. Эрвин несмело засмеялся тоже. — Что же ты сделал, попав домой? — Да ниче такого, — пожал плечами Мике. — Я понимал, что воняет чем-то страшно, думал, вступил в говно какое по дороге. Разулся, походил по коридору, сходил в туалет, в ванную… Потом весь вечер дорожку ковровую отмывал… — А я однажды, — припомнила Ханджи, — в блевотину кошачью наступила. Я босиком бегала по траве у дедушки на даче, она так прикольно через пальцы — вжух! — и просочилась. Как фарш! В общем-то, это и есть фарш? Нет? Переваренная кошкой еда? — Давайте не за едой… — взмолился Моблит. — Ребята, не наедайтесь только! — замахал руками Эрвин. — Нам же еще ко мне, мы с мамочкой наготовили… Эрвин сказал это и заметил, что Леви как-то странно на него взглянул. А Ханджи восторженно спросила: — Ты правда готовил? С мамой? — Ага, — закивал Эрвин. Дети уставились на него так, словно впервые в жизни видели. А Леви продолжил сосредоточенно жевать бутерброд, таращась в землю. — Мы всегда готовим вместе, — поглядывая на Аккермана, продолжил Эрвин. — Это наше любимое совместное занятие. Лазанью готовим часто, пельмешки сами лепим, вареники… Вы пробовали когда-нибудь домашние вареники? Нет? Дети замотали головами. — Тогда как-нибудь приходите ко мне, я слеплю! — улыбнулся Эрвин. — Ну заметано тогда, красавчик! — и Мике легонько, по-дружески ткнул его твердым кулаком в плечо. — А ты крепкий! Как же ты умудрился руку-то сломать? — Не суть важно, — отмахнулся Эрвин. — Главное — сильно бутерброды не уплетайте! — Неловко объедать вас все-таки, — проговорил Моблит виновато. — Мы больше на чай с тортиком… Погреться… — Ребята! — перебил всех Леви. — Наше место! Вы не забыли? — Точно-точно! — Ханджи и Мике почему-то дали друг другу «пять», и дальше… Дальше мир вокруг Эрвина снова превратился в фильм. Они вскочили на велосипеды, но ехали совсем недолго. Вклинились в какой-то лес, промчались по кочкам — Леви стоял на ногах, пока крутил педали; полы его пиджака развевались на ветру, носки туфель блестели в темноте. Не понимая, где он, Эрвин вдруг зафиксировал электрический свет, прорезающийся сквозь деревья. Мгновение — и они въехали в пустой веревочный городок. — Я помогу тебе! — крикнул Леви. — Если захочешь куда-то забраться… Качели, сделанные из старого колеса, на которые тут же побежала Ханджи; ее челка, развевающая на ветру, и крик, когда Мике на радостях толкал ее слишком сильно; сетка, натянутая между высоких деревьев, куда позже кинулись наперегонки Леви с Мике. Сказать, что Эрвин был поражен скоростью Аккермана, было не сказать ничего: он в жизни не видел, чтобы человек был настолько в ладах с собственным телом. — Как ты это делаешь, Леви! — крикнул он восторженно. — Что делаю? Побеждаю? Ха-ха! — добравшись до верхушки, Леви ловко спрыгнул на землю и уперся кулачками в тонкую талию. — Выпендрежник! — Завидуй молча, морж!.. — Скорее, козья ива, — хихикнул Моблит, и Мике под звонкий смех Ханджи стал бегать за ним, пытаюсь отвесить ему поджопник. Они стали играть в догонялки. Эрвин обнаружил, что за Леви с Ханджи ему не угнаться. Он успешно догонял только Моблита (все и без того понятно) и Мике (челка закрывала ему обзор). Потом они взялись за «море волнуется раз». — Ты двигался! Ты двигался! — орала во всю глотку водившая Ханджи, тыкая пальцем в Леви. — Это ветер! Это все ветер! — Какой ветер? У тебя просто нога затекла, ты проиграл! — Нет! Не затекала! Это ветер! Ты видела, какой я мелкий? Меня что ветру поднять, что коршуну — фигня задачка! Крестики-нолики палками на песке. Крокодил. Классики. Игра в слова, когда все притомились. Кола из общей бутылки для бодрости. — Ты пить будешь? — вытирая рот тыльной стороной ладони, предложил Леви Эрвину. — Только если после тебя, — кивнул Эрвин, перенимая бутылку. — Это почему? — удивился Леви. — Ты создаешь впечатление чистого человека… Они уже собирались уезжать, как Ханджи крикнула: — Мне надо по делам! Или я описяюсь! — и скрылась в кустах. — Я тоже сгоняю, — поразмыслив, кивнул Мике и исчез в противоположном направлении. — И я, — пискнул Моблит и отправился за ним. Леви с Эрвином, во второй раз за вечер, остались одни. — А мы кое-чего не сделали, — ухмыльнулся вдруг Леви и, потянувшись к рюкзаку Ханджи, извлек оттуда охотничий нож. Эрвин вздрогнул: — Ты что делать собрался? Охотиться на Василича? Или помогать Мике с Моблитом справиться с делами? Леви уставился на него, а потом неожиданно рассмеялся. Сердце Эрвина от радости забилось чаще. — Не совсем. Пойдем. Они оставили вещи и прошли чуть дальше веревочного городка. Леви посветил фонариком, и Эрвин увидел, что к металлическим столбам была прибитая старая широкая доска, наверняка в былые времена позволявшая фиксировать результаты во время турниров. Сейчас же эта доска почти вся была исцарапана самыми разнообразными надписями. — «Костя, я тебя люблю», — прочитал Эрвин, скользя взглядом по надписям. — «Валера — хер собачий». Смит озадаченно посмотрел на Леви. Тот покачал головой и ткнул ножом в правый нижний угол доски — туда, где были выцарапаны «ХЗ», «МБ», «МЗ» и, конечно, «ЛА». Сердце Эрвина дрогнуло. Он взял протянутый Леви охотничий нож и тихо прошептал, улыбаясь: — Принимаете? — Пока на пробный период. — Потому что я много умничаю? — вспомнил Эрвин маму. — Но я не думаю, что смогу быть… проще. — Потому что ты слишком серьезный и не знаешь, чего хочешь, — ответил Леви. — Может, узнаешь. — Может, — Эрвин кивнул, выдохнул, прогоняя от себя мысли о статьях административного кодекса Парадиза, и тщательно выцарапал на старом дереве рядом с «ЛА»: «ЭС». — Кажется, — повернулся он к Леви, — не совсем понятно, что это мы? Леви только закатил глаза.***
Проводив той ночью своих первых гостей, которых до отвала накормил домашним тортом и напоил чаем с вареньем под документалку о страусах, Эрвин Смит лег спать счастливым. Это был лучший день рождения в его жизни. И, кажется, у него появились друзья. Странная девочка по имени Ханджи, которую восторгает мир вокруг и которая не стесняется сказать о том, что хочет писять, пусть в кустах потенциально и скрывается такой же писятель Василич. Сумасбродный, грубый, усатый Мике, без ума влюбленный в эту девочку и пристроченный к их банде, как на машинке. Робкий, остроумный, верный Моблит, на которого всегда можно рассчитывать. И, конечно же, Леви. Человек, к которому так и тянутся люди, привлеченные его внутренним светом и своим светом с ним щедро делящиеся. Душа и сердце компании, объединяющее всех одним своим присутствием, — теплое, зоркое сердце, которое бьется по-настоящему.