Юность Бесценна

Дядя Кенни не был обычным дядей. По меркам сверстников его племянников, он был крутым дядей: водил мустанг, носил эффектные шляпы, разрешал играть в приставку допоздна, не спать хоть всю ночь, пропускать школу, пить газировку на завтрак, постоянно шутил и всегда был в приподнятом настроении. Конечно, с точки зрения качественного выполнения возложенных на него воспитательских обязанностей, родителем он был отвратительным. Как минимум, потому, что «дядина радость», которую он бережно и неизменно возил с собой в фляге повсюду, как самого дорогого сердцу туриста, становилась особым ингредиентом любого напитка вне зависимости от времени суток. Пока Кенни жил с Ури, его пьянство имело более-менее четкие контуры: в какие дни, в котором часу, по каким праздникам — да, когда — нет. Но расставание их пары размыло границы дозволенного, исказило оптику мировосприятия Кенни; его собственный мозг сыграл с ним злую шутку, выдавая желаемое за действительное: он справляется, он пьет так, слегка, чтобы себя приободрить; он не садится за руль пьяным; в доме всегда есть еда; все счета оплачены; ну что с того, что во второй половине дня с понедельника по воскресенье есть пара часов, когда дети не могут поговорить с дядей, потому что он настолько пьяный, что у него глазные яблоки не двигаются, а мир сужается до тоннеля от его глаз до ближайшей движущейся картинки?.. Совсем как река, по весне вышедшая из берегов, Кенни терял ощущение себя: где в его реальности говорит он сам, а где — водка? Где заканчивается он и начинается болезнь? Одним из самых больших страхов Кенни было то, что от него самого ничего не осталось. Он — только имя. Стекляшка с выцветшей этикеткой с безвозвратно пролитым по ходу жизни горячительным. Поэтому просыпаться Кенни ненавидел. Первый аккорд будильника только-только раздался, а Аккерман-старший уже чувствует себя паршивее некуда. Он разлепляет глаза, уже сжираемый изжогой, и чувствует, как бешено колотится в груди сердце от испепеляющей тревоги. Первый инстинкт Кенни — или страх? — «дети умерли». Он резко садится в кровати, хватаясь за грудь, и силится вспомнить обрывки неясных снов, калейдоскопом проносившихся всю ночь в его поджаренном алкоголем мозгу. В этих обрывках — сплошные беготня и паника, но остро прослеживается точащее Кенни, словно червь, ощущение ужасной потери. Он проводит рукой по потному, блестящему лицу, обнаруживает на щеках следы высохших слез. Мир перед глазами с бодуна плывет и накреняется, к изжоге добавляется резь в желудке, и первый порыв Кенни, конечно, — «подлечиться». А где стакан, там и сигарета, а значит, жизнь сразу станет лучше, и вообще все вернется на круги своя. Ему бы только чуть-чуть похмелиться — так, для здоровья, прийти в себя, а там, возможно, еще стакашку за ужином — что он, не заслужил, что ли, он ведь так долго и так тяжело работал ради благополучия, которое имеет сейчас — а себя ведь надо хвалить и любить, разве нет? — ему бы только похмелиться, и можно начинать день. Уйдут тревожность, головокружение, изжога, а главное, эта боль. Время ускользает. То, что было, в руках не удержал. Сплошное моно-но-аваре. Все пройдет, и ты тоже. Останешься памятью в чьей-то голове. А на то, чтобы сделать новые хорошие воспоминания, часов в сутках никогда не хватает. Для горестных же вздохов и сожалений — полным-полно. Это утро не стало исключением. Кенни не потянулся к бутылке сразу, как проснулся. А потом ненавидел весь мир. — Имир, — сипло скомандовал он умной колонке, свешивая худощавые ноги с ортопедического матраса и надеясь, что утренней рвоты удастся избежать, — включи Мики Матсубара. «Stay with me». — Еще одно доброе утро, Кенни! — отозвалась колонка, и в следующее мгновение заиграла музыка. Проклиная себя, весь мир, трясясь от смеси холода и внезапного жара, почесывая тощую задницу, Кенни, шатаясь, направился в ванную. Он повернул кран на середину, стянул трусы и, коротко выдохнув в сторону, шагнул под воду. Жестокий напор игольчатой жидкости летней температуры глухо ударил его в самое сердце — да так, что на мгновение Кенни показалось, что он сейчас от шока здесь же, в душе, упадет и умрет. Он схватился за стену, громко и тяжело задышал, приходя в себя. С тем, как с каждой новой холодной струйкой, стекающей с его лба на колючий подбородок, рассудок прояснялся, Кенни начал двигать руками, вымывая свое тело: старательно намылил шею, полил шампунем густые длинные волосы. Как только Аккерман вышагнул из душа, кожа покрылась мурашками. Дрожа, но чувствуя себя значительно лучше — лучше в хорошем смысле — Кенни стал яростно обтираться полотенцем. Трель телефона выдернула его с конвейера производства отлаженных телодвижений. Он вытянул руку в сторону и, не глядя, поднес трубку к уху. Они узнавали друг друга так долго и так старательно, что смотреть на экран уже давно стало не нужно. — Да, — отрывисто отозвался Кенни, выдавливая пасту из тюбика на щетку, щетинки которой торчали в разные стороны, как коллекция вееров. — Доброе утро, — от голоса на том конце провода внутри все потеплело, а потом коротнуло и сжалось. — Ты встал? — Да, — так же повторил Кенни. — Ты вчера пил? — Нет. — Ты ведь врешь. — Да. Даже тяжелого вздоха не послышалось. — Я в норме. Было немного, — глядя на щетку в руке, сказал Кенни. — Осталось выпить кофе и одеться. — Пожалуйста, ускорься. Не каждый день тебя вызывают к директору из-за Микасы. Теперь тяжело вздохнул Кенни. Начав чистить зубы, со ртом, полным пены, он проговорил: — Еше раж. Почему школа пожвонила чебе? — У тебя был выключен телефон. Два дня подряд. А Леви затем объяснил, что он не был выключен. Стоял на режиме «Не беспокоить». Дозвониться тебе могли только дети. — Тошно, — кивнул Кенни, сплюнул и спросил уже нормально: — И тогда школа позвонила тебе как все-таки самому ответственному лицу в жизни моих детей? — Не волнуйся, — спокойно отозвался Ури, — я сообщил классному руководителю, что по-прежнему являюсь для семьи лишь дальним другом и на все родительские собрания вместо тебя попадал лишь по чистой случайности. Но, если ты так безответственно выключаешь уведомления, будь готов к последствиям. И… не пей кофе без ничего. Съешь хотя бы каши. Кенни улыбнулся — очень тепло и по-настоящему. Словил отражение своего счастливого лица в зеркале, помрачнел. — У тебя все нормально? — сухо спросил он. — Да. — Как твои голландцы? — Сдал на прошлой неделе. Буду рад повидаться с детьми, если ты позволишь. — Конечно… Позвони Леви после четырех, он будет дома. Выберите время. — Спасибо. Повисла тишина. — Ну, ладно тогда, — беззаботно проговорил Кенни. — Спасибо за звонок. — Спасибо за наводку с Леви. — Тогда… давай. Кенни уже хотел было класть трубку, как вдруг услышал: — Кенни, подожди. — Да? — он поспешно прижал телефон обратно к уху и весь напрягся, приготовившись слушать. — Если будет возможность, наберешь мне после встречи с директором? Пожалуйста. — Да… Конечно. — Тогда до скорого? — До скорого, Ури. Глядя на себя в зеркало перед выходом из дома, осматривая острым взглядом обильно смазанные гелем волосы, оценивая, насколько хорошо винный вельветовый костюм-тройка сочетается с шелковой рубашкой, щедро обсыпанной цыганскими узорами, Кенни закурил и поправил перстень на левом мизинце. В былые времена, когда Ури еще жил с ними, он имел привычку по утрам крутиться возле Кенни, собирающегося по делам. Тогда Кенни мог подолгу стоять у зеркала, делая вид, что любуется собой, а на деле тайком любоваться Ури, который любовался его отражением в зеркале — смотрел на него так нежно и так восторженно, что не замечал, как отражается в зеркале сам. Так они и стояли в прихожей: Кенни глядит в зеркало, Ури следит за его отражением, а Кенни через зеркало видит, как Ури смотрит на него, и, не отводя глаз, следит за любимым человеком в зеркале сам, пряча счастливую нежную улыбку. Заканчивали они это маленькое зеркальное таинство тем, что Кенни обливался неприлично дорогим одеколоном и коварно усмехался: — Нихуя себе вы представительный мужчина, господин Аккерман. Подрочил бы сам на себя, да, жаль, спешу!.. Ури смущенно улыбался, тянулся к нему, брал его худощавое лицо в свое изящные ладони и мгновенно заземлял его, зажигая внутри чистый и стойкий огонек добродетели тремя легкими, как дуновение утреннего весеннего ветра, поцелуями: в лоб, в левую щеку и в губы. Кенни моргнул, стряхнул пепел на ковер и посмотрел на свое отражение в зеркале: темная прихожая, неприветливая и серая от того, каким пасмурным был день за окном во всю высоту стены; сизый дым от сигареты вьется к потолку; его фигура — словно тень: посветишь фонариком — исчезнет. — Захотел бы подрочить, да хуй и тот хуй бы встал, — печально констатировал Кенни и вышел из дома, надвинув на лоб шляпу.

***

— Мистер Аккерман! Здравствуйте, прошу, — приветствовал Кенни директор школы, Дариус Закклай. — Да-да, мы будем с вами разговаривать не наедине. Вы не против?.. Знакомьтесь, это — доктор Йегер, отец одноклассника вашей племянницы. Как вам, разумеется, известно. Кенни замер у порога и вгляделся на сидящего у директорского стола страшно некрасивого мужика. Он был в уродливом, плохо сидящем на нем дешевом коричневом костюме, с отвратительнейшей прической из всех, какие он когда-либо видел в жизни, и активно немодными очками. «И какого там одноклассника он отец?» — озадаченно спросил себя Кенни, силясь вспомнить, каких же спиногрызов из класса Микасы он встречал. Его осенило: к ним домой ведь приходили какие-то дети! Только вот у кого из них фамилия Йегер? Всматриваясь в лицо доктора, Кенни чуть прищурился: разделяет ли он с кем-то из людей в его памяти черты?.. «Нет, — категорично заявил про себя Кенни, — таких страшных детей Микаса точно в дом не приводила!» Внезапно доктор Йегер встал на ноги, протянул Кенни руку и произнес: — Доброе утро, мистер Аккерман. Так это вас мой шалопай заставил устроить «Экоцид»? — Йегер поправил очки. — Э-э-э… — протянул Кенни растерянно, пожимая неожиданно твердую ладонь доктора. — Нет? — Кхм. Ну что же. Меня он постоянный заставляет творить всякое. До экоцидов дело, правда, не должно, но он любитель пошептать на ухо. — Хм, — призадумался Кенни, уставившись в потолок. — Мой такого не делает. Племянник, то бишь. Только вечно бочку на меня катит. Не то чтобы незаслуженно, стоит признать. Он не по годам умный пиздюк. Кенни спохватился и затолкал в открытый рот Йегера свою жаркую, скомканную попытку исправить ситуацию: — Пиздюк — это с французского «сын». — Но это же просто матерное слово? — сдвинул брови Йегер-старший. — Да правда что ли?! — ахнул Кенни. — Значит, меня всю жизнь обманывали. Очень жаль. Какими ненадежными, однако, оказываются люди. — Я прошу прощения, — раздался голос Закклая, — мистер Аккерман, вы сможете пообщаться с папой Эрена после нашего разговора… — Эрена! — радостно воскликнул Кенни, тут же вспоминая бутылку из-под виски, шишки (названные «Экоцидом») и малахитовые глаза делового пацаненка, которому он мыл рот. «Пескоед! Йегер, значит», — подумал Кенни, а вслух сказал, начав снова трясти руку Йегера — на этот раз, как родного: — Сын, наверное, по мамочке пошел? — Что? — удивился Йегер. — Что? — улыбнулся Кенни и моментально переключил внимание на Закклая, сбегая от этого знакомства и греха подальше: — Могу присесть, директор? О, кажется, у вас был ремонт? Моднявенько вышло. — Присаживайтесь, конечно, — и Закклай указал Аккерману на второй, свободный, стул у своего стола. — Спасибо. Мы… да, убрали лепнину с потолка, убрали линолеум… — Плитка мраморная козырно смотрится, — цокнул Кенни, улыбаясь во все зубы и забрасывая ногу на ногу так, что его ярко-желтые носки мгновенно выскочили из-под штанин и озарили кабинет директора радостным светом. — Статуя кабана на вашем столе тоже ничего, — Кенни беззастенчиво ткнул пальцем в уродскую, но точно дорогую фигурку рядом с массивным пресс-папье. — Это слон, — озадаченно отозвался Закклай. — Символ нашей школы. Разве не помните? Вы сами активно предлагали его в качестве талисмана, когда у нас были дебаты пару лет назад. — А, возможно… — махнул Кенни рукой и глянул на докторишку еще раз: тому, конечно, невдомек, но денежки на слонов-кабанов, мраморную плитку и новые унитазы школе «анонимно» пожертвовали он да его сестрица. «Никаких обид, папаша, но, в случае чего, твой сына со школы вылетит, как пробка из бутылки шампанского Вдова Клико. Мои детки и крещеные, и проплаченные. Потеть оставлю бедным». — Так в чем дело будет, директор? — поинтересовался Кенни, зачесывая пятерней волосы назад и про себя содрогаясь от липкости, которая сковала ладошку из-за геля. — Почему нас с господином Йегером вызвали? Неужели Микаса пошла по стопам Леви и собрала свою взрывную компашку, ха-ха-ха? — рассмеялся Кенни искренне, довольный каламбуром: — Помните, да, как Ханджи с Леви на пару расплавила во время физкультуры горелкой четыре пары лыж? Хотела узнать, как быстро они сгорят на морозе?.. А Мике еще и ботинок забросил туда со злости, потому что он ему три мозоля за урок натер?.. Ой, вот умора… Нет, не оно? Кенни словил озабоченный взгляд доктора Йегера, а директор Закклай вежливо и улыбнулся: — Не совсем. Вернее, как… Ваши племянники одинаково, на мой взгляд, склонны поддерживать революционные идеи. Леви, как бы выразились современные подростки, за «любой движ», который устраивает юная мисс Зоэ, а вот Микаса… Сыграла центральную роль в проекте Эрена. Как выразился мистер Йегер-младший, «без нее не было бы истории». — А? — изумился Кенни. Доктор Йегер кашлянул, а Закклай продолжил: — Уже упомянутый «Экоцид», — сообщил директор поставил на стол бутылку виски на серебряном подносе, окруженную шашками и красными лентами. — Так-так, — протянул Кенни, вспоминая, каких пиздов ему потом выдал Леви за просранное семейное серебро. — Было дело. У нас в гостиной. Коллективная работа всего 104-го! Что не так? — Напротив, все очень даже так! — развел руками Закклай. — Настолько так, что учитель биологии, господин Несс, решил отправить эту великолепную подделку с глубочайшим смыслом о вреде, который человек наносит окружающей среде, на городской конкурс школьных работ! Ну разве это не прекрасно. А разговор с Эреном ясно дал мне и классному руководителю детей, господину Шадису, понять, что за воплощением замысла юного Йегера стояла целая группа ребят, центральную роль в которой исполняла Микаса Аккерман. И пусть вклад остальных детей тоже важен, для городского конкурса нам в первую очередь необходимы мастермайнды этого творческого акта. И разрешение их опекунов на такое участие, разумеется, — Закклай кивнул на двух мужчин перед собой. — Если вы согласитесь, чтобы ваши дети присоединились к конкурсу, мы сможем отправить заявку. Если же создатели на конкурс отправиться не смогут, то и заявка бессмысленна. Надеюсь, я понятно излагаю суть ситуации. — Более чем. Какой рок-концерт без фронтменов, — закивал Кенни. — Именно так. — То есть вы собрали нас здесь, чтобы сообщить, что работа Эрена при поддержке Микасы произвела фурор в школе, и теперь нашим детям дорога на городской конкурс? Где присутствие именно их двоих крайне важно? — уточнил Йегер. — Именно так, — повторил Закклай. — Я немного шокирован, — отозвался Йегер. — Думал, Эрена исключат за такую радикальную работу… — Ну… — протянул Закклай, — за смелость в творчестве и активную социальную позицию в демократической стране его никто из школы исключать не станет, но… Я бы посоветовал и вам пообщаться с ним на тему «если в мире не останется людей, в мире не останется проблем». — Понял, — сухо кивнул Йегер и сделал пометку в блокноте, который выудил из внутреннего кармана страшного пиджака. — А где городской конкурс-то проходит? — уточнил Кенни, почесывая нос. — Я-то только за, но, как я представляю, тут стоит вопрос транспортировки детей на место состязания? Освобождение от уроков? Организация питания? Пошив формы? Тренировки? Закупка экипировки? — Э-э, — Закклай подвигал бумажки на столе. — Только первое, но этим займется школа. От родителей будет требоваться лишь сопровождение. — А, базара ноль, — пожал плечами Кенни. — Вот и отлично! — Закклай почесал седую бороду. — А конкурс будет проходить в районе по ту сторону Титанки. В Марли. — Ух, на другом берегу нашей речули обитают лютые пацаны и девчули! — припомнил Кенни стишок из детства и наклонился вперед, низким голосом спрашивая: — Вы уверены, что экипировка не пригодится? — Абсолютно. Доктор Йегер, что скажете вы? Вы не против участия Эрена в таком мероприятии? — Если за сыном будет глаз да глаз, и за прогулы уроков на время конкурса ничего не грозит, и мистер Аккерман, — Йегер взглянул на Кенни, — положительно смотрит на коллаборацию наших детей над… э-э-э… такими нестандартными творческими проектами, я за. — Вот и прекрасно! — хлопнул в ладоши Закклай.

***

Кенни вышел из кабинета директора и сразу потянулся к внутреннему карману пиджака за телефоном, чтобы позвонить Ури. Он нажал на трубку, приложил телефон к уху и медленно побрел вперед по коридору: шел урок, вокруг было пусто и тихо, и в кои-то веки Кенни даже не чувствовал тревожности, которая обычно обуревала его, когда он переступал порог любого образовательного учреждения. Аккерман проходил мимо огромных расписаний уроков, запутанных схем этажей и все глядел влево, туда, где за окнами от пола до потолка раскинулся зимний сад. Несколько старых, красивых ив грациозно замерли на покрытой листвой земле, спрятали в своих слабеющих объятиях кованые лавочки и неработающий фонтан. Кенни пересек коридор, отыскал дверь и вышел наружу под аккомпанемент долгих гудков, доносящихся из трубки. Кенни плюхнулся на одну из скамеек и разочарованно уставился на телефон: — Вот же говнюк, — прошипел он, — просил позвонить, а сам трубку не берет. Занят он. Пф! Воздух разрезал такой тяжелый вздох, что Кенни на какой-то момент поразился сам себе: он расстроен, конечно, но не ожидал, что настолько! А затем Кенни повернул голову в сторону и вздрогнул: на соседней лавочке, почти скрытой за редеющей листвой ивы, обнаружился второй мужик! И вздыхал, как понял Кенни, именно он. Мужик выглядел очень несчастно. Привычно оценив его, Кенни без каких-либо эмоций пришел к выводу, что тот был очень даже ничего: высокий, крепкий, с копной густых русых волос и густой бородой. На мужике были круглые очечи, что придавало его виду задротства, ну да и бог с ним, у Кенни была слабость к мужчинам с академическими наклонностями. Первым мужиком, перед котором он опустился на колени, был аспирант математического факультета, дальше шли адвокаты да юристы; особую страсть Аккерман питал к лингвистам; затем развился пунктик на искусствоведов — да такой, что Кенни прожил с этим «пунктиком» семь лет, до этого полтора года его добиваясь и полгода зажимаясь с ним по всем возможным углам, подворотням и музейным раздевалкам, где Ури неизменно назначал свидания. Так к чему это Кенни все?.. Ах да. Мужик на лавочке под ивой был, в целом, в его вкусе. И даже кого-то смутно ему напоминал. — Все нормально? — спросил Кенни, закуривая. Мужчина вздрогнул. Посмотрел на Кенни. — Здесь нельзя курить. Это школа. — Мне можно, — улыбнулся ослепительно Кенни крепкими желтыми зубами. — Может, и вы хотите?.. — Нет, — покачал головой собеседник. — Проблема с кем-то близким? — вкрадчиво поинтересовался Кенни из спортивного интереса. — С сыном, — признался вдруг собеседник. — А-а, — брезгливо поежился Кенни своему в корне неверному представлению ситуации. — У меня тоже сын есть. Ну как сын — племянник. Но он мне как родной. Могу понять. Что мальчонка отколол? — Ничего, — мужчина взглянул на Кенни как-то даже удивленно. — А должен был? — Ну, — расстегнул пуговицу пиджака, — обычно родители расстраиваются, если дети хулиганят. В остальных случаях они горюют из-за самих себя. — Вот как, — задумчиво пробормотал мужчина и остановил взгляд льдисто-голубых глаз на пасмурном небе у них над головами. — Любопытная мысль… Возможно. Возможно, я сам подвел сына в воспитании и теперь, как вы выразились, горюю. Кенни поднял уголки губ: интересный денек у него намечается. Что в школе, что за ее пределами — сплошные папочки, озабоченные своими детьми… Да чего уж там — он такой же, думает о племянниках и переживает о них денно и нощно, а делает все время недостаточно. — Небось рак на горе свистнул, раз мужики переживаниями делятся… — пробормотал Кенни. — Простите? — взглянул на Аккермана собеседник. — Мысли вслух. Не заостряйте внимания. В чем же причина ваших беспокойств о сыне, позвольте узнать? — Он заболел. — О, — вмиг посерьезнел Кенни, — как так? — Бронхит. — Ух, — выдохнул Кенни с облегчением. — Это ничего. Покашляет, сопли потягает, поноет, поогрызается и будет как новенький. — Если бы, — мужчина побарабанил пальцами по колену, — он никогда не огрызается… Никогда не выходит из себя… Не жалуется… Даже кашляет и то тихонько как-то. Кенни представил себе Леви с Микасой и мгновенно сообщил: — Довольно удивительное поведение для ребенка, если позволите мне высказать свое соображеньице. — Да-да, — с тенью отчаяния проговорил мужчина. — Сейчас он не ходит в школу, но, знаете, в отличие от большинства детей в его ситуации, он выполняет все домашние задания. Постоянно высчитывает валентности в уме. Заучивает карту мира. Залежи калийных солей. Страны, добывающие руду. Почему бы не отдохнуть? Ваш племянник отдыхает, когда болеет? Кенни честно призадумался. На его памяти болел, страдал и ныл Леви из-за болезни только однажды — и это словно был единственный раз за всю жизнь ребенка, когда тому нездоровилось. — В целом, Леви довольно активный малый, лениться не любит, много дел, но… Валяется с комиксами в кровати с удовольствием. В глазах мужчины зажегся неясный Кенни огонек, и он продолжил: — Но я ему обычно говорю, мол, не хочешь идти в школу сегодня — пожалуйста, прогуливай, на здоровье, казачок. Понимаешь? Детям важно чувствовать лафу, хотя бы иногда. И он говорит мне иногда: дядя, я чуток притомился, можно подушку подавить на урок больше? — Вот как? — мужчина задумчиво почесал подбородок. — А мой сын… Никогда так не делает. Никогда ничего не рассказывает — ни о том, что чувствует, ни о том, чего хочет. Если делится, то только увиденным. Например, планетарий был интересным, но план рассказа — неэффективным; сегодня он видел красивую кошку; такой торт можно купить опять. Я стараюсь читать между строк. Допустим, слова про кошку означают, что ему нравятся животные и что он способен отмечать прекрасное, планетарий говорит о его стремлении к познанию и так далее… Но дальше?.. Ох, кажется, я не создал для сына… условий… чтобы он делился со мной переживаниями. Понимаете, о чем я? Кенни с готовностью закивал, а собеседник продолжил: — Приближается день рождения сына, и я знаю, что он переживает, вижу по глазам, но он молчит, молчит как рыба! Вообще, он крепкий парень, физически, я имею в виду, да и психологически он стабилен, но… Я знаю, что ему тяжело: бронхит, рука, сейчас еще ветрянка, однако… — Подожжи-подожжи, — решительно и по-свойски перебил мужчину Кенни, затягиваясь, — какая рука? Какая ветрянка? — О, я не сказал? — мужчина уставился на Кенни. — С сыном приключилось несчастье. Серия несчастий, если быть точнее. Дело в том, что мы переехали сюда недавно, а сын не очень хорошо видит в темноте. Рельеф местности на Парадизе при этом крайне любопытный: и лес, и холмы, и реки… Бывает сложно вечером разглядеть, где что. А у Эрвина есть одна нехорошая привычка — читать на ходу. — И? — развел руками Кенни в нетерпении, чувствуя, как в голове задвигались шестеренки. — Ну, вот он и упал в канаву. Сломал правую руку сразу же и полкилометра плыл в канаве до дома, гребя левой. Пришел в квартиру мокрый, уже простуженный. Раз, два — не успели оглянуться, как у него уже бронхит и гипс. И все бы не так плохо, если бы не соседская девочка. — Соседская девочка? — переспросил Кенни, ужасаясь картине, представшей перед его глазами: блондинистый мальчик Эрвин Смит из его гостиной плывет в канаве до дома. — О, да. Пришла соседская девочка, маленькая совсем, четыре годика. Захотелось угостить Эрвина печеньем. Угостила. Не заметили, что она болеет ветрянкой… А Эрвин не болел. Сидит теперь дома весь зеленый, горемыка. Рука сломана, учится писать левой, чтобы не отставать по программе, попросил у матери прописи, осваивает в свободное от учебы время каллиграфию… У Кенни от красочности образов, описанных папкой Эрвина Смита, пошла кругом голова. Пока он пытался осязать реальность и совершить возвращение на базу, собеседник сказал: — Ох, простите, мы тут общаемся, а все формально не представлены… — Вы папка Эрвина, учитель истории, — махнул рукой Кенни. — А к вам домой, мистер Аккерман, Эрвин, значит, ходил заниматься. Они торжественно пожали друг другу руки. Кенни вздохнул, вытер лоб рукавом пиджака и вздохнул: — Нет, ну это полная жопа. Попа, простите. Бедный пацан! А вы переживаете отчего именно? Что он долго поправляться будет? Или что в моменте про горести свои вам не рассказывает? — Что у него нет друзей, мистер Аккерман, — тяжело и протяжно вздохнул папа Эрвина Смита. — Эрвин — очень хороший мальчик, но он не по годам умен и не умеет вписываться в коллектив. Вот и сейчас он сидит дома, совсем один, оторван от класса на неопределенный срок притом, что и так не завязал с ним близких отношений. А через две недели у него день рождения, и мне страшно представить, насколько травмирующим он окажется для ребенка, у которого совсем нет друзей… Кенни застыл, а затем в порыве чувств крепко сжал плечо отца Эрвина — да так, что тот ойкнул. — Пардоньте! — спешно извинился Аккерман. — Вы же не специально, — милостиво кивнул Смит-старший. — К слову, я знаю, что о здоровье Эрвина справлялся ваш племянник. Но Эрвин ничего ему толком не объяснил, сказал, что болен, и в школу придет тогда, когда придет. Я… я не знаю, что делать. — Так никаких проблем! Мистер Смит, Леви придет на день рождения Эрвина. — А? — изумился учитель истории. — Правда? — Конечно! — развел руками Аккерман. — Когда он? — 14 октября. А Леви ветрянкой болел? — Еще как, — довольно ухмыльнулся Кенни.

***

— Я не пойду! — злобно скрестил руки на груди Леви, уставившись на нерадивого дядьку, который замер посреди кухни с деревянной лопаткой в худощавой руке. — Но Леви! — взмахнул лопаткой Кенни. — Он упал в канаву! Он плыл домой! — Ты тоже падал в канаву и тоже плыл домой! — отрезал Леви. — Это далеко не такое экстраординарное событие, каким ты пытаешься мне его представить. — Но почему нет? — не оставлял надежды растопить сердце племянника Кенни. — А почему да? — Он же хороший? — И? — развел руками Леви. — Почему нет? — повторил Кенни. — Мы пошли по кругу, Кенни! У меня уже есть друзья, мне некуда впихивать еще! Ты видел мое расписание? У меня гитара, джиу-джитсу, порубиться в плойку!.. — Да рубись ты в плойку, сколько хочешь! Сходи на день рождения к мальчику один разок, чего тебе стоит? Тебе же понравилось с ним время проводить. Вы отлично поладили, когда он к нам сюда приходил. — Он тебе больше моего понравился, — сощурил Леви глаза-молнии, — вот ты и чеши, дядя! — Объясни мне, почему ты не хочешь идти к нему. Реальную причину назови только, — неожиданно спокойно проговорил Кенни. — Ты бы слышал его тон, когда я ему звонил, — нехотя признался Леви, пиная носком тапка барный стул. — «Нет-нет, в учреждении образования в ближайшие дни меня не будет. Вероятно, мое отсутствие продлится несколько недель. Причин для беспокойства нет. Благодарю за звонок». Он кто вообще? Ему реально исполняется 12? Ты представляешь, чтобы я так отвечал на телефон?.. Кенни прикусил губу, а потом присел на корточки рядом с племянником и посмотрел на него снизу вверх. — О! — воскликнул он. — Твои ноздри снизу так прикольно выглядят. — Отвали, Кенни, — пряча улыбку, Леви попытался отмахнуться от дяди, но тот рывком выпрямился, сгреб его в охапку и зажал в объятиях, не давая вырваться. Он поцеловал племянника в макушку и проговорил, держа его руки под замком из своих: — Ему одиноко, Леви. Ты видел его батю? Такой не будет про ноздри шутить. Возможно, наш юный мистер Смит просто не знает, как донести простую мыслю «спасибо за звонок, пацан, я тут загибаюсь от скуки, бля». — Именно «от скуки, бля», — передразнил Леви. — Не дразни дядю, шпендик, — Кенни наградил племянника легким пинком под зад. — Сходи, я тебя прошу. — А ты чего так хочешь, чтобы я сходил? — посмотрел Леви на дядю. — Чего он тебе так в душу-то запал? Кенни неопределенно пожал плечами: — Он особенный какой-то. Как… Ури, наверное. Такие люди нечасто попадаются. И по Ури я знаю, что выделяться так, как выделяется он, очень сложно. Таким людям особенно важны люди рядом. Леви смотрел на Кенни, не моргая. А потом сдвинул брови, покачал головой и сказал: — При одном условии. — Выбирай! — Эта встреча, про которую говорил Ури… — Ури-Ури-Ури-Ури! — вереща, как пташка поутру, Микаса ворвалась в кухню и врезалась в брата. — Почему ты говоришь про Ури без меня, чиби! Совсем страх потерял? И малышка прищурилась, глядя на брата снизу вверх. Леви совершил несколько быстрых движений, и спустя мгновение Микаса, совсем как он недавно, оказалась зажата в его объятиях, с его ладонью, прижатой к ее маленькому слюнявому рту. — Мы с Микасой подумали и решили, что хотим провести ее дома, — сказал Леви. — Ури, мы и ты. Все вместе. Как семья. Приготовим ужин вместе, как раньше. И поедим как люди. — Но, Леви, — сердце Кенни предательски дрогнуло, а Леви, отпуская Микасу, которая встала в такую же позу непреклонного бога, как и брат, поднял брови и проговорил: — Выбор твой, Кенни. Второй особенный человек стоит того, чтобы ты краснел и бледнел перед первым?

***

В назначенный час Леви, облаченный в смокинг, стоял у старой, но приличной двери одной из парадизских квартир с букетом цветов и огромной коробкой подмышкой. Он глянул на эппл вотч на своем левом запястье, позвонил в звонок и замер в ожидании. Дверь распахнулась. — Леви, — проговорил высокий зеленый человек с гипсом на кисти по ту сторону порога. — Эрвин, — стараясь не меняться в лице, отозвался Леви. — Прошу, проходи, — кивнул Смит, отступая в сторону. — Спасибо, — кивнул Леви и вошел в квартиру. Оказавшись внутри, он взглянул на Эрвина, вставшего перед ним. В приглушенном свете квартиры он еще больше походил на пришельца, чем в свете коридора. Стоп, Леви кажется, или Эрвин, даже несмотря на все пережитые несчастья, все равно умудрился подрасти еще на пару сантиметров?.. — С Днем рождения. Это тебе, — Леви протянул Эрвину цветы и коробку. — Цветы? Надо же, — изумился Эрвин ровным голосом. — Ты не любишь? — А ты любишь? — Я люблю. — Я тоже. — Ну так иди в вазу их ставь, — закатил глаза Леви и стал разуваться. — Помочь тебе? — Нет-нет. Моя травма не преграда полноценной жизни. — Ну, как хочешь. А родители твои где? — Ушли. Квартира в нашем полном распоряжении. Проходи, пожалуйста. Располагайся. Леви выпрямился и с сомнением покосился на удаляющегося Эрвина. «Он что, в последний раз принимал гостей в 1950-м?» — А смокинг — это… — Блэк тай, — отозвался Эрвин из недр квартиры. — Классический дресс-код для формальных мероприятий. К примеру, свадьба. Или день рождения. Ты никогда не носил? — Носил, — ответил Леви, оглядываясь по сторонам. — Но не на день рождения. Мне пока только 11. Тут и там коридоры были заставлены шкафами, полными самых разных книг и пластинок. Прислушавшись, Леви спросил: — Это что, Армандо Тровайоли играет? — Ты узнал композицию? — Эрвин, зеленый и торжественный, нарисовался в коридоре с вазой в руках, в которой раскрылся и маняще пах пышный и чарующе яркий осенний букет из георгин, астр, калл и астильб. Его Леви составил сам. — L'Amore Dice Ciao, кажется? — сморщил нос, задумавшись, Леви. — Именно так, — улыбнулся Эрвин и толкнул двойные двери в комнату прямо возле коридора. — Прошу в гостиную. Леви вошел внутрь и ахнул: в центре комнаты, так же заставленной книжными шкафами и увешанной репродукциями картин известных художников, стоял стол, заставленный едой сверх всякой меры; но приборов было только на две персоны. В центре стоял подсвечник с зажженными свечами; электрический свет в комнате отсутствовал. — Мы что, только вдвоем будем? — изумился Леви, беспомощно оглянувшись на Эрвина. — Э-э… да. Присаживайся, куда хочешь. — Ты хозяин, ты присаживайся, куда хочешь. — Справедливо. Они сели за стол. Вышло странно: Эрвин сел во главе, а Леви — на диване, рядом с ним, а не напротив. — Сока? — Спасибо. — Какой вкус? — Какой есть? — — Ананасовый, апельсиновый, яблочный, мультифрукт. Есть еще компот, вишневый, — и внезапно Эрвин застенчиво, вымученно как-то улыбнулся и добавил: — У меня редко бывают гости, поэтому родители очень постарались… — А… — кивнул Леви. — Какой будешь сам, такой и мне наливай. — Яблочный? — Окей. Тебе помочь с соком? — Нет-нет, — отозвался Эрвин. — Я практиковался. Все в порядке. Отдыхай. Эрвин разлил сок по стаканам. Леви набрал полный рот жидкости. Внезапно Смит спросил: — Тебе не низко? Могу дать подушку под попу. Леви подавился и ужасно закашлялся. Спешно глотая сок, чтобы не заляпать себя и все вокруг, он закашлялся еще сильнее и не сразу заметил, что Эрвин телепортировался на диван рядом с ним и теперь осторожно стучит ему по спине. — Ты в порядке? — Не нужна мне, — сипло выдавил Леви, — подушка… Следующий час проходил, по меркам Леви, достаточно сюрреалистично. Эрвин раскладывал по тарелкам салаты «Березка» и «Селедка под шубой», оформлял мясо по-французски, вареную картошку, налил Леви по его запросу рассола из-под помидор и открыл подарок. — Это настоящий телескоп? — Да, — краснея до корней волос, выдавил Леви. Говорил же Кенни: давай чего попроще! Нет, надо было покупать игрушку за пару сотен!.. — Фантастика, — выдохнул Эрвин и посмотрел на Леви: — Спасибо, Леви! Жаль, сегодня туманный вечер, иначе бы смогли подняться на крышу и отыскать Юпитер. — Ага, — протянул Леви и посмотрел на Смита: в свете свечей его зеленое лицо казалось каким-то нереальным, дурным сном. «Но он все равно красивый, — как-то задней мыслью отметил Леви про себя. — Некоторых людей даже ветрянке не испортить. И сломанной руке». — Дядя сказал, ты учишься писать левой рукой? — не найдя лучшей нейтральной темы для разговора, спросил Леви. — Да. Показать тебе прописи? — Не надо, — замотал головой Леви. — А зачем? — А ты так не делаешь во время болезни? — удивился Эрвин. — Не, — пожал плечами Леви. — Зачем? — Не хочу отставать, — признался Эрвин. — Я, если честно, редко болею, но это показалось самым логичным решением… В конце концов, меня уже долго нет… — То есть, когда в школу вернешься, еще не знаешь? — Нет, — покачал грустно головой Эрвин. — Дома не очень весело сидеть, но что поделать. Надо ждать, пока ветрянка пройдет. Я весь зеленый. — Это да, — кивнул Леви и отхлебнул сока. — А ты ветрянкой в детстве переболел? — Ага. — И как? — Я не помню. Помолчали. Эрвин только тихонько покашлял в целый кулак. — А с рукой как… так как вышло? — спросил Леви, хотя знал. — Я… в канаву упал, — через несколько долгих секунд — к его удивлению — признался Эрвин. — Сломал. Пришлось… плыть домой. Это… было ужасно, если честно. Последние слова Эрвин произнес почти шепотом. — Чего ты по телефону мне сразу не сказал, что с тобой такое приключилось? — спросил негромко Леви. — Мне стыдно было, — Эрвин поковырял селедку на тарелке. — Чего? — Что я в канаву упал. Это так глупо. — И? — Глупо — это унизительно, — удивленно посмотрел на Леви Эрвин. — И? — снова повторил Леви. — А стыдно — это унизительно. Неужели ты никогда не думал об этом? — Если постоянно перед кем-то чего-то стыдиться, можно вообще из дома не выходить, — проговорил Леви. — Я, например, ростом вообще не вышел. Я не расту от слова совсем. Ты вон вымахал, пока на зеленке в четырех стенах сидел, а я… Микаса скоро выше будет. Так что же мне, из-за этой глупости на улице не показываться? Ни с кем не общаться? — Но рост — это не то же самое, — покачал головой Эрвин. — Рост — нет, ситуация — да. Помолчали опять. Нехотя Леви признался самому себе: и он не хотел так просидеть весь вечер, чувствуя, как давит на комнату печаль Эрвин, и… ему не то чтобы хотелось, чтобы этот идеальный душнила, вымазанный в зеленке, проплывший в канаве полкилометра до дома со сломанной рукой, печалился в принципе. — Мне надо позвонить, — Леви встал из-за стола и потянул себя за бабочку, ослабляя ее давление на шею. — Как скажешь… Леви вошел в ванную — всю чистенькую, приятно пахнущую — оперся на раковину и посмотрел на свое бледное отражение. — Что ты делаешь? Зачем ты это делаешь? Ты ведь даже не хотел быть здесь? Или… хотел? Вздохнув, Леви вынул из кармана телефон и поднес трубку к уху. — Йоу-у-у, Леви! — закричала на том конце провода Ханджи. — Как делишки? — Не очень как-то, — тихо проговорил Леви. — Но ты же на празднике каком-то? — проговорила Ханджи и громко зачавкала в трубку. — Тухло здесь. Именинник грустит. — Чего так? — Да вот так, — Леви вспомнил про канаву и поежился. — Я тут подумал… Было бы здорово его расшевелить как-то. — Та-а-к, — протянула Ханджи. — Твои мысли? — Ты, Мике, Моблит, я, он, велики, полчаса времени на все про все. — О-о, хорошо! Брать петарды? — Да, — после недолгих — и не очень старательных раздумий принял решение Леви. — Фонарики? Охотничий нож? — Да и да. — Лазерная указка? — На всякий случай. — Кошачий корм? — В обычных количествах. — Еда? — Если только кола. — Тебя поняла, Леви! Собираю банду! Отправь адрес. Леви вышел из ванной в приподнятом настроении. — Все хорошо? — уточнил Эрвин, подняв голову. — У тебя нет аллергии на кошек? — Нет, — удивленно ответил Смит. — А теплый шарф есть? — Конечно, мы ведь живем на севере. Леви проглотил улыбку.

***

Когда через двадцать минут в дверь квартиры позвонили, и Эрвин, удивленно на него оглянувшись, направился в коридор, Леви потянулся и в предвкушении веселья хрустнул пальцами. — Что происходит, Леви? — раздался из коридора голос Эрвина. — Увидишь. Щелкнул замок, скрипнула входная дверь. — Эрвин! — заголосила вторая любимая девочка Леви, и Аккерман даже из гостиной увидел, как озорно блеснули стекла ее очков. — С Днем рождения! — А… — Эрвин растерянно оглянулся на Леви. — Спасибо? — Вы готовы ехать? Мике и Моблит не стали подниматься, — затараторила Ханджи, глядя на подошедшего в прихожую Леви. — Я подумала: сначала покатаемся, потом погреемся и поедим. Да? Или нет? Я считаю, это разумно. Оборудование, кстати, внизу. — Да, я согласен, — кивнул Леви. — Простите, — раздался встревоженный голос Эрвина, и Леви с Ханджи переключили внимание на него. Он развел руки в стороны и спросил, глядя на Аккермана: — Прости, что происходит? Кто куда едет? — Мы едем. Кататься. Праздновать твой день рождения в кругу друзей, — пояснил Леви. — Кататься на чем? — На великах. — Но у меня нет велосипеда. — У нас есть. Ребята пригнали. — Трое ребят пригнали пять велосипедов? — Во-первых, — скомандовал Леви, — начинай натягивать свитер. Во-вторых, велосипедов три, как и ребят. Мы поделимся. Мике останется на своем. Ханджи повезет Моблита. Я повезу тебя. — Ты повезешь меня? На велосипеде? — ужаснулся Эрвин. — А что такого? — завязывая шнурки, посмотрел Леви на Смита снизу вверх. — Но… я… я же… ты же… — Я тебя увезу, — усмехнулся Леви, выпрямляясь. — Я куда сильнее, чем кажусь. И страшно ловкий. — Это правда, — Ханджи щелкнула пальцами и подмигнула Эрвину. — Надежнее, чем с ним, кататься невозможно. — Но куда же мы поедем? Ночь на дворе! — Во-первых, еще только семь, — отозвался Леви. — А во-вторых… — Ой, ничего себе! — Ханджи схватила Эрвина за локоть. — А что с рукой? Эрвин застыл, а Леви, проглотив свои комментарии по поводу того, чтобы надо уже перестать трястись надо всем и пожить немного, быстро ответил: — Упал, когда бежал по лестнице. Помнишь ту стремную штуковину возле Титанки, где ступеньки разной высоты? — Ой, ужас, — содрогнулась Ханджи. — Я там трижды ногу ломала! Эрвин, абсолютный растерянный, с блестящим лбом, зеленый, в смокинге, повернулся к Леви и молча смотрел на него широко распахнутыми глазами цвета неба. — Ты едешь? — мягко и негромко его Леви. — Точно увезешь меня? — тихо спросил Эрвин. — Точно. Уголки губ Эрвин дрогнули. — Тогда поехали, Леви.