Жареный в красном зареве, В четырёх дымах копчёный, Бросил снова взгляд за море (Спасибо конченым). У милой кольцо на пальце, Обручальное, с кровостёком. ©Веня Д’ркин — Безнадёга
Сегодня ночью. Это случится сегодня ночью. Джессика в который раз за последние четверть часа посмотрела на индикатор времени в углу экрана. Бросив недоправленный документ, прошлась туда-сюда по комнате, а потом резко распахнула окно. Висок внезапно пронзило болью — наверняка духота и нервы. Ветер парусами вздул занавески, зашевелил бумаги на столе, охладил пылающие щеки. Просторная служебная квартира депутата парламента располагалась высоко над Хайнессенполисом и его морем вечерних огней. Освещенная прожекторами статуя отца-основателя за рекой, казалось, через весь город смотрит ей прямо в лицо. «Еще не поздно сдать назад и все переиграть», — шепнул в ее голове тонкий голосок благоразумия. «Это шанс. Первый наш шанс за черт знает сколько лет. Ты же уже приняла решение, хватит дергаться, — ответила она сама себе. — Лучше подумай еще раз, что и как ты скажешь». Десятый раз перекатывать в голове тезисы, аргументы, попытки просчитать будущий разговор… Джессика глубоко выдохнула и вышла из гостиной. Ночники в коридоре горели рассеянным мягким светом. Она миновала кабинет с встроенным терминалом даль-связи, проскользнула в спальню и присела на край постели. Рама громко скрипнула, и Джессика замерла. Человек на кровати не пошевелился, и она перевела дыхание. Ох, да его в это время и из Торхаммера не разбудишь. Вэньли, как и всегда, спал, уткнувшись носом в подушку и намотав все одеяла на себя. И конечно, как и всегда, не убрал чашку с прикроватной тумбочки. Джессика осторожно коснулась рукой жесткой лохматой копны волос. Он что-то тихонько пробормотал во сне и зарылся глубже в подушку. «Давай так, будь честной. Ты делаешь это и для себя тоже. Может быть, в первую очередь для себя. Потому что он не выйдет в отставку. Как бы он там не обосновывал, не мялся, не врал… Всегда будут какие-то ужасно важные обстоятельства, вечные оправдания. Ах нет, только не сейчас, у нас тут обмен пленными, у нас тут расследование подготовки мятежа, у нас тут еще триста тридцать три несчастья, в которых без него, конечно, не обойдутся. И так до следующего обострения, когда он рванет на передовую. Признай, ты просто все время влюбляешься не в тех людей, вот и все. Людей, которых рано или поздно заберет война. Что ж, значит, ты просто прекратишь войну. У тебя нет другого выхода». Электронные часы на стене показывали полчаса после полуночи. До связи еще полтора часа. Она сидела на кровати, слушала умиротворенное сопение Яна и вспоминала тот ужас со взрывом избирательного штаба и гибелью Торндайка на Тернуссене. Паника среди партийцев, ее выдвижение, последующая стремительная избирательная гонка… И лицо Вэньли за секунду до взрыва, когда он собирался ее поцеловать. Почему-то оно тогда постоянно всплывало перед глазами в самый неподходящий момент, посреди дебатов, выступлений, интервью, всех этих бессонных ночей в штабе. Тогда Джессика стискивала зубы, мотала головой, отгоняя неуместный образ, и злилась на себя, и вспоминала, как Жан-Робер улыбался на космодроме и дурашливым жестом подносил к губам ее белый носовой платок. А потом было это безумное вторжение в Рейх. «Хуже, чем преступление, — ошибка», — кто-то из их партии процитировал старую максиму, но она не собиралась с ней соглашаться. Именно преступление, только так, и ни как иначе. Слова и точные определения важны. Особенно когда организатор и вдохновитель этой бойни, главный преступник Джоб Трюнихт, как всегда, вышел сухим из воды. Каждую неделю она приносила цветы к белому камню на бесконечном военном кладбище столицы, одному из многих камней одного из многих таких кладбищ. Она знала, что под этим камнем, так же как и под соседними, ничего нет. Жан-Робер, как и тысячи тысяч, стал лишь звездным ветром, пока те, что решил, что он должен умереть, пьют свой вермут под полосатыми зонтиками парламентского кафе на открытой террасе. Она думала, что ненавидеть больше, чем она ненавидела этих сытых лощеных людей в двубортных пиджаках, уже нельзя. Думала, что это ненависть ведет ее. Что именно ненависть и одержимость подняла ее от рядового депутата далекого округа до медийной персоны, рупора партии, и одной из главных целей «ястребов» и их прикормленной прессы. Она была абсолютно уверена в этом, пока не услышала, что остатки разбитой под Армлицером армии возвращаются на Хайнессен. И в этот день как будто красная пелена вдруг упала с ее глаз. Джессика плохо помнила, как вызвала помощницу, как перенесла какое-то интервью, как отменила какие-то встречи, и совсем не помнила, как добралась до военного космодрома и кому и как тыкала свой депутатский пропуск в закрытую зону, где приземлялись шаттлы высшего командования. Она вдруг поняла, что все до этого момента было каким-то ужасным длинным сном. И проснулась она только тогда, когда увидела в вестибюле нескладную фигуру в мешковатом кителе. Почему-то весь мир вокруг вдруг резко размылся и затем сузился перед глазами. Нужно было просто добежать до конца этого тоннеля, и убедиться, что человек внутри живой и реальный. И Джессика сбросила с ног неудобные лодочки на шпильке и побежала. Она вцепилась в жесткое форменное сукно, и когда командующий Тринадцатым флотом вице-адмирал Ян Вэньли в ее руках вздрогнул и медленно, неверяще обнял ее за плечи, вдруг осознала, что просто вернулась домой, и впервые ощутила покой. И спокойно, как будто это самая правильная вещь в мире, поцеловала его, глядя прямо в ошеломленное лицо, в расширяющиеся черные зрачки.***
В ноябре Яна Вэньли произвели в адмиралы. Генштаб и объединенное командование лихорадило, в Альянсе бушевал правительственный кризис. Каждый вечер Джессика ехала на окраину огромного мегаполиса в крохотный служебный коттедж Яна только чтобы обнаружить, что он снова так и не дождался ее. Уснул, свернувшись клубком на диване в гостиной перед столиком, заставленным чашками с чаем, и с раскиданными по полу книжками. Она снимала туфли и прокрадывалась мимо двери в комнату Юлиана на кухню. Там обычно ее ожидала батарея судков и кастрюлек и записка на столе, где округлым аккуратным почерком значилось что-то вроде: «Мисс Джессика, салат в холодильнике, шницель в микроволновке. Адмирал сказал, что вас дождется. Он даже пытался пить кофе». Джессика улыбалась и качала головой. Иногда ей казалось, что Юлиан намного старше Яна и ее вместе взятых. В гостиной она убирала со столика недопитые чашки, действительно обнаруживая в парочке остатки кофе, складывала книжки в аккуратную стопку и бесцеремонно трясла Вэньли за плечо. «Подъем и в спальню! Хоть бы разделся, ну что за ерунда, я же говорила, что буду поздно». Он что-то бурчал спросонья, крутился под ее руками, а потом резко разворачивал к ней голову. Черные глаза распахивались и казались со сна огромными, она видела в них свое отражение. «Джесс, ты пришла! Который час? А я тут вернулся поздно, и, кажется, немного …». Джессика просто прерывала этот поток бессвязных восклицаний старым проверенным способом, и когда они добирались до крохотной смежной спальни — четыре длинных шага от дивана через гостиную, — то уже ухитрялись избавится от половины одежды. Не рассчитанная на такие нагрузки старая односпальная кровать жалобно скрипела, и Джессика радовалась, что гостиная между комнатой Юлиана и спальней хорошо гасит громкие звуки. Яркий, солнечный, открытый Жан-Робер был на удивление деликатным и даже робким в постели. Тихоня Вэньли оказался полной его противоположностью, и Джессика обнаружила, что ей это действительно нравится. Вот только для сна от ночи обычно оставалось всего каких-то четыре часа. Вэньли отсыпался по утрам, а она клевала носом на заседаниях, забывала документы в такси и мучительно размышляла, не предложить ли ему иногда встречаться на ее служебной квартире в центре. А потом все изменилось. Он пригласил ее в кафе, заказал чай, и уставившись в столешницу, тихо сказал: — Ситоле уходит в отставку. Это решено. Джесс, Бьюкок хочет, чтобы я возглавил Генштаб. Джессика кивнула. Ян в последнее время мало рассказывал, но она уже слышала об этом. В парламенте слишком многие внимательно следили за пертурбациями в армейских кругах. Она уже сделала для себя кое-какие выводы, но сама не форсировала этот разговор и сейчас, замирая, ждала, что он скажет. — Но есть еще один вариант — крепость Изерлон. — Изерлон? Ты же думал об отставке. — Да, но сейчас я не могу. Гринхилл и Бьюкок категорически против. Ты же знаешь, что у нас творится. «Знаю, дорогой. А также знаю, что Гринхилл и Бьюкок тут совершенно не при чем. В отличие, например, от имперского предложения об обмене пленными и твоей паранойи по этому поводу». Вэньли сидел, ссутулившись над чашкой, и нервно перебирал руками бахрому на скатерти. Затем поднял на нее отчаянные глаза и как-то криво улыбнулся: — Для вас же тоже не предусмотрено отставок, верно? Ты не полетишь со мной на Изерлон. Он не спрашивал, он утверждал. Джессика молчала и ждала. Сердце бухало в груди ровно и гулко, как молот. Как это люди за соседними столиками не слышат и не оглядываются на этот стук? Ян рвано вздохнул: — Я согласился на предложение Бьюкока. Все бумаги подпишут через два дня. Сердце еще раз глухо бумкнуло, а затем понеслось вскачь. Джессика что есть силы под столом впилась ногтями в ладони. Да он же ненавидит Генштаб и штабную работу не на передовой! Но он согласился. Он сделал это ради нее! Она поняла, что должна прямо сейчас что-то сказать, как-то показать, что она оценила, что она благодарна и очень, очень счастлива, но сидела и только улыбалась, как дурочка, а потом длинно и протяжно всхлипнула. Ян переполошился. — Джесс, ты чего? Джесс… — Ничего, прости. Я просто очень рада. Я тут подумала, может, вам лучше перебраться ко мне? Я могу затребовать служебную квартиру побольше. Просто это займет время. И еще перевод Юлиана в другую школу… Но тебе будет намного ближе ездить, и сможешь спать подольше. А Юлиану можно будет подобрать что-то поприличней, ты же не хочешь, чтобы он становился военным. Если сделать грамотный перевод в хорошую гимназию… Он же очень талантливый мальчик, стоит показать ему другие возможности. Слова хлынули потоком, она болтала без умолку, строя планы и перескакивая с одного на другое, и смотрела, как он кивает с мягкой понимающей улыбкой, и думала, что никогда-никогда его не подведет.***
Часы над экраном пульта даль-связи показали ровно два-ноль-ноль, когда Джессика вытерла внезапно вспотевшие руки бумажной салфеткой, глубоко вздохнула и набрала на экране длинный код выделенного секретного канала, настраивающий машину на прием. Пультом для даль-связи оборудовали служебные квартиры лидеров фракций, некоторых высших армейских чинов и членов правительства. Такой же стоял и в главной штаб-квартире партии «Альянс за мир», однако сейчас Джессика не могла им воспользоваться. Логи сеансов связи партийных пультов, в отличие от личных, были открытыми и часто проверялись. В углу замигал датчик установки связи, а затем с пустого экрана раздался очень спокойный, глубокий голос с каким-то механическими интонациями. С обладателем этого голоса Джессика уже общалась, но сейчас внезапно вздрогнула, как перед прыжком в холодную воду. — Депутат Эдвардс? — осведомился голос с экрана. — Да, это я, — ответила она, пытаясь унять внезапное раздражение. У них-то видеоэкран уже включен, он что, не видит, с кем разговаривает? — С вами будет говорить его высокопревосходительство главнокомандующий армией Великого Рейха маркиз Райнхард фон Лоэнграмм. Экран на ее пульте медленно осветился, и на нем возник золотоволосый юноша в расшитом мундире и белом плаще с роскошными эполетами. Очень молодой, он был бы красив, как ангел со старых терранских картин, если бы не взгляд. Прищуренные светлые глаза смотрели холодно, оценивающе и напоминали дула двух лазерных винтовок. — Ваше высокопревосходительство главнокомандующий, приветствую вас. Я депутат палаты представителей АСП Джессика Эдвардс, партия «Альянс за мир», — она с достоинством на секунду склонила голову. Молодой человек на экране мигнул, как-то расслабил лицо и вдруг широко и обаятельно улыбнулся ей, тряхнув золотой челкой. — Здравствуйте, депутат Эдвардс. Вы хотели говорить со мной?