Метаморфозы

Дверь открывается резко и неожиданно громко. Петли оглушающе скрипят, хотя такого раньше никогда не было. Гермиона, по-прежнему сидя на полу и глядя перед собой, тут же поднимает взгляд и замирает, задерживая дыхание. Северус стоит на пороге её кабинета, дышит тяжело и редко. Взгляд его испуганный, безумный почти. Гермиона видит десятки мыслей в его тёмных радужках и сознаёт, что понимает каждую из них. Она знает их, она видела их неоднократно за последние полгода, она каждой из них дала имя. Грейнджер долго молчит, старается нормализовать дыхание, а взгляда своего от Северуса отвести не может, заставляя себя побороть очередной приступ душащих слёз, который стоит у неё поперёк глотки. Очередная ошибка — добровольно сдавшись в плен его глаз, дамба самообладания Грейнджер снова даёт трещину. Северус заворожённо смотрит на неё в ответ и понимает, что они оба сейчас видят друг друга совершенно другими глазами. Снейп сглатывает тяжёлый ком в горле. И вдруг замирает. Его поражает невероятное чувство — все равно, что суметь выбраться из Запретного Леса в одиночестве глубокой ночью, — превосходства, победы над амбициями Гермионы Грейнджер, которую он хотел одержать в апреле этого года, но не сейчас. Не сегодня. Это чувство словно вложило в его руки беспроигрышный лотерейный билет, приз которого — смелость всего мира. Приз, которым он теперь не знает, как воспользоваться, потому что вся боль, сорвавшаяся с его языка потоком обидных слов, обожгла ему гортань. Северус делает следующее добровольно. Сдаётся, замирая в двух дюймах от финишной прямой, и сходит с дистанции. Отдаёт эту победу ей. Грейнджер судорожно вздыхает, сжимает в тонкую полосу губы и, прилагая неимоверное количество усилий, поднимается на свинцовые ноги, опираясь на ручку кресла, стоящего рядом. Воздух вокруг неё постепенно начинает рябить. Они оба словно попадают в зазеркалье, и теперь их обоих настигает неизбежный момент. Мгновение, когда наступает очередь Гермионы Грейнджер сделать это. Взять себя в руки и в стрессовых ситуациях стать отражением человека, который становится частью её самой. Сделать все с холодной головой. Её глаза горят, кожа щёк стянута от пробежавших не так давно дорожек горячих слёз, брови сведены на переносице, взгляд прямой и решительный. Она набирает в лёгкие воздуха. — Паразит, — шёпотом вторит она. Голосовых связок пока на большее не хватает. — Разумеется, я приспосабливалась, как же иначе выжить в этом мире? — её голос становится твёрже. — Неужели ты сам никогда не приспосабливался к обстоятельствам? Северуса прошивает волной дрожи, но он умело не выдаёт своего состояния. Тело кажется свинцовым, голова гудит. События всей жизни калейдоскопом смазанных картинок пробегают перед глазами. Он смиренно распахивает сухие губы. — Да, приспосабливался, — негромко отвечает он. — И не отрицаю этого. Этот голос словно принадлежал не ему, а какому-то другому человеку. Однако Северус понимает, что теперь готов говорить. Поразительно. Получается, чтобы случился разговор, им обоим было необходимо взорвать эту дамбу молчания таким способом, чтобы крошево из гнева временно заполнило между ними пропасть. — Однако я научился разграничивать стороны, — продолжает он. — Научился делать выбор. Северус против воли встаёт в оборонительную позицию, снова забывая о том, что Гермиона — не тот человек, в разговоре с которым ему нужно себя защищать. Это время давно прошло, но проклятый волшебный мир в который раз чертит вокруг него едкими чернилами рамки, в которых он жил здесь всю свою сознательную жизнь. — И пал он на расплату? — невесело усмехается Гермиона. — Это был твой выбор? Северус сглатывает. Шар тоски в груди наливается свинцом. — Тогда — да. — Но ведь я — не ты, Северус, — смотрит на него Гермиона, покачав головой. — И ты тоже судишь меня за то, что сделал сам. За выбор. Люди глупы. Придумывают друг другу ярлыки и правила, воображают себя Богами, свято полагая, что в их власти судить кого-то, кроме себя. Выкрикивать обвинения, назначать судный день, вершить расплату. Лишь единицы понимают, что судебные тяжбы, которые они взваливают себе на плечи, как золотую мантию, — это приговор миротворца, действующего в своих интересах. Люди пытаются покарать других за их грехи, закрывая глаза на свои собственные. Скажи этим же людям определить судьбу дорогих ему людей — и они сунут в песок голову. Поставь перед ними родную мать или любимое дитя, потребуй сказать, как с ними поступить, и они начнут оправдываться. «Это же другое, как вы не понимаете!» — воскликнут они. Судить способны только люди, которые далеки от понятия простой истины. Вершить правосудие способны только высшие силы. — Мне тогда тоже пришлось его сделать, — произносит Гермиона. — После войны я отказалась от своих корней, своих родителей, которых так и не смогла вернуть, моей второй семьи в лице ребят и жизни в мире магглов. Грейнджер облизывает пересохшие губы. Правда даётся ей сейчас куда легче, чем она предполагала изначально. Быть может, все дело в том, кому она её говорит. Человеку, который все равно понимает её лучше, чем кто-либо другой. — Я сделала выбор, чтобы приспособиться, да, — откровенно сознаётся она. — Приспособиться и выжить, — делает она паузу. — А вот твой выбор был далёк от этого. Гермиона снова прокручивает в голове все, что говорил ей Северус на «Львином зеве», когда они оба распахнули свои души в полной мере, и по спине у неё пробежал холодок. Изначально Северус принял решение выжить второго мая, чтобы наказать себя. Чтобы изжить себя с этого света, измучить до смерти. Довести себя до агонии бесконечными слушаниями и судебными разбирательствами. У него почти получилось. Грейнджер сейчас даже не может вспомнить, как выглядел Северус в тот день, когда они впервые встретились в её кабинете с новыми статусами адвоката и подзащитного. Он тогда был на пределе. Озлобленный на весь мир, ненавистный самому себе, источающий жгучую ярость ко всему, что его окружало. Замученный до края, что только толчка в спину не хватало, чтобы он ничком свалился с огромной высоты придуманных им грехов и разбился насмерть о скалы внизу. Грейнджер судорожно вздыхает, сжимая губы. Эти полгода помогли Гермионе оттащить его от края, сжать в кольце своих рук и крепко прижать к себе. Шесть месяцев Гермиона долбила киркой наросты в его броне, с бережной кропотливостью золотоискателя смывала с него этот груз и сейчас не хочет снова вернуться в начало. Она встретила в апреле одного человека, сейчас перед ней стоит другой. И она понимает, что лучше сама с этого обрыва сиганёт, чем позволит это сделать ему. Чёртов твой альтруизм, Грейнджер. Никогда он с эгоизмом не мог договориться. Когда же ты найдёшь баланс?.. — И мы можем ругаться по этому поводу бесконечно, — возводит она на мгновение взгляд к потолку, беспомощно взмахнув руками, — потому что правда всегда была, есть и будет в глазах смотрящего. Она у каждого своя. Гермиона смаргивает снова накатывающие слёзы и судорожно вздыхает. — Проблема в том, что мы осуждаем выбор друг друга, — смотрит она Северусу в глаза. — Ты называешь мой эгоизмом, я твой — нежеланием вернуться с войны. Сказанные вслух слова, которые долгое время обжигали Гермионе глотку, снова помогли ей наскрести в душе остатки злости на то положение, в котором они оба оказываются. Грейнджер не отрицает, что берётся изначально за дело Северуса, чтобы отчасти потешить собственные амбиции. Она была уверена, что сможет достучаться даже до такого человека, как Северус Снейп. Гермиона чувствует, как сбивается дыхание, как становится тяжелее, реже. Она делает несколько мелких шагов вперёд на чистом автомате, не чувствуя собственных конечностей, словно по воздуху летит. — Почему ты отказываешься с неё вернуться? — в сердцах восклицает она. Слёзы снова встают в глазах, и смешивается в них и злоба, и боль, и тоска, и попытка понять, что же она, черт возьми, делала не так? В голове у неё не укладывалось, как Северус мог по-прежнему держаться старых принципов, взглянув на собственную жизнь в совершенно ином свете. — Ответь мне, — требует она. — Почему ты отказываешься от обретённого вкуса жизни? Гермиона подходит к нему ещё ближе, но не так близко, как бы ей самой этого хотелось. Её почти напугало тепло пальцев его рук, так горячо любимых её сердцем. Северус опешил от её откровенности. В мире магглов он воспринимал её как данное, а в мире волшебном она его выбила из колеи. — В чем ты тогда видишь сейчас смысл жизни? — допытывается она. — Гермиона… Северус понимает, что задыхается. Гермиона искрит током, как оголённые провода, брошенные в воду, и всеми силами старается не показывать, какую боль причинил ей Северус своими словами. Он сказал ей правду, и она не просто резанула Грейнджер глаза. Она её изнутри покромсала. Северус смотрит на неё, и ему кажется, что ещё секунда, и Грейнджер сорвётся с места, разорвёт его сюртук, — да так, чтоб пуговицы во все стороны разлетелись, — просунет ему руку прямо в грудную клетку без хирургического ножа, вытащит его сердце, сожмёт в пальцах четырёхкамерное, которое всецело в её власти, и задаст глупому органу этот вопрос напрямую. — Смысл? — едва смог он выдавить из себя. — Я… не знаю. — Не говори чепухи! — пуще прежнего злится она. — Ты все прекрасно знаешь! Ты знаешь вкус своей жизни, ты нашёл новый смысл! Грейнджер почти задыхается словами, рвущимися из глубины души бесконечным потоком. — И я не прошу тебя, — она сбивается с мысли, — нет, я требую! Я требую, чтобы ты не смел хоть как-то упоминать меня, — Гермиона фыркает, сама того не замечая, и добавляет: — слишком много чести… Северус бы даже усмехнулся от такой категоричности, будь их разговор менее серьёзен. — Скажи мне честно и откровенно, — смотрит она ему в глаза, приподняв вверх голову, — в чем ты теперь его видишь?.. Северус теряется. Мысли бешено скачут в сознании, и он не может подчинить их себе, не получается у него зацепиться хоть за одну из них. Гермиона лихорадочно смотрит ему в глаза, пауза затягивается, и она не сдерживается. Потянувшись вперёд, она хватает его руку и кладёт себе на грудную клетку, накрыв ладонями. Родное тепло обжигает не хуже открытого огня. Северус почти вздрагивает, моментально ощущая, как громко и звучно грохочет её сердце. — Слышишь? — шепчет она. — Бьётся. А в следующую секунду кладёт свою правую руку на его грудь, и ей разрыдаться хочется от осознания, как сильно она скучала по его сердцебиению. Подушечки пальцев Грейнджер почти подпрыгивают на тёмном материале сюртука. Сердце Северуса стучит с той же силой, что и её. — И твоё бьётся, — смотрит она ему в глаза. — Я живу, и ты живёшь. Я чувствую, и ты чувствуешь. Северус заворожённо наблюдает за тем, как подпрыгивают подушечки его пальцев на её грудной клетке, а сказать ничего не может. Он чувствует себя потерянным и опустошённым, её искренность поражает, её сила духа в очередной раз выбивает из колеи. Сердце стучит в бешеном ритме, во рту пересыхает, мысли устраивают бунт. Молчание затягивается. — Хорошо, — сдаётся Гермиона, опуская руки. Северус приподнимает голову. Карие радужки Грейнджер искрят, она злится. Злится на себя, на него, на молчание. Негативные эмоции контролировать тяжело, потому что она хочет простых вещей, которых не получает. Ответов. Она не получает ответов. — Тогда просто скажи мне, о чем ты думаешь, — с обессиленной злостью требует она. Её горячее дыхание, жар её тела, огонь её души. Всё с ней. Всё здесь. Всё для него. — Я не могу залезть тебе в голову, как бы мне временами ни хотелось, — делает она полшага вперёд, врываясь в личное пространство Северуса, — поэтому скажи мне сам. Скажи, о чем ты думаешь в эту самую секунду, — нервно облизывает Гермиона губы. — Не важно, какая это будет мысль. Просто озвучь её… …Потому что я сойду с ума окончательно, если не услышу твой голос… Северус коротко вздыхает и сознаёт, что в его подсознании находится червоточина. Премерзкая, гадкая мысль, которую он не в силах прогнать последние сутки, сколько ни пытается. Эта поганая червоточина и вынудила его наговорить Гермионе столько нелестных слов. Этот изъян среди чувств людей кажется Северусу самым уничижительным. Потому что это невозможно контролировать. Лёгкие наполняются кислородом. — Ты была с ним? — он говорит это тихо, на выдохе. Северус презирает себя за сказанное, но не может этому противиться. Смердящая ревность задушила его разум алой дымкой, помутив здравый смысл, который всегда был с ним. Нагрев голову, которая при любых обстоятельствах была у Северуса Снейпа холодной. — Скажи мне, — хрипло; во рту пересыхает моментально. — Этой ночью ты была, — короткий вдох и на выдохе одними губами, — с ним?.. Гермиона распахивает и без того большие глаза пуще прежнего, искрит истинным недоумением. Радужки мерцают, бегают лихорадочно из стороны в сторону, стараются поймать эмоции Северуса в каждом мгновении этих бесконечных трёх секунд. Грейнджер сокращает расстояние окончательно и обхватывает лицо Северуса ладонями, вынуждая опустить голову и посмотреть ей в глаза. Кожа на руках Гермионы начинает пылать, словно она сунула их в открытый огонь. Гермиона хочет, чтобы он слышал каждое слово. Чтобы он понял наконец очевидное. Она никогда не могла и никогда не сможет ему солгать. — Глупый, — шепчет она, чувствуя дрожь в каждой мышце напряжённого тела. — Как ты вообще мог допустить даже мысль о том, — задыхается она словами, — что я теперь хоть кого-то в этой жизни смогу подпустить к себе… Горло сдавливает чья-то невидимая рука. Осознание полной беспомощности положения обрушивается на Гермиону моментально. Она сдаётся. Она вручает ему всю себя, всю без остатка. Нет больше сил противиться собственным мыслям. Нет сил пытаться изворачиваться в это самое мгновение и делать вид, что эти полгода в мире магглов не подвергли её колоссальным метаморфозам. Она сама почувствовала то, что столько времени пыталась вернуть Северусу. Вкус к жизни. И у неё вкус любви. Искренней любви к человеку, который смотрит на неё так, что дрожат ноги. — Кроме тебя, — наконец заканчивает она. Время словно замедляется. Северус видит бесконечную нежность, которую источает её душа. Она отражается в её глубоких карих глазах, распахнутых ему навстречу, и тёмных зрачках, жадно пульсирующих, расширяющихся и сужающихся только для него. Шар ревности в груди Северуса лопается, оставляя горькое послевкусие на корне языка. Осознание глубокой обиды, которую они оба наносят друг другу по глупости, вынуждает Северуса горько вздохнуть, сорваться с места и обхватить её лицо ладонями, потянув к себе. Горячие губы Северуса накрывают её губы, и смертельная тоска по этой девчонке дерёт тощую глотку, подстёгивая его внутренних демонов, чтобы те заставили Северуса за голову взяться, сбить с себя спесь, заткнуть пасть гордости и сказать Грейнджер то, в чем она сейчас нуждается. — Прости меня, — шёпот прямо в губы раскалённым воздухом между поцелуями, — прости за все, что сказал. Грейнджер трясёт в его руках, она беспорядочно хватается за его запястья так, что даже пальцы сводит, а сама глаза боится открыть, ловит его короткие поцелуи, как сумасшедшая, дарит свои, задыхаясь в этом мгновении без остатка. — Ты меня прости, — захлёбывается она в словах, получая поцелуи по всему лицу и сгорая в его руках. — Прости, — и слова срываются с языка сами: — Я люблю тебя. Северус замирает в нескольких миллиметрах от её губ. Сказанные слова кажутся ему злобной игрой собственного воображения. Насмешкой израненного сердца и глумлением истерзанного разума. Он чувствует горячее дыхание Гермионы на своей коже, а сам глаза открыть боится. Однако сильнее всего на свете он страшится задать вопрос. Сжав в кулак всю свою смелость, он распахивает губы, и с них срывается едва слышное: — Что?.. Гермиона медленно поднимает веки, рассматривает дрожащие тёмные ресницы Северуса, его вымученно сведённые на переносице брови с небольшой морщинкой между ними. За последние полгода она разгладилась и стала почти незаметна. Грейнджер расцепляет пальцы с его запястья и касается ими подбородка Северуса, очерчивая подушечкой большого контур нижней губы. — Я тебя люблю, — повторяет она едва слышно, нервно облизнув губы. Северус открывает глаза, и Гермиона задыхается. — Я люблю тебя, Северус… Она говорит те самые слова, которые неоднократно жгли ей губы на «Львином зеве». Слова, которые она шептала, когда они занимались любовью в палатке. Слова, которые горели у неё в глотке, когда она принимала его в себя в кузове пикапа под звёздным небом. «Если что-то неизбежно, оно всё равно случится. А если этого бояться, только потеряешь драгоценное время. Время, которое можно использовать для более приятных вещей». Неизбежное между ними давно случилось, вот только сейчас оба поняли главное. Они перестали наконец этого бояться. Северус не находит в себе сил сказать хоть слово. Он чувствует себя так, словно у него отрастают крылья. Глубокое чувство искренней любви к Гермионе Джин Грейнджер пронзает его насквозь и, повернувшись на триста шестьдесят, проходит навылет. Желание быть с ней, держать её в своих руках, стать с ней снова единым целым — оглушает. Волна мурашек проносится вдоль позвоночника, внизу живота закручивается маленький смерч, вызывая приступ тошноты. Северус впивается в губы Гермионы импульсивно и жарко, вынуждая её беспомощно всхлипнуть. Властно сжав её талию пальцами, Северус ведёт её спиной вперёд в сторону стола, продолжая горячо терзать любимые губы. Грейнджер задыхается в его руках, бессознательно передвигает ногами, вцепившись пальцами в его широкие плечи, и понимает, как же ей до одури его не хватало. Северус сгребает в сторону все, что попадается под руку, и оставшиеся материалы его дела падают на пол к остальным, смешиваясь в чудовищном хаосе. Подхватив Грейнджер под бедро, он усаживает её на стол и, задрав вверх юбку-карандаш, разводит ей в стороны ноги, устраиваясь между ними. Гермиона задыхается от его напора, беспорядочно отвечает на влажные поцелуи с бешеной страстностью и тянется руками вверх к пуговицам на его сюртуке. У неё не хватает выдержки сделать все правильно и аккуратно, бешеное желание вынуждает её схватиться за сюртук и дёрнуть с такой силой, что нитки не выдерживают. Они с треском лопаются, и пуговицы летят вниз, с глухим звуком падая на разбросанные по полу бумаги. Драгоценные материалы самого важного дела в истории Визенгамота послевоенного времени, по которым подсудимый топчется своими ботинками, наплевав на осторожность. Северус двумя рывками стаскивает с себя мантию, бросая её под ноги, той же участи подвергает ни на что не пригодный больше сюртук. Проклятье, стоило ли отваливать такие бешеные деньги портному за работу, если он явно сделал её без особых стараний. Гермиона истерично дышит, отрывается от губ Северуса всего на мгновение, старается стащить с себя пиджак, но руки не слушаются. Северус без слов помогает ей избавиться от стесняющей движения одежды. Он не мелочится. Ему рвёт башню от бешеного желания быть с ней, так что пуговицы светлой блузки Грейнджер оказываются в итоге тоже не только где-то на столе, но и под ногами у Северуса, когда он одним резким движением дёргает планки в стороны. Гермиона резко выдыхает, дёрнувшись вперёд, но тут же забывает об этом, нетерпеливо заёрзав на месте. Северус видит это, видит, как она вся горит изнутри, и ему даже дышать становится тяжело. — Проклятье, — на придыхании шепчет он, склоняясь к её уху и по-хозяйски сжимая бедра пальцами, — что же ты со мной сделала… С губ Гермионы срывается какой-то умоляюще-скулящий звук, кожу обдаёт горячим дыханием Северуса, в висках стучит пульс, во рту пересыхает. Она обхватывает лицо Северуса и жадно впивается в его губы с новой силой, прогибаясь в пояснице. Пленив его в очередной раз, она пользуется возможностью продолжить начатое. Пальцы нервно тянутся к ремню на брюках, она расправляется с ним быстрее, чем думала, тянется рукой ниже и проводит пятернёй по напряжённому паху, слегка сжимая пальцы. Её бросает в жар только сильнее от одной только мысли, что любое её прикосновение так на него действует. Почти зарычав в поцелуй, Северус поднимает её юбку выше и укладывает Грейнджер на стол, нависая сверху. Губы горят от поцелуев, Северус жалит ими Гермиону снова, а левой рукой ведёт по внутренней стороне её бедра от колена вверх и касается влажной ткани белья пальцами. Гермиона скулит в поцелуй, изгибаясь от прикосновения. От этого зрелища Северус теряет голову окончательно. Разорвав поцелуй, он смотрит на её пунцовые щеки и закрытые глаза, а сам двигает белье в сторону и, сделав два круговых движения по клитору, медленно вводит в неё один палец. Грейнджер распахивает губы, запрокинув вверх голову, пальцами сжимает тёмный материал его рубашки на груди, только бы была опора, и вся рассыпается от его прикосновений. Северус плавно увеличивает темп, наслаждаясь видом Грейнджер, которая плавится в его руках. Гермиона закусывает губу, извиваясь на столе всем телом, а Северус добавляет второй палец, и ожидаемая реакция не заставляет себя ждать. Зажмурившись, Грейнджер не сдерживается и стонет, почти сама насаживаясь и требуя ускорения. Северус дышать не может от того, какая она несравненная в это самое мгновение. Такая горячая и такая невозможно привлекательная, что теснота в брюках начинает приносить почти физический дискомфорт. Он ускоряется, вводит в неё два пальца все резче и интенсивнее, и Гермиона скулит, задыхаясь и умирая в сотый или тысячный раз. Северус чувствует, как стенки сжимают его пальцы, и понимает, что больше не может себя сдерживать. Гермиона разочарованно выдыхает, когда он прекращает начатое, распахивает свои огромные глаза, до краёв наполненные бешеным желанием, и пытается свести ноги вместе, но Северус не даёт ей этого сделать. Разогнувшись, он расстёгивает ширинку и спускает брюки до колен, после чего берёт Грейнджер за бедра и притягивает к себе на край стола. Гермиона коротко вздыхает от неожиданности, а затем снова чувствует его губы на своих, когда Северус склоняется, не позволяя ей сказать даже слово. Гермиона скулит в поцелуй, когда Северус плавно входит в неё. Несмотря на бешеное желание, опутавшее их обоих, Северус все равно старается быть нежным: знает теперь, как именно она любит. Северус медленно двигает бёдрами, постепенно задавая ритм, и Грейнджер накрывает с головой осознание того, как её тело хочет этого мужчину. Не просто хочет — требует. Такого с ней не случалось в сексе с другим человеком. Каждая клеточка тела Грейнджер сделала выбор. Она выбрала Северуса. Северус вдыхает её раскалённые выдохи, увеличивая темп. Он входит на всю длину, временами резко, не давая Гермионе возможности подготовиться. Так, как она любит. Всегда неожиданно. Рубашка Северуса мешает ей, она властно срывает её с его плеч, и горячий торс любимого человека обдаёт её желанным жаром. Северус вбивается все быстрее, проводит левой рукой вдоль её талии, поднимается к груди, обводит ореол напряжённого соска через ткань кружевного белья и, скользнув пальцами вдоль её вздымающейся грудной клетки, слегка сцепляет пальцы на шее. От лёгкого удушья Грейнджер только сильнее распаляется, распахивает губы и жадно хватает воздух, в котором уже попросту искрит настоящее электричество. Гермиона впивается пальцами в ягодицу Северуса, побуждая ускориться ещё сильнее, и мужчина понимает её приказ, не сказанный вслух. — Что же ты творишь, — сбивчиво шепчет он и дразнит её, касаясь кончиком языка нижней губы. — Я же не могу себя контролировать, когда я с тобой. — И не надо, — задыхаясь, произносит она, глядя лихорадочно искрящимися от возбуждения глазами ему в самую душу. Северуса прошивают её слова насквозь. Он выходит из неё и, разогнувшись, тянет рукой на себя. Грейнджер садится на чистом автомате, словно это за неё делает кто-то другой, после чего Северус помогает ей спуститься со стола и разворачивает спиной к себе. Гермиона едва может стоять на ногах и хватается в поисках опоры за край стола левой рукой. Северус властно притягивает её к себе, делает так, чтобы она поставила ноги на ширине плеч и прогнулась в пояснице, и резко входит, впиваясь зубами в нежную кожу на её остром плече. Грейнджер стонет, шлёпает ладонью правой руки по столу в поисках опоры и запрокидывает голову назад, подстраиваясь под новый ритм. Северус сплетает с ней пальцы, впиваясь в край стола, а свободной рукой страстно ведёт по её точёной фигуре вдоль талии и плоского живота к правой груди, сжимая нежную кожу через тонкую ткань бюстгальтера. Гермиона поворачивает в сторону голову, и Северус склоняется вперёд, впиваясь в её губы. Он вбивается в неё все быстрее и ярче, пошлые влажные звуки становятся чаще, Грейнджер едва стоит на ногах и не падает лишь потому, что Северус не позволяет ей этого сделать, сжимая в своих объятиях. Несчастный стол дрожит, ножки скрипят, Грейнджер не может сдерживать рвущиеся из груди стоны, поэтому Северус накрывает ей на мгновение рот ладонью, склоняясь к самому уху. — Тише, — касается мочки её уха горячий шёпот, — будь тише, — ещё толчок, — громкой будь только для меня. Гермиону трясёт в его руках, сердце лупит в груди, как сумасшедшее, пересчитывает ребра в сотый или тысячный раз, застревая пульсом в глотке. Грейнджер лихорадит, желание смахивает на безумие. И она вдруг понимает, что хочет довести его до того же состояния, что и он её. — Я бы с удовольствием, — умудряется в ней проснуться Васаби даже в такой момент, — только нога затекает. Теперь моя очередь. Северуса вдруг прошивает это насквозь, и словно стирается наконец в его подсознании эта чёртова граница этих двух миров. Мир волшебный и мир магглов наконец сливаются в одном мгновении. Он выходит из неё, и Грейнджер тут же хватает его за руку, начиная тянуть за собой. Северус едва успевает скинуть с себя брюки, семенит за ней, становится ведомым. Грейнджер ведёт его к креслу и рывком усаживает на него. Северус покоряется её власти, беспомощно раскидывает в стороны колени и почти с трепетом смотрит вверх, как Грейнджер идёт к нему, на ходу сбрасывая с себя рубашку. Гермиона смотрит ему в глаза тем самым взглядом, который он так любит. Тем самым взглядом, каким она смотрела на него столько раз в мире магглов. Не прерывая зрительного контакта, Грейнджер расстёгивает юбку, и та падает вниз к её ногам. Белье она снимает с себя следом и, оставшись в одном кружевном бюстгальтере, идёт к нему. Северус замирает от восторга, когда Гермиона с ловкостью кошки скользит к нему на колени и, не давая ни секунды на размышление, насаживается сама, распахнув губы. Северус стонет, зажмурив глаза, руки властно сжимаются на её бёдрах. Гермиона извивается, вырисовывает бёдрами восьмёрку, вытворяет такое, что диву даёшься, по какой причине она скрывала свою властную страстность. Может, потому что между ними-таки стояла эта треклятая грань двух миров, а теперь она наконец оказалась стёрта. Грейнджер впивается в его губы обжигающим поцелуем, терзает их сладостном мукой, насытиться им пытается, обуздать ту страсть, которую она так всецело к нему испытывает. Северус сжимает её бедра пальцами и сам насаживает, задавая безумный темп. Гермиона издаёт истеричный смешок, потому что наконец в полной мере понимает, что они оба невозможно были сдержаны по отношению друг к другу, показывая только светлую сторону себя в сексе. Теперь они оба открываются друг другу по-настоящему. Со всей страстностью и некоторой жёсткостью, на которую оба оказываются способны. И от этого открытия они только сильнее сливаются друг с другом. От осознания, что они находят полное взаимопонимание не только в жизни, но и в сексе. Гермиона жадно целует любимые губы, чувствуя жар его тела каждой клеточкой. И Северус вдруг понимает, что теперь, когда границы стёрты окончательно, он хочет сказать ей то, что давно сидит не только в его мыслях, но и в его сердце. — Я люблю тебя, — шепчет он ей в губы, не открывая глаз. Грейнджер замирает в его руках, так и не успев прикоснуться к губам повторно. Его слова повисают в воздухе, и Гермиона понимает, что, будь это в её власти, она бы схватила эти слова, сжала в ладонях и никогда, черт возьми, никогда их больше не разжала. — Что?.. — Одними губами прошептала. Так тихо, словно эти слова могут исчезнуть, раствориться, если она скажет хоть что-нибудь громче. Северус поднимает веки, смотрит в невозможно прекрасные глаза Гермионы, её алые щеки, пушистые и спутанные влажные волосы. Какая она красивая, Мерлин, помоги. Подняв руку, он очерчивает подушечкой большого пальца контур её покрасневших от поцелуев губ. — Вечно ты доводишь меня своими вопросами, — вздохнув, усмехается он, убирая ей за ухо прядь волос. — Ты же все прекрасно слышала. — Нет, не слышала, — упорствует она даже в такой момент. Васаби в Грейнджер не пожизненно, она в ней посмертно. Северус обхватывает её лицо ладонью и притягивает к себе, касаясь её лба своим, чтобы смотреть ей не просто в глаза, а в самую душу. — Я, — делает он паузу, — тебя, — короткий вдох, — люблю… Гермиона сглатывает, понимая, что сейчас, — в этот самый миг, — она самый счастливый человек в целом мире. Другого такого не сыщешь в любой точке вселенной, в любой альтернативной реальности. Северус сказал наконец вслух, что любит её, хотя эти слова кажутся лишь подтверждением всего того, что он делал для неё последние полгода их странной и совершенно необычной во всех отношениях жизни. Дерзкий огонёк Васаби вспыхнул в карих радужках. — Прости, не расслышала. Северус не сдерживается и смеётся. Грейнджер искренне улыбается в ответ и, обхватив его лицо ладонями, горячо впивается в губы. Сусанна откладывает очередной заполненный документ в лоток для подписи со стороны вышестоящих лиц и бросает взгляд на настенные часы. Разговор адвоката Грейнджер и её подзащитного длится уже больше двух часов, а Сусанна даже не может покинуть свой пост и сходить на обед, потому что должна отметить уход посетителя в своём журнале. Время близится к трём, Сусанне жизненно необходимо не просто сходить на обед, но и зайти в магазин маггловских товаров за пачкой сигарет, потому что никотин — штука страшно приставучая и вызывающая зависимость. Бросать Сусанна никогда не планировала. Какой смысл бояться отправиться на тот свет от рака лёгких, если в любой момент ты можешь лишиться жизни от застрявшей в горле куриной кости или от того, что тебя сбил автобус. Нервно почесав шею, Сусанна решает занять себя другими документами, чтобы время шло быстрее. Однако не успевает она схватиться за следующее дело, как в конце коридора слышится хлопок двери. Женщина облегчённо выдыхает. Наконец. Шаги становятся все ближе. Бросив взгляд в зеркало и убедившись, что все в порядке, она расправляет плечи и вытягивает шею, выглядывая из-за стойки. Подзащитный мисс Грейнджер появляется в холле несколькими секундами позже и уже собирается пройти мимо неё в сторону лифта, но… — Мистер Снейп, добрый день! Северус останавливается против воли, судя по виду, поправляет ворот застёгнутой наглухо рубашки и бросает в сторону секретарши взгляд. Он неоднократно видел её за прошедшие годы, сидит она на своём рабочем месте постоянно, часто просит его что-то подписать и из раза в раз направляет его к новым адвокатам. Мужчина кивает в знак приветствия и подходит к стойке, заранее зная, по какой причине она его окликнула. Секретарша кладёт перед ним раскрытый журнал и протягивает перо с чернильницей. — В какой графе ставить подпись? — все ещё не смотрит на неё Северус, намереваясь поскорее расквитаться со всем этим, прожить этот день, дождаться завтрашнего и снова встретиться с Гермионой в то же время. — Пятый столбец, седьмая строчка, — указывает необходимую ячейку женщина. Сусанна рассматривает Северуса и понимает, что поездка в другой мир сильно его меняет. И дело вовсе не во внешности, хотя она тоже играет роль. Все дело в его глазах. Пусть он и старается скрыть глубоко внутри себя радикальные метаморфозы за маской серьёзности, глаза выдают видоизменения его души. Это уже другой человек, и Сусанна это понимает. А ещё она осознает, почему разговор адвоката и его подзащитного был столь продолжительным. От таких людей, как Сусанна, невозможно ничего скрыть, даже если очень постараешься. Они видят людей насквозь, потому что в этом их предназначение. Северус на мгновение поднимает взгляд, чтобы кивком коротко её поблагодарить, как вдруг замирает. Замирает и против воли сводит на переносице брови. Северус поражается, какой у этой женщины пронзительный серый взгляд. Он столько раз с ней взаимодействовал, но ни разу не придавал значения тому, кто она такая и как её имя. Северус впервые об этом задумывается. Серые глаза пожилой волшебницы кажутся ему страшно знакомыми, пусть он и готов с уверенностью сказать, что никогда и нигде не видел никого на неё похожего. Разве что… Вдоль позвоночника бегут мурашки сами по себе. Северус сглатывает, перехватывая перо в пальцах. Нет, просто бред, не может этого быть. Мужчина качает головой и, поджав губы, ставит свою роспись в журнале, как делал это десятки раз. Он пытается заставить себя уйти, но не может не посмотреть на женщину снова. Её волосы отливают благородной сединой и стянуты в низкий пучок на затылке. Черты лица кажутся Северусу совершенно обычными, но взгляд в который раз не даёт ему покоя. Необычное чувство закручивается у него в груди. Странно все это. Просто совпадение? Вполне возможно. Однако как-то проверить свои догадки Северус не может, потому что попросту не знает, с какой стороны аккуратно подобраться к такому щепетильному вопросу. Кто знает, может, это усталость так сильно играет роль? Вот ему и мерещатся здесь люди из параллельного мира, которым сюда априори путь заказан. Северус снова на мгновение задумывается о том, что даже ни разу не поинтересовался, кто она такая. Подобные люди всегда были, есть и остаются только лишь мутными лицами, которым не придаёшь значения. — Как я могу к вам обращаться? Женщина слегка прищуривает серые глаза и внимательно смотрит на посетителя. — Мисс Кушинг, — с лёгкой улыбкой кивает она. Северус понимает, что его подозрения оказываются беспочвенными. Лишь очередная игра глупого воображения. Эта женщина даже не была замужем, а серые глаза у тысяч, сотен тысяч других людей по всему миру. — Что ж, мисс Кушинг, я все подписал, — протягивает он ей журнал. — До свидания. — До свидания, мистер Снейп. Северус уходит в сторону лифта, без конца поправляя мантию, которая теперь кажется ему чужой. Сусанна провожает его взглядом и понимает, что ждать мисс Грейнджер на чай ей не следует, и можно со спокойной душой направиться на обед и по своим делам. Девушка определённо нашла свой способ справиться с печалью. И её подзащитный, торопливо покидающий отдел, является тому подтверждением. Сусанна выжидает для приличия несколько минут, берёт с собой крохотную сумочку, захватывает почту мисс Грейнджер и приходит к кабинету своей начальницы, осторожно постучав дважды в дверь. — Войдите, — слышится по ту сторону. Женщина открывает дверь и осторожно просовывает голову внутрь. Кабинет мисс Грейнджер всегда чист и опрятен, все документы, книги и папки с делами лежат на своих местах, корешок к корешку, кресла стоят в определённом месте, повёрнутые к главному столу под углом в сорок пять градусов, графин с водой стоит точно посередине стола ручкой на восток. Так было всегда. Наклонности перфекциониста всегда были с мисс Грейнджер, и Сусанна об этом знает. Она даже даёт распоряжения домовикам оставлять все так, как Гермиона любит, когда те приходят делать уборку. Просто так Гермиона чувствует себя увереннее и спокойнее. Когда все на своих местах. — Мисс Грейнджер, добрый день, — произносит Сусанна. Гермиона поднимает голову и расправляет плечи, прервав какие-то записи в длинном свитке. Взгляд её сосредоточен и спокоен, она полностью погружена в работу. Выглядит адвокат Грейнджер так, словно и не покидала стен этого кабинета на целых полгода. Вот только сейчас Сусанна впервые замечает, что девушка чувствует себя не на своём месте. Это выражается в мелочах. Слегка подрагивающей руке, нервном облизывании губ, беспорядочном касании к волосам. Ей тяжело здесь находиться, но увидеть её истинное состояние способно лишь единицы. И Сусанна в их числе. — Добрый, — вторит Гермиона. — Я лишь зашла сказать, что мистер Снейп оставил свою запись в журнале, — кивает она, — и я направляюсь на обед, — она вынимает руку из-за спины. — А ещё вот ваша почта. Гермиона мягко улыбается, когда Сусанна подходит к её столу и осторожно опускает два конверта. — Спасибо вам, можете идти, — почему-то даже не взглянув на них, отзывается Гермиона и снова опускает взгляд на свиток. Сусанна мнётся возле её стола, на сердце у неё неспокойно. Она хорошо чувствует людей, поэтому на своей шкуре испытывает весь спектр эмоций Гермионы, который она глушит глубоко в себе, стараясь держаться профессионально в любых обстоятельствах. — Вам что-нибудь захватить? — робко интересуется она. Гермиона качает головой из стороны в сторону и снова на мгновение поднимает взгляд. — Нет, благодарю, — вежливо отвечает она. — Я и без того задержала вас, отправляйтесь на обед. Сусанна коротко кивает и уже собирается уйти, как вдруг взгляд её падает на стол Гермионы. И она замечает маленькую деталь, которой любой другой человек не придал бы никакого значения. Графин был повёрнут так, что ручка смотрела не на восток, а на запад. Сусанна дёргает уголком губ и уходит, осторожно прикрыв за собой дверь. Едва замок щёлкает, Гермиона бросает перо и откидывается на спинку стула, опустив основания ладоней на глаза. Ей не удаётся скрыть сумасшедшую улыбку, у неё не получается контролировать подрагивание коленей, и одному только Мерлину известно, сколько сил ей понадобилось, чтобы говорить с Сусанной ровным голосом. Гермиона опускает кончики пальцев на губы, чувствуя на них поцелуи Северуса. Рука скользит ниже, к шее, Грейнджер закрывает глаза и с наслаждением выдыхает, когда в памяти вспыхивают все прикосновения от человека, в котором сосредоточена вся её жизнь. На работе сконцентрироваться не удаётся, Гермиона заводит назад волосы и окидывает взглядом кабинет, в котором все, казалось бы, выглядит так, как всегда. Вот только видела бы Сусанна, что творилось в нем всего двадцать минут назад, и как всего два заклинания привели тут все в божеский вид. Гермиона снова закрывает глаза и сжимает губы. Анализировать произошедшее не удаётся, она лишь пытается сохранить те крупицы счастья, которые ей удаётся схватить в ладони. Она старается не думать, в какую же западню она себя загнала. Потому что представить себе не может, как из неё выбраться. Чтобы хоть немного переключиться, Грейнджер хватает со стола оставленную Сусанной почту. Один конверт она сразу отбрасывает в сторону. Очередное заключение по другому делу из соседнего отдела, это подождёт. В следующую же секунду она жалеет о том, что так сделала. Второе письмо было от Джинни. Внутри все против воли холодеет. Гермиона нервно облизывает губы и вскрывает сургучную печать, разворачивая втрое сложенный лист. Быстро скользнув взглядом по торопливым косым буквам, Грейнджер бросает письмо на стол и откидывается на спинку стула, уставившись в одну точку. Казалось бы, обычное письмо от подруги с просьбой заскочить завтра на чай после работы. Вот только оно не просто от кого-то там с улицы. Оно от Джинни. Человека, который видит её насквозь. И который будет задавать вопросы, на которые Грейнджер совершенно не знает, как отвечать. Гермиона пишет в ответ, что прибудет к шести, но на душе у неё становится неспокойно. Кто знает, может, если бы люди прислушивались почаще к своему седьмому чувству, можно было бы избежать каких-либо событий. Хотя нет, «избежать» — неправильное слово. Не избежать. Отсрочить. Гермиона нарочно сидит в Министерстве долго, потому что желания возвращаться домой у неё никакого нет. Только когда уже вечно ворчащий домовик начинает греметь ключами в холле, Грейнджер сдаётся и в половине девятого вечера покидает свой кабинет. Аппарация проходит за несколько секунд, и Гермиона поднимает вверх голову, глядя на свет, падающий из окон гостиной на первом этаже. Грейнджер морщится, чувствуя очередной прилив дурноты. Да, ей тошно. Ей тошно подниматься на крыльцо этого дома, ей тошно видеть людей, с которыми она провела всю свою сознательную жизнь бок о бок, ей тошно, что в волшебном мире можно добраться куда бы ты ни хотел за пару мгновений, потому что она думает о мире магглов, в котором ты тратишь время на дорогу, но не жалеешь об этом. Сколь многое можно открыть для себя в дороге. Как хорошо временами просто дать себе возможность подумать или к чему-нибудь подготовиться, когда ты просто едешь или идёшь. Гермионе тошно от всего, что её окружает. Эгоизм снова встаёт за пульт управления. Она не задумывается о том, что не мешало бы для разнообразия посмотреть на себя в зеркало, чтобы взглянуть себе в глаза и подумать над тем, что она творит со своей жизнью. И какое влияние оказывает на жизни других. Рон вздрагивает, когда хлопает входная дверь. Отложив на столик журнал, он вскакивает с места и тут же идёт в холл, взволнованно вытирая влажные ладони о штанины. Гермиона сбрасывает с ног туфли и, схватив сумку, поднимает взгляд. — Не ложился ещё? Рон видит, какая она уставшая и загруженная. Смертельная бледность, которая была у неё с утра, сошла на нет, но румянцем её щеки не окрашены, как раньше. Что-то изменилось в ней, Рон чувствует. Не может не почувствовать, они же столько лет знакомы. — Нет, — мнётся Уизли, — я просто хотел… — Я устала, — прерывает его Гермиона и отчего-то хмурит брови и опускает взгляд, когда проходит мимо него, — поговорим потом. Уизли хмыкает, обречённо взмахнув руками. Он предполагал, что услышит нечто подобное. Однако одно дело — думать о чем-то, и совершенно другое — получать подтверждение своим словам. — Да, я уже это слышал, — негромко произносит он, покачав головой. Гермиона останавливается на месте, как вкопанная, и сжимает в тонкую полосу губы. Нервы натягиваются по щелчку пальцев, и она заводится на ровном месте. Грейнджер резко разворачивается, и волосы хлещут ей по спине. — Если хочешь что-то сказать, то говори, — резко произносит она. Рон озадаченно смотрит на Гермиону, не понимая, когда успел что-то сделать не так. — Гермиона, я не хочу ссориться… Грейнджер фыркает. — Никто и не ссорится, — всплеснув рукой, грозно продолжает она. — Ты знаешь, я терпеть не могу, когда говорят загадками или делают намёки. Просто скажи, в чем проблема. Поражённый её неблагоприятным настроем, Рон только примирительно выставляет вперёд руки. — Остынь, — просит её Рон, нахмурив брови. — Рабочий день закончен, воевать со мной не надо, я не из Визенгамота. Грейнджер коротко вздыхает и нервно сжимает ручки сумки влажной рукой. Молчание между ними густое и тягучее, можно хоть ножом резать. Неприятный ком в животе Грейнджер становится все тяжелее. — Извини, день был долгим, — коротко произносит она, опустив взгляд. В глубине души Гермиона понимает, что не вкладывает в это извинение ни капли искренности. Она хочет уйти от этого разговора, хочет убраться от Рона подальше, потому что он просто оказывается в очередной раз человеком, который попадает под её горячую руку. — Понимаю. Грейнджер нетерпеливо кусает нижнюю губу. Уйти-убраться-убежать. — Я хочу сегодня выспаться, — наконец прерывает она молчание. — Переночую в гостевой спальне. Рон делает шаг вперёд, беспомощно взмахнув руками. Да что же такое происходит? — Что?.. Вопросы Рона доводят Гермиону до ручки. Почему ты постоянно что-то спрашиваешь? Почему не можешь просто оставить меня в покое хоть на минутку?! Я не так много прошу! Злость снова вспыхивает под кожей, и она пытается сгладить слишком острые углы, воздвигая очередную стену из лжи. — Я хочу побыть наедине с собой! — Я не хочу, чтобы ты был рядом. — Я устала от толп журналистов сегодня! — Я устала от тебя. — У меня очень ответственная работа! Мне просто нужно больше личного пространства! Мне просто хочется сбежать от ответственности. Мне просто хочется спрятаться от себя. Мне просто хочется скрыть правду. Ей хотелось крикнуть ему, что он ничего не понимает, что он просит от неё вещей, которые она не может ему дать, что он задаёт глупые вопросы, что ему не нужно сидеть и ждать её глубоким вечером, что она не хочет сейчас говорить. Потому что она понятия не имеет, как ей ему все объяснить. — Как скажешь. Рон произнёс это тихо, почти смиренно. Не стал спорить, не стал что-то доказывать и раздувать скандал пуще прежнего, потому что Гермиона на разговор была определённо не настроена. Уизли просто надеется, что после слушания станет проще, потому что с плеч Гермионы упадёт огромный груз. Либо дело будет завершено, либо у скандального дела номер один появится новый адвокат. Девятый. Другого варианта просто нет. Гермиона не понимает, что огрызается, потому что в глубине души пока только зарождается червоточина вины за содеянное. Рон не заслуживает этой ругани, уходов от ответов, злосчастного молчания и односложных фраз в вынужденных диалогах. Гермиона наделала за эти полгода вещей и похуже. И даже сегодня. Даже сегодня. Проклятье. Стоило этой мысли лишь на миг появится в сознании, Гермиона судорожно сглотнула. Проклятье. Проклятье-проклятье. — До завтра, — шёпотом. Гермиона уже подходит к двери гостевой спальни и опускает ладонь на ручку, когда в лопатки ей прилетает: — Ты есть будешь? Она стоит спиной к нему, уставившись перед собой в одну точку где-то на деревянном косяке. Сердце так больно бьёт по рёбрам, словно достучаться до Гермионы пытается. Очнись. Очнись, милая, что же ты делаешь. Эгоизм снова затыкает глупому органу пасть. Грейнджер сглатывает. — Я не голодна. И исчезает в гостевой спальне, не обернувшись и больше не обронив ни слова. Гермиона плохо спит, ворочается без сна добрую половину ночи и вскакивает раньше будильника. Находиться в доме ей было невыносимо. Тихо собравшись, она уходит на работу раньше обычного, не потревожив сна Рона, который ночевал в спальне, раньше принадлежавшей им обоим. Министерство Магии приветствует Гермиону непрекращающимся гомоном пчелиного улья. Она ловит на себе взгляды коллег, но не удостаивает их вниманием. Здоровается редко. Только с теми, кого нельзя не поприветствовать. Все мысли её сосредоточены на встрече, которая у неё вот-вот случится. Грейнджер попала в самый настоящий шторм своей жизни, и светил для неё в эту непогоду один маяк, который носил имя Северуса. Выскочив пулей из лифта, она с улыбкой понеслась в сторону своего кабинета. — Мисс Грейнджер, доброе утро! — Доброе, Сусанна! Секретарша поднимается с места, и у неё становится от одного только вида Гермионы радостно. Вся сияет и светится, даже румянец на щеках. Отрадно видеть. Да только что-то Сусанне подсказывало, что её новости слегка омрачат её настрой. — Министр Бруствер заходил, мисс Грейнджер, — решает не тянуть Сусанна. — Просил передать, что ожидает вас с мистером Снейпом в своём кабинете. Сусанна порой жалеет, что часто оказывается права. Улыбка действительно сходит с лица Гермионы мгновением позже. — Вот как, — поджав губы, произносит она. — Что ж, тогда я пойду к нему. Сусанна взволнованно заламывает руки, не зная, что ещё сказать, и стоит ли вообще что-нибудь говорить. Гермиона вежливо улыбается и, развернувшись, входит в лифт, домовик в котором, явно подслушавший разговор, без слов выбирает этаж, который Гермионе нужен. Грейнджер сцепила ледяные пальцы правой руки на запястье левой и начала нервно пожёвывать нижнюю губу. Зачем Кингсли настоял на встрече сегодня? Почему он вообще вклинивается в моё дело, если у меня и без того мало времени? Вдруг он узнал о том, какие отношения связывают меня с Северусом? От одной только мысли об этом в животе Грейнджер стянулся узел. Прилив тошноты от нервов не заставил себя ждать. — Ваш этаж, милейшая. Грейнджер хмурит брови и бросает суровый взгляд вниз. Домовик, всегда недовольный скряга, который работает здесь десятки лет, не выдерживает её гневного взора и отходит в сторону, когда открывает ей двери, что-то проворчав себе под нос. Гермиона входит в отдел и громко сглатывает, а в глубине души надеется, что все её опасения — лишь плод фантазии, так бурно разыгравшейся в свете последних событий. — Чай? Кофе? — Не утруждайтесь. Кингсли коротко кивает и снова кладёт замок из рук на колени. Он уже тридцать раз пожалел о том, что решил организовать эту встречу так внезапно, не предоставив возможности Гермионе самой привести своего подзащитного. Выносить общество профессора Снейпа попросту невыносимо. Бруствер представить себе не может, какие успокоительные пила Гермиона, если умудрилась прожить со Снейпом под одной крышей целых полгода. Уму непостижимо. С другой стороны, у Кингсли просто не было выбора. Просто все так совпало. И сова из Хогвартса, и само прибытие Северуса, и не самое удачное начало дня. Откладывать все было бессмысленно, у них у всех и без того время поджимает. Кингсли оставалось только считать секунды в ожидании Гермионы, чтобы она разбавила эту неприятную обстановку. Стук в дверь кажется Кингсли благословением самого Мерлина. — Войдите! — тут же встаёт он с места. Гермиона входит секундой позже, вежливо улыбается и проходит в кабинет с прямой осанкой. — Министр, — кивает она, — профессор… Северус оборачивается и в этот раз ни взглядом, ни жестом не даёт ей понять, как относится к данному обращению. Сейчас оно к месту, и они оба это, к счастью, понимают. Северус кивает в ответ и снова поворачивается к Брустверу. — Здравствуй, Гермиона, — не без вздоха облегчения выдаёт Кингсли, — проходи, присаживайся. Грейнджер благодарит его и усаживается на соседнее кресло, параллельно с Северусом, оставив возле себя на полу сумку. — Вы хотели меня видеть? — старается разбавить обстановку Гермиона вежливой болтовнёй. — Удивлена, что встреча состоялась без предупреждения. — Да, понимаю, — садится на своё место Кингсли. — Обстоятельства вынудили, — чуть кашляет он. — Для начала я хотел бы знать, как у вас обстоят дела. Грейнджер сглатывает. Неприятный мороз бежит по коже. — У нас?.. Министр кладёт локти на стол и слегка хмурится. — Дело, — не понимая заминки, конкретизирует он. — Как проходит подготовка к слушанию?.. Северус чуть ёрзает на месте и держит лицо бесстрастным, однако от туманного вопроса и он сам на мгновение теряет контроль. Он прочувствовал на собственной шкуре укол тревоги, как и сама Гермиона. — Что ж, — прочищает она горло, убрав за спину крупные волны тёмных волос. — Для начала… Северуса в который раз поражает профессионализм Гермионы. Будь они наедине, он бы даже сказал ей об этом вслух. Возможно. Грейнджер держится спокойно, отвечает плавно и неторопливо, смотрит министру прямо в глаза и выдаёт расплывчатые ответы так уверенно, словно вся информация достоверна до последнего слова, хотя на деле далека от реального положения вещей. Слушание уже послезавтра, и нервы натягиваются с каждым днём все сильнее. Кингсли прекрасно понимает, какая ответственность лежит на плечах Гермионы, потому что собственными руками затащил двадцатичетырёхлетнюю девушку в логово к змеям. Именно поэтому Бруствер так сговорчив. Он лишний раз не высказывает своего мнения по тем или иным вопросам, слушает рассказ Гермионы внимательно, прислушивается даже к ремаркам Северуса, потому что, как ни крути, он имеет к этому делу прямое отношение. Гермиона под чутким началом Кингсли выстраивает примерный план грядущего слушания, остаётся самое сложное: выстроить рассказ чётко, без лишней воды и суетливости; подкреплять все достоверными фактами, вырезками из прошлых дел, информацией из воспоминаний омута памяти. — Мне кажется, теперь план выглядит разумно и достоверно, — подытоживает Гермиона, — не стоит тратить больше время, мы с профессором вернёмся в моей кабинет и продолжим подготовку… — Как раз об этом, — поднимает вверх указательный палец Кингсли, невольно прерывая Гермиону, — я и хотел с вами поговорить. Грейнджер напрягается, но выражение лица остаётся прежним. Ни словом, ни жестом, ни взглядом она не выдаёт своей внезапно нахлынувшей тревоги. — Во внимании, — ровным голосом отзывается она. Кингсли бросает быстрый взгляд на профессора. — Сегодня вам предстоит поработать одной, мисс Грейнджер, — наконец прерывает молчание Кингсли. — Мистеру Снейпу необходимо вернуться в Хогвартс, чтобы решить ряд вопросов, которые уже не терпят отлагательств. Бруствер передаёт Гермионе письмо, которое все это время лежало возле него. Грейнджер плавно принимает его в руки, но собственный взгляд контролировать не может: бегать начинает по строчкам с такой скоростью, что диву даёшься. — Профессор Макгонагалл прислала сову с утра, — продолжает он, — она желает видеть мистера Снейпа сегодня. Грейнджер резко опускает письмо на колени. — Это никуда не годится, — строго произносит она. — Время и без того крайне ограничено, и я… — Вы могли вернуться обратно месяц назад, мисс Грейнджер, чтобы все подготовить, — в этот раз голос Кингсли суров. — Возвращение точно к судному дню было вашим решением, — смотрит он ей в глаза. — У профессора Снейпа есть своя жизнь, заботы и ответственность перед другими людьми. Грейнджер тут же осекается и прикусывает язык. Кингсли бьёт метко и прицельно, она даже не может сказать ему в этот раз ни слова против. Все правда. Это они с Северусом крали у судьбы дни, жизнь от их решения в мире волшебном от этого не застыла. Она шла своим чередом. И вот очередные последствия. — Я вас услышала, министр, — коротко кивает она. — Разумеется, вы правы. Кингсли тут же смягчается, когда видит, в каком состоянии она теперь пребывает. Северус и рад бы заткнуть министра, но головой понимает, что руки у него связаны. Спрятавшись в мире магглов от проблем в мире волшебном, он не решил их. Только отсрочил. — Завтра целый день ваш, — радушно добавляет Бруствер. — Хоть до утра готовьтесь, но учтите, — смотрит он то на адвоката, то на его подзащитного, — чтобы к одиннадцати часам утра оба были на слушании. Гермиона сглатывает и кивает, расправляя плечи. Только она собирается с мыслями, чтобы голос не дрожал, как… — В таком случае, мы все решили, — произносит Северус, поднимаясь с места. — Я решу свои дела и прибуду на встречу к мисс Грейнджер завтра с утра. Гермиона поднимается с места следом за ним, стараясь унять гулко стучащее в груди сердце. Он даже в этой ситуации увидел, как тяжело мне было что-то сказать Кингсли, и дал мне время собраться. Северус в этот миг, не глядя на неё, по одному только состоянию понял, что ей требуется помощь. Помощь, о которой она никогда и никого не просила раньше. И сейчас бы не попросила. Потому что гордость не позволяет. — Я буду готовиться к заседанию, чтобы завтра было проще, — добавляет Гермиона. Кингсли кивает и довольно улыбается, словно эти люди находятся в его власти. Он не понимает и никогда не поймёт, что в его власти может быть кто угодно, но не эти двое. Распрощавшись на доброй ноте, Гермиона уходит из кабинета первая, рассчитывая, что Северус её догонит, и им удастся поговорить, но Бруствер снова сдёргивает его с каким-то вопросом, и призрачная возможность увидеться наедине ускользает от Гермионы. От осознания упущенной возможности шар печали в груди Грейнджер становится почти свинцовым. Она возвращается в своей кабинет и тяжело усаживается в кресло, сгорбив плечи. Тишина пустого помещения угнетает, а внутреннее чутьё скрытой тревоги в очередной раз даёт о себе знать приступом тошноты. Гермиона трёт лицо ладонями и решает бросить все силы в одном направлении. Работы. Только она сможет убить время. Грейнджер берётся за дело со всей страстностью, разбирает документы, классифицирует их, выстраивает свою речь грамотно, без излишней помпезности, последовательно и рационально. Делает закладки в делах, выискивает в слушаниях каждого года необходимые ей данные, пропускает обед и трудится без передышки до самого вечера. Только когда настенные часы над дверью кабинета отбивают шесть, она вдруг вздрагивает и замирает. Среди целой кучи бумаг на столе она выискивает затерявшееся вчерашнее письмо и снова его перечитывает. Уже через минуту она хватает сумку и с чувством глубокой тревоги входит в камин, бросая под ноги летучий порох. Джинни снова смотрит на наручные часы и, поднявшись с места, ставит на плиту чайник. Весь сегодняшний день она пребывает во взвинченном состоянии. Беды со здоровьем отходят на задний план, потому что все её внимание оказывается сосредоточено на сегодняшней встрече. Гарри с утра здорово влетело, когда он попался ей под горячую руку, и Джинни пообещала себе, что извинится перед ним, когда придёт время. Когда сама остынет и переговорит с Гермионой с глазу на глаз. Поведение лучшей подруги в мире магглов поразило Джинни, она никогда не сталкивалась с непониманием в общении с Гермионой. Всего несколько часов встречи спустя шесть месяцев разлуки заставили Джинни посмотреть на Гермиону другими глазами. У неё сложилось впечатление, что Гермиону Джин Грейнджер она совсем не знает. Треск летучего пороха в гостиной заставил Джинни вздрогнуть. Расправив плечи, она вздохнула, на мгновение закрыв глаза, и шагнула в гостиную. Джинни улыбнулась искренне, когда увидела в камине Гермиону. Притворяться ей не пришлось. — Привет, — раскрыв руки для объятий, произносит она. — Привет, — радостно улыбнувшись в ответ, заключает её Гермиона в объятия. — Я очень рада тебя видеть, — смазано целует её в щеку Джинни. — Идём, чайник уже готов. — Хорошо. Они проходят на кухню, и Гермиона присаживается на выдвинутый стул, сложив ладони между коленей и начиная оглядываться по сторонам. Вещественный беспорядок привычен для Джинни, но Гермиона замечает детали, которых не было раньше. Цветы на подоконнике, засохшая земля в горшках которых даёт понять, что поливать их хозяйка забывает уже вторую неделю. Пыль повсюду, много книжек с незнакомыми обложками на тумбочке, из которых торчат закладки. Слегка вытянув голову, Гермиона понимает, что это медицинская литература. Она хмурится. Джинни ничем подобным никогда не увлекалась. Взгляд скользит по заляпанной плите, блестящей от липкости столешнице, горе посуды в раковине. Гермиона знает, что Гарри постоянно работает, но неужели он сам не догадался помочь Джинни? Дело же двух-трёх бытовых заклинаний. Грейнджер наконец скользит по фигуре Джинни. Она правда набрала за последние полгода, из-под слегка задравшейся штанины виднеется отёкшая лодыжка. Джинни переминается с ноги на ногу, чтобы было полегче, пока занимается с приготовлением чая, и у Гермионы сердце сжимается. — Джинни, что же ты, — подрывается она с места, — давай я… — Нет-нет, что ты, — тут же отмахивается она. — Сиди, ты гость. Гермиона мнётся на месте. — Тебе тяжело?.. Джинни вдруг замирает на месте, смотрит перед собой. Возможно, ждёт только красной тряпки — всего одного слова жалости в свой адрес, чтобы сорваться с цепи. Однако Гермиона молчит, и Джинни смягчается. Они не виделись полгода, и тут Гермиона сталкивается с такими метаморфозами Джинни, к которым она не была готова. Они учились вместе, с малых лет друг друга знали, а тут Джинни оказывается в положении, и другой уровень жизни вмазывает Грейнджер с размаху по лицу. — Мне не так просто, как хотелось бы, — повернувшись к ней, отвечает Джинни и усаживается за стол, опустив на него две чашки. Гермиона кивком благодарит её и решает начать разговор издалека, чтобы отвести огонь от себя. Быть может, Джинни сможет выговориться, и тогда её темы разговора вообще не коснутся. — Как ты себя чувствуешь? Интересуется она в этот раз искренне, потому что вблизи и наедине может разглядеть подругу как следует. Джинни сдаёт в вопросах здоровья, и это видно невооружённым глазом. Она уставшая и измученная, не искрит тем огнём, что раньше, и это пугает Гермиону. — Я хочу работать, — невесело усмехнувшись, произносит Джинни, — а приходится сидеть в четырёх стенах. Сама как думаешь? Гермиона воспринимает вопрос риторически. В который раз понимает подругу. Джинни кивает каким-то своим мыслям и вырисовывает узор на чашке коротким ногтем, опустив взгляд. — Гарри хотел детей сразу после свадьбы, а я нет, — негромко продолжает она. — Видимо, так выглядит расплата за дурные мысли, — опускает Джинни руку на небольшой живот. — Теперь он мне жить не даёт. Гермиона поджимает губы. — Не говори так, — опускает она ей ладонь на предплечье, несильно его сжимая. Джинни трёт уставшее лицо ладонью и заводит за ухо волосы. — У меня осложнения одно за другим, — признается она, — Гарри не знает, я ему не говорила. Видит, что что-то не так, но я говорю, что просто устала. Не стоит ему знать всего, — Джинни облизывает губы. — Я в Мунго бываю чаще, чем в доме родителей. Гермиона бегает взглядом по уставшему лицу Джинни и ненавидит себя за мысли, которые были у неё о подруге, когда она приехала к ней в мир магглов. — Может, все дело в том, что я не готова, — жмёт она плечами, — и что ребёнка я сейчас не хочу. Грейнджер вздрагивает от её слов. — Вот он и сидит у меня, как мышка, — снова касается она живота ладонью через ткань футболки, — а все последствия моего негативного настроя отражаются, — Джинни неопределённо машет рукой, указывая на себя, — таким образом. Витиеватые дорожки пара от чая взмывают ввысь. Ни Гермиона, ни Джинни не сделали даже глотка. — Гарри бережёт меня, носится, как сумасшедший, сама видела, — произносит Джинни слегка раздражённо, — а мне этого не надо. Он беспокоится не обо мне, а о ребёнке, пусть со стороны и кажется, что это не так. Гарри хочет большую семью, чтобы свои травмы на мне, видимо, отработать, — невесело посмеивается она, — а я все никак не могу до него достучаться, что всему своё время. Джинни сглатывает. — Мне двадцать два года, Гермиона, — поднимает она взгляд на подругу, — я даже не успела для себя пожить, а уже жить для других нужно. В глазах Джинни встают слёзы, но она быстро их смаргивает, и Гермиона без слов заключает подругу в объятия. Она снова все делает так, как нужно. Не даёт Джинни понять, что она видела её минутную слабость. — Ну ладно, будет, — выпускает она её из объятий. — Что мы все обо мне? Расскажи мне, как прошли твои полгода. Гермиона усаживается на стул ровно и то самое дрянное чувство тревоги вновь закручивается в животе. Во рту тут же пересыхает, и она первая делает глоток уже остывшего чая. Джинни откидывается на спинку и смотрит на подругу в упор. — Знаешь, — взмахивает Гермиона рукой, не глядя подруге в глаза, — пролетели, не заметила даже. Джинни прищуривается. — Не заметила? — вторит она и усмехается. — Как можно не заметить шесть месяцев нахождения с профессором Снейпом под одной крышей? Ты что, под империусом была? Гермиона нервно посмеивается. — Да нет, что ты, — снова хватается она за кружку, — не была, конечно. Просто с ним можно ужиться, если лишний раз не сталкиваться. — М, — саркастично протягивает она. — Судя по письмам, вы только и делали, что сталкивались. Весь Лондон исколесили и пригороды. Постоянно выезжали куда-то, что Гарри с Роном аж в закрытые двери стучались, — продолжает пристально она смотреть на Гермиону. — Я будто не письма твои читала, а путеводители. Так в чем же дело? Гермиона бегает глазами всюду, прямого взгляда Джинни боится, как огня, потому что понимает прекрасно, что вся ложь вот-вот выльется наружу и затопит все вокруг. Гермиона хмурит брови и царапает ногтем ручку чашки. — Просто выбирались иногда, а так не общались почти, потому что и не о чем было… — И что ты тогда делала в мире магглов полгода, расскажи? — допытывается она, начиная терять терпение. — Я понять тебя пытаюсь. — Я просто… — Просто, — вторит Джинни. — Я это уже слышала. Гермиона старается дышать ровно, но сердце у неё бьётся в груди, как у колибри. Она столько времени сочиняла небылицы и бессовестно врала своим друзьям, что сейчас в панике даже не может вспомнить все подсказки, которые оставила дома. Она не помнит, где «правда для мира волшебного», а где «правда мира магглов». Джинни видит, что Гермиона пытается увильнуть от ответа. Снова. И это злит её так сильно, что щеки почти моментально окрашиваются алым. — Что-то ты не особо сегодня разговорчивая, подруга, — заявляет Джинни твёрдым голосом. — Я не видела тебя полгода, а по ощущениям несколько лет. — Я просто устала, — старается оправдаться Гермиона. Пусть и понимает, что сейчас её слова звучат чудовищно неубедительно. — Устала? — вскидывает брови Джинни. — Что ж, тогда тебе надо домой и отдохнуть, верно? Слушание так скоро, ты ведь всем это говоришь, — злится она все сильнее. — Ступай домой, никаких проблем. А я тогда пойду и потусуюсь с Сэм. Гермиона, которая сидела перед подругой ни живая, ни мёртвая, как в чистилище на суде, вдруг подняла взгляд и нахмурилась. — Сэм? — не поняла она. — Кто такая Сэм?.. Лучше бы она этого не говорила. Господи, лучше бы она молчала, потому что Джинни завелась окончательно и вскочила на ноги, проигнорировав очередную вспышку боли по всему телу от резкого движения. — Вот я и убедилась в том, что все мои письма ты читала с закрытыми глазами, — рявкнула Джинни. — Как письма Рона. И Гарри тоже. Гермиону всю обдаёт волной ледяных мурашек, кожа на руках становится гусиной. — Сэм, — с ненавистью повторяет Джинни. — Саманта Финли, она с Роном работает бок о бок с апреля этого года, — сжимает она кулаки. — Благодаря ей второй филиал был открыт, — Джинни закатывает глаза. — И мама в ней души не чает. Гермиона понимает, что правда не помнит имени никакой Саманты Финли из писем, но не заостряет на этом внимания. Однако гневные комментарии Джинни в адрес этой девушки выбивают Гермиону из колеи. — Что ты хочешь этим сказать? — старается разобраться она. — Что ты завралась! Гермиона невольно поднимается на ноги, впиваясь ногтями в ладони. Глаза Джинни блестят от злости, она тяжело дышит, грудная клетка её вздымается и опускается часто и нервно. Джинни поверить не может, что в который раз открылась лучшей подруге, а в ответ получила только чуждую скрытность. — Джинни, я… — Ты так завралась, — гневно продолжает Джинни, — что распутаться не в состоянии! — тяжело дышит она. — Ты можешь изворачиваться сколько угодно, но я знаю, что ты что-то скрываешь! Я не первый день с тобой знакома и даже не первый год! Гермиону трясёт, она не может вымолвить ни слова. Только стоит перед подругой, оцепеневшая и молчаливая, чем только подливает масла в огонь. Джинни всю лихорадит от неприятных эмоций, боль в грудной клетке усиливается. — И мне тошно от того, что я сейчас вижу. Грейнджер размыкает сухие губы. — Что ты видишь?.. — Другого человека, — тут же отвечает она. — Ты не Гермиона Грейнджер, — качает она головой из стороны в сторону и тычет в её сторону пальцем. — Я тебя не знаю. Джинни разворачивается и, схватившись на мгновение за косяк и опустив вниз голову, уходит в другую комнату, хлопнув дверью. Прислонившись спиной к стене, Джинни морщится и, запрокинув вверх голову, закрывает рот ладонью, начиная беззвучно плакать, в то время как вторая её рука опускается на живот, ощущения внутри которого такие, словно в неё разом вонзили десяток кинжалов. Гермиона старается начать дышать, смотрит перед собой как-то осоловело и понимает, что Джинни к ней больше не выйдет. Схватив сумку, Грейнджер аппарирует из дома подруги с тяжёлым сердцем. Оказавшись у крыльца собственного дома, состояние Гермионы становится ещё хуже. Слова Джинни не идут у неё из головы. «Ты завралась так, что распутаться не в состоянии». Гневный крик подруги звенит у неё в ушах, на собственной коже Гермиона чувствует осадок от её взгляда, наполненного злостью и обидой. Схватившись за перила, Гермиона поднимается на крыльцо и, почти навалившись на ручку двери, входит в дом. И ей взвыть хочется. Взвыть от того, что кухня не пустая, за столом сидит Рон, заканчивая свой ужин. Нужно было вернуться позже. Надо было избежать встречи с ним. Надо было. Надо… — Привет, — прикрыв на мгновение рот рукой, чтобы прожевать, приветствует её Рон. — Ужин? Грейнджер тяжело сглатывает и, мотнув головой, направляется в сторону гостевой спальни. — Нет, не хочу, — односложно отвечает она. — Брось, Гермиона, — умоляюще смотрит на неё Рон. — Я всего лишь предложил ужин. Он ещё горячий. Поешь, прошу тебя. Гермиона стоит какое-то время на месте, а затем все же подходит и садится за стол. Рон придвигает к ней тарелку, выкладывая из контейнера горячую порцию лазаньи. Гермиона вскидывает брови, даже мысли на мгновение затихают. — Ты сам приготовил? — удивлённо произносит она. Рон смущённо улыбается. — Нет, что ты, — машет он рукой. — Куда мне. Это Сэм передала. — Сэм, — эхом отзывается Гермиона. Гермиона не успевает анализировать ситуацию. Она не задумывается о том, что дома толком не бывает, только спать приходит и душ принять, а Рон ведь как-то питался эти полгода и сейчас что-то ест. Сам он всегда готовил плохо, а учиться у него не получалось, поэтому Гермиона бросила эту затею после первой же попытки и к плите его больше не подпускала. И вот сейчас у неё перед глазами на тарелке лежит порция лазаньи. От Сэм. Они молча едят. Гермиона понимает, что впервые за день ест, и эта лазанья очень хороша. Она тщательно пережёвывает каждый кусок, не замечая, что Рон постоянно бросает на неё взволнованные взгляды. Грейнджер даже представить себе не может, какой измученной она выглядит. Даже представить. — Как… продвигается дело? — осторожно задаёт вопрос Рон. Гермиона прекращает жевать и громко сглатывает. — Нормально, — взяв в руку стакан, делает она глоток сока. — Это хорошо, — неловко улыбается он. — Слушай, а мы ведь давно в Норе не были, да?.. Это становится последней каплей. Гермиона бросает вилку в тарелку, и от резкого звона Рон почти подскакивает на месте, замолчав на полуслове. Гермиона ставит локти на стол и опускает основания ладоней на закрытые веки. Характер Васаби внутри неё беснуется и снова хочет вырваться на волю. — Почему ты постоянно задаёшь мне глупые вопросы? — агрессивным шёпотом произносит она. Рон сглатывает. Гермиона убирает руки от лица и смотрит на Рона тем самым взглядом, который знает каждый в закрытом мире байкеров, когда Васаби разгневана. Взглядом, от которого кровь в жилах стынет. — Почему ты понять не можешь, что я не могу ответить на твои вопросы, потому что сконцентрирована на другом? И сейчас не стоит конкретизировать: на деле или человеке. — Ты что, правда не можешь взять в толк, какая на мне ответственность? — тычет она пальцем себе в грудь. Рон, который не может больше молчать, заводится следом. — Я понимаю! — глядя ей в глаза, заявляет он. — Я лишь беспокоюсь за тебя, почему ты воспринимаешь каждый мой вопрос так остро? Гермиона заводит за уши волосы, чувствуя, как краснеют щеки. — Ты пропадаешь в Министерстве днями напролёт, — продолжает он, — мама тебя полгода не видела, хотела встретиться. Я лишь хотел узнать о твоих планах на выходные, чтобы мы наведались к родителям в гости, — вздыхает он. — Все ведь к тому моменту будет уже кончено. Гермиона сжимает челюсти и снова смотрит на Рона. — Что кончено?.. Рон раздражённо взмахивает рукой. — Твоё дело, — конкретизирует он. — Дело, от которого ты сама не своя, — отодвигает Рон от себя пустую тарелку. — Вернулась будто другим человеком, — сетует он. — Я же просто пытаюсь помочь… — Не смей меня лечить! — шлёпнув ладонью по столу, гремит Гермиона. Рон в очередной раз дёргается. Он видел её в гневе неоднократно, но не в таком. Гермиона никогда себя так не вела. — Я и не пытаюсь тебя лечить, — положив руку на сердце, отвечает он. — Я просто хочу тебя понять! Ты ни о чем не рассказываешь! Гермиона чувствует, как лазанья отзывается грядущей изжогой, и резким движением отодвигает от себя тарелку с недоеденной порцией. — Я делаю слишком многое, тебе не понять! Рон фыркает, на мгновение отвернувшись в сторону. — Конечно, куда мне, — скрещивает он руки на груди. — Я всего лишь продаю сладости. Гермиона взвыла, рассерженно стиснув зубы. — Зачем ты сравниваешь наши профессии? Они совершенно разные! — Но ведь ты только что сделала то же самое, — дёрнув стул в сторону, поворачивается он к ней. — Говоришь мне, что я не понимаю твоей ответственности! Грейнджер снова без надобности нервно заводит за уши волосы. — Это другое! — Да где, черт возьми? — злится он все сильнее. — У меня два филиала, штат работников, поставки и горы дрянных моментов, о которых я тебе не рассказывал даже в письмах, потому что в этом нет никакого смысла, — громко произносит он. — Это же просто работа! Гермиона трёт лицо ладонями. Ей хочется сбежать. Господи, как же ей хочется сбежать. — А ты сделала это дело частью своей жизни и носишься с ним, как сумасшедшая, — взмахивает Рон рукой. — Это лишь очередной подзащитный, как и десятки тех, что были до него! Да что с тобой происходит?! И вот наконец звучит вслух вопрос, которого Гермиона так боялась. Вскочив с места, она чувствует, как жар заливает не только щеки, но и уши, всю шею, лицо. Шар злости горит в груди, распаляет её все сильнее, негатив закидывает уголь в печи её души и не жалеет сил. — Слушание послезавтра, зачем ты говоришь мне все это?! — старается совладать с грядущей истерикой Гермиона. — Почему нельзя просто подождать?! Просто оставить меня в покое?! Гермиона не понимает, что он только и делал, что ждал. — Рон, черт возьми, у меня нервы на пределе! Какого черта ты делаешь?! — Ничего я не делаю! — вскакивает он с места следом. — Просто ты воспринимаешь меня в штыки с того самого момента, как я прибыл к тебе в мир магглов! Что я сделал такого ужасного, что ты так от меня закрылась?! Почему ты не надеваешь кольцо?! Внутри Грейнджер все сжимается. Ощущение такое, словно внутренние органы подёргиваются ледяной коркой. И она выкрикивает следующее так отчаянно, так горько и искренне, что в жилах стынет кровь: — Ты не понимаешь! Сердце Уизли болезненно сжимается от её крика. — Так расскажи мне! — просит её Рон, сделав шаг вперёд. — Расскажи, чтобы я понял! Грейнджер накрывает лицо ладонями и синхронно сделает шаг назад, после чего обессиленно вскидывает руки. — Я не могу, Рон! — надрывно произносит она, посмотрев ему в глаза. — Проклятье, не могу я тебе ничего рассказать! Не сейчас! Мне нужно время! Зачем ты давишь на меня?! Рон тяжело дышит, смотрит на Гермиону совершенно потерянно: — Потому что ты дорога мне и я не хочу, чтобы тебе было плохо от того, что ты все держишь в себе. Гермиона понимает, что у неё нет больше сил выдержать все это. Опустив ладонь на грудную клетку, она мотает головой из стороны в сторону и зажмуривается. — Просто дай мне завершить это дело, Рон, — едва слышно выдавливает она из себя, на негнущихся ногах направляясь в сторону гостевой спальни. Рон беспомощно смотрит ей вслед. — Гермиона… Используя резервные запасы злости, Грейнджер оборачивается и, не глядя на него, выдаёт из последних сил: — И оставь меня, наконец, в покое! Гермиона с размаху хлопает дверью гостевой спальни, когда влетает в неё, и, едва передвигая ногами, идёт в сторону постели, падая на колени возле неё. Сжав пальцами покрывало, она утыкается в него носом, и все её тело начинает трясти. Трясти от рыданий, разрывающих её лёгкие и грудную клетку. Гермиону душат слёзы, которые она совершенно не может контролировать. Только сейчас она понимает, что именно делает. Как она поступает. И с кем она так дурно обращается. Она сознаёт, как нечестно поступает и с Роном, и с Джинни, но не может никак из этого выбраться. Она в западне. Ловушке, которую отстроила собственными руками. Весь её привычный мир — и магглов, и волшебный, — разлетелся вдребезги, а Гермиона в который раз начинает суетливо копошиться в осколках, но безуспешно пытается все собрать и только без конца режет себе руки. — Черт… Саманта сморщилась, дёрнув рукой, и поднесла её к глазам. Под вечер и без того силы уже не те, из рук все валится да и глаза видят не так хорошо, как хотелось бы. Сплошная нелепость: порезаться обёрточной бумагой так внезапно. Сэм сунула подушечку пальца в рот. На языке почувствовался солоноватый привкус крови. Финли держит какое-то время палец во рту, а затем, тяжело вздохнув, убирает за уши волосы и снова принимается за работу. Упаковщики им в филиалы давно нужны, основной персонал и без того завален другими делами, вот Сэм и остаётся в который раз до позднего вечера, чтобы упаковывать сладости собственноручно. По её расчётам на должность упаковщика взять двух ребят и девушек на обе точки удастся только через пару месяцев, чтобы не уйти по продажам в ноль и продолжать получать не только выручку, но и прибыль. Саманта действительно старается держать все под контролем, в этом ведь и есть вся суть её работы. Беда в том, что с её болезненной склонностью к идеальности, она порой забывает о себе. Иногда и не вспоминает даже. У неё есть только работа. От родителей она съехала чуть меньше года назад, через несколько месяцев устроилась в филиал «Сладкого» к Рону и с тех пор даже не навещала маму с папой. О друзьях и думать перестала, со встреч соскакивать начала почти сразу, на личную жизнь рукой махнула, потому что все мысли её были заполнены работой. Так она всем и говорит. Разумеется, на деле все обстоит иначе. Никто просто не понимает, что в своей работе Сэм обнаружила все, что искала. И товарищей по цеху, и любимое дело, и… Рона. Саманта встаёт в несусветную рань каждый божий день, кроме субботы, её законного выходного, и не просто идёт, она бежит на работу. Субботы ждёт лишь в том случае, если Рон упоминает, что Молли зовёт её в очередной раз на ужин, а так порой даже в единственный день, который может провести наедине с собой, посвящает внеплановому походу в «Сладкое». Ребята зовут её за глаза «Принцессой Карамелькой», потому что бывает она в «Королевстве» иногда чаще самого «Короля», который в документах числится директором. Рон как-то услышал это обращение и сам так шутя начал называть Сэм, когда они бывали наедине. Она была приятно поражена. Однако это не смягчало обстоятельств. Саманта Финли знала своё место. Она всегда его знала. Поэтому ни словом, ни жестом не выдавала, как ласковое прозвище отзывалось в её душе. Она всего лишь Сэм. Безымянная девушка с Рейвенкло. Ни имени, ни статуса. Не подруга Гарри Поттера, не особенная магглорождённая, не часть Золотого Трио, не герой Второй Магической Войны и даже не её участница. Никаких особых заслуг перед Магической Британией, никакого отношения к Министерству. Лишь лицо в толпе волшебников. Лицо, получившее возможность стать частью мира магии. Казалось бы, просто никто. Однако Саманта знает, что сильна в бухгалтерии, может управлять подчинёнными, оформлять прилавки, нарезать ценники, упаковывать сладости и разобраться в горе счётов и деклараций на поставки. «Мелочь», — скажет кто-то из толпы. Не для Сэм. Она гордится собой, а это что-то да значит. Не каждый может похвастаться любовью к подобной работе, многозадачности, ответственности и, что самое главное, осознанием, что ты на своём месте. Саманта никогда не рвалась к славе, она всегда хотела простых и даже немного праздных в глазах некоторых людей вещей. Иметь любимую работу, несколько близких друзей, дом, в который хочется возвращаться, и семью. Сэм впервые столкнулась с чувством искренней влюблённости только в свои двадцать два года. И она прячет его в себе, скрывает за семью замками, потому что знает прекрасно: человек, который завладел её сердцем, занят. И она готова хранить эту любовь в сердце всю свою сознательную жизнь, если на то воля Мерлина. Она никогда не сможет от неё отказаться. И от него тоже. Над дверью звенит колокольчик, прорезая тихое пространство спящего «Королевства» своей трелью. Сэм вздрагивает и по-настоящему пугается, подскочив на месте. Она таращит глаза от испуга, потому что точно помнила, что закрыла за собой парадную дверь. Сэм хватает в руки первую попавшуюся вещь, которая оказывается метлой, и, вскинув руки вверх, опасливо направляется тихими шажками в сторону главного зала. Саманта почти не дышит, когда видит мелькающий тёмный силуэт, плавно идущий среди прилавков. Финли вся сжимается в пружину. С хулиганами она дела не имела, сталкивается с взломщиками впервые да и вообще, особой храбростью не отличается. Смелости ей придаёт осознание, что она идёт защищать своё «Королевство», на которое так внезапно нападает войско недругов. Сэм прячется за стеллаж, прислоняясь к нему спиной, и, несколько раз тихо вздохнув, перехватывает в руках метлу. Дождавшись, пока нарушитель порядка подойдёт достаточно близко, она чувствует, как в венах взрывается адреналин, и с криками выбегает из своего укрытия. — Я тебе сейчас задам, негодяй! Саманта с размаху впечатывает по голове воришке метлой и слышит глухой, испуганный вскрик. — Черт возьми! — слышится знакомый голос. — Что это ещё такое! Сэм изумлённо ахает. — Рон?! Слышится щелчок, и из делюминатора скользят к лампам маленькие пучки света, озаряя тихий и молчаливый главный зал «Королевства». Оглушённый Рон осоловело смотрит по сторонам, растрёпанная и раскрасневшаяся Сэм стоит с метлой наперевес напротив него. — Мерлин меня побери, Карамелька, — ругается Рон. — Ты чего творишь?! — Прости, — надрывно произносит она, — я думала, что это вор какой-то! Уизли заводит назад волосы. — Откуда у вора ключи? — показывает ей связку Рон. — Я же через парадную дверь зашёл! Думал, что никого нет! — Прости, — снова извиняется она, опустив метлу. — Я запаниковала! Сэм нервно заводит за ухо прядь, чувствуя, как краснеет до корней волос от своей оплошности. — А метлу-то зачем схватила? — указывает на «оружие» Рон. — Вечно ты о палочке забываешь! «Петрификус тоталус» доставил бы тебе куда меньше хлопот. Рон замолкает, тяжело вздохнув, а Саманта смотрит на черенок метлы в своих руках добрых пять секунд, будто впервые видит, а затем её распирает истеричный смех. Она смеётся заливисто и звонко, и Рон тут же заметно расслабляется, улыбаясь в ответ. Ситуация действительно страшно глупая. — Да, — утирает брызнувшую из глаза слезу Сэм и ставит метлу к прилавку, — с магией я после окончания Хогвартса не в ладах. Рон опускает руки в карманы куртки, продолжая рассматривать улыбающуюся девушку. Даже в такой ситуации она умудряется найти светлую сторону, это всегда поражало Рона. Сэм открыта для мира, она смотрит на него иными глазами, словно сквозь время. Допустив эту мысль, Рон хмурится и смотрит на наручные часы. — Постой, Карамелька, а ты чего тут делаешь в десять вечера? Финли тут же успокаивается окончательно и немного нервно расправляет на себе блузку. — Да я, — мнётся она, указывая себе за спину, — товары решила упаковать к завтрашней продаже… Рон тяжело вздыхает. Переработки он старается не допускать у сотрудников, их вообще никто не любит, но Саманта в очередной раз слишком много на себя берёт. Да, они оба часто задерживаются, но работа у них обоих такая. Руководителями просто так не становятся, порой на алтарь все своё свободное приходится класть, чтобы справиться с конкуренцией. — Сэм, я что говорил тебе о задержках… — Знаю я, знаю, — старается она объяснить, — но ты же понимаешь, ребята и без того вкалывают тут всю смену по двенадцать часов, ты и их пойми. Рон трёт переносицу. Расширяться надо, рабочей силы не хватает, но он прекрасно понимает, почему Сэм снова все берёт в свои руки. Она доложила ему, что новых сотрудников они потянут только через пару месяцев. — Ладно, — кивает он, вздыхая, — идём, — направляется он в сторону подсобки, — вдвоём быстрее закончим. Саманта улыбается широко и открыто, тут же почти подпрыгивает на месте и идёт следом за ним. Они тут же находят тему для разговора, Сэм рассказывает, как именно хочет оформить подарочные наборы, чтобы на витрине выгодно смотрелось, и Рон радостно кивает, тут же принимаясь с ней за работу. Время с Сэм всегда летит быстро, и это его не может не радовать. Сначала все кажется простым и понятным, очередной вечер за переработками, как вдруг Финли замирает. Казалось бы, обычный будний день, однако он отличается от предыдущих. Рон должен быть сейчас не здесь, потому что… Копаясь с маленькими кусочками скотча, Саманта вдруг приподнимает голову, рассматривая лицо Рона. Он старается выглядеть расслабленным, но она видит, что он чем-то страшно обеспокоен. По какой причине он сорвался в десять вечера в «Королевство», если дом его теперь не пустует?.. — Рон, — осторожно зовёт его Сэм. Уизли не поднимает головы, продолжая как-то механически шевелить руками. Саманта понимает, что мысли у него не здесь, далеко где-то. — М? И тут она не знает, стоит ли вообще задавать вопросы. Это же не её дело, это его личная жизнь. Молчание затягивается, и Рон все же поднимает взгляд. Саманта задерживает дыхание, когда лицо Рона оказывается так близко к её собственному. Его золотистые глаза искрят печалью, которую он тщетно пытается скрыть. — Как… — едва находит в себе силы Сэм, — как… Лазанья?.. Рон тут же радостно улыбается. — Очень вкусно, спасибо тебе, — благодарит он, — я тебе завтра контейнер принесу, ладно? — Да, — тут же отвечает она, покачав головой, — когда хочешь приноси, у меня их много. Саманта сжимает губы в тонкую полосу сразу, как он опускает взгляд, и зажмуривается. Глупость сказала, а он просто слишком вежливый, чтобы не ответить даже на это. Они продолжают молча упаковывать следующий набор. На душе у Сэм скребутся кошки. Ей впервые тяжело находиться рядом с Роном, его печаль дурно сказывается на общей атмосфере, в которой они привыкли работать. Кто бы мог подумать, что долгожданная встреча с Гермионой так на него повлияет. Он совсем притих и поник. Сэм не слепая. Однако спрашивать она его о чем-то вчера побоялась. Сегодня все повторяется. Рон все сильнее уходит в себя, и Сэм понимает, что ей тяжело видеть его в таком состоянии. — Рон, лучше ты скажи мне, почему ты здесь в десять вечера? Слова срываются сами, и Сэм прикусывает язык, вот только слишком поздно. Вопрос повисает между ними марким облаком, того и гляди — протянешь руку да испачкаешь подушечки пальцев в чем-то тёмном и маслянистом. Рон прекращает на какое-то время работу и бездумно смотрит перед собой. — Хотел проветриться, — не поднимая глаз, негромко отвечает он, — дома не мог находиться. Сэм смотрит на его трепещущие светлые ресницы, и боль у неё в груди усиливается. — Вы поссорились?.. Рон оставляет работу и отворачивается, опустив голову вниз, а руки на пояс. Щеки Сэм вспыхивают. — Прости, — тут же извиняется она, сделав шаг вперёд, — это не моё дело, — тараторит она, — просто ты так часто стал молчать в последние дни, обычно ты говоришь со мной обо всем, а сейчас так, — задыхается она словами, нервно взмахнув руками, — закрылся в себе, что я просто не знаю, как мне быть. Если я могу как-то помочь, ты просто скажи, я же… Сэм замолкает на полуслове, потому что Рон поворачивается к ней и, сделав два нервных шага, молча заключает в объятия. Финли теряется лишь на мгновение, замирает, как вкопанная, чувствуя тепло его тела, а затем, нервно сжав руки, опускает ладони ему на лопатки, осторожно прижав к себе. Тишина подсобки не давит, однако непредвиденная тактильность заставляет глупое сердце Сэм стучать в груди, как сумасшедшее. Сжав Рона в кольце рук сильнее, Саманта зажмуривает глаза и пропитывается этим мгновением, не обронив ни слова. Рону пришлось наклониться, чтобы обнять её, а Сэм привстать на носочки. Никогда она ещё не чувствовала себя такой защищённой и беззащитной одновременно. Душа Сэм болит за Рона. Она чувствует его тревогу на своей шкуре, от чего кожа покрывается мурашками. Рон ощущает тепло её маленького хрупкого тела в своих руках, и ему хочется просто взять и разрыдаться. Взять и поплакать в её руках, потому что он знает: Сэм не осудит его за минутную слабость. Однако в следующий миг в голове что-то щёлкает, и он вдруг понимает, что делает нечто непростительное. Резко открыв глаза, он нервно разжимает руки и выпускает Сэм из объятий, коснувшись плеч. Финли почвы под ногами не чувствует, едва стоит на своих двоих. Рон качает головой из стороны в сторону. — Извини меня за это. — Ничего, — отчего-то задыхаясь, тут же отвечает она. — Не извиняйся, прошу тебя. Ты же знаешь, что можешь на меня положиться, верно? Она нервно усмехается, глядя ему в глаза, и Рон вдруг видит, как блестят её радужки. Словно тысячи светлячков сияют в её душе, и блики их света отражаются в глубине её омутов. Сэм почти не дышит, смотрит на него широко распахнутыми глазами, сказать даже слово боится. Момент испортить. Они стоят друг напротив друга, их разделяют какие-то несчастные несколько сантиметров, поэтому силы всевышнего делают это за них. Рон медленно наклоняется к ней, и Сэм тоже подаётся вперёд, чувствуя невообразимое притяжение. Земной шар словно замедляется, время перестаёт поддаваться привычному течению. Рон склоняет в сторону голову, замирая в паре миллиметрах от её губ. Веки Сэм трепещут, она размыкает губы и чувствует на них дыхание Рона. Сэм чувствует тепло его ладоней на своих плечах, в голове пустота, только пульс шумит в ушах. Они оба дрожат, боятся словно сделать следующий шаг, мучают друг друга этим мгновением, не понимая, что добираются к точке невозврата. И в следующую секунду разделяют этот страх поровну, потому что делают последний рывок одновременно. Рон касается губ Саманты своими в тихом и трепетом поцелуе, почти целомудренном, едва заметном. Сэм почти вздрагивает, ощущая тепло Рона и получая первый поцелуй от человека, в которого влюблена без памяти. Она делает маленький шаг к нему, осторожно опуская ладонь на грудь, и склоняет голову в сторону. Позволяя. Она позволяет ему поцеловать себя снова, но в следующий миг ловит губами воздух. Рон испуганно закрывает рот рукой, делая шаг назад. — Сэм, прости, — изумлённо шепчет он. — Прости меня. О, Боже. Прости меня… — Н-нет, — заикается она, чувствуя жар на щеках. — Нет, не надо извиняться. — Я не должен был этого делать, — качает он головой. — Это моя вина, только моя. Прости, — тараторит Рон. — Не сердись на меня, Сэм. Прошу, прости меня за это. — Я не сержусь, — едва слышно шепчет она. Рон трёт лицо руками и, сделав полукруг по комнате, снова накрывает рот ладонью, испуганно глядя куда-то себе под ноги. Он не может заставить себя посмотреть Сэм в глаза. Ему стыдно. Господи, как же ему стыдно за содеянное. Тяжело дыша, он делает несколько шагов по направлению к двери. — Прости, я пойду домой, — схватив связку ключей, торопливо произносит он. — Прости меня. Господи, Сэм, если когда-нибудь сможешь, прости меня. Саманта так и стоит на месте, как громом поражённая. Колокольчик у парадной двери звенит, и она остаётся в пустом «Королевстве» одна. Сэм хватается в поисках опоры за стул и тяжело на него усаживается, бездумно глядя в какую-то точку на полу. В ушах стоит звон. Саманта Финли всегда знала своё место, а сейчас случилось то, чего она желала и при этом боялась больше всего на свете. Рон поцеловал её, и ей бы радоваться, да только другая мысль, опасная, бьёт по наковальне её подсознания. Безымянная Саманта Финли перешла дорогу самой Гермионе Грейнджер. По пустой дороге вдоль витрины «Сладкого Королевства» проходит хмельной волшебник, едва передвигая ногами после нескольких пинт пива из бара в пяти домах отсюда. Он напевает себе под нос какую-то песню и не подозревает, что происходит в подсобке за тёмным залом магазина со сладостями. Не знает, что безымянная магглорождённая волшебница сидит в одиночестве и плачет навзрыд. Одиннадцатое октября встречает волшебников магической Британии хмурым небом. Мелкий противный дождь моросит с ночи, неприятная повышенная влажность нервирует, за ворот спешащим на работу волшебникам задувает промозглый ветер. Гермиона не замечает этого. Она идёт вдоль улицы в сторону Министерства, не опуская головы, смотрит себе под ноги и не разбирает дороги. Пару раз она кого-то задевает плечом, но не обращает на это внимания, не извиняется, не оборачивается идёт вперёд и не замечает мира, который её окружает. Сусанна приветливо желает Гермионе хорошего дня, и Грейнджер что-то ей отвечает, натянуто улыбнувшись, но не слышит собственного голоса. В прострации она садится на своё кресло в кабинете и берёт в руки перо, глядя в какую-то точку на пергаменте. Звенящая пустота кабинета угнетает. События последних дней убивают Грейнджер на манер самого изощрённого серийного убийцы. Перед глазами Гермионы стоит образ разгневанной Джинни, он сменяется недоуменным и почти испуганным лицом Рона. Грейнджер сглатывает и зажмуривает глаза, накрывая лицо ладонями. Она знала, что будет тяжело. Не предполагала, что настолько. По жизни мы делаем выбор. Однако сейчас Гермиона Джин Грейнджер оказалась на перепутье. Она не знает, куда податься. Она запуталась. Перед ней находятся две дороги, каждая из которых поросла столетним мхом. Иметь возможность быть частью двух миров, но при этом не чувствовать себя частью хотя бы одного из них. Это даже смешно. Даже характер Васаби притаился в глубине души Грейнджер, замер, не шевелится и только иногда в спину Гермиону подталкивает, мол, давай: твоя очередь. Нечестно, Васаби. Очень нечестно. Гермиона почти вздрагивает, когда слышится стук в дверь. — Войдите, — не своим голосом отзывается она. И когда дверь открывается, в глубине души Грейнджер что-то щёлкает. Щёлкает, выпуская на волю все то, что ей пришлось подавить из-за событий, которые она пережила за последние два дня. Северус входит в её кабинет, плотно закрыв за собой дверь. Грудная клетка мужчины вздымается и опускается так часто, словно он не просто шёл сюда, а бежал. Взгляд открытый, тёмные радужки мерцают, пожирают её образ. Они не виделись всего один день, даже меньше суток. Ощущения у Северуса такие, словно его с ней разлучили на десятки лет. Гермиона встаёт со своего места, замирает, глушит в своей голове сотни ужасающих мыслей и смотрит на Северуса, который стоит в трёх шагах от двери. Они так и стоят, не шевелятся, смотрят друг другу в самую душу, и через бесконечные пять секунд срываются с места одновременно. Северус ловит её в свои объятия и впивается в губы Грейнджер почти болезненным поцелуем. Гермиона чудом не вскрикивает, прижимается к нему всем телом, обвивая руками шею, и дарит жалящие поцелуи, не жалея ни его, ни себя. Грейнджер отвечает страстно, беспорядочно комкает в пальцах его мантию, и Северус перенимает инициативу на себя, разворачивает её в своих руках, делает несколько широких шагов вперёд, ощущая, что Грейнджер почти не касается пола, прижимает её к двери и жадно углубляет поцелуй. Как он скучал по ней. Господь. Как скучал. Гермиона скулит в его горячих ласках, ставит ноги на ширине плеч, позволяет его широкой ладони задрать юбку, а пальцам скользнуть в белье. Северус разрывает поцелуй, припадает губами к её шее, покрывая влажными поцелуями кожу, и доставляет ей удовольствие, раззадоривая пуще прежнего. Грейнджер бессовестно стонет в его руках, распахнув губы и зажмурив глаза, руки беспорядочно скользят по широким плечам Северуса, и с языка у неё срываются слова, которые она от себя не ожидала: — Ты принадлежишь мне, Северус. И он стынет. Стынет, обескураженный её словами. Если бы она знала, какой властью над ним обладает. Мерлин, если бы она знала, Северус был бы в ловушке. Снейп до конца пока так и не понял, что он давно в западне. Как и она. Они наточили колья и установили барьеры сами. Эта клетка — их рук дело. Не будь мира волшебного, не было бы и их персональной тюрьмы. Вот только есть одно «но». Парадокс, которому не найти никакого объяснения. Не будь этого мира, они бы никогда не встретились. Северус смотрит ей в глаза, затуманенные дымкой желания, и касается нижней губы подушечкой большого пальца. — А ты принадлежишь мне, — шепчет он ей в ответ. Губы обжигает горячим поцелуем, и Гермиона почти хнычет, позволяя ему делать так снова и снова. Позволяя ему быть с ней единым целым в последний раз, потому что треклятый червь, поселившийся в её мыслях, наконец показался хозяйке. Грейнджер все решила. Решила сама. За него, за себя. За них обоих. Сделала выбор, заткнув глотку Васаби в своей голове, которая истошными воплями пыталась до Гермионы достучаться. Она не принадлежит тебе, Северус. Она даже себе принадлежать не может. Выбор она тоже делает неправильно. И снова не может найти баланса между эгоизмом и альтруизмом, заставляя то одну чашу весов падать с грохотом наземь, то другую. — Что-то случилось? Гермиона слегка дёргается, лёжа в его объятиях на узкой софе у дальней стены кабинета, и возвращается в реальность. Северус водит кончиками пальцев по её горячей коже плеча, а сам чувствует, что что-то не так. Не может не чувствовать. Грейнджер смотрит в какую-то точку перед собой, ощущая скулой удары его сердца. — Почему ты так решил? Северус сглатывает, продолжая гладить её нежную кожу, и смотрит в серый потолок кабинета. — Ты другая сегодня, — негромко произносит он, озвучивая свои мысли. — Я сделал что-то не так? Это я сделала всё не так. Это я привела нас к неизбежности. Горло сдавливает. В глазах встают слёзы. Хорошо, что он не видит. Хорошо. — Нет, — шепчет Гермиона, вырисовывая указательным пальцем какой-то узор на его груди, чтобы сосредоточиться. Они снова замолкают. Гермиона продолжает водить пальцами по его обнажённой груди, Северус все ещё смотрит в потолок, нахмурив брови. Тревога закручивается в груди сама по себе, даже Гермиона, которая лежит в его объятиях, не спасает Северуса от дурного предчувствия. Поэтому он говорит то, что должен. Чтобы поставить точку. Чтобы начать жить по-настоящему. — Гермиона, заверши это дело. Грейнджер прекращает водить пальцами, задерживает на какое-то время дыхание, а затем приподнимает голову, опуская подбородок на согнутую руку. Северус все ещё смотрит вверх. — Ты наконец просишь меня об этом? Северус опускает вниз голову и смотрит Гермионе в глаза. — Да, — соглашается он, усмирив наконец свою гордость. — Да, прошу. Гермиона долго-долго смотрит на него, а затем приподнимается на локтях и целует Северуса. Целует так, как никогда, наверное, не целовала прежде. Северус тогда не понял, почему этот поцелуй так отличался от предыдущих. Он поймёт это позже. Немного позже. Они помогли друг другу одеться, навели в кабинете порядок, устранив весь разгром, который учинили двумя часами раньше, и приступили к подготовке к завтрашнему слушанию с огромным желанием. Гермиона держалась крайне профессионально, Северус ей соответствовал. Никаких праздных глупостей, полное погружение в процесс. Они отработали всю структуру завтрашнего слушания, подготовились к любым неожиданностям, всяким вопросам со стороны старейшин Визенгамота. Сусанна дважды приносила им поесть и три чайника чая, вопросами не досаждала. Гермиона отпустила её домой в семь часов, сама осталась с Северусом до позднего вечера, пока все не было окончательно подготовлено. — Десять скоро, — глянув на часы над дверью, опомнился Северус, коснувшись переносицы. Гермиона заторможено моргнула, сильно смежив веки, и потёрла круговыми движениями виски. Голова гудела. — Да, надо закругляться, — поставив точку, кладёт она перо в чернильницу. Северус поднимается с места и, взяв в левую руку мантию, подходит к Гермионе. Взяв её за подбородок, он смотрит ей в глаза, а затем нежно прикасается к губам и дарит ей тихий, долгий поцелуй. Разорвав его с влажным звуком, он очерчивает пальцем контур её лица. — До встречи завтра в одиннадцать. Гермиона сглатывает. — Сделай вид, что тебя все раздражают, — просит она. Северус хмыкает. — Даже притворяться не придётся. Грейнджер ухмыляется в ответ и в следующую секунду уже не чувствует пальцев Северуса на своём лице. Он проходит вдоль кабинета и забирается в камин, набирая в ладонь летучий порох. Гермиона смотрит на него до последнего, пока последний язык пламени не пожирает его силуэт. Как только она остаётся одна в пустом кабинете, в глазах Грейнджер встают слёзы. Она не помнит, как добирается до дома. Свет в окнах не горит. Тихо шагая вдоль холла в гостевую спальню, Гермиона замечает, что и в комнате Рона темно. Она укладывается на заправленную постель, подложив руку под голову, и тяжёлым взглядом смотрит перед собой. Гермиона прокручивает в голове события последних дней. Все то, во что вылился её эгоизм. Боль в груди вновь усиливается. Рон не заслуживает такого отношения к себе, она поступает с ним грубо и бесчестно, выплёскивает злость на человека, который просто хотел ей помочь. Просто хотел быть рядом, как всю жизнь до этого. Джинни. Её милая Джинни. Подруга, которая была с ней рядом в самые радостные и самые тяжёлые моменты жизни. Она не может ей рассказать ничего из того, что случилось в мире магглов. Не может рассказать о ребятах, не может поведать о Северусе. Она закрылась от неё. Закрылась, оберегая тайну, которая принадлежит только ей одной. Так нельзя. Так нельзя поступать с людьми. Это бесчеловечно. Она понимает, что оба её мира рушатся, и принимает окончательное решение, снова забывая о балансе. Снова делая все не так. Снова не думая о себе. Она отключает в себе эгоизм. Альтруизм берёт бразды правления в свои руки. Двенадцатое октября встречает волшебный мир проливным дождём. Гермиона встаёт с постели рано, вновь проворочавшись без сна большую часть ночи, и понимает, что не спала толком с того самого момента, как покинула мир магглов. Она долго возится с макияжем, чтобы скрыть тёмные круги под глазами, выбирает свой счастливый костюм для слушаний, делает причёску из крупных волн и долго смотрит на себя в зеркало. Она ненавидит своё отражение. Схватив сумку, Грейнджер выходит из комнаты и на мгновение бросает взгляд на комнату Рона. Дверь спальни по-прежнему закрыта. Сжав губы, Гермиона надевает туфли и выходит из дома, закрыв за собой дверь. Вспышки фотоаппаратов ослепляют Гермиону сразу, как она переступает порог Министерства. — Мисс Грейнджер! — Вы готовы к слушанию?! — Подсудимого ждёт наказание или амнистия?! — Мисс Грейнджер! Гермиона почти задыхается в толпе, журналисты её не слушают, толкают друг друга, напирают со всех сторон, пихают ей в лицо записывающие устройства, нарушают личное пространство. — Мисс Грейнджер! Гермиона чувствует, как на её предплечье сжимаются чьи-то пальцы. Она уже хочет взорваться и наорать на очередного журналиста за такую бестактность, но, резко обернувшись, понимает, что это один из молодых мракоборцев, который работает на Гарри. Язвительные замечания Гермиона оставляет при себе. Юный защитник правопорядка расталкивает журналистов силой, чудом не бранится, раздаёт распоряжения сослуживцам и вскоре Гермиону окружают кольцом защитники и уводят в безопасное место. Грейнджер удаётся впервые осознанно вдохнуть полной грудью лишь в тот момент, когда её уводят в помещение, в котором будто в другой жизни она впервые стоит ни живая, ни мёртвая, ожидая своей встречи с Северусом на первом совместном слушании. — Что же вы пошли через эти двери, мисс Грейнджер? — не понимает мракоборец, приглаживая светлые волосы. — Разве вам не передали распоряжения? Грейнджер пытается привести в порядок причёску. — Ничего мне не передавали, — сердится она. — Почему вообще все так произошло?! Где Гарри?! Молодой мракоборец, стоя по стойке смирно, коротко вздыхает. — Вы не в курсе? Гермиона фыркает. — В курсе чего? Парнишка — теперь Гермиона понимает, что это действительно мальчик, дай бог девятнадцать стукнуло, — виновато смотрит на адвоката. — Значит, это я должен был вам все сообщить, — сокрушённо произносит он. — Простите, мисс Грейнджер, я должен был передать вам, куда вам следует… Грейнджер теряет терпение. — Где Гарри?! Мракоборец судорожно сглатывает. — Мистера Поттера здесь нет, мисс Грейнджер, — кивает он. Гермиона непонимающе морщится. — Почему же? — Я временно замещаю его, — сообщает он. — Мистер Поттер в Мунго, мисс. Грейнджер вздрагивает, как от пощёчины. Внутри живота все сжимается. — Почему он там? — тише, чем следует, задаёт она вопрос. Мракоборец выглядит таким виноватым, что у Гермионы сдавливает лёгкие. Он будто становится прямо на глазах ещё моложе. Словно четверокурсник, который провинился перед деканом и был вызван на ковёр. — Он с женой, мисс Грейнджер, — выдавливает он. — Насколько я знаю, она была экстренно госпитализирована. Мистер Поттер не был вчера на службе, — он сглатывает. — И сегодня его тоже нет. Грейнджер чувствует себя так, словно её ведром ледяной воды окатывают. Джинни вчера попала в Мунго, а она даже об этом не знала. Не поинтересовалась, не спросила. Снова думала вчера только о себе. Она цепенеет и смотрит на мракоборца так, словно впервые его видит. — Простите, мисс Грейнджер, мне надо вернуться на пост, — не выдерживает мракоборец и уходит из комнаты, оставляя Гермиону одну. Гермиона хватается в поисках опоры за спинку стула и тяжело на него опирается, опустив вниз голову. Ноги не держат, дрожат. В животе неспокойно, к горлу подкатывает тошнота. Грейнджер убирает назад волосы, чувствуя, как её бросает в жар. Она даже не слышит, как открывается дверь напротив. На автомате вскинув голову, она видит, как другой мракоборец проходит в комнату. Суровая маска тут же сходит с его лица. Он слышал, разумеется, о том, как волнение может сказаться на человеке, но на адвокате сейчас просто лица нет. Даже равномерный тон косметики не спасёт её, выдаёт чудовищную бледность. — Мисс Грейнджер, — осторожно произносит он, — подсудимый готов войти. Гермиона собирает в кулак всю свою стойкость, которая ещё осталась в её истерзанном теле, встаёт ровно, поправляет пиджак и вскидывает подбородок. — Пусть войдёт, — строго отзывается она. Мракоборец почти облегчённо выдыхает. Он слышал невероятные рассказы о том, кто такая Гермиона Грейнджер, сам её видит так близко впервые. Он потратил огромное количество усилий, чтобы дослужиться до возможности увидеть её воочию и привести к ней подзащитного. Легенды не лгут. Она просто сногсшибательная. — Как прикажете, мисс Грейнджер. Мракоборец кивает кому-то по ту сторону двери, и через несколько секунд в помещение заходит Северус. Молодой защитник правопорядка молча удаляется, не обронив больше ни слова. Теперь ему явно будет, что рассказать за бутылкой медовухи вечером сослуживцам. Ему ведь удалось переговорить с самой Гермионой Грейнджер. Гермиона же даже не запомнила его лица. Единственное лицо, которое она хочет сейчас видеть, находится в этой комнате. Северус стоит в трёх шагах от неё. Сотни мыслей, которые не давали ему уснуть этой ночью, наконец выстроились в стройную шеренгу. Он мог бы сказать ей в этот момент все, что угодно, но это же Северус. Он говорит только то, что нужно, потому что у них есть последняя возможность, чтобы это сделать. — Ты спрашивала, в чем смысл моей жизни, помнишь? — первым нарушает он молчание. — И просила не связывать его с тобой. Гермиона кивает. На большее не хватает сил. — Я готов тебе ответить, — сглатывает он. — Мой новый смысл жизни — это мир, лишённый магии. Он делает два небольших шага к ней, не прерывая зрительного контакта. — Потому что там своё волшебство, — жмёт он плечами. — Нет заклинаний и нет взмахов волшебной палочки, но оно есть. И ты понимаешь, о чем я говорю. Гермиона коротко кивает и, обхватив себя руками, чтобы скрыть дрожь, делает шаг вперёд к нему. Сердце Грейнджер с болью стучит по рёбрам. Ей бы ответить ему на эти слова, ведь он сказал все это от чистого сердца, но… — Все закончится, когда мы выйдем из зала суда, — начинает она. — Тебе будет обеспечена полная амнистия, я ручаюсь за это, — решительно добавляет она. — Мы все подготовили и… — Поехали со мной. Грейнджер чувствует, что ей не хватает кислорода. Лёгкие сдавливает. — Ты спятил. — Поехали со мной, — уверенно повторяет он, оказавшись к ней так близко, что в приличном обществе это сочли бы вульгарным. — Поехали в мир магглов, прошу тебя. Гермиона почти задыхается, вскинув вверх голову. Северус обхватывает её лицо ладонями, заглядывая в глаза. — Ты же сама чувствуешь, сама видишь, что это больше не твой мир, — продолжает он. — Ты можешь приезжать сюда, но жить здесь, — качает он головой из стороны в сторону, — нет. Грейнджер ощущает поднимающийся к горлу ком, дрожь в теле усиливается. — Поехали, — умоляюще шепчет он. — Прошу тебя… Удар сердца. Короткий вздох. Лихорадочный взгляд её любимых, до смерти испуганных глаз. — Северус, мы жили украденными днями. В глубине тёмных радужек Северуса что-то дрогнуло. Сжалось, съёжилось, как от удара. Гермиона чувствует, что он понимает, к чему она ведёт. И она моментально сознаёт, что он хочет поступить теперь в своём стиле, наперекор ей, поэтому снова набирает в лёгкие воздуха. — Не смей закапывать себя, Северус, — шепчет она, растеряв всю свою твёрдость. — Не смей, я тебе этого не прощу. И Северус вдруг понимает всю почву своей тревоги. Все встаёт на свои места. Он не удержит Гермиону возле себя тем способом, который выбрал всего пару секунд назад. Грейнджер понимает его намерения моментально по одному лишь взгляду. Дурная мысль о том, чтобы снова начать все сначала, мелькнула у него в голове. Получить нового адвоката, продолжить это дело, быть в этом мире, раз она снова, черт возьми, выбирает его. Быть подле неё столько, сколько это возможно. Грейнджер пресекает эту мысль на корню. Мир волшебный — это тюрьма за семью замками, а двери в мир магглов для Северуса открыты. Северус все понимает. Гермиона не простит его не потому что получит проигрыш в свою адвокатскую копилку, а потому что не вынесет этого. Не вынесет, если он застрянет здесь снова, но теперь из-за неё. И Гермиона, подавшись вперёд, целует его. Да так горько, так отчаянно, что сводит четырёхкамерное за рёбрами. Грейнджер медленно подаётся назад, прикасаясь к его лбу своим, и стоит с зажмуренными глазами, чувствуя, как дыхание Северуса колышет ей прядь. Северус проводит ей ладонью по волосам, и сам открыть глаза не торопится. Запоминает это мгновение, потому что в голове всплывает их разговор из мира магглов. Северус вспоминает слова Гермионы о Мартине Идене. «Влюблённые люди меняются ради себя, хотят стать лучшей версией самого себя. Они понимают, что предмет влюблённости — не их собственность. Если так сложится паззл в их вселенной, и одному из них придётся уйти, другой его отпустит. Отпустит, но не уронит своего достоинства. Влюблённый человек не станет опускаться ниже того уровня, которого уже достиг. Он пойдёт дальше. С раной в груди, которой суждено со временем исцелиться, но пойдёт». Гермиона сейчас его именно об этом и просит. Уйти, не потеряв достоинства. Жить дальше в мире, который его принял. Мире, в котором он нашёл своё место. Голос министра Бруствера гремит в зале суда. Гермиона вздрагивает, почти ломает себя, когда выпускает Северуса из объятий, поворачивается к нему спиной с закрытыми глазами, встаёт лицом к двери, ведущей на сцену, старается собраться с мыслями и взять себя в руки, которые у неё без конца дрожат. Северус смотрит на её прямую спину и волны тёмных волос. Он осознает, почему её поцелуй вчера был таким горьким. И почему этот обжёг ему губы. Своим поцелуем она сказала ему: «Нет». Она не покинет волшебный мир. Она не уедет.