Метаморфозы

Сердце отказывается работать. Три пары глаз смотрят на неё в упор с изумлением, молчание витает в холле дома зыбким осязаемым облаком. Ощущение у Гермионы складывается такое, словно она вдруг просыпается в наглухо заколоченном гробу на глубине в шесть футов под землёй. Без воздуха. Без возможности выбраться. В западне. Нижняя губа Грейнджер дрожит. Она лихорадочно смотрит то на Рона, то на Гарри, то на Джинни. Бегает взглядом по трём фигурам людей, с которыми в мире волшебном была связана теснее, чем можно было бы себе представить. И которые сейчас кажутся ей чужими. Колени дрожат. Гермиона не может сделать полноценный вдох, её лихорадит, в ушах стоит звон. Точка опоры. Господи, как она нуждается сейчас в опоре, потому что ей кажется, что ещё мгновение, и она упадёт. Свалится замертво от разрыва сердца. Словно услышав её мысли, Северус протягивает руку вперёд и сжимает ледяные пальцы Гермионы своими. Его простое прикосновение окатывает её волной мурашек с головы до ног, вынуждая сильно вздрогнуть. Тартар замечает это, опускает взгляд, видит руку Васаби в ладони Северуса и внезапно издаёт резкий, наполненный радостью смешок. Радостью, которая в нынешнее положение вещей совершенно не вписывается. И от неожиданности вздрагивают все поголовно. — Так я и знал! — вскидывает вверх руки байкер. — Васаби, ты мутишь с Отцом! Гермиона судорожно вздыхает, вырывая свою руку из ладони Северуса. Господи. Господи-господи-твою-мать-господи. Рон, который до того момента и не замечает никого другого, кроме Гермионы, вдруг хмурится. — Васаби?.. — Мутишь? — выпаливает следующий вопрос Джинни. Коробка молока падает на пол. Рон и Джинни оборачиваются. Северус и Гермиона смотрят на Гарри. — С отцом?! Грейнджер чувствует себя так, будто у неё в организме кто-то открывает кран с резервным запасом кислорода, и хватается за голову, делая на негнущихся ногах несколько торопливых, истеричных шагов вперёд. К щекам приливает кровь. — Тартар, — резко обернувшись, выставляет она палец вперёд, — заткнись! Она рявкает это так отчаянно и грозно, что Джон теряется. Перед ним словно стоит кто-то другой, не Васаби, которую он знает. Карие радужки Грейнджер заполнены смертельным испугом, она вся дрожит. — Рон, — смотрит она снова вперёд, — сядь! Уизли машинально присаживается, как ручной зверёк, едва не промахнувшись мимо стула и не свалившись на пол. Только потому что он хватается рукой за стол, ему удаётся избежать падения. — Гарри, — теперь она смотрит на друга, — ты всё, — задыхается она дрожащими словами, — не так понял… Джинни! Девушка единственная не вздрагивает, только брови на переносице сводит, будто воинственно против подруги настраивается. Джинни не из пугливых, однако ладонь на небольшой живот она всё равно опускает непроизвольно. Словно защитить пытается. Господи, она же в положении! Это на мгновение отрезвляет Гермиону. Дрожь снова волной проносится по телу, Грейнджер сглатывает, нервно облизывая пересохшие губы и истерично убирая рукой со лба спутанные из-за поездки на байке без шлема волосы. — Джинни, подожди, — уже чуть тише произносит она, чувствуя прилив тошноты. — Я ещё не придумала что сказать… Джинни оставляет на столе недоеденное яблоко и, всё ещё хмурясь, делает шаг вперёд. Кажется, будто все три гостя не замечают в комнате больше никого, кроме Гермионы. Северус и Тартар остаются по непонятной причине незамеченными. — Гермиона, — первый набирается смелости Гарри, — я ничего не понимаю… — Так, тихо! — снова рявкает она. — Всем тихо! Замолчите, я думаю! Секунду! Северус смотрит на Гермиону и понимает, что в таком состоянии не видел её никогда. Мерлин, ему казалось, что он застал все её возможные эмоции за эти полгода. Как он ошибся. Господи, как же сильно он ошибся. Она горела изнутри. Она полыхала праведным огнём. Складывалось впечатление, что, если рискнуть и прикоснуться к её коже, можно получить смертельный ожог. Северус сглатывает. Он в жизни никому в этом не признается, даже самому себе, но… Он боялся её в эту секунду. Северус боялся её внутренней энергии, в которой внезапно схлестнулось две противоположности. Гермиона из мира волшебного. И Васаби из мира магглов. Противоположности, которые никогда не должны были сталкиваться. Грейнджер тяжело дышит, истерично хватая ртом воздух. Она нервно покачивается на ногах, не зная, куда девать руки. Глаза её лихорадочно бегают, она думает. Думает так громко, что можно услышать её мысли. Мысли, которые беснуются у неё в сознании, потому что две её совершенно разные жизни сталкиваются в одной точке, а она совершенно не успела себя к этому подготовить. Она не успела войти в роль, в которой привыкла в мире волшебном. Васаби не даёт ей этого сделать. В мире магглов только одна хозяйка — она. — Рон, — нервно облизнув губы, смотрит на него Гермиона каким-то совершенно чужим, сумасшедшим взглядом, — Васаби — это моя кличка. Уизли сглатывает и чисто на автомате кивает. Слов у него никаких сейчас нет. Гермиона делает полшага вперёд и переводит взгляд на подругу. — Джинни, — теперь и она этот взгляд видит. По спине девушки бегут мурашки. Она не узнает человека, который с ней говорит. Это словно кто-то другой в теле Грейнджер. — «Мутишь» — это значит «встречаешься». Гермиона не понимает, что она несёт. Не сознает, зачем говорит именно это, почему объясняет слова, которые произнёс Джон. Однако она продолжает говорить, видимо, чтобы заполнить тишину, звенящую в этом доме так громко, что закладывает уши. Ни приветствий, ни объятий, ни радостных возгласов. Не так встречают гостей. Не так всё должно было произойти. Это расплата. Расплата за украденный у судьбы день. — Гермиона, тебе придётся очень постараться, чтобы объяснить нам, каким образом ты стала острой добавкой к суши, которая встречается со своим отцом, — вдруг произносит Гарри. Грейнджер чувствует, как подгибаются ноги. Тело словно не принадлежит ей, расплата настигает её так внезапно и так резко, что у неё кружится голова. Она не сдерживается и, громко всхлипнув, накрывает лицо ладонями. — О Мерлин! Гарри в полном замешательстве качает головой. — Он тут не в помощь… Джон, совершенно не понимающий, кто эти трое такие и что вообще происходит, хмурит брови. Гости в доме Васаби доводят её до такого состояния за пару минут, и Тартар расправляет плечи, делая несколько шагов вперёд, словно готовится защитить её, даже полезть в драку, если придётся. Джинни против воли делает шаг назад, снова опуская ладонь на живот, когда огромный высокий парень с бритой под ноль головой выходит в середину комнаты, закрывая Гермиону своим мощным торсом. Бог мой, кто это такой вообще?! — Отец — это тоже кличка, — сурово произносит он. Выражение лица у Тартара такое, словно он готов уложить всех троих в секунду. Рон даже рот приоткрывает от шока, не в силах подняться со стула, а Гарри срывается с места, закрывая Джинни собой. И выглядит это почти нелепо, потому что Поттер выглядит совсем крошечным, байкеру он даже до плеч по росту не доходит. — И кто же Отец? — чуть вздёрнув подбородок, произносит он. Тартар опускает вниз голову, рассматривая этого странного паренька в очках с круглой оправой. Он кажется Джону совсем щупленьким и низким, но в зелёных глазах он видит отражение сильного характера. И сразу понимает, что рыжая девушка имеет к нему прямое отношение. Он защищает её. Он с ней. Тартар мгновенно проникается уважением к нему, пусть и не показывает виду. — Догадайся, — чуть кивнув, вкрадчиво произносит Джон. Трёх секунд не проходит, как моментальное осознание поражает всех гостей одновременно. Кажется, будто все трое только сейчас понимают, кто стоит недалеко от двери. Рон, Гарри и Джинни в немом изумлении смотрят на стоящего вдалеке Северуса. Они даже не узнают его сначала. Ни один из них. Изумление сменяется испугом, а он — ужасом. Северус сжимает челюсти. — Не скажу, что рад снова познакомиться, — глубоким низким голосом произносит он. Джинни прикладывает ладони ко рту, звонко охнув. Гарри распахивает губы, вытаращив глаза. Рон снова хватается за стол, чтобы не упасть, видимо, хотя по-прежнему сидит на стуле. Все ожидали увидеть сгорбленного щуплого профессора и бывшего директора Хогвартса в неизменной чёрной мантии и рубашке, застёгнутой под самое горло. Недовольного жизнью человека с кругами под глазами, волосами, закрывающими часть лица, и презрительно искривлённой линией губ. Вместо этого они видят подтянутого загорелого мужчину с отличной осанкой и тёмным мерцающим огнём в глазах. Человека с забранными волосами, одетого в чёрную футболку, резинки рукавов которой впиваются в сильные руки, и джинсах с тёмным широким поясом. — Что… — едва ворочает языком Гарри. — Охренеть, — выдыхает Рон. — О, Мерлин! — бубнит в ладони Джинни и убирает их с лица. — Гермиона, что здесь происходит! Ты находишься в добровольных, — она задыхается словами; сама не верит, что говорит это: — любовных отношениях с этим… Человеком?! Грейнджер задыхается, роняет ладони и лица и поворачивается на сто восемьдесят, едва справляясь с ужасом, который сковывает всё её тело. По щекам Грейнджер бегут слезы, сердце разрывается, отказывается работать. — Северус, прошу тебя! — надрывно кричит она так громко, что в жилах стынет кровь. — Это невыносимо! Сделай это, сделай! Умоляю тебя! Мысли вопят в её голове, вызывая нестерпимую боль. Гермиона зажмуривается и, больше не в силах это терпеть, падает на колени, обхватывая голову руками и стискивая до скрежета зубы. Она качается на месте и глухо, редко всхлипывает, ощущая боль в лёгких от каждого нового вдоха. Гул в голове давит на уши, слышится шум крови в барабанных перепонках. Грейнджер вся сжимается, почти сворачиваясь клубком от всплеска таких чудовищных эмоций. Гермиона не с первого раза слышит своё имя и чувствует на плече холодную руку. Она вскидывает голову вверх, не представляя себе, что может выкинуть в следующую секунду, и прерывисто вздыхает, когда видит не одного из гостей дома её родителей, а лицо Северуса, который снова в стрессовых ситуациях ведёт себя так, как она никогда не научится. Делает всё с холодной головой. — Подняться можешь? — Его голос спокоен; он протягивает ей правую руку ладонью вверх. Гермиона сжимает губы и, тяжело дыша, вкладывает в его руку свою, опираясь всем весом, когда старается подняться на свинцовые ноги. Она опускает взгляд. Не может заставить себя посмотреть Северусу в глаза. Где же твоя бравада, Грейнджер? Иссякла? В самый ответственный момент она у тебя иссякла? Гермиона смотрит на обувь Северуса и чувствует на себе его взгляд. В голове просто сумбур, с которым она не находит сил разобраться. — Ты побледнела, — по-прежнему спокойным голосом произносит он. — Сходи наверх. Умойся. Я пока со всем разберусь. Грейнджер не находит в себе сил ни на что. Ни посмотреть на него, ни ответить. Она коротко кивает, и ноги безвольно несут её в сторону лестницы. Она опускает руку на деревянные перила, почти весь вес тела на них переносит, когда делает первый шаг. Слышится скрип старенькой ступеньки. И он оглушает её, рассекая пространство мёртвой тишины комнаты. Гермиона до боли кусает внутреннюю сторону щеки, чтобы привести себя в чувство. Не помогает. Перед тем, как продолжить подниматься, она на мгновение оборачивается. Кровь в жилах Грейнджер стынет моментально, когда она видит три пары осоловелых глаз её друзей из волшебного мира, которые полулежат на диване, совершенно дезориентированные искусным обливиэйтом. Гермиона тут же отворачивается и зажмуривает на мгновение глаза. Тошнота подкатывает к горлу всё сильнее. Она ускоряется, почти взлетает по лестнице на негнущихся ногах и, ворвавшись в ванную, закрывает за собой дверь. Почти свалившись на колени, она хватается за обод унитаза, и спина девушки дугой изгибается, когда желудок сводит спазмом. Она закашливается, из глаз брызжут слезы. Наспех закинутый завтрак, которым Гермиона перекусывает перед отправлением с «Львиного зева», не может больше находиться в желудке. Спазмы повторяются, но кроме густой и вязкой слюны на третий раз больше ничего не выходит. Грейнджер не с первого раза достаёт до ручки слива, но справляется с поставленной задачей. Опираясь на ванную, она поднимается на трясущиеся ноги и включает воду. Бесконечное количество раз она плещет себе на лицо ледяной водой, полощет рот так, что от холода сводит зубы, и наконец разгибается, глядя на своё отражение в зеркале. На неё смотрит кто угодно, но не Гермиона Грейнджер. Кожа покраснела от холода, глаза слегка опухли, под ними залегли синеватые тени. Схватив полотенце, Гермиона с остервенением трёт лицо и, промахнувшись мимо крючка, роняет его на пол. Поднять его не хватает сил, она в очередной раз лишь остервенело хватается за край раковины. На отражение своё она себя не может заставить посмотреть во второй раз. Потянувшись рукой вверх, Гермиона открывает дверцу, намереваясь выпить пару таблеток успокоительного. Схватив косметичку, она не с первого раза открывает молнию и начинает копаться, выискивая там оранжевый пузырёк с этикеткой, где значится её имя. Врач выписывает ей таблетки, когда они с Северусом приходят за Тартаром после его срыва на помолвке Даяны и Фернандо. Она не сказала об этом Северусу, потому что не видела в этом смысла. Потому что она этими таблетками всего раз пользовалась и не думала, что ей придётся сделать это снова. Она всё копается в косметичке, но вместо пузырька нашаривает на дне предмет, о котором успевает забыть. Грейнджер поднимает вверх дрожащую руку с зажатым между пальцами кольцом с маленьким камнем, о существовании которого она совершенно забыла. Глотку сдавливает. Драгоценное кольцо, которое она принимает в момент импульсивной помолвки, обжигает ей кожу. Не сознавая собственные действия, она истерично начинает надевать его на положенное — так-ведь-нужно-так-нужно! — ему место. Красные от холода пальцы дрожат. Маленькое колечко поблёскивает в свете лампочки и переливается так, словно насмехается над ней. Дверь резко открывается. — Гермиона, я… Грейнджер резко оборачивается. Северус стоит в дверях, сжимая непроизвольно ручку с такой силой, что белеют костяшки пальцев. Взгляд прикован к дрожащей руке, которую Гермиона держит перед собой. Грейнджер беспомощно открывает и закрывает рот, как рыба, которую выбросило на берег. Внезапное осознание бьёт наотмашь. О помолвке знали трое. Она, Рон и… — Северус… Снейп отводит взгляд и отворачивается, намереваясь убраться отсюда подальше. Он держит в голове мысль, что следовало постучать. Он заставляет себя думать только об этом. Только об этом. Я-должен-был-постучать. Грейнджер остервенело срывает с пальца кольцо и со звоном бросает его на раковину. — Северус, — не своим голосом произносит она его имя снова, срываясь с места следом за ним. Мужчина тормозит у лестницы, сжимая руки в кулаки. Я-должен-был-постучать. — Тартар и Форк дома, я обо всем позаботился, — старается он говорить тем же спокойным тоном. — Они оба и все три непрошеных гостя без воспоминаний об этой встрече. Денверам исказил воспоминания, они будут думать, что свалились без сил после поездки. Гермиона не слышит его. — Северус… Беспомощно. Она почти скулит его имя. Так беспомощно, так отвратительно беспомощно, что на деланное спокойствие не хватает больше сил. — Что? — Он произносит это отрывисто, продолжая смотреть перед собой. И всё, и нет слов. Грейнджер молчит, не находит подходящих слов. Сердце так отчаянно и громко стучит в груди, что того и гляди: остановится. Она смотрит в спину Северусу, видит, как часто поднимаются и опускаются его плечи. Что говорить? Мерлин, помоги, что мне говорить! — Ну что?! — громче произносит он, повернувшись к ней лицом. Гермиона лихорадочно влажными глазами смотрит на него и почти не узнает. Тёмные глаза полны ревностного осуждения. Грейнджер знает, что она заслуживает этот взгляд. Проклятье, она его заслуживает. Они не говорили о магическом мире, они выбросили его из своей маггловской жизни. И к чему это привело? Они не вдвоём стоят сейчас здесь, теперь их трое. Два живых человека и обстоятельство, которое они игнорировали со всем присущим им обоим хладнокровием. Слон в комнате стоит вместе с ними. Гермиона смотрит в тёмные глаза Северуса. — Дай мне объяснить, — сипит она, лихорадочно глядя ему в каждую радужку, — пожалуйста… Ищет что-то. Ищет. И не находит. Пауза затягивается. — Что же ты молчишь? — смотрит он в её наполненные до краёв слезами глаза. — Что же ты молчишь, когда тебе обычно рот не заткнуть? Гермиона облизывает сухие губы. Ей столько всего нужно сказать ему, столько всего, Господи. Попробовать объяснить, покаяться, оправдаться. Что угодно. Что угодно, только бы он не смотрел на неё так. Так, словно она его предала. Однако с губ срывается только очередное: — Северус… — Не нужно унижаться передо мной, — хладнокровно произносит он, понимая, что она никак не отмоется от своего поступка, — ты не обязана мне ничего объяснять. Сердце Гермионы разрывается, губы белеют. Она стоит перед ним оцепеневшая и молчаливая, не в силах произнести больше хоть слово. Даже назвать его имя, застывшее у неё на губах. Она лишь мысленно вопит: «Только не уходи от меня сейчас, не уходи, пожалуйста! Ну, пожалуйста!» Но Северус разворачивается и спускается по лестнице, намереваясь убраться от неё сейчас подальше. Убраться хотя бы в соседнюю комнату, потому что исчезнуть из её жизни априори невозможно. Они с ней повязаны. Повязаны их общей тайной и положением, в котором они оба добровольно оказываются. Что ж, так тому и быть. Всё равно ничего бы толкового из всего этого не вышло. Она — адвокат, а он — её подзащитный. Только и всего. Только, черт возьми, и всего. Гермиона осоловело смотрит перед собой и, схватившись за раковину, усаживается на холодный бортик чугунной ванны, бездумно глядя перед собой в одну точку. Это была первая в жизни Гермионы Джин Грейнджер ослепляюще жгучая и кровоточащая сердечная рана. Так больно ей не делали ещё никогда. Она так боялась потерять бдительность и получить удар в спину от Северуса, что в итоге, сама того не сознавая, взяла холодное оружие в свои эгоистичные руки. Гермиона думает в это мгновение только о себе и даже представить себе не может, что сама нанесла Северусу рану куда более глубокую не только в спину. Но и в сердце. Вот только нет у них времени, чтобы высказать друг другу в лицо всё, что они думают. Гости скоро придут в себя, Северусу с Гермионой нужно надеть на лица свои лучшие маски, чтобы играть роль до конца. Роль адвоката и подзащитного, пребывание которых в мире магглов по непонятным причинам увеличилось с двух недель до полугода. Так они оба и делают. Будто ничего не произошло. Словно совершенно ничего не было. И они оба вернулись в начало. — Когда они придут в себя? — равнодушно произносит Гермиона, когда, переодевшись, спускается вниз. Северус проверяет наручные часы. — В течение часа, — коротко произносит он. Между ними чудовищный холод, хотя в доме тепло, а за окном светит октябрьское солнце. — Отлично, — кивает Гермиона. — Переоденьтесь, я схожу в магазин. Надо для вида сходить за продуктами. Северус старается делать вид, что его не задевает её обращение на «вы». — Разумеется. Грейнджер сглатывает, складывая в кошелёк суточные за последние сорок восемь часов, которые они так и не использовали. На Северуса она не смотрит. — Придерживаемся плана, который оговаривали неделю назад, — добавляет она, открывая дверь. — Буду через тридцать минут. — Возвращайтесь, когда вздумается. Грейнджер стискивает пальцами ручку двери, сжимая губы. Её коробит от того, что он замечает её переход на «вы». Её выводит из себя тот факт, что он платит ей той же монетой. — Не забудьте погладить мантию, — язвительно добавляет она. — Она пять месяцев в комоде валялась. Оставляя последнее слово за собой, Грейнджер выходит из дома и гулко хлопает дверью. Северус сжимает челюсти и, не сдержавшись, со злостью пинает стул, в результате чего тот переворачивается ножками вверх. Опустив руки на пояс, Северус зажмуривает глаза и тяжело вздыхает. Ничего больше не будет, как прежде. Возвращается Гермиона через двадцать семь минут. Северус глаз со стрелок наручных часов не сводит. Оставив пакет на столе, Грейнджер проходит в гостиную, начиная делать уборку. Она старается не замечать, что мантия Северуса едва на нем сходится. Она ему больше не по размеру. И выглядит он в ней почти нелепо, как трубочист, одетый в балетную пачку. Северус молча присоединяется к ней, потому что уборку в доме они делали всегда вместе. Они многое делали вместе, вот только сейчас на собственный висок палочку направить хочется и шепнуть непростительное, потому что всё совсем не так, как раньше, и это треклятое молчание, тугими силками опутавшее весь дом… Убивает. Остаётся меньше трёх минут до пробуждения ребят. Гермиона осматривает дом ещё раз и убеждается в том, что ничто не может выдать их громкую и оглушающую тайну. Убрано по местам всё. Кассеты с фильмами, которые они вечерами смотрели. Книги, которые они читали. Плед и подушки, на которых они лежали, утопая в единении друг с другом. Ничего компрометирующего нет из того, что принадлежало им двоим. Это больше не убежище Северуса и Гермионы. Это просто дом родителей Грейнджер. — Пора выходить, — это первое, что она говорит после двадцати семи минут молчания. Северус только кивает, берет пакет с продуктами, поправляет ворот душащей рубашки, которую ему едва удалось застегнуть, и чувствует себя так, будто его насильно запихнули в доспехи. Никогда ещё родная и бессменная мантия не была ему так чужда, как сейчас. Они выходят на крыльцо и закрывают за собой дверь, опуская вниз головы и наигранно делая вид, что прислушиваются к тому, что происходит в доме. На деле оба думают только о том, что они натворили со своими жизнями. И в каком ужасном положении оказались. Рана в груди Грейнджер пульсирует. Рана в груди Северуса… Кровоточит. Им бы сейчас взять да сказать друг другу в лицо, что они оба друг о друге думают, вот только язык не поворачивается. Слишком тяжело. Слишком горько. Слишком слишком. Грейнджер сглатывает, заставляя себя смотреть на носы противных осенних полуботинок на маленьком каблуке. Васаби ненавидит такую обувь. Её любит Гермиона. По ту сторону двери слышатся сонные голоса. — Пора на сцену, — бесцветно произносит Северус. Гермиона всё же поднимает взгляд и жалеет об этом в следующую же секунду. Господи, что же я натворила. Северус перекладывает бумажный пакет с продуктами на согнутую правую руку. — Софитов не будет, — добавляет он, — но вы и без них справитесь. Не давая ей вставить даже слово, он касается ручки и, даже не взглянув в сторону Грейнджер, толкает дверь от себя. Гарри потягивается, стоя возле стола, Джинни зевает, стоя рядом с ним, Рон — всё ещё слегка дезориентированный — сидит на диване. Гермиона вздыхает и входит в образ, лучезарно улыбаясь. — Ох, вы уже здесь! — радостно восклицает она, почти подпрыгнув на месте. — Как я рада вас видеть! Северус кривится. Переигрываешь, Гермиона. Это не ты. Ты так себя не ведёшь. Это повадки Васаби. Все три гостя тут уже оживляются и улыбаются в ответ, вот только в этот раз замечают её спутника моментально. Неудивительно. Гермиона в её привычном образе. Синее приталенное платье чуть ниже колена, чёрные колготки, простенькая осенняя обувь. Тёмные волосы крупными волнами ниспадают с плеч. А вот профессор… Профессор в мантии и, казалось бы, что удивительного? Да только волосы у него здоровее и гуще, кожа без намёка на болезненную бледность, осанка прямая, плечи широкие, а мантию не мешало бы расшить на два размера, как минимум. Джинни поражается первая. — Почему машина в доме? — не подумав, выдаёт она. Грейнджер укоризненно хмурится. — Джинни! — О, сэр, — часто моргает Рон, словно решает, что ему всё это мерещится, — вы… изменились… Северус безразлично смотрит на бывшего ученика. — Да ну? — холодно чеканит он. — Не обратил внимания. — В мире магглов исчезли все зеркала? — Поражённо задаёт вопрос Гарри. Их можно понять. Боже мой, всех троих можно понять. Поттер сканирует фигуру бывшего директора и понять пытается: его одного зрение подводит или это групповая галлюцинация. Гермиона всплескивает руками, продолжая держать лицо, и пытается отвести огонь на себя. — Да что же вы, — посмеивается она. — Привет! Она срывается с места и заключает Гарри в объятия. Она надеется в глубине души, что чувства к лучшему другу у неё остаются прежними, но, оказавшись в его объятиях, с ужасом понимает, что это не так. — Привет, — радостно вторит он ей в волосы. Привычного спокойствия в его руках Гермиона больше не чувствует. Стараясь не подавать виду, она тут же ретируется к Рону, который уже поднялся на ноги, и приветствует его, смазано чмокнув в щеку. Желваки Северуса судорожно дёргаются, когда он это видит. Обжигающая волна отвращения лавой течёт по пищеводу. Северус убеждает себя, что это именно оно. Не ревность, а самое настоящее отвращение. Уизли, видимо, рассчитывает на нечто большее и уже тянется к ней обеими руками, но Гермиона ловко уворачивается от прикосновения и мчит к Джинни. Северус с силой сжимает бумажный пакет. Только трескотня Грейнджер заглушает этот звук. Гермиона обнимает Джинни за шею и пару мгновений покачивается в её объятиях, а затем расцепляет руки и наперебой начинает говорить самое важное, чтобы огонь от Северуса отвести окончательно. — Джинни, ты так чудесно выглядишь! Вся расцвела! Это было ложью. Подруга слегка раздобрела, огненные волосы перестали быть такими густыми и сияющими, возможно, потому что не хватает витаминов, уголки губ опущены, глаза не искрят тем огнём, что был всегда при ней, под ними залегли круги. Она поздравляет Джинни с беременностью, гладит с разрешения аккуратный живот и с живым интересом спрашивает, как она себя чувствует. Северус не слушает их, шум крови в ушах заглушает все звуки. Джинни говорит, что всё отлично, скоро начало второго триместра, и она вполне довольна тем, как протекает беременность, а деликатные подробности обещает рассказать, когда у них будет минутка наедине. Гермиона радостно кивает. — Знаешь, у меня и в мыслях раньше не было, что беременность может быть сложной, — склонившись к подруге, шепчет Джинни. — У меня… В глубине души Гермионе плевать. Ей совершенно не хочется слушать сетования о том, как у подруги отекают лодыжки, каждые два дня изжога, все три месяца мучает жёсткий токсикоз, а из-за строгой диеты вечные перепады настроения и скачущий вес. Ей глубоко безразличны эти подробности. — Как добрались? — меняет она мастерски тему, обращаясь к ребятам. Гарри улыбается искренне и радостно. Он правда счастлив, что с Гермионой, кажется, всё в порядке, и длительное пребывание с несносным подзащитным не оставило на ней злостный отпечаток. Она лишь кажется слегка уставшей, но не замученной. Если бы они знали правду, они бы рехнулись. — Без происшествий, — подключается к разговору Рон, почему-то чувствуя себя немного лишним. Он старается отогнать эти мысли, потому что по-настоящему радуется долгожданной встрече. Кажется, Гермиона становится ещё краше, чем была до отъезда в мир магглов. Может, здесь климат другой. Как бы то ни было, он пошёл ей на пользу. — Спасибо, что написала про запасной ключ под горшком, — произносит Гарри. — Хотя я до последнего думал, что он не пригодится. Поттер невольно вспоминает тот день три месяца назад, когда они с Роном прибывают к закрытым дверям этого дома и тёмным окнам. Они ждали больше часа, но никто так и не появился. Он тогда здорово испугался. Боялся, что с ней могло что-то случиться. Гарри непроизвольно бросает взгляд на внушительную фигуру профессора. Опасения его, оказывается, были не беспочвенны. Чем же он питался здесь эти полгода? Одним протеином? Поттер старается отогнать эти мысли. — Ох, я тоже так думала! — сходу сочиняет Грейнджер. — Мы думали, что успеем сходить в магазин до вашего возвращения! Вы уже устроились? — Нет, — отрицательно качает головой Джинни, прикрывая рот рукой, когда снова зевает. — Сон сморил с дороги, сумки даже не разобрали. Гермиона смеётся. Северус морщится. Более неправдоподобного смеха он у неё в жизни не слышал. Это до нелепости абсурдно. Весь этот спектакль доводит его до бешенства. В этот самый момент он понимает, почему Грейнджер так раздражала его в школьные времена. Невыносимая всезнайка и выскочка. Такую маску она надела в мире волшебном. Повадки Васаби раскрылись в ней в критичный момент пика второй магической. Может именно поэтому, когда он отдал Поттеру свои воспоминания и морально готовился к смерти, но в последний момент увидел её взгляд, Северус передумал. Было в её глазах что-то такое, чему он сначала не придал никакого значения. Только сейчас он осознает до конца причину, по которой он выпил тогда зелье, стоило им уйти. Это была она. Это взгляд Васаби его остановил. Не зная истинной природы Грейнджер, он зацепился за этот неподвластный огонь. Её пламя невольно оставило в его душе едва тлеющую головешку. Вот что вынудило его выпить второго мая зелье. Словно пробив рукой временное пространство, Северус заглянул на несколько лет вперёд. Он выпил зелье, потому что сама судьба вела его к Грейнджер. К той версии Грейнджер, которую он узнал в мире магглов. И теперь слова, которые Гермиона сказала Северусу несколько месяцев назад, вспыхнули в сознании. «Если что-то неизбежно, оно всё равно случится. А если этого бояться — только потеряешь драгоценное время. Время, которое можно использовать для более приятных целей». Вот что случилось с ними обоими на самом деле. Неизбежное. — Да что там разбирать-то, — машет Гермиона рукой с улыбкой, — на день же только, верно? Она снова смеётся, вот только получается в этот раз хуже. Грейнджер чувствует на своей спине взгляд Северуса. Она знает, что он не верит ни единому её слову. Она знает, что он не верит ни одной её улыбке. Неловкий смех подхватывают гости скорее из вежливости, поэтому длится он недолго. Да и не до веселья, когда с ними стоит в одной комнате подсудимый, который изменился только внешне. Все три гостя невольно покрываются мурашками от его взгляда. Он остаётся неизменным. Молчание становится гнетущим. — Как… у вас тут дела? Гарри старается разрядить обстановку банальным вопросом. Он хотя бы пытается, ему стоит отдать должное. Гермиона за спиной с силой сжимает в правой руке пальцы левой. Северус замечает это. Давай, расскажи им, чего же ты ждёшь. Гермиона натянуто улыбается, несколько раз кивает. — Хорошо, — наконец произносит она. Северус хмыкает. Трусиха. Гарри многозначительно вскидывает брови, ожидая продолжения, но оно, видимо, не планируется. Полгода в мире магглов, десятки отправленных писем, превращение двух недель в шесть месяцев, немыслимая задержка в возвращении, а по факту лишь… — Хорошо? — переспрашивает он. — Просто хорошо?.. Гермиона мастерски делает то самое выражение лица, которое все ребята отлично знают. Что-то из разряда: «Не здесь». И они моментально понимают, что она расскажет всё подробнее, когда окажется с ними наедине, а не в компании своего подзащитного. Грейнджер эту кашу заварила, ей и расхлёбывать. Должный эффект ей удалось произвести своей актёрской игрой. Осталось только не запутаться в той лжи, что она им всем понаписала. Гермиона подготовилась. Она просмотрела все оставленные на крайний случай воспоминания и восстановила в памяти хронологию лживых событий, о которых им рассказывала. Только бы не проколоться. — Слушайте, а что же мы дома сидим, — прихлопывает она в ладоши. — Идёмте гулять! Погода отличная, я покажу вам Лондон! Вы голодные? — обращаясь к гостям, продолжает тараторить она. — Я знаю отличное место! — А он, — прерывает тираду Джинни, с сомнением глядя Гермионе за спину, — с нами пойдёт?.. Грейнджер не нужно поворачиваться, чтобы понять, что она имеет в виду. Она снова старается лучезарно улыбнуться. — Не думаю, что профессор согласится присоединиться к нам, — расслабленно произносит она. И ей требуется немало сил, чтобы посмотреть на него, повернувшись на каблуках на сто восемьдесят. — Верно, профессор? Профессор. Как это всё нелепо. Как это всё мерзко и отвратительно. Лицемерка. Она выстанывала его имя две последние ночи их жизни, она принимала его в себя снова и снова, прижимаясь обнажённой грудью к его горячему торсу, она целовала его под дождём, она прыгала с ним со скалы, крепко цепляясь за руку, она танцевала с ним на пляже Пальма-де-Майорки под приятный голос пожилого гавайца и звуки укулеле. Она плакала при нем, она при нем искренне смеялась, она танцевала для него у костра, она спала на его плече на том самом диване в гостиной, который стоит позади них, она позволяла ему стирать со своих щёк слезы, она встречала с ним рассветы, она ела с ним хот-доги, сидя на его куртке, чтобы не намочить джинсы в росе. Она каталась с ним на роликах, цепляясь за руку, она ездила с ним на велосипедах, она участвовала с ним в заездах, она исследовала с ним весь Лондон и пригороды, она познакомила его со своим миром, о котором эти трое горе-друзей даже не знают. Она привезла его сюда. Она прижалась к его жизни. Она пустила когти в его сердце. Она приняла решение взяться за его дело. И после всего этого она смотрит на него с лихорадочно сжатыми губами, чтобы скрыть дрожь, а вслух говорит пресловутое, предубеждённое, отвратительное и жалкое… Профессор. — Совершенно верно, мисс Грейнджер, — выплёвывает он, глядя ей в самую душу. Словно отыскать её пытается. Найти в этой эгоистичной, чёртовой девчонке хоть намёк на ту душу, с которой он породнился в мире без волшебства. — Я воздержусь. Гермиона смотрит ему в глаза, и у неё эта самая душа на куски рвётся, мучаясь в бешеной, оглушающей агонии. Внешне она никак этого не показывает, спину держит безукоризненно прямой, как всегда. Как самый настоящий представитель своей профессии. Бездушный и изворотливый адвокат Визенгамота. — Его разве можно тут одного оставлять? Гермиона едва заметно вздрагивает, когда слышит голос Гарри над самым ухом. Она даже не заметила, как он подошёл. Грейнджер старается взять себя в руки. Нельзя расслабляться. Придётся вечно быть начеку, пока этот ужасный день не закончится. — Да, — громко произносит она, продолжая смотреть на Северуса. Она знает, что он слышал слова Гарри. — Не думаю, что профессор совершит какую-нибудь глупость. Верно, профессор? Я уже совершил глупость. Я умудрился полюбить двуликого Януса. Северус сглатывает. Не отвечая на её вопрос, он подходит к столу, оставляет на нем пакет с продуктами и поднимается наверх, запираясь в своей комнате. Хлопок двери оказывается красноречивее всяких слов и заколачивает в гроб Грейнджер последний гвоздь. Если бы Гарри, Рон и Джинни имели хоть каплю представления, сколько сил требуется в следующую секунду Гермионе, чтобы продолжить улыбаться, тараторить и поскорее собирать их на прогулку, они бы пришли в ужас. Грейнджер старается надышаться тёплым октябрьским воздухом, но он встаёт у неё поперёк глотки. Если улыбаться она может, говорить весело — тоже, то с собственным телом всё обстоит куда сложнее. Она скрывает дрожь рук, спрятав их в карманы лёгкого плаща, а сама шагает немного впереди, не позволяя Рону подобраться к ней слишком близко. Гермиона не берет его под руку, как это делает Джинни с Гарри, она не идёт с ним рядом. Грейнджер тараторит и, раскинув в стороны руки, с воодушевлением рассказывает о столице Великобритании, чувствуя себя тем самым нелепым экскурсоводом с искусственной улыбкой, который день за днем катается на двухэтажном красном автобусе, повторяя из раза в раз безразличным туристам обо всех прелестях серого Лондона. Её туристы хотя бы благодарные. Они действительно её слушают, даже задают вопросы. Джинни только просит идти не так быстро. Гермиона видит, как носогубный треугольник несчастной подруги белеет от спешной прогулки, и слышит, как она задыхается от одышки. И у неё только начало второго триместра. Грейнджер не узнает свою подругу и не понимает, как они с Гарри вообще пришли к тому, что готовы заводить ребёнка. С другой стороны, удивляться нечему. Молли только-только отметила совершеннолетие, когда впервые понесла от Артура. Им часто приходится останавливаться, чтобы отдохнуть. Джинни извиняется за это сотню раз, но Гарри без конца повторяет, что всё это ерунда, а Рон в очередной раз бежит сестре за бутылкой с прохладной водой. В итоге всё сводится к тому, что они только снова и снова тормозят, чтобы посидеть, а поднимаются только в том случае, когда возникает необходимость отыскать в очередном кафе уборную, чтобы Джинни могла отлучиться. Беременность — это ад. Даже деланного жизнелюбия Грейнджер в какой-то момент не хватает. Спустя четыре часа они не проходят даже половины намеченных достопримечательностей, Джинни пару раз пытается дать Гарри понять, что она уж очень утомилась. Гермиона лихорадочно начинает соображать. Всего лишь начало пятого, что им потом делать дома всё это время? Лечь на диван и смотреть фильмы? Это не для неё. Так не пойдёт. Надо выбить их из сил окончательно, вернуться обратно часам к девяти и сразу трансгрессировать в волшебный мир. Чтобы ни минуты не оставаться в доме. Чтобы не позволить друзьям ни мгновения провести в доме, стены которого знают слишком многое. Стены которого слышали слишком многое. — Вы, наверное, страшно голодные! — наконец находит решение Гермиона, глядя на ребят. Рон соглашается, что не помешал бы обед, ведь ленч они пропустили. Гарри заботливо смотрит на Джинни, и та, немного поразмыслив, кивает. — Да, — подтверждает она. — Я бы поела. — Здорово! — радуется Гарри её улыбке. Гермиона поверить не может, что её лучший друг превращается из героя войны в… это. Да, забота — это здорово, да, Джинни носит под сердцем их ребёнка, но, черт возьми, зачем же сдувать с неё каждую пылинку. Где её стержень? Где та ершистость, которой Джинни могла похвастаться до отъезда Гермионы? Если бы с самого начала Грейнджер пригласила Джиневру в мир байкеров, большинство парней поголовно были бы у её ног. Кто знает, может, даже отношения Фернандо и Даяны были бы под угрозой. Тако был бы очарован Джинни, Гермиона готова поставить на это сотню фунтов. И что с ней теперь? Гермионе кажется, что это вина Гарри. Джинни не стала бы такой, если бы Гарри так сильно её не оберегал. Оба хороши. — Совсем рядом тот ресторанчик, о котором я говорила, — всё ещё блистает Грейнджер. — Два квартала всего — рукой подать. Гарри многозначительно смотрит на Джинни и протягивает ей руки. Девушка улыбается и, убрав за уши волосы, хватается за них, со слабой улыбкой поднимаясь на ноги. Гермиона едва подавляет в себе желание сморщиться. Ей тошно смотреть на всё это. Однако ещё больше ей тошно от самой себя и того факта, что она вообще так про своих друзей думает. С такой подругой, как она, и врагов не надо. Быть может, всё потому, что душевная рана в её груди без конца кровоточит, а на её рваные края уже налипла инфекция безысходности, которая в скором времени обещает поразить её организм неизлечимым заражением крови. Грейнджер продолжает держать лицо. Почти порхая по мостовым, она наконец радостно указывает на вывеску того самого ресторанчика, в который они с Северусом приходили ужинать в их первый вечер в мире магглов. Гермиона всё ещё с усмешкой вспоминает тот момент, когда они приходят туда снова, а хостес их встречает другой. Той болтливой даме в летах внезапно нашли замену. Или не внезапно, а после разговора Гермионы по горячей линии сети этого ресторана с оператором, который задавал ей вопросы о компетентности персонала. Как бы то ни было, ресторан этот они посещали потом неоднократно. — Добрый день! — приветствует Гермиона. Молоденькая девушка со светлыми вьющимися, как у барашка, волосами радостно улыбается. Она успела запомнить Гермиону за прошедшие месяцы. Джинни поднимается по лестнице первая, ребята почему-то отстают. — Добрый день, мисс, — радостно восклицает она. — Столик на двоих, как обычно?.. — Нет, — резко прерывает её Гермиона. — Нет, — повторяет она, — нас четверо. Хостес слегка теряется, глядя ей за спину. — Нас будет четверо, — настаивает Грейнджер. Джинни хмурится, наблюдая за метаниями стройной и элегантной девушки за стойкой. Она лихорадочно листает свой журнал, после чего поднимает потерянный взгляд на Гермиону. — Одну минутку, — просит она, — я проверю, если ли свободный стол. — Конечно, — отрывисто отзывается Гермиона. Она провожает удаляющуюся спину девушки взглядом, с раздражением наблюдая за тем, как прыгают её овечьи кудряшки. И откуда в ней столько неприязни ко всему, что её окружает? Может, потому что мир сегодня какой-то до абсурдного серый, несмотря на яркое и непривычное для Лондона солнце. Джинни останавливается возле Гермионы и смотрит на профиль её лица. — Почему она спросила про столик на двоих? — слегка нахмурившись, задаёт она вопрос. Гермиона оборачивается. По крайней мере, подруга по-прежнему говорит в лицо всё, что думает. Может, ещё не всё потеряно? Грейнджер спокойно смотрит ей в глаза и расслабленно жмёт плечами. — Мы часто ужинали здесь с мамой, когда папа задерживался на работе, — бессовестно врёт она. И Джинни это знает. — Как она могла запомнить тебя с того времени? — сразу атакует она. — Ей восемнадцать-то есть? Да когда ты сюда ходила ужинать, она ещё в средней школе сочинение по «Убить пересмешника» писала. Грейнджер часто моргает. Зря она так быстро списала Джинни со счетов. Кажется, её первое наблюдение было ошибочным. Подруга бьёт прицельно. Так, как раньше. Гермиону это радует, даже раздражение становится менее сильным. Складывается впечатление, будто Гермиона тут не одна спектакль разыгрывает. — Мы с Се… — Грейнджер осекается, — с профессором несколько раз тут ужинали, — и поднимает взгляд на подругу. — Вот и всё. Теперь она говорит ей правду, да только поверхностную. И Джинни снова это понимает раньше самой Гермионы. Ответить она ей не успевает, потому что подходят Рон и Гарри. Джинни смотрит на подругу долгим изучающим взглядом. Несмотря на залёгшие под её глазами тени, Грейнджер без труда сознает очевидное: после возвращения придётся избегать частых встреч с Джинни, потому что она, без вариантов, станет задавать вопросы, на которые Гермиона отвечать определённо не захочет. За ужином становится полегче. На сытый желудок язык у всех троих гостей развязывается, но вот Гермиона, как ни старается, запихнуть в себе третью вилку пасты попросту не может, поэтому она только ковыряется в тарелке, поддерживая разговор, и в глубине души рассчитывает, что ей удастся уговорить их всех прогуляться ещё хотя бы пару часов. — Понравились ли блюда? — появляется рядом с ними официант, чтобы забрать пустые тарелки. Все согласно кивают. — Желаете десерт? — Нет-нет, что вы, — вздыхает Джинни, — я так наелась. — У нас есть медовые бисквиты с ягодным конфитюром, — заговорщически улыбается он. Джинни усаживается ровно. — Ладно, давайте, — моментально соглашается она. — Гермиона, ты будешь? — У неё, — начинает Рон. — Аллергия на мед, — в унисон заканчивает с ним официант. Джинни, Гарри и Рон непонимающе смотрят на слегка смущённого паренька. Грейнджер почти дёргается от неожиданности, округлив глаза. — Откуда вы знаете? — первым произносит Рон. Официант посмеивается, укладывая пустые тарелки на поднос. Видимо, он хочет казаться компетентным и понимающим сотрудником, которые запоминает маленькие, но важные особенности своих постоянных клиентов. Вот только сейчас он рисуется напрасно. От этого высказывания Джинни хмурится только сильнее. — Мне доступно объяснили это ещё в первый раз, — забавно округлив глаза, отзывается паренёк. — Грех было не запомнить. Официант на всю жизнь запомнил, как высокий темноволосый мужчина отвёл его в сторону и басил о том, что этой мисс ни в коем случае не предлагать любые блюда из риса и десерты, в составе которых есть мед. Даже грамм треклятого мёда. С тех пор, по просьбе её сопровождающего, только этот официант обслуживает столик этой мисс, а в его отсутствие этим занимается администратор смены. Тот господин всегда оставляет ему большие чаевые, так что паренька расстраивает, что эта мисс приходит сегодня отужинать не в его обществе. Гермиона даже об этом не знала. Северус снова позаботился о ней в своём стиле. И от этого умозаключения зияющая рана в груди Грейнджер начинает пульсировать в разы сильнее. — Значит, вам бисквит, мисс, — смотрит официант на Джинни, а затем переводит взгляд на Гермиону, — а вам… — Мы ещё подумаем. Официант замолкает на полуслове, коротко кивает и скрывается с грязной посудой в помещении для персонала. Три пары глаз смотрят на Гермиону с живым интересом и плохо скрываемым удивлением. — Я всю жизнь сюда хожу, — расслабленно машет она рукой, — они все уже, видимо, запомнили мою непереносимость некоторых продуктов. Она посмеивается лёгким перезвоном колокольчиков, и ребята расслабляются, подхватывая её смех. Вот только Джинни почти не смеётся и взгляда своего с Гермионы не сводит, а та, в свою очередь, от подруги глаза прячет. — Может, мы на прогулке чем-нибудь сладеньким перекусим? — Предложение вполне себе заманчивое. — Солнце садится, сейчас фонари включат, красота такая будет! Грейнджер так расхваливает вечерний Лондон, что все поддерживают её идею. Гермиона так оказывается выбита из колеи случившимся событием, что даже забывает передать деньги Гарри или Рону и сама кладёт несколько десятков фунтов в книжку официанта, мимоходом добавляя, что сдачу он может оставить себе. Парень округляет глаза, когда заглядывает внутрь, стоит им уйти. Эта мисс оставляет чаевых почти столько же, сколько стоит их ужин на четверых! Он даже забывает о том, что платила она сама, и слушок не бежит по ресторану, как бы это могло произойти, если бы там лежало каких-нибудь два фунта. Официант грешным делом думает, что так эта мисс покупает у него молчание. На деле Гермиона просто понимает, что это последний раз в жизни, когда она ест в её любимом заведении. Грейнджер бросает вызов сама себе, когда решает гулять с ребятами до девяти вечера. Джинни, что удивительно, перестаёт сетовать на своё состояние, больше не цепляется за Гарри и чаще находится рядом с Гермионой, периодически украдкой на неё поглядывая. Кажется, всё правда обстоит именно так. Спектакль они тут вдвоём устраивают, и только Джинни опускает занавес, давая подруге понять, что ничего не поменялось, и что это всё ещё она. Грейнджер занавес цепями связывает и продолжает блистать на сцене, не замечая, что почти выбилась из сил. Точно к девяти часам они переступают порог дома страшно уставшие. Рон и Гарри прогулке радуются, они довольны, как дети, Уизли они покупают забавную кепку с Лондонским Тауэром, а Гарри — значок с Биг-Беном. Парни впечатлений получают на полжизни вперёд. Ни о Гермионе, ни о Джинни такого не скажешь. Джинни чувствует всеми фибрами души, как скрытно ведёт себя подруга. Ощущает на собственной шкуре, что она оградилась от неё неприступной каменной стеной высотой в двадцать футов, и никак не может к ней подобраться. — Как-то тихо в доме, — замечает Гарри. — Где профессор? Гермиона снимает сапожки, всей душой возненавидев их за этот день. Она понимает, что на пятках у неё к утру будут пузыри мозолей. С любимыми конверсами такой оплошности у неё никогда не было. — Наверху, наверное, — безразлично пожав плечами, произносит она, не поднимая головы. — Свет выключен, — наклонившись вниз, громко добавляет Рон со второго этажа, так и не добравшись до ванной. Гарри хмурится. Не нравится ему всё это. Однако Гермиона спокойна, как никогда. И её рана в груди начинает болеть от этого только сильнее. Знает она, где Северус. Потому что она в целом мире — единственная, кто вообще знает его. — Значит, на заднем дворе, — сглотнув, не смотрит она на ребят, хватая тапочки. — Я схожу за ним, а потом обсудим, как поступим дальше. Так и не глянув в сторону ребят ни разу, Гермиона направляется к двери в задней части дома, ведущей во двор. Едва оказавшись на улице вдали от них, она впервые делает свободный вдох. Никогда ей ещё не было так тяжело находиться рядом с людьми, с которыми она провела бок о бок всю свою жизнь. Гермиона прислоняется лопатками к закрытой двери, заложив руки за спину, и поворачивается. Северус сидит на их скамейке и держит в руках какую-то книгу. Взгляд его не блуждает по строчкам, голова чуть повёрнута в сторону, он безучастно смотрит на покачивающиеся голые ветви олеандров, опавшие листья которых усеяли землю вокруг. Сад постепенно пустеет, готовится впасть в спячку. Даже протянутая над головами лента с лампочками не кажется уже такой волшебной. Она пыльная и блеклая, да и вообще… Не помешало бы убрать её с улицы. Гермиона отталкивается пальцами от двери и, сделав несколько негромких шагов вперёд, опускает руки на деревянные перила. Северус слышит её шаги, взгляд его становится осознанный, но он не оборачивается. Грейнджер ловит эту возможность, жадно и торопливо рассматривая Северуса, пока у неё есть это мгновение. Она смотрит на его слегка сгорбленные плечи, опущенные уголки губ, небрежно разметавшиеся по плечам волосы, которые он пока по-прежнему старается убирать назад, чтобы открыть лицо. Гермионе больше не хочется насмехаться от того, что мантия Северусу мала. Не хочется окатить его волной язвительных замечаний, потому что в этом нет никакого смысла. Между ними появляется пропасть. Она зияет по её вине, и Грейнджер понятия не имеет, как ей её миновать. Ей хочется сорваться с места и, наплевав на все правила, все обязательства и всевозможные опасности быть замеченными, оказаться в его объятиях. Прижать к груди так сильно, чтобы почувствовать его биение сердца, стиснуть пальцы на широких плечах, зарыться губами в волосы, вжаться скулой к его щеке и, зажмурившись, шептать, шептать, шептать ему о том, какая она идиотка. Как она хочет всё бросить. Всё оставить. Как она хочет убежать от ответственности. Только бы с ним. Только с ним. Вот только мы не можем делать всё, что хотим. — Надо вернуться в дом, — первая нарушает она молчание. Северус вздыхает, чуть ёрзая на месте, а затем всё-таки поворачивается к ней. Грейнджер старается сделать вид, что владеет собой, на деле холодность Северуса повергает её в ужас. Его взгляд больше не говорит о том, что она его предала. Он смотрит отстранённо. Холодно. Безразлично. Так, как смотрит на всех остальных столько, сколько она помнит себя. И ей зарыдать от этого хочется. Северус ничего ей не говорит на это, лишь закрывает книгу, которую так и не прочёл, встаёт с места и идёт к крыльцу. Лучше бы он кричал, лучше бы поливал её грязью, лучше бы даже оскорбил, чем это. Чем ничего. — Профессор… Он разворачивается резко на сто восемьдесят, почти нависая над ней. Даже не сказав ничего вслух, Гермиона по одному только взгляду понимает, что он хочет одного. Чтобы она заткнулась. Чтобы вообще не говорила ничего, чем это ужасно отстранённое, обезличенное обращение. Вот и всё. Господи, вот и всё. Души рвутся на куски, но маски крепко сидят на лицах обоих. Грейнджер сжимает губы и, открыв дверь, первая входит в дом. Ей хватает несколько секунд, чтобы полностью войти в образ, нарисовать на лице улыбку и войти в гостиную. Она не оборачивается, потому что смысла в этом не остаётся никакого. Всё закончилось. Назад смотреть бессмысленно. — Итак, — радостно восклицает она, — можем выдвигаться, наверное? Гарри встаёт с места, оставив на столе чашку. — О, не беспокойся, — машет он рукой, — я предупредил Кингсли, что мы возвращаемся завтра утром. Грейнджер на глазах бледнеет. — Завтра? Какой же смысл всё откладывать на завтра?! Что это даст?! Нужно убраться из этого мира магглов сегодня! Почему они этого не понимают?! Гермиона старается дышать ровно, но получается плохо. — Да, — спокойно кивает Гарри, — завтра. Переночуем здесь, вы же наверняка ещё не собрали вещи. И с утра без спешки вернёмся, а к обеду ты сможешь приступить к своим прямым обязанностям в Министерстве. Гермиона нервно облизывает губы. Ей становится плохо от одной только мысли, что их с Северусом дом будет буквально осквернён присутствием людей, которым ни в одной комнате попросту нет места. Это их с Северусом дом. Их вещи, их комнаты. Их тайная жизнь. На столешнице, возле которой стоит Рон, Северус целовал её глубоко и страстно. За столом, где сидит Джинни, они с Северусом варили зелье для Джона. У лестницы, где стоит Гарри, Северус неоднократно встречал её, останавливаясь так близко, что их носы почти касались друг друга. Господи. В этом доме их слишком много. — Но это же быстро, — пытается улыбнуться Гермиона. — Собрать вещи, я имею в виду. Какой смысл оставаться на ночь?.. — А что за спешка? — старается беспечно задать вопрос Джинни, а сама взгляда с Гермионы не сводит. — Какие-то трудности? Гермиона знает подругу слишком хорошо, по интонации уже понимает, к чему она клонит. Подозрения Джинни пугают Гермиону до глубины души, не понимает она, как ей удаётся видеть так хорошо то, к чему слепы остальные. У неё не остаётся вариантов. Чтобы усыпить бдительность Джинни, ей приходится играть по её правилам. — Нет, — смотрит она Джинни в глаза, набравшись смелости, — нет никаких трудностей. Вы правы, хорошо. Я вам постелю. И она понимает, что придётся играть дальше, поэтому и следующее говорит по той же причине: — Рон, поможешь? — Конечно! Он тут же подрывается на помощь, потому что бесконечно радуется тому, что она обращается именно к нему. Истосковавшись по ней за эти полгода, Рон почти с огорчением наблюдает за тем, как Гермиона ненамеренно, но пренебрегает им весь сегодняшний день. Рон понимает, что Гермиона старается для всех, — особенно для него с Джинни — сделать это маленькое путешествие по маггловскому миру незабываемым, но он чувствует некоторую отчуждённость с её стороны, пусть Гермиона и пытается скрыть это за бесконечными улыбками. Они расправляют диван в гостиной для Гарри и Джинни. Делают они это медленно, потому что Гермиона понимает, что будет дальше. Северус будет ночевать в своей комнате, а вот Рону придётся спать вместе с ней, потому что других комнат в этом маленьком доме просто нет. Тем сильнее она старается оттянуть момент отбоя. Грейнджер решает занять себя сбором вещей, пока по ту сторону двери происходит другое действо. Гости по очереди принимают ванную, и внутренняя брезгливость Гермионы снова пробуждается ото сна. Дом в магическом мире, где Гермиона жила с Роном, был оборудован двумя ванными. У неё была своя, у Рона тоже. Гермиона заставила себя привыкнуть к Северусу, к его манерам и маленьким бытовым привычкам. Столкнувшись с таким количеством людей в одной ванной, она почувствовала, что ей дурно. Северус посетил её до их возвращения, а Грейнджер соблюла все правила хорошего тона и пошла в ванную последняя. Лучше бы она вообще туда не заходила. Она едва сдерживает в себе рвотные позывы, когда смывает с бортиков ванной тёмные короткие волосы. Она совершенно не желает знать, с какой части тела её гостей они оказываются. К одиннадцати часам дом затихает. На первом этаже выключается свет, и Гермиона слышит, как Гарри и Джинни о чем-то тихо переговариваются. Она сама стоит меж двух дверей спален, глядя в темноту внизу лестницы, и понимает, что не хочет заходить в свою. Сердце с болью бьёт по рёбрам, руки подрагивают. Столько лжи вокруг, столько перемен. Гермиона в глубине души знала, что это однажды произойдёт, но она не ожидала, что всё это будет именно так. Она даже ни с кем не попрощалась. Тартар думает, что завтра они встретятся, Тако с Даяной рассчитывают увидеть её после возвращения из медового месяца, Форк уверен, что выходные они снова проведут вместе. Матушка Тартара наверняка предполагает заскочить к сыну на будущей неделе, чтобы привезти еды и застать у него в гостях Гермиону. Натали перед отъездом сказала, что очень ждёт их встречи на неделе, чтобы поболтать о «Львином зеве». На рассвете этот дом опустеет. Не будет ни мебели, ни её личных вещей. Не будет её самой, не будет Северуса. Дом семьи Грейнджер снова станет безликим и пустым, каким он был все последние шесть лет. Глаза до краёв наполняются слезами. Дверь слева от Гермионы слегка скрипит, когда открывается. Грейнджер тут же поднимает взгляд. Северус стоит на пороге своей комнаты, будто чувствует её присутствие в коридоре. Он смотрит на неё долгим изучающим взглядом, и Грейнджер видит, что напускное безразличие Северуса трещит по швам. Роковая ошибка — попав в плен тёмных глаз, дамба самообладания Грейнджер даёт трещину. Он снова стоит в тёмной майке и домашних штанах. Такой до боли в сердце родной, такой домашний и такой… Чужой. Гермиона ощущает, как горло сдавливает чья-то невидимая рука. Душа рвётся к нему, каждая клеточка тела вопит, и Гермиона невольно делает шаг в его сторону. Она почти заставляет себя остановиться, беспомощно распахивает губы, ощущая дрожь в грудной клетке. Слезы в глазах мешают видеть. Гермиона часто моргает, стараясь их прогнать. И она бы сделала ещё один шаг к нему, а он бы сделал к ней, наплевав на всё вокруг, если бы из спальни Грейнджер не прозвучал отрывистый кашель. Она замирает на месте, как громом поражённая, а Северус выстраивает стену в своей душе. Гермиона видит это в его постепенно темнеющих глазах. Она понимает, что ей ничего другого не остаётся. Только уйти. Уйти, чтобы не видеть этого снова. Видеть его безмолвный взгляд, который громче банши кричит о том, как она его предала. Гермиона отводит взгляд и, сглотнув, входит в свою комнату. Она до последнего чувствует взгляд Северуса на своей спине. В спальне выключен свет, но это только на руку Гермионе. Она подходит к правой стороне постели и, откинув одеяло, ложится на бок, спиной к Рону, подкладывая руку под голову. Рон сначала просто лежит рядом, а затем решает проявить немного нежности, ведь он так давно Гермиону не видел. Он чуть двигается к ней, намереваясь только лишь обнять, но Грейнджер не даёт ему этого сделать, почти дёрнувшись в сторону. — Я очень устала, — глядя лихорадочно влажными глазами в стену, негромко произносит она. Рон беспомощно сжимает на весу протянутую к Гермионе руку. — Но я лишь хотел… — Завтра рано вставать, — не даёт она ему закончить. Она не хочет знать, что он намеревался сделать. Грейнджер знает, что поступает крайне нечестно по отношению к нему. Она вообще по отношению ко всем ведёт себя ужасно, только понимает не до конца. Грейнджер старается справиться со своей кровоточащей раной, не сознавая, что наносит удары куда более серьёзные всем, кто её окружает. — Хорошо, — наконец отвечает Рон, укладываясь на спину и глядя в потолок. Приятные воспоминания о прогулке по Лондону меркнут, потому что ему становится по-настоящему тяжело от того, что происходит с Гермионой. Не так он представлял их первую встречу спустя столько времени. Она пока даже ни слова не сказала о своём решении. Отсутствие кольца на пальце он и без того понимал, ведь ни Джинни, ни Гарри о тайной и поспешной помолвке не знают. Рон сглатывает. Тревожное чувство опутывает всё его существо. Может, он действительно поторопился?.. Вот только что же могло так сильно изменить её состояние, если… — Гермиона, — негромко зовёт он. Грейнджер не реагирует, замерев на месте. — Знаешь, как ни пытаюсь, я только одного не могу понять, — задумчиво произносит Рон. Рон привык говорить с Гермионой откровенно, но вот такое начало разговора вынуждает Грейнджер зябко поёжиться. Она всё смотрит в стену перед собой, подложив руку под голову, а сама ощущает, как ноги становятся ледяными и мокрыми. — Профессор никак не изменился, — Рон вздыхает, — не считая его глобальных метаморфоз во внешности… По спине Гермионы от этого слова бегут мурашки. — Он всё также несносен, как и в момент нашей с ним последней встречи, — продолжает он, не обращая внимания на то, что сказал до этого. — Как же ты вынесла его присутствие? Как же так случилось, что две недели превратились в полгода?.. Рон ждёт ответа, но только тишина витает в комнате, а с улицы периодически доносится шум проезжающих неподалёку машин. Он решает, что Гермиона уснула, ведь день был насыщенный и долгий, поэтому больше не пытается заговорить, только поворачивается на другой бок и закрывает глаза. Они ещё смогут поговорить наедине, просто позже. Гермиона продолжает смотреть в стену, едва сдерживаясь, чтобы не всхлипнуть. Из уголка её глаза течёт горячая слеза, стекает по переносице и падает на подушку. Она даже не может позволить себе разрыдаться. Одна слеза — вот и всё, что она смогла себе позволить в тисках текущего положения. Гермиона не спит всю ночь, лежит только на правом боку и вообще не шевелится. Несколько раз она почти решается выбраться из постели, чтобы зайти в спальню напротив, но, какая ирония, у неё совершенно не хватает духу. Вот она и лежит в одной позе, чувствуя, как затекает рука, но не двигается до тех пор, пока снизу не начинает доноситься возня и приглушённые разговоры. Грейнджер сглатывает, бросая уставший взгляд на часы. Четверть девятого. Пора убираться из этого мира. Гермиона делает всё чисто механически, собирается, умывается, душ не принимает, хватает вещи и даже не настаивает на завтраке. Ребята её в этом поддерживают. Северус спускается вниз последним, сжимая в ладони ручки своей дорожной сумки. Грейнджер всеми силами старается на него не смотреть. — Что ж, вот и всё, — говорит за всех Гарри, когда все они, полностью собранные, стоят в холле дома. Слова простые, но вот их глубинный смысл… «Вот и всё». И сказать больше нечего. — Профессор, мы с вами трансгрессируем в Хогсмид, — смотрит он на Северуса, — вы сможете оставить вещи в Хогвартсе, переодеться, если вам требуется, и затем выдвигаться в Министерство. Кингсли будет ждать вас к одиннадцати тридцати в своём кабинете. Северус ничего не говорит, не кивает. Ни словом, ни жестом не даёт никому даже мнимой надежды на заинтересованность. Рон в который раз хмурится. У него в голове не укладывается, как Гермиона выдержала его полгода под одной крышей. — Джинни, ты направляйся домой, — с нежностью смотрит он на неё, — я прибуду немногим позже тебя. Справишься сама? — Я не беспомощна, — совершенно серьёзно произносит она, и Гарри даже на мгновение теряется. Гермиона смотрит на подругу внимательно и сосредоточенно. Кажется, разговора им всё-таки не миновать, поэтому Грейнджер придётся очень постараться как можно правдоподобнее солгать ей обо всем, что произошло в мире без магии за эти шесть месяцев. — Хорошо, — нервно улыбается Поттер. — Теперь, — он оборачивается, — Гермиона, ты… — Да, я буду в Министерстве к одиннадцати, — кивает она, — я помню про первую встречу с прессой. Гарри сочувственно поджимает губы всего на долю секунды. — Они будут рвать и метать, Гермиона, — предупреждает Поттер. — Тебе предстоит выдержать сегодняшнее интервью в одиночку, потому что профессора они имеют право дёргать только после слушания. Он смотрит подруге в глаза и замечает, какие они измученные. Какие убитые. Она вся будто иссыхает всего за одну ночь, становится бледнее. Что с ней успело произойти за такой короткий срок? Из неё будто всю жизнь выкачали. — Справлюсь, — всё тем же твёрдым тоном истинного адвоката Визенгамота произносит она, вздёрнув подбородок. — Всегда справлялась. Держится она, может, так же, как всегда, вот только глаза… Глаза обмануть не могут. — Ладно, — не даёт она больше никому вставить слово, — проходите на задний двор, я только всё проверю в доме перед отправлением. Она стоит спиной к ребятам, делает вид, что заинтересованно смотрит по сторонам, а сама вслушивается в шаги позади себя. Ждёт, когда все уйдут. Ждёт, когда шаги стихнут. Ждёт, чтобы обернуться и увидеть его. Все действительно выходят, шаги правда стихают, и она оборачивается, чувствуя дрожь в каждой мышце истерзанного тела. Никого в доме нет. Только она, густая и тяжёлая тишина, какой-то чужой и необжитый дом и всё. И ничего больше. Северус не остался. Гермиона чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Она проходит вдоль круглого стола на кухне, касается пальцами скатерти, и перед глазами у неё пробегают все завтраки с Северусом, все ночные посиделки за чаем, все молчаливые моменты вдвоём, пока она отвечала на письма, а он сидел рядом и читал. Гермиона переводит взгляд на столешницу и тут же закрывает глаза, но становится только хуже. Под веками вспыхивают все их кулинарные поединки, сгоревшие и пересоленные оладьи, уроки готовки, плавные и неторопливые мгновения, когда она сидит на столешнице с чашкой чая и болтает ногами, пока он старается приготовить овощное рагу так, чтобы оно не подгорело. Взгляд сам собой скользит в гостиную, мажет по небольшому дивану, на котором они с Северусом не раз засыпают, так и не досматривая каждый фильм с тех кассет, что лежат в ящике под телевизором. Безмолвные корешки книг с классикой на полках будто насмехаются над ней. Боком лежит «Мартин Иден» с закладкой в самом конце. Северус так и не дочитывает эту книгу, потому что финал, невольно рассказанный Гермионой, оказывается ему не по вкусу. Он сказал, что не станет её дочитывать. Слово своё сдержал. Грейнджер сглатывает и, закрыв глаза, взмахивает волшебной палочкой. Слышится чудовищная возня несколько мгновений. Когда Гермиона открывает глаза, она оказывается посередине пустой комнаты с голыми стенами. Дом родителей Гермионы приобретает свой первозданный вид, потому что так они с Кингсли и договорились. Оставить дом пустым, как это было перед началом второй магической после отъезда родителей. Гермиона сжимает губы, стараясь сдержать ураган печальных эмоций в груди. Грейнджер снова покидает родной дом. Она вновь оставляет тех, кого любит. Сжав руки в кулаки, она судорожно вздыхает и идёт к задней двери, глядя себе под ноги. Вокруг она больше не смотрит. Не может заставить себя это сделать. Непомерная боль кромсает её душу на сотни частей. На улицу она выходит с лёгкой улыбкой, которую приклеивает к губам в тот момент, когда открывает дверь. Заперев замок, она кладёт ключ под цветочный горшок на террасе и, продолжая улыбаться, спускается по лестнице к ребятам. Она всё улыбается, и этой улыбкой ей самой хочется застрелиться. В последний момент перед тем, как она берет Рона за руку, взгляд сам собой замирает на Северусе. Он смотрит куда-то вдаль, за пределы участка. Глаза его тёмные, совершенно ничего не выражают. Первые лучи озаряют его лицо, но оно всё равно кажется серым. Грейнджер прерывисто вздыхает. От негромких хлопков аппарации шугаются птицы. И дом семьи Грейнджер окутывается тишиной, которая была привычна соседям последние шесть лет. Гермиона чувствует под ногами твёрдую землю и удерживает равновесие, тошнота от столь продолжительной аппарации ненадолго тревожит желудок. Она сглатывает, делает несколько глубоких вдохов. И открывает глаза. — Я пока отнесу сумки, — улыбчиво произносит Рон, поднимаясь на крыльцо. Грейнджер отрешённым взглядом смотрит на куст бадьяна у лестницы и молчит. Рон собирается сказать что-то ещё, но вдруг отказывается от этой затеи. Гермиона такая бледная и отчуждённая, что кожа на руках невольно покрывается мурашками. — Гермиона?.. Она рассеянно моргает, поднимая взгляд. — Хорошо, — как-то механически отзывается она; от улыбки не остаётся и следа. — Я схожу в душ, надо подготовиться. Гермиона опускает голову, направляясь в сторону дома. Рон только обескуражено наблюдает за ней. Он понять пытается, что с ней происходит, но не выходит у него, как он ни старается. Что с ней произошло?.. Грейнджер входит в дом и тут же идёт в дальнюю часть в сторону ванной. Рон ставит сумку на пол. Вопрос горит у него на языке, но он не успевает его задать, потому что Гермиона скрывается в своей ванной, плотно закрыв дверь. Она смотрит перед собой в одну точку на полу, широко расширив глаза. Тишина давит, в ушах шумит кровь и громко стучит сердце. Чтобы хоть как-то спасти себя от этой гнетущей обстановки, Грейнджер включает воду. Пока она идёт сюда, ей кажется, что, едва она закроет за собой дверь, как разрыдается в голос, упав на колени. Однако этого не происходит. Что-то натягивается у не в душе, мешая нормально дышать, но ни единой слезинки не появляется в глазах. Отрешённость даже не пугает её, потому что Гермиона понимает, что ничего не чувствует. Ни злости, ни печали, ни страха. Только ломота в грудной клетке не прекращается. Растёт и растёт в геометрической прогрессии, мешая нормально дышать. Сосредоточившись на ударах собственного сердца, Гермиона машинально переодевается в один приевшийся за последние годы строгий костюм, отрешённо закручивает длинные волосы в крупные волны привычным движением волшебной палочки и, схватив сумку, выходит из комнаты, на ходу надевая туфлю на правую ногу. Рон тут же поднимается со стула, немного нервно поправляя низ рубашки. Гермиона его словно не замечает, полностью погрузившись в собственные мысли. Рон совершенно не понимает, что с ней происходит, а ответов она, видимо, давать не собирается. — Гермиона… Он решает попробовать пролить свет на эту ситуацию, пусть в глубине души и понимает, что ничего толком не выйдет. Рон знает её не первый день, не первый месяц и даже не первый год. Однако он готов поклясться, что в таком состоянии не видел её никогда. Девушка поднимает на него рассеянный взгляд. — М?.. — Ты, — сглотнув, начинает он, — в порядке?.. Грейнджер безразлично жмёт плечами, остановившись у двери. — Да, в полном, — тот самый тон. Тон, который Рон знает, как облупленный. Она так в залах суда разговаривает в момент процесса. Безэмоционально, но уверенно и бесконечно холодно. Волосы на руках Рона поднимаются дыбом. Чем же он заслужил такой тон? И это спустя целых полгода разлуки. — Ты, — он беспомощно взмахивает рукой, — закрываешься от меня. А что он ещё может сказать в такой момент, кроме правды, которая даже слепому глаза режет? Гермиона смотрит на него и понимает, что лишь глухая ненависть к самой себе долбит за рёбрами. Она предала не только Северуса. Она предала себя. Снова. — В тебе что-то изменилось, — никак не может выразить мысль верно Рон, в результате чего только морщится от сказанного, потому что и сам понимает, как глупо это звучит. — Только я не могу понять, что именно. Просто личность Васаби из мира магглов никак не может смириться с тем, что происходит, и душит Гермиону Грейнджер в тисках своих амбиций, не позволяя ей войти в роль, которая годами оттачивалась в этом волшебном мире. Гермиона не понимает, что, пытаясь задавить в глубине души характер Васаби, который так долго был за пультом управления, она душит себя настоящую. Она была настоящая в мире без магии, потому что именно оттуда приходит. Там её корни. Там её настоящая жизнь. Жизнь без счастливого билета в школу Чародейства и Волшебства. — Я просто стараюсь настроиться на грядущие события, — пытается смягчить она тон, но выходит прескверно. — Мне предстоит переговорить с зубастой прессой, встретиться с Кингсли и провести первую внутреннюю встречу со своим подзащитным, чтобы начать подготовку к слушанию, — всё сильнее злится она. Только не на Рона, а на себя. Он лишь попадает под горячую руку. — Слушанию, которое будет уже через три дня. Рон несколько раз кивает, чувствуя себя ужасно. На плечах Гермионы действительно лежит огромная ответственность, которую он по ошибке воспринимает в совершенно неверном свете. Истосковавшись по ней за время разлуки, он упускает из виду вещи более насущные. Хотя легче ему от этой мысли всё равно не становится. Внутренние ощущения сложно объяснить, но ещё тяжелее их обмануть. — Я могу что-нибудь для тебя сделать? Могу как-то помочь? Злость Грейнджер испаряется, когда она снова видит то бесконечное, искреннее участие в его карих глазах. Это просто нечестно. Это несправедливо. Что ты можешь сделать для меня? Держаться от меня подальше. А вслух лишь: — Нет, — и поджатые на мгновение губы. — Нет, не можешь. Рон только кивает, и через пару секунд слышится глухой хлопок аппарации, после чего дом снова погружается в тишину, которая Уизли за эти полгода упёрлась поперёк глотки. В совершенно растрёпанных чувствах он бредёт в комнату, потому что нужно собираться. Потому что, как бы то ни было, работу никто не отменял. Рона радует только одно: туда хотя бы приятно возвращаться. И на то есть веская причина. В это самое мгновение, в нескольких милях от дома Уизли, та самая причина почти через ступеньку перепрыгивает, чтобы поскорее зайти в успешный филиал «Сладкого Королевства», в котором снова яблоку негде упасть. Потенциальных покупателей сегодня, как и в большинство других дней, баснословно много. Бойкая шатенка ростом в пять с половиной футов с улыбкой лавирует среди посетителей с увесистой коробкой в руках и только успевает осторожно извиняться за то, что задевает людей плечами. Высокий парнишка за стойкой замечает её и тут же бежит на помощь. — Сэм, тебе сколько раз говорить, чтобы ты не таскала коробки, — причитает он, забирая товар в свои руки. — Для тебя волшебная палочка — бесполезный атрибут? Сэм опускает левую руку на пояс и грозит подростку указательным пальцем. — Будешь меня учить, Тоби, — лишу премии, — шутливо замечает она. Тоби знает, что она это несерьёзно, поэтому тут же сверкает улыбкой. Тоби вообще считает, что лучшей начальницы у него не было и никогда не будет. Саманта Финли — неограненный алмаз, иголка в стоге сена и пчёлка, которая временами жалит, но мед всё равно даёт, — в одном флаконе. Сам Мерлин направил её сюда, в это место, этот коллектив и профессию. На Роне держится бизнес, на Саманте — вся система. Упаси Мерлин, если у этой бойкой девчонки сдадут однажды нервы. Вся эта система без неё безоговорочно рухнет. Саманта пришла к Рону по объявлению в начале апреля этого года, буквально за пару дней до отъезда Гермионы в мир магглов. Она совершенно обычная магглорождённая волшебница, закончила Хогвартс на два года позже Золотого Трио, если не учитывать седьмой курс. Она была примерной ученицей с Рейвенкло. В свои двадцать два мисс Финли всё равно прекрасно понимает, что из себя представляет вторая магическая война, пусть и не была второго мая на поле битвы. Сам Мерлин уберёг её от этого события, родители Сэм не отпустили её после Рождества в Хогвартс, словно чувствовали неладное всеми фибрами души, находясь за сотни миль от Школы Волшебства. Сэм — не ярая фанатка Избранного, как некоторые покупатели в «Сладком Королевстве», не видит ничего удивительного в том, что работает на лучшего друга героя войны и прекрасно знает своё место. Она обладает удивительным чутьём руководителя, понимает, что находится на положенном ей месте, и души не чает в своём начальнике. Рональд — крайне воспитанный молодой человек, вежливый и в меру требовательный. Саманта почти сразу находит с ним общий язык, проникается тонкостями высокой должности и становится воистину правой рукой Рона. Пожалуй, только благодаря Сэм продажи смогли вырасти настолько, что Рону удалось открыть свой второй филиал в другом месте и не потерять при этом почти ничего. Скорее наоборот. Приобрести. Сэм много времени проводила с ним все эти месяцы, помогала выбирать новое помещение для аренды второй точки, отбирала персонал и даже помогла воплотиться парочке кондитерских рецептов, чистосердечно предложив записи из своего семейного архива. Рон оказался невероятно доволен Самантой. Она не ворчала, когда иногда приходилось оставаться после основного рабочего дня, чтобы решить массу вопросов, не опускала руки в моменты плохих выручек и никогда не боялась предлагать свои варианты развития бизнеса, а плохие — отсеивать. Когда в мае Рон сказал, что сладости теряют свой шарм среди аудитории, она лишь махнула на него рукой и потребовала не произносить таких глупостей, а после предложила вариант, который и помог им увеличить выручку настолько, что это открыло им дорогу к расширению. Так «Вредилки» и «Сладкое Королевство» стали партнёрами. Джордж был только рад, что его продукция теперь может сиять на полках в Хогсмиде, ведь раньше ему не удавалось пробиться на тот рынок совершенно. Основная точка «Сладкого Королевства» не хотела сотрудничать с «Вредилками», потому что страшно боялась конкуренции. Они знали, что товары одного из близнецов на хорошем счету и боялись прогореть со своими предложениями. Рон не побоялся. Он лишь увеличил стоимость «Вредилок» Джорджа на своей точке, но спроса от этого меньше не стало. Таким образом, и Джордж увеличил продажи, и к Рону стали захаживать ученики Хогвартса в моменты вылазок по выходным в разы чаще. Бизнесы братьев пошли в гору, и благодарить за смелость они оба не переставали именно Саманту. И это послужило новому повороту в жизни мисс Финли. Однажды Рон пригласил её в дом своих родителей на ужин, потому что Молли была страшно расстроена тем, что такая прекрасная девушка, без конца оказывающая поддержку её детям, по-прежнему остаётся в тени. Молли оказалась в восторге от миниатюрной шатенки с чарующей улыбкой, и Сэм стала захаживать в дом родителей Рона всё чаще. Джордж и Анджелина звали их обоих в гости почти каждые выходные, а сам Рон, сам того не замечая, приглашал Саманту к себе, чтобы заканчивать работу не в пыльном офисе «Сладкого Королевства», а в нормальной обстановке. Общество друг друга не было им обоим в тягость, им приятно было находиться рядом. Однако ни у одного в мыслях даже не было переходить дозволенную черту начальника и подчинённого, пусть их отношения и стали доверительнее и крепче в разгар этого жаркого лета. Они стали друзьями. Настоящими, верными друзьями. Рон познакомил Сэм с Гарри и Джинни, потому что не видел смысла скрывать от друзей человека, с которым он так много времени проводит вместе. Гарри оказался от неё в смежном восторге, что и миссис Уизли. О Джинни такого сказать было нельзя. Как бы то ни было, она воспринимала Сэм в штыки, и её нельзя было за это винить. Джинни держала ухо востро по понятной причине. Она оберегала брата от возможного влияния этой девушки, потому что Гермионы не было рядом. Чем дольше она отсутствовала, тем сильнее хмурилась Джинни. Саманта старалась поговорить обо всем с ней открыто, но Джинни не хотела её слушать. Сэм прекрасно знала о том, что Рон находится в отношениях с Гермионой Грейнджер, которая сейчас пребывает в длительной командировке, и никогда бы не встала на пути у такой сильной и выдающейся волшебницы, как она. Рон часто говорил о ней, и Сэм с самым искренним восторгом слушала о том, как он восхищается Гермионой. Как дорожит ею. Как ждёт её возвращения. Саманта старалась скрыть своё истинное отношение к Рону глубоко в душе, потому что понимала очевидное: с Гермионой Грейнджер ей никогда не хватит сил тягаться. Она не собирается даже пытаться. Она счастлива уже от того, что у неё есть возможность быть подле Рона, помогать ему, быть его другом. Сэм никогда бы не встала на пути любви двух людей, ведь на чужом несчастье своего счастья, как известно, не построишь. Однако даже это не помогло. Как бы Саманта ни старалась, что бы ни предпринимала, Джинни реагировала на неё холодно и сухо, и все попытки мисс Финли подружиться с ней оказывались провальными. — Она меня не выносит, — всплеснув руками, расстроенно выдаёт Сэм. Рон поднимает взгляд от целой кучи отчётных документов, рассеянно глядя на вскочившую с места Саманту. Он не сразу понимает, о чем она говорит, но расстроенный взгляд, нервно сжимающиеся пальцы рук и бесконечное хождение по комнате помогает ему найти ответ на вопрос. Сэм так и не смогла успокоиться после вчерашней встречи с Гарри и Джинни. — Брось, Карамелька, — старается он её подбодрить, — это просто моя сестра. Она долго к людям присматривается, на контакт идёт не сразу. — Ты ошибаешься, — смотрит она ему в глаза. — Джинни приветлива со всеми сотрудниками на обеих точках «Королевства», а меня порой не замечает, даже когда я рядом сижу. Рон откладывает в сторону перо и трёт уставшее лицо ладонями. — Она, — наконец заговаривает Рон, — беспокоится… Саманта прекращает наворачивать круги по комнате и останавливается, почти с недоверием глядя Уизли в глаза. — Из-за… Она не заканчивает мысль, но Рон только кивает, подтверждая её мысли. У них с Самантой нет друг от друга секретов, они обо всем рассказывают. Обо всем, что касается их обоих. Финли накрывает лицо ладонями. Ей становится стыдно за подозрения, у которых нет почвы. — Это ужасно, — бубнит она в ладони, — Джинни не станет даже говорить со мной до тех пор, пока Гермиона не вернётся. Рон понимает, как тяжело даются Саманте попытки построить доверительные отношения с его сестрой. Однако она слишком много придаёт этому значения. Она же не с Джинни работает и не с ней дружит. Нет никакого смысла пытаться изменить мнение о себе в глазах другого человека. У него всегда будет своя правда. И только он может выбирать, как ему относится к тому или иному человеку. — Сэм, — подходит к ней Рон и осторожно убирает руки с лица девушки. Финли расстроенно вздыхает и, дёрнув головой, чтобы упала на бок чёлка, поднимает взгляд. — Не убивайся так из-за этого, прошу тебя, — смотрит он ей в глаза. — Нет ничего ужасного в том, что Джинни так себя ведёт. Это её позиция. Просто прими её, — жмёт он плечами, — но ты имеешь полное право не разделять её. Рон улыбается самой ободряющей в целом мире улыбкой, и на душе у Сэм становится в несколько раз легче. Более искреннего и простого человека Саманта в жизни своей не встречала. Она улыбается ему в ответ. Не может не улыбнуться. Потому что дорожит она Роном очень сильно. — Хозяин в здании, — оповещает за кассой Тоби, рассчитывая очередного клиента. Саманта вздрагивает, возвращаясь в реальность. Вскинув голову, она наблюдает за тем, как Рон входит в «Королевство», и его тут же со всех сторон окружают юные поклонницы. Уизли улыбается, оставляет на коробках со сладостями и вырезках из «Пророка» автографы, и, протиснувшись вперёд, наконец избавляется от стандартного момента каждого дня. Почему-то все эти юные поклонницы думают, что иметь автограф от лучшего друга героя войны не менее почётно, чем от самого Избранного. Рон старается не придавать этому значения, но доходит он до этой мысли не сам. Сначала его злила вся эта глупость с автографами и прочим, но Сэм — в очередной раз — смогла до него донести, что эта рекламная акция будет работать куда лучше, чем он может себе представить. Она снова оказалась права. Саманта едва устоять на месте может в ожидании Рона. Наконец этот день наступает. Гермиона Грейнджер возвращается в волшебный мир. Теперь всё наконец будет в порядке. Джинни перестанет кормить её ненавистью, отпадут любые вопросы к её частому времяпрепровождению с Роном. Всё будет нормально. Наверное. — Привет, — Сэм расцветает на глазах только от того, что оказывается рядом с ним. — Как всё прошло? Саманта бегает взволнованным взглядом по лицу Рона, старается уловить совершенно новые эмоции, однако оказывается обескуражена тем, что видит. Рон так ждал Гермиону, так много о ней говорил, но нет в его глазах той радости, которую она так хотела увидеть. Что же произошло? — Да, — старается непринуждённо ответить он, — привет. Она вернулась, всё прошло отлично. Сэм хмурит аккуратные брови. Она не понимает, зачем он старается скрыть правду, ведь у него на лице всё написано. — Почему ты так печален? — Она правда старается понять. — Ты же был так счастлив, когда говорил, что она вернётся. Что произошло? Рон сглатывает. Если бы он сам знал ответ на этот вопрос. — Всегда приятнее рисовать воздушные замки, — невесело улыбнувшись, жмёт он плечами. Саманта смотрит в его до краёв наполненные печалью глаза и не знает, как ему помочь. Рон осторожно сжимает её плечо рукой. — Пустяки, Сэм, не бери в голову, — отмахивается он, — пора за работу. Рон приветствует остальных сотрудников и идёт в офис, даже не обернувшись. Саманта смотрит ему вслед, и сердце у неё болезненно сжимается от одной только мысли, что долгожданная встреча с Гермионой может в итоге не укрепить, а разрушить тот маленький мир, который для Саманты значит больше, чем можно себе представить. Если честно, мир — штука крайне сложная и невероятно хрупкая. И волшебный, и без магии. Стоит ли говорить, каких усилий стоит Гермионе обязанность в выгодном свете представить мир магглов и при этом не очернить волшебный, когда она сталкивается лицом к лицу с двумя дюжинами на голову отбитых журналистов. Треклятые акулы клацают зубами, снова и снова нарушают её личное пространство, несмотря на то, что сидит она за отдельным столом, и пытаются вытянуть из неё как можно больше информации, записывая каждое слово юного адвоката и, разумеется, приукрашивая всё в разы сильнее, чем есть в действительности. Грейнджер держится стойко, от прямых вопросов мастерски увиливает, задаёт в ответ свои и сама же на них отвечает. С такими способностями можно хоть в политику. Эта мысль будет отражена в статье одного из журналов на следующий же день. Всего час интервью выжимает из Гермионы почти все соки. Едва она кивает на прощание журналистам и с прямой спиной скрывается в лифте, силы почти полностью покидают её. Проклятье, слишком много событий для одного дня, а ещё только едва перевалило за полдень. Гермиона старается стойко держаться, но даже домашний эльф, который всегда стоит в лифте и возит волшебников по этажам Министерства, в её игру не верит, бросая на самую обсуждаемую на сегодняшний день персону магического мира быстрые взгляды. Грейнджер игнорирует это с выдержанным хладнокровием. Она чувствует себя страшно разбитой, кровоточащая рана в груди зияет всё сильнее, грядущая встреча с Северусом не предвещает ничего хорошего. Гермионе кажется, что, потеряв доверие Северуса, она потеряла и себя. И теперь даже не понимает, кто она такая. Едва двери лифта открываются на её этаже, Гермиона входит в холл и почти тут же дёргается от того, что улыбчивый Министр Магии буквально летит к ней, прервав диалог с секретаршей Грейнджер. — О-хо-хо, Гермиона! Наконец вижу тебя! Кингсли раскрывает для объятий руки, и Гермиона не сразу понимает, как на это реагировать. Слегка дёрнувшись в сторону, она моментально осознает, как глупо себя ведёт. Виновато улыбнувшись, она обнимает Кингсли. — Здравствуй, — негромко произносит она. Бруствер выпускает её из объятий и обхватывает девушку за плечи. — Дай хоть на тебя посмотрю, — улыбается он. — Хм, — наигранно хмурится он, — Грейнджер как Грейнджер, — резюмирует министр, — а вот твой подзащитный… О-хо-хо! От столь скорого упоминания о неизбежном руки Гермионы становятся холодными и мокрыми. Она чувствует себя неуютно, губы девушки кривятся, и она не может заставить себя прекратить так делать. Кингсли словно этого не замечает. — Слухи с утра ходили о профессоре по всему Министерству, я не верил, клянусь, — тараторит он. — А как сам увидел — со стула чуть не свалился! Грейнджер, признайся, чем ты его кормила в мире магглов! С ума сойти, я не узнал его! Кингсли с уверенностью может сказать, что он — один из тех людей, кого крайне тяжело чем-то удивить. Профессия у него такая, ничего с этим не поделаешь. Он судил несколько десятков пожирателей, вёл дела, от которых мурашки побегут у всякого человека с нормальной психикой. Бруствер — человек матёрый, но когда он увидел собственными глазами профессора Снейпа, о котором с самого утра судачили по всем углам Министерства, он открыл от изумления рот. Никогда в жизни бы он не поверил, что этот человек — действительно тот, кем был полгода назад. Внушительный фасад довольно быстро перестал удивлять Кингсли, потому что он посмотрел профессору в глаза. Может, морщин у него и стало меньше, может, цвет лица стал здоровее, а осанка безукоризненной, но… Взгляд его остался прежним. Холодным, безразличным ко всему окружающему. Презрительным. Только он и помог Кингсли узнать профессора, которого он вверил в руки мисс Грейнджер полгода назад. Он боялся, что и Гермиона подверглась подобным невероятным метаморфозам, но был рад, что ошибся. Гермиона, как ему кажется, совершенно не изменилась. Кингсли, может, и матёрый, а дальше своего носа всё равно никогда не умел видеть. — Думаю, дело в свежем воздухе, — сдержанно произносит Гермиона, глядя ему в глаза. Бруствер забавно морщится. — Свежий воздух? Где? В Лондоне? Министр посмеивается, его явно позабавило то, что сказала Гермиона. Грейнджер старается держать лицо, ничем не выдаёт своего крайне паршивого состояния. А Бруствер всё заливается искренним смехом. — Хорошего дня, Кингсли, — кивает Гермиона и идёт в сторону стойки секретаря. — Да, тебе тоже, — всё ещё улыбается он. — Кстати, твой подзащитный сейчас к тебе придёт. — Помню, — не оборачиваясь, машинально произносит она. — Пора за работу. Бруствер вдогонку отвечает ей, мол, да-да, так оно и есть, и входит в лифт, отправляясь по своим делам. Гермиона почти обречённо идёт к стойке, не чувствуя собственного тела. У неё словно половина сознания сейчас в нерабочем состоянии. Грейнджер попросту не знает, как выпутаться из ситуации, в которую она себя загнала. — Добрый день, мисс Грейнджер! И словно солнечный луч пробивается сквозь облака беспросветно хмурого неба. Гермиона поднимает взгляд и почти не заставляет себя улыбнуться. Секретарша встречает её с прежней теплотой и материнской заботой, как и прежде. Мерлин, как ей повезло, что здесь за стойкой сидит не какая-нибудь самовлюблённая выскочка, которая на пару лет её младше, а именно она. — Как я по вам скучала, дорогая, — тянет она к ней через стойку пухлые руки. — Вы выглядите просто чудесно! Гермиона берет её тёплые руки в свои, и мягкое облако спокойствия обволакивает всё её существо. Кажется, будто даже боль внутри пытается быть тише, а рваные края раны становятся не такими острыми. — Взгляд у вас только печальный, мисс Грейнджер, — внимательно смотрят ей в самую душу серые глаза женщины, — никак случилось что, дочка? Гермиона опускает взгляд, ощущая странное чувство глубоко внутри. Эта женщина с ней все эти годы с момента поступления на службу, но только сегодня Грейнджер чувствует себя так, будто знает она куда больше, чем может сказать вслух. Это чувство только усиливается, когда она снова смотрит на женщину. Гермиона бегает взглядом по её лицу, но не понимает, что именно посеяло в ней сомнение. — Ничего такого, что могло бы испортить мне день, — слабо улыбнувшись, наконец отвечает она. Секретарша поглаживает её холодные тыльные стороны ладоней тёплыми пальцами. — Приходите ко мне, если желаете облегчить душу, — доверительно произносит она. — Выпьем чаю, мисс Грейнджер. Вы ведь знаете, чай вылечит любую печаль. Гермиона снова слабо улыбается. — Конечно, — кивает она, делая шаг назад, — спасибо, Сусанна. Грейнджер направляется в сторону своего офиса, по-прежнему не понимая, почему секретарша впервые вызывает у неё такое болезненное чувство ностальгии. Сусанна, взволнованно вздохнув, провожает её взглядом до тех пор, пока силуэт не скрывается из виду, после чего уходит в свою подсобку и, взмахнув палочкой, тяжело усаживается на стул, поправив тёмные волосы. Схватив сумочку, Сусанна тянется за своим единственным спасением, однако в следующее мгновение обречённо закрывает глаза, ссутулив плечи. Пачка сигарет так не вовремя оказывается совершенно пуста. Гермиона закрывает дверь кабинета и, не глядя бросив сумку куда-то в кресло, прислоняется спиной к стене, заложив снова похолодевшие руки под крестец. Взгляд Грейнджер бездумно смотрит в одну точку. Тишина пустого офиса угнетает. Паршивее всего то, что кабинет выглядит совершенно так же, как в день её последнего визита сюда. Домовики исправно прибираются, моют полы, протирают пыль и проветривают помещение. Складывается впечатление, словно этих шести месяцев просто не было. Будто она вчера была в кабинете или лишь на мгновение вышла с каким-нибудь поручением для Сусанны и вернулась обратно. Магический мир словно застыл в одном моменте, ожидая возвращения Грейнджер. Момента, который она так сильно старалась оттянуть. Гермиона отталкивается пальцами от двери и медленно подходит к своему столу. Увесистая жёлтая папка лежит на положенном ей месте. Все материалы дела за пять лет стоят на полке возле стола, разложенные с болезненной наклонностью перфекциониста, присущего Гермионе столько, сколько она помнит себя. Она садится в своё кресло, слегка наклоняется, чтобы на колёсиках подкатиться ближе к столу, и открывает первый лист жёлтой папки. «Дело № 1. Подсудимый: Северус Тобиас Снейп». Гермиона против воли скользит взглядом вниз. «Защищающая сторона: адвокат Демьян Берти Маккей; адвокат Говард Алексис Жюли; адвокат Роули Уоллис Троп; адвокат Норман Кристофер Дулитт; адвокат Гейбл Пол Шоти; адвокат Алистер Иман Блю; адвокат Честер Микаэль Рочестер; адвокат Гермиона Джин Грейнджер». До неё их было семеро. Семь адвокатов. Семь неудачников с девятнадцатью провальными слушаниями, которые за пять лет подпортили каждому из них репутацию. И Грейнджер вдруг понимает, что хочет того же самого. Быть в деле Северуса Тобиаса Снейпа такой же, как они. Зачёркнутой. Она понимает, что у неё попросту не остаётся сил. Гермиона не знает, что ей сделать. Не понимает, как вести дело, что сказать Северусу, который вот-вот войдёт. Как уговорить его сказать то, что завершит это дело, если всё это бессмысленно. Он не станет её слушать. Теперь он не станет её слушать. Три внезапных стука в дверь вынуждают Грейнджер подскочить. Она тут же встаёт на ноги, опустив руки вдоль тела. Взгляд намертво прикован к двери. — Войдите, — отрывисто произносит она. Дверь открывается через три бесконечных секунды, и рана в груди Грейнджер снова открывается и начинает кровоточить. Северус входит молча, голову не опускает, смотрит прямо на Гермиону. Взгляд его тяжёлый и совершенно скрытный. Мантия у него теперь по размеру, но широкую крепкую спину больше не спрячешь за чёрным свободным материалом. Волосы Северуса распущены и в хвост не убраны. В таком виде заметно, как сильно они отрасли за последние полгода. Он останавливается напротив её стола, точно посередине коричневого ковра в центре офиса. Грейнджер сглатывает. — Добрый день, профессор Снейп. Он смотрит ей в глаза бесконечные несколько секунд. Гермиона чувствует себя глупо. После всего, что было… Всего, что их связывало… «Добрый день, профессор Снейп». Это просто смешно, вот только не до смеха. Гермиона не может выносить эту тишину и эту пустоту вокруг. Она её с ума сводит. — Присаживайтесь, — указывает она рукой на кресло перед собой. Как всё это глупо. Глупо. Глупо. Северус присаживается и опускает руки на подлокотники кресла, по-прежнему не обронив ни слова. Гермиона садится на своё место, поправив юбку. Напряжение и скрытая враждебность настолько ощутимы, что вызывают приступ тошноты. — Профессор, вам придётся отвечать на мои вопросы, в молчанку играть не получится, — старается жёстко произнести она, расправив плечи. Северус едва слышно вздыхает. — В таком случае, задавайте ваши вопросы, мисс Грейнджер. Грейнджер понимает, что звук его голоса возрождает в её душе все мыслимые и немыслимые ощущения. Она старается держать себя в руках, но получается плохо. Ей хочется сорваться с места, перелезть через стол, схватить в кулак его мантию на груди и притянуть к себе. Поцеловать его так, как она делала это десятки раз. Пусть всякий раз и чувствовала себя в его объятиях, как в первый. Однако не всем нашим потаённым желаниям дарована возможность сбываться. Грейнджер рассеянно бегает взглядом по документам на столе и, глубоко вдохнув, отключает в себе все эмоции, направляя все свои оставшиеся силы только в одно русло. Работу, которая стоит у неё костью поперёк глотки. Очевидность неправильного решения настигает её почти сразу. Разговор с Северусом не клеится, он отвечает на вопросы односложно, в её сторону почти не смотрит и, видимо, всеми силами старается пережить эту треклятую встречу. Его отчуждённость злит Гермиону. Тридцать минут разговора не приносят никакого толка, атмосфера так сильно давит, что хочется убежать. Взгляд Северуса колючий и безжизненный. Оказавшись в привычном мире, он не только оградился от Гермионы после всего случившегося, но и снова взвалил на свои плечи груз, который Грейнджер столько месяцев пыталась с него сбросить. Северус словно забыл о вкусе к жизни, спрятавшись за мощным фасадом своего бездушия и всепоглощающего уныния. Гермиона попросту не может нормально дышать. И она не выдерживает всего этого первая. — Хватит! Бросив бумаги на стол, Грейнджер вскакивает на ноги. Бешеный огонь искрит в её радужках, наполненных искренней злобой, и Северус впервые за эти два отвратительных дня чувствует в глубине разбитого сердца хоть что-то, помимо неиссякаемой злобы. На него смотрит не Грейнджер. На него смотрит Васаби. — Я так больше не могу, — хватается она за волосы. — Это невыносимо… Грейнджер качает головой. Всё, хватит притворства. Хватит деланной вежливости, которая никому никуда не впилась. Не умеют они говорить на таком языке. Не умеют и всё тут. Злость горит у Гермионы под кожей с каждой секундой всё сильнее, и мерзкие слова срываются с языка сами. — Я дышать не могу, ты душишь меня своим унынием, Северус, — ткнув в его сторону пальцем, рычит она. — Волшебный мир снова заковал тебя в кандалы, а ты только рад, что они у тебя на запястьях лязгнули! Грейнджер рявкает это с такой злобой, что её волну тут же подхватывает Северус, который только и ждёт возможности сказать ей в лицо, наконец, всё, что он о ней думает. Израненное сердце даже не пытается его остановить. Оно протягивает ему нож, мол, давай, нанеси удар. Пусть она почувствует себя так же, как ты. — Невозможно находиться с тобой в одном помещении, — плюётся она озлобленностью. — Ты изменился! Этих слов не следовало говорить, но они уже повисли в воздухе между ними грязным и марким облаком. Обратной дороги больше нет. Северус вскакивает с места, и ножки кресла с глухим звуком двигаются по ковру. — Я изменился? Из его грудной клетки вырвался не голос, а самый настоящий гром. — Я всегда был таким, — рявкает он, подстрекаемый злобой и смертельно нанесённой ему обидой, — и таким на всю жизнь останусь. Не нравится? Очень жаль, — мечет он молнии из глаз и, понизив голос, добавляет: — очень жаль, что мне плевать. Грейнджер понимает, что она уже не сможет затормозить. Злость уступает место гневу с распростёртыми объятиями, а Гермиона ведётся на зов ненависти глубоко внутри себя, и снова острые слова позывом рвоты рвутся наружу. — Ты просто жалкий слепец, — цедит она, глядя ему в самую глубину чёрных глаз, — который отказывается видеть красоту жизни, которая его окружает. Земной шар не остановился после возвращения в волшебный мир! Он всё ещё вертится! Северус кривит губы. Её заносчивость открывается для него с новой стороны. — Вокруг тебя? Грейнджер делает вид, что не слышит. — Хочешь в Азкабан? Я тебе это устрою, — всплеснув руками, гремит она. — Твоё уныние, порождённое явным нежеланием вернуться с войны, как раковая опухоль, поражает всё живое и губит его безвозвратно! Северус делает полшага вперёд, сжимая на мгновение челюсти с такой силой, что Грейнджер, стоящая в двух метрах от него, видит, как дёргаются его желваки. — Вот что ты обо мне думаешь на самом деле, — вкрадчиво произносит он. — Тогда и мне следует открыть тебе глаза. Ненависть смешивается с отчаянием, предательством и ревностной злостью. Израненное сердце принимает эту адскую смесь в себя, и зияющая рана в груди начинает смердеть от инфекции негативных эмоций. Запускается необратимый процесс, который разбивает остатки самоконтроля человека, который во всех критических ситуациях всегда находился с холодной головой. — Ты — злосчастная эгоистка, Грейнджер. Гермиона дёргается, как от пощёчины. — Эгоистка, — ткнув в её сторону пальцем, повторяет он, — самая настоящая. Ты делаешь всё только ради себя, — рявкает Северус. — Исключительно. Грейнджер сухо сглатывает, чувствуя, как тело бросает в жар. — Если раньше я допускал у тебя наличие здорового эгоизма, то после всего произошедшего я отказываюсь от этой мысли, — с ненавистью выплёвывает он. — Ты — чёртова эгоистка. Эгоистка до глубины души. Гермиона не может пошевелиться. Каждое слово Северуса всё сильнее её парализует. — Ты выбрала Уизли не потому что так решило твоё сердце, — с осуждением смотрит он ей в глаза. — Ты выбрала его, потому что тебе так было удобно. Сказав эти слова, Северус чувствует, как ревность, которую он так сильно пытался заглушить в себе с того самого момента, как увидел Гермиону с этим треклятым кольцом в ванной, взорвалась в нем шашкой динамита. — Ты — паразит, — не может он остановить поток жалящих слов. — Выбираешь подходящее живое существо и приспосабливаешься к обстоятельствам. Гермиона не чувствует собственного организма, не слышит биения сердца. Только стоит, бросив вдоль тела свинцовые руки, и ощущает, как каждое слово Северуса ранит её не хуже самого острого хирургического ножа, оставляя глубокие порезы по всему телу. — Ты вытащила меня в мир магглов не ради меня, а ради себя, — чувствуя боль в грудной клетке, выдыхает он. — Пусть ты и призналась в этом сама, разницы никакой. Он с дрожью наполняет лёгкие воздухом, ощущая, как под кожей перекатываются волны обжигающего гнева. — Как смеешь ты упрекать меня, когда сама чистой совестью не отличаешься. Северус тяжело дышит. Его выводит из себя, что она молчит. Молчит в такой момент, хотя у неё обычно рот не затыкается. Ему приносит удовлетворение, что она смотрит на него своими огромными глазами, в которых плещется безмерно глубокая обида, которую он ей наносит. Наконец соизмеримую с той, что она наносит ему. Беда в том, что легче от этого Северусу не становится. Только тяжелее. Тяжелее и горче. — Проклятье, Грейнджер, — цедит он и, в два широких шага оказавшись возле её стола, смахивает на пол все папки его проклятого дела за пять лет. — В пекло всё это! Грейнджер вздрагивает от испуга и дёргается назад. Папки с грохотом падают на пол, разваливаются дела, документы которых она кропотливо раскладывала в пыльном архиве безвылазно две недели. Однако не это ломает её окончательно, а слова, которые он произносит следом: — И тебя в пекло. Ткнув в её сторону пальцем, Северус сжимает зубы и, резко развернувшись, выходит из её кабинета, с такой силой хлопнув дверью, что дрожат оконные рамы. Грейнджер стоит на месте, оглушённая и раздавленная. На негнущихся ногах она вдруг срывается с места, семенит по полу, обходит стол и, усевшись на колени, машинально начинает собирать окоченелыми пальцами бумаги, уставившись безумными глазами в какую-то точку. И вдруг внутри что-то щёлкает, и мнимая дамба сдержанности разрушается. Замерев на месте с каким-то листом в руке, Грейнджер упирается свободной ладонью в пол и, согнувшись пополам, всхлипывает так горько, что сводит судорогой за рёбрами. Гермиону начинает трясти, и глухие рыдания рывками принимаются терзать лёгкие. «…Прости, если однажды заплачу из-за тебя…» Гадкая боль так искренне хочет, чтобы смертные существа её чувствовали, что предоставляет Грейнджер эту возможность целиком и полностью. Гермиона рыдает навзрыд, беспорядочно пытаясь собрать разбросанные по полу бумаги, слезы мешают видеть, израненное сердце с перебоями стучит в груди, ни руки, ни ноги не держат. «…О, ты заплачешь, даже не сомневайся…» Грейнджер рыдает пуще прежнего, частое и истеричное дыхание терзает лёгкие, глотку сдавливает, боль такая невыносимая, что Гермионе приходится опустить вниз голову и прижать ладонь к солнечному сплетению, чтобы физическая боль заглушила душевную. Её всю трясёт, горячие слезы обжигающей обиды режут кожу сухих щёк, а в голове набатом стучат слова Северуса, которые он высказал ей в лицо. Что там говорила Сусанна? Чай вылечит любую печаль? Ну что, мисс Грейнджер, может, желаете чашечку чая? Едва ли она поможет. Северус мчит по коридору, размахивая руками, ненавистная мантия привычно развевается следом за ним. Внезапно он понимает, что жгучая ненависть с каждым шагом всё быстрее покидает его разум. Чем дальше от её офиса он уходит, тем отчётливее понимает, что совершает непозволительную, самую страшную ошибку. Страшнее всего того, что он уже сделал в своей жизни. Он резко останавливается посередине коридора, тяжело дыша. Грудная клетка Северуса вздымается и опускается, кончики пальцев покалывает. Он стискивает зубы и зажмуривается. Ревностная ненависть подавляется осознанием, какие ужасные вещи он ей сказал. Глупое разбитое сердце одерживает победу над измученным разумом. Оно рвётся к ней, дерёт тощую глотку, выкрикивая в глубине подсознания её имя. Почти зарычав, Северус разворачивается на сто восемьдесят. И идёт обратно.