С глаз моих долой.

      — Что здесь происходит?       — Добрый вечер, сэр. NA298 вернулся.       Аккуратные брови Сигмы слегка изогнулись, когда он нахмурился на долю секунды и устремил взгляд в главный зал Небесного Казино в поисках высокой мужской фигуры.       — Как давно он тут? — Ровным тоном поинтересовался управляющий у одного из менеджеров, стоящего рядом с ним у небольшой стойки около входа в помещение. Парень не бросил на высокого юношу в форме даже короткого взгляда, продолжая внимательно всматриваться в увлечённые игрой и непринуждёнными беседами лица гостей заведения в поисках одного единственного.       — Второй час, сэр, — учтиво произнёс юноша, распрямив плечи и поправив галстук коротким движением.       Сигма тяжело вздохнул и неуютно повёл плечами, внимательно наблюдая из-за небольшой стойки менеджера за NA298 — именно такой номер получил нечастый, и не особо желанный, гость этого заведения, Николай Гоголь.       Мужчина в плаще собрал вокруг себя настоящую толпу, завороженно наблюдавшую за каждым движением его ловких рук, облачённых в привычные для него алые перчатки из какого-то плотного, тесно облегчающего ладони, материала, и, судя по выражению его лица, искренне наслаждался подобным вниманием к своей персоне. Но, кажется, демонстрация невероятных способностей в тонком искусстве фокусов с игральными картами — вовсе не единственная причина, по которой он так нежданно явился в Небесное Казино. Николай что, серьёзно играл сейчас в покер или…? В перерывах между заурядными, по мнению Гоголя, но такими невероятными, по мнению других гостей, фокусами, мужчина чуть наклонялся, оживлённо перешёптываясь о чём-то с миниатюрной девушкой, сидящей перед ним, и придерживал спинку её стула, а после театрально вёл рукой в приглашающем жесте, побуждая милую даму из Италии сделать свой заветный ход, и вся толпа замирала в ожидании того момента, когда она примет решение. Это так вероломно нарушало все законы справедливой, а главное честной, игры! Но Гоголю правила не писаны. За этим невыносимо спокойно наблюдать…       Николай отстранился и скучающе опёрся на трость, демонстративно зевнув и прикрыв рот ладонью в ожидании, а после окинул медленным, незаинтересованным взглядом богатое убранство главного зала. На второй час времяпрепровождения в казино ему было уже не так весело, и даже внимание публики не перебивало его липкую скуку.       — Позови его сюда, — понизил голос Сигма, всё так же не сводя цепкого взгляда с Гоголя, стоящего в пол-оборота к управляющему в глубине зала. — Пожалуйста.       Менеджер наклонил голову набок и не спеша перевёл взгляд своих янтарных глаз на Сигму, что был чуть ниже него ростом.       — Вы уверены в том, что стоит отвлекать гостя от игры? — Учтиво поинтересовался юноша, многозначительно вскинув густые брови.       — Да, — тут же отозвался Сигма, подняв на брюнета глаза, в которых бликами отражалось яркое освещение зала, и коротко кивнул ему, — я уверен. Тем более, что он не играет, а просто нарушает правила… одно за другим, — тяжело выдохнул управляющий, покачав головой, и его светлые волосы картинно рассыпались по острым плечам.       — Как скажете, сэр, — размеренно кивнул юноша и потянулся к противоположному краю стойки, будто бы невнятно произнеся что-то в небольшое устройство, чем-то напоминавшее подобие рации. — Сейчас его пригласят сюда, одну минуту, — отчитался брюнет, одёрнув полы тёмного, классического пиджака.       И действительно, нетрудно было заметить, как миловидная девушка в форме о чём-то коротко беседовала с Гоголем, а тот, в свою очередь, крайне внимательно вслушивался в её слова. Или же умело делал вид, что ему есть до неё дело.       — Спасибо, — поблагодарил Сигма менеджера и напоследок бросил короткий взгляд в глубь зала, убедившись в том, что девушка передала его просьбу неожиданному гостю и, постукивая невысокими каблучками, удалилась так же спешно, как и появилась. — А, и ещё кое-что, — опомнился он, как-то странно и, словно бы, неловко улыбнувшись уголками аккуратных губ и слегка сощурив глаза. — Пожалуйста, следите внимательнее за соблюдением правил игры. Особенно, — управляющий многозначительно кивнул головой в сторону зала, не отводя взгляда от юноши, — когда здесь он. Хорошо?       — Обязательно, такого больше не повторится, — виновато потупил взгляд в пол менеджер. — Приношу свои извинения.       — Всё-всё, не стоит, — отмахнулся Сигма. — Попозже ещё вернусь, — заверил он.       Управляющий не спеша двинулся в сторону массивной двери, ведущей прямиком в светлый холл, что соединял между собой залы, и убрал руки за спину, как-то нервно щёлкая пальцами в такт своим мыслям.       Николая не должно было быть здесь: он запропастился на целый месяц, абсолютно не выходя на связь и не подавая совершенно никаких признаков жизни, а сейчас внезапно объявился в главном зале Небесного Казино, устраивая здесь своё негласное представление. И пропал он так, будто был обижен на что-то, хоть из них двоих обижаться в связи с последними событиями должен был именно Сигма. Блондин подставил управляющего в самый ответственный момент. Несомненно, Гоголю нравилось импровизировать на миссиях, достигая цели всевозможными изощрёнными методами собственной разработки. Но последняя его безумная выходка не увенчалась успехом: из-за очередного приступа легкомыслия задание провалил не только сам он, но и Сигма, что был этим явно задет и крайне недоволен. Николай всегда был педантичен в деталях, когда дело доходило до миссий, но в этот раз фортуна оказалась не на его стороне, хоть он и был уверен в успехе. И пусть Достоевский на объяснения управляющего лишь разочарованно, но в некоторой степени даже утешительно, выдохнул «Что ж, поправимо. Ступай», что было достаточно несвойственно, парень всё равно держался из последних сил, чтобы не обрушить все свои гнев и липкую досаду на Николая, даже несмотря на то, что по словам Фёдора этот небольшой казус вовсе не был таким страшным и весомым в масштабах всей операции. И, сохранив собственное достоинство, управляющий принял всё на себя, даже в мыслях не держа идею оправдываться перед Достоевским посредством обвинения во всём Николая. Пусть тот и действительно был виноват, как никто другой.       «Скройся с глаз моих долой» — было последним, что Сигма посоветовал сделать товарищу, который без устали кружил около него, без конца рассуждая о том, что всё не так уж и плохо, что эта небольшая и, по его мнению, забавная выходка ничего толком не испортила…       — Сигма-сан! — Раздался звонкий мужской голос по всему главному залу, отражаясь эхом от стен и доносясь прямиком до слуха управляющего. — Здравствуй, мой дорогой друг! — Торжествующе донеслось из-за спины Сигмы.       Острые плечи парня невольно дрогнули, и сам он в миг обмер, остро ощутив, как леденящие мурашки пронеслись по поверхности его кожи под плотной водолазкой, оставляя после себя лёгкий холодок на теле. Пожалуйста, только бы Гоголь не начал разыгрывать сцену, только не сейчас… Он глубоко вдохнул, попытавшись ухватиться хоть за какую-нибудь мысль, но в голове стало так пусто, что быстро сообразить, какие действия стоило бы предпринять, было практически невозможно. Сигма выдохнул и неуверенно поджал тонкие губы, медленно оборачиваясь лицом к залу и в то же мгновение встречаясь со смеющимся взглядом извечно хитро прищуренных глаз Николая.       — Я безмерно рад видеть тебя в добром здравии! — Продолжал шумно разглагольствовать мужчина, привлекая к себе и напряжённому управляющему всё больше и больше внимания других гостей заведения.       Чуть искусанные губы Гоголя растянулись в самодовольной ухмылке, завидев обомлевшее лицо товарища, и мужчина оттянул край плаща, театрально кланяясь и параллельно с этим приковывая к своей персоне все взгляды перешёптывающихся людей вокруг.       В горле Сигмы образовался ком: он просто стоял и смотрел, держа руки за спиной и вжимая края аккуратных ногтей в ладони до ощутимого дискомфорта, до которого ему совершенно не было дела в этот момент. Начинало казаться, будто все присутствующие в миг умолкли и не издавали ни звука. Или у парня уже просто звенит в ушах?..       — Ну же, господа, — продолжал вещать предельно довольный собой Гоголь. Блондин картинно взмахнул руками и обвёл широким жестом всё помещение, призывая всех прислушаться к его словам. — Поприветствуйте же любимого всеми Управляющего, что дарит нам возможность отдыхать в его Небесном Казино! — Воскликнул он, ловким движением руки провернув в воздухе свою деревянную трость и после громко стукнув ей прямо перед собой о пол, покрытый каким-то несомненно дорогим, узорчатым, но гармоничным ковром. Мужчина уложил обе ладони на трость, оперевшись на неё всем своим весом и скрестив между собой ноги в полосатых брюках, а после наклонил голову чуть набок, не сводя веселящегося взгляда с Сигмы и искренне наслаждаясь звуками громких аплодисментов, что были адресованы его товарищу.       Одного запястья Сигмы коснулась чья-то рука, и только тот вздрогнул в попытке обернуться в сторону нарушителя его личных границ, как та взметнулась вверх. Прикосновение было практически невесомым, но достаточно крепким, чтобы перекрыть управляющему все пути к возможности вырваться из хватки облачённой в алую перчатку ладони. Рука заставляла парня махать приветствующей его толпе гостей казино, и ему не оставалось ничего, кроме как вымученно улыбнуться уголками губ и заправить коротким, взволнованным жестом сиреневую прядь длинных волос за ухо.       Гоголь действительно управлял правой рукой Сигмы одной своей ладонью посредством способности… Кто бы мог подумать.       Только Николай умел держать управляющего за руку заботливо, но надёжно, и касаться его тела деликатно, но ощутимо. За те непродолжительные несколько месяцев, в течение которых они состояли в импровизированных отношениях, они лучше научились прислушиваться друг к другу и идти на уступки ради партнёра: до одури тактильный Гоголь, вечно ищущий поводов для малейшего физического контакта, был готов поумерить свой пыл рядом с не очень любящим прикосновения Сигмой; а управляющий Небесного Казино даже привык к внезапным касаниям Николая, и более того — искренне полюбил их и смог научиться прислушиваться к собственному телу и первым идти на какой-то контакт. Но, отнюдь, слово «отношения» ещё не прозвучало. Блондин решил, что все эти формальности между ними лишают его излюбленной и такой желанной свободы, загоняя в рамки обязательств, и Сигма взаправду согласился с ним. По мнению Николая те доселе незнакомые для него, но такие сильные и тёплые чувства к управляющему и без того запирали его в клетку разума, когда он пытался разобраться в себе и каким-то образом объяснить то, что он испытает, но лишь ещё больше запутывался во всём этом. Ему достаточно.       — Спасибо, спасибо, — еле шевеля губами и покачивая головой, тихо молвил себе под нос Сигма, продолжая махать рукой против своей воли и прекрасно осознавая, что люди не услышат его слов благодарности из-за громких оваций.       Но вот наконец шум понемногу умолкал, вставшие со своих мест гости вновь садились на обитые мягким материалом стулья, возвращаясь к играм и непринуждённым беседам обо всём и одновременно ни о чём.       — Обещаю вам, в следующий раз, — внезапно обернувшись к поднявшейся с кресла ради аплодисментов итальянке, вновь торжественно заговорил Николай, — я непременно помогу вам одержать по праву вашу победу в этой нелёгкой игре, синьорина! — Широкая мужская ладонь с лёгкостью подхватила хрупкую женскую ладошку и острожно обхватила её.       В следующее же мгновение тёплые, суховатые губы коротко коснулись тыльной стороны ладошки в качестве прощания, и, отстранившись, Гоголь обворожительно улыбнулся засмущавшейся девушке.       — А теперь, — последовал взмах плаща, — прошу меня простить, — и в тот же самый миг Гоголь просто исчез, оставив девушку, очарованно прижавшую ладонь к груди где-то около сердца, стоять на месте.       Сигма облегчённо выдохнул, стоило только чужой ладони пропасть с его запястья, и растёр другой рукой это место, словно бы до сих пор ощущая фантомное прикосновение к своей коже. Но наслаждение спокойствием продлилось не так долго, как хотелось бы — мужская рука с осторожностью подхватила его за талию и прижала к боку. Достаточно тесно, чтобы почувствовать знакомый аромат кисло-сладкого, смешанного с остатками табачного дыма, парфюма Николая, но вместе с тем аккуратно, чтобы не доставить дискомфорта.       — Пардон, господа, — вновь зашумел на всеобщее обозрение над ухом Сигмы Гоголь. — Но мы вынуждены вас покинуть! До скорой встречи, друзья!       Подушечкой большого пальца мужчина едва-едва ощутимо огладил худой бок управляющего, будто бы пытаясь успокоить его своим присутствием, и, развернувшись, мерными шагами двинулся к массивным входным дверям в обнимку с Сигмой под вновь обрушившиеся на них овации. В честь чего гости аплодировали в данный момент — парню было неясно, но он был безмерно счастлив, что сейчас окажется в просторном холле в тишине.       Так происходило всегда, каждый чёртов раз: Николая по жизни сопровождал эпатаж во всём, к чему он был причастен, его имя — синоним к этому слову. И тщетная попытка управляющего просто лишний раз по-тихому, не привлекая к себе лишнего внимания, удостовериться в том, что всё хорошо, и гости получают удовольствие от отдыха, с крахом провалилась из-за Гоголя.       — Как ты тут оказался?! — Было самым первым, что нахмурившийся Сигма недовольно спросил у Николая, стоило только двери захлопнуться за ними, а управляющему облегчённо прижаться спиной к прохладной стене, без особых усилий выпутавшись из слабых мужских объятий. Управляющий начинал закипать.       — Ох, Сигма! — Начал Гоголь, наклонившись чуть вперёд к самому лицу парня, практически сталкиваясь с ним носами. Без труда можно было заметить, как управляющий задержал дыхание на пару секунд, взволнованно опустил взгляд на искусанные губы эспера, а после вновь посмотрел в глаза. — Неужто ты вовсе не рад меня видеть, м? — Лицо Николая вытянулось в притворном удивлении, тонкие брови взметнулись вверх, и мужчина театрально похлопал светлыми ресницами. Исключительно вблизи появлялась возможность разглядеть лёгкую, еле заметную россыпь бледных веснушек на светлой коже Гоголя, что было совершенно несвойственно для кого-либо с таким типом внешности; Сигма, в отличие от мужчины, находил это чем-то абсолютно очаровательным. — Стой-стой! Можешь ничего не говорить, — он тут же отмахнулся, выпрямившись. — Ответ мне и без того известен! Разумеется, ты рад, иначе быть не может!       Смех Николая даже сложно таковым назвать, это скорее уж заразительный хохот, и управляющему оставалось только лишь молча слушать то, как звонкий голос отражался от стен пустынного холла. И если бы он однажды сказал, что не считает смех Гоголя потрясающим и по истине завораживающим — он бы, пожалуй, безбожно солгал.       — Вот я, например, очень-очень рад тебя видеть, лучик! — Без устали ворковал Гоголь, качая головой в такт своим словам.       Внезапно и совсем недавно начавшаяся жизнь Сигмы была подстать взрыву сверхновой, но слово «звезда», на скромный взгляд Николая, звучало как-то слишком грубо для кого-то столь прекрасного и утончённого, как этот парень. Пусть и несло прелестное значение. Солнце ведь тоже звезда, и именно его лучи освещают путь другим людям, как Сигма освещал жизненный путь Гоголя, знакомя его и самого себя впервые в жизни с такими возвышенными, доселе незнакомыми, но чертовски приятными чувствами в сердце. Пожалуй, лучше прозвища для него не придумать…       — Что ты здесь делаешь? — Стоял на своём управляющий, словно бы абсолютно игнорируя восторженные речи блондина. Он был крайне недоволен всем тем, что сейчас происходило: Гоголь месяц не объявлялся, а тут внезапно появился и устроил весь этот… цирк! Немыслимая глупость.       — Уф, разве не очевидно? — Понизил голос Николай, наклонив голову набок и приподняв одну бровь. — Отдыхаю вместе с этими скучными зеваками и учу их развлекаться! Да и к тому же, — он обвёл взглядом всё помещение, в конечном итоге останавливаясь на парне напротив. — Я не имею на это права? Ты… выгоняешь меня?… — Тонкие брови изогнулись в жалостливой эмоции, и Гоголь сделал до того притворно печальное лицо…       — Не выгоняю, но… — начал было Сигма, как вдруг перед ним звонко хлопнули в ладоши и бессовестно перебили.       — Ну вот и всё, вопрос ре-шён! — Округлые губы растянулись в широкой, довольной улыбке, а глаза взглянули на управляющего с извечным хитрым прищуром. — А ещё, — Гоголь резко вскинул руку, подняв один лишь указательный палец вверх, и на пятках развернулся спиной к Сигме. — Мне у тебя тут о-очень уж нравится! — Размеренными, расслабленными шагами Николай неспешно направился в сторону коридора, ведущего в другое крыло Небесного Казино, и управляющий так и остался глядеть ему вслед, наблюдая за тем, как развевался от каждого движения плащ.       Сигма опешил.       — Куда ты? Выход в другой стороне, — держался из последних сил управляющий, из принципа не двигаясь с места.       — Лучик, ты меня разочаровываешь, — выдохнул мужчина, по-прежнему не спеша удаляясь по коридору. — Я ещё даже не начал загадывать тебе свои загадки, а ты уже не можешь самостоятельно ответить на столь элементарные вопросы!       — Я не…       — Разумеется, я иду к себе в номер. И ты идёшь со мной!       Что?! Самое худшее, что ещё могло случиться за этот вечер, и что могло быть хуже, чем спектакль в главном зале — это высокая вероятность того, что Гоголь останется тут «отдохнуть» подольше… Он же безбожно вымотает нервы всему персоналу и каждому гостю без исключения. В частности Сигме. Да здесь же всё вверх дном будет перевёрнуто уже к завтрашнему утру, если не раньше!       На секунду управляющий замер в немом испуге, но после быстро расслабился, коротко хохотнув себе под нос.       — Не-ет, никуда мы не идём, — аккуратные губы тронула лёгкая, уверянная улыбка. — Я составлял и просматривал отчёты пару часов назад, и твоей брони там не было. Не выдумывай.       Громкие шаги в глубине коридора стихли, и Николай обернулся в сторону довольного своим замечанием Сигмы.       — Разве мне нужна бронь, чтобы найти себе место здесь? — Расплылся в самодовольной ухмылке мужчина, и, как ни в чём не бывало, двинулся дальше в своём направлении.       — Что ты имеешь ввиду?…       Чужая ладонь аккуратно подхватила ладонь Сигмы и слабо-слабо потянула в сторону скрывшегося за поворотом Николая, будто спрашивая разрешения на более смелое прикосновение. Управляющий покосился на руку и, тяжело вздохнув в ответ на какие-то свои мысли, обхватил её покрепче, искренне наслаждаясь теплом и двигаясь в направлении, в котором тянула его ладонь в алой перчатке.       — Имею ввиду, что я один и хотел бы, чтобы ты составил мне компанию!       Сигма выглянул из-за угла, за который мгновение назад завернул Николай, и увидел, как тот уверенно шагал по коридору мимо дверей номеров, в которых расположились другие постояльцы, словно знал, какую конкретно дверь ищет. Неужели он правда…       Рука эспера, существующая как бы отдельно от него самого, напористо потянула управляющего, побуждая того следовать за мужчиной в более ускоренном темпе.       — Да… Да как ты вообще здесь оказался?! Гоголь, отвечай сейчас же! — Вспылил Сигма, нарочито попытавшись вырвать свою ладонь из, как оказалось, крайне крепкой хватки.       «Гоголь»… управляющий редко называл его так; только в те моменты, когда был предельно серьёзен и возмущён, и, само собой, если они были в обществе других членов «Смерти Небожителей». Мужчине гораздо больше было по душе, когда Сигма ласково звал его «Колей» при одном единственном условии, что их точно не слышали посторонние любопытные уши, заставляя сердце Гоголя восторженно замирать на короткое мгновение. Мужчина посчитал, что они уже достаточно близки для подобного обращения.       — Ну-ну, лучик, не кипятись! Я обязательно отвечу на все твои вопросы, — спокойно согласился Николай, наконец остановившись около одной двери в самом-самом конце коридора и опустив руку куда-то под плащ в поисках ключ-карты. — Но немного позже, — пожал он плечами, повернув голову вбок и довольно глянув на уже подоспевшего к нему Сигму. У управляющего не было выбора — рука мужчины тянула его. — Когда успокоишься.       Сжав свободную ладонь в кулак, управляющий уставился на него своим самым недоброжелательным взглядом, на который только был способен, и Гоголь подумал о том, что подобные негативные эмоции Сигме не к лицу.       — Я требую ответа прямо сейчас, Гоголь.       Снисходительно вздохнув, Николай полностью обернулся к управляющему, внимательно и молчаливо разглядывая его лицо с до одури довольной, спокойной улыбкой. Рука наконец отпустила запястье Сигмы и вернулась на своё законное место в тот самый момент, когда Николай потянулся другой ладонью к щеке парня, мягко огладив подушечкой большого пальца скулу, побуждая управляющего глядеть мужчине в глаза. Бархатная перчатка ощущалась на нежной коже лица безумно приятно, особенно, когда прикосновения такие нежные и осторожные. Гоголь подался вперёд, и его сухие губы аккуратно коснулись лба управляющего невесомым поцелуем, словно бы проверяя — оттолкнёт или не оттолкнёт.       Не оттолкнул. Сигма не оттолкнул его, напротив — прикрыл глаза в немом наслаждении и вздохнул, растаяв от этой звенящей нежности в действиях мужчины, несмотря на всё то напыщенное недовольство, которое он выставлял напоказ.       Действительно ли он был так не рад видеть Николая? Ложь, наглая ложь. Весь этот месяц он места себе не находил, каждый вечер раздумывая над тем, когда же они вновь увидятся, и что именно стало отправной точкой для того, чтобы Гоголь так неожиданно исчез. Скучал, думал о нём, мечтал о его прикосновениях; и пусть они ещё никогда прежде не заходили дальше поцелуев и дразнящих ласк, управляющий действительно хотел чего-то… другого, большего. Хотел быть ближе к мужчине, жаться к нему теснее в крепких объятиях, отдавать и брать сполна. Но боялся; неясное стеснение брало над ним верх, озвучить просьбу было выше его сил. Им руководили глубокая неуверенность и нелюбовь к себе и всему своему существу. Боялся быть ближе; боялся выходить из зоны комфорта; боялся, что его тело в бледных шрамах может вызвать у Николая глубокое отвращение. И… боялся, что он оставит его. Однажды и навсегда. И недовольство Сигмы было просто напускным, он пытался рассказать Гоголю о своей затаённой обиде, о том, как ему было паршиво и одиноко без него, но просто не мог сформулировать эти чувства в подходящие слова, стараясь показать это таким опрометчивым образом.       — Разве тебе будет интересно смотреть шоу, если ты будешь знать секреты всех фокусов? — Вкрадчиво начал Николай, стоило только ему отстраниться от растаявшего Сигмы.       —Ну…       — Тише, тише, лучик, не перебивай! — Неодобрительно покачал головой Гоголь. — Разумеется, это будет неинтересно! Поэтому я и не буду раскрывать тебе все свои карты. Но, поверь, я не сделал ничего незаконного, — он таинственно улыбнулся уголками губ, прищурившись, и наконец открыл дверь, отойдя от неё и указав на проход приглашающим жестом. — Прошу.       Сигма замялся в подозрении чего-то неладного и, потупив взгляд в пол, медленными шагами прошёл в номер, встретивший его слабым освещением в коридоре; услышал, как дверь закрылась после того, как внутрь вошёл Гоголь. Почему он так быстро отступил, так и не добившись от Николая каких-то стоящих и существенных ответов на все мучающие его вопросы?..       Обстановка не была новой для управляющего — он отлично и буквально досконально знал планировку абсолютно каждого типа номеров для постояльцев своего казино, потому, разувшись в небольшом коридоре, прошёл в глубь помещения. Ничего особенного конкретно в этом номере, выдержанном в одном стиле, не было: просторная светлая комната, в которой находилась большая кровать; сбоку от неё вместительный шкаф, а напротив — длинный стол, выполненный из настоящего дуба и заставленный различными вещами, что могли пригодиться гостям, вместе с лежащей рядом стопкой буклетов с перечнем услуг; и, разумеется, ванная комната.       Из освещения сейчас был только лишь небольшой торшер на одной из прикроватных тумбочек, что заливал комнату мягким, приятным светом. Сигма коротко осмотрелся — кажется, Гоголь ещё ни разу за сегодняшний день не заходил в свой номер — и, не найдя себе другого места, тихо присел на край постели напротив шкафа с зеркальной дверью, свесив ноги вниз и коснувшись ступнями ковра. Сигма из отражения смотрел на управляющего напротив себя усталым от бесконечной работы взглядом; и без того белоснежная, полупрозрачная кожа стала и вовсе подстать мрамору, а под серыми глазами — мешки; длинные волосы рассыпались по худым плечам и выглядели немного небрежно. Соблазн просто откинуться назад и наконец-таки поспать был невероятно велик, но парень держался из последних сил, не позволяя своим векам закрыться и прислушиваясь к тому, что делал в коридоре Николай: судя по звукам, он уже разулся и, кажется, сняв цилиндр, уложил его на тумбу у входа в апартаменты, поставив рядом трость с глухим стуком.       — Не уснул ещё? — Хохотнул мужчина, наконец выглянув из-за угла и растянув губы в спокойной улыбке.       Без излюбленного жилета и незаменимого плаща фигура Гоголя выглядела совершенно иначе. Лучше, на скромный взгляд управляющего. Полосатые брюки на высокой талии и заправленная в них же светлая рубашка с высоким воротником подчёркивали абсолютно все достоинства подтянутого тела Николая, за состоянием которого он, судя по всему, непременно следил; неряшливо уложенные, мягкие волосы наконец не скрывал цилиндр, а на ступнях абсолютно очаровательные белые носки в чёрный горошек, которые обычно скрыты под причудливой обувью.       Заворожённым взглядом Сигма проводил Гоголя, когда тот подошёл к нему и, особо не церемонясь, уселся прямо на пол около ног управляющего, довольно глядя на их общее отражение в зеркале.       — Пока держусь, — выдохнул парень, посмотрев через поверхность зеркала на Николая и слабо улыбнувшись ему уголками аккуратных губ. Держался он с трудом и всё бы отдал, лишь бы сию же секунду завалиться на эту кровать и проспать на ней до самого обеда следующего дня. — Ты… обещал ответить на мои вопросы, — после непродолжительной паузы заметил Сигма, понизив голос.       Николай откинул голову назад, на кровать прямо рядом с худыми бёдрами управляющего, и уставился в потолок. Карту с бубнами он с лица так и не удосужился убрать, даже несмотря на то, что сейчас они были наедине, и Сигма с трудом подавил в себе первый порыв просто снять её без спроса. Он невыносимо любил эти разные, завораживающие Гоголевские глаза; мог подолгу смотреть в них и любоваться, ища в них собственное отражение и отражение души мужчины.       И ему безумно нравилось, с каким теплом Николай улыбался именно ему, негласно побуждая без задней мысли улыбнуться в ответ. Парень находил в этом обмене мягкими улыбками что-то особенное для себя; что-то, что невозможно было описать словами — только показать.       — Ты прав, — усмехнулся Гоголь и бросил короткий взгляд на Сигму. — Я весь во внимании!       Сигма помолчал, а после наклонил голову набок, доверительно заглядывая в глаза мужчины. Гоголь вытянул ноги в коленях, упираясь ступнями в зеркало напротив, и едва не заурчал, когда длинные, аккуратные пальцы управляющего зарылись в его мягкие волосы, не спеша перебирая белые прядки — парень прекрасно знал и помнил, как Николай таял от подобных прикосновений, пусть и далеко не каждому встречному позволял трогать собственные волосы на макушке, а уж тем более длинную косу.       Напрашивалось огромное множество всевозможных вопросов, но самым волнующим из всех был всего один.       — Где ты был целый месяц?…       — То там, то сям, — неопределённо усмехнулся Николай, прикрыв глаза в наслаждении. Тонкие пальцы несильно сжали белоснежные волосы и легонько потянули, от чего мужчина рвано, удовлетворённо выдохнул, после тяжело вобрав кислород в лёгкие вновь. — Ты же сам сказал «скрыться с глаз твоих долой», вот я и… скрылся, — с долей лукавства в голосе, но при том абсолютно честно ответил Гоголь, пожав плечами настолько выраженно, насколько позволяло положение его тела, скрывая собственную искреннюю обиду на те слова Сигмы за спокойной улыбкой на лице.       Редко, страшно редко можно было увидеть откровенного, настоящего Гоголя, без извечно сопутствующего ему раскатистого смеха, без довольной улыбки от уха до уха и хитрого прищура. Он постоянно паясничал, лукаво стрелял глазами, улыбался всем в ответ и отмалчивался, когда особо любопытные пытались лезть к нему в душу. Пообщаться с настоящим Колей, увидеть его искренним или узнать, что его беспокоит, было сказочной роскошью, но Сигма не винил его, напротив — понимал прекрасно и принимал, как есть. Был безмерно благодарен, что мужчина так доверялся ему и иной раз открывался, показывая себя, такого простого, истинного себя.       Если он вообще был, и Николай ещё не потерял себя, смешав его с остальными своими масками.       Управляющий замер на долю секунды. Неужто, его слова взаправду так сильно задели Николая, что он выполнил его «просьбу»?… Но он не хотел, чтобы всё так обернулось! Более того, он даже не вкладывал в эти слова абсолютно никакого смысла, необдуманно произнеся это, лишь бы Гоголь отвалил от него на ближайшее время и не лез со своими шутками хотя бы пару часиков. Прогнать Гоголя на месяц — вовсе не то, чего он хотел, но всё обернулось для него совершенно иначе.       — Я бы и дальше скрывался, да только устал ждать, — по его голосу практически невозможно было понять, какую эмоцию он пытался вложить в свои слова, профессионально отыгрывая спокойствие и какое-то, словно бы, безразличие к тому, что он чувствовал на самом деле.       Сигма немного помолчал в раздумьях, продолжая монотонно касаться мягких волос блондина.       — Прости меня, — выдохнул наконец управляющий, опустив взгляд куда-то в пол, где рядом с ним сидел Гоголь. — Не думал, что ты примешь мои слова так близко к сердцу.       И он действительно не рассчитывал, что, оказывается, теперь придётся быть более избирательным в выражениях. Либо же… Николай просто решил поиздеваться таким образом над ними обоими, помучав в течение месяца и себя, и Сигму.       — Не стоит. Я заслужил это за подставу перед Дос-куном, — Гоголь потянулся ладонью к своему лицу, убрав с собственного лба мешающие волосы: обычно, он всегда скрывался за завесой светлых прядей и смеха, но рядом с Сигмой он хотел быть открытым во всём.       — Я всё равно не рассказал ему, — медленно, будто бы всё ещё витая в собственных мыслях, произнёс управляющий.       — Что?       — Я говорю, что он не знает о том, что ты был причастен к этому. Я взял всё на себя, а про тебя — ни слова, — Сигма в задумчивости второй рукой перебирал край своего фрака, не зная, чем себя занять во время разговора, помимо ворошения чужой причёски. — Так что забудь уже об этом.       Николай не ответил, только лишь, не открывая глаз, как-то по-особенному загадочно улыбнулся своим мыслям.       Сигма перевёл свой задумчивый взгляд на полностью расслабленного и, казалось даже, безмятежного Николая, улучив для себя возможность вновь рассмотреть любимое лицо, пока мужчина не видит этого из-за прикрытых глаз. Управляющий находил Гоголя невероятно привлекательным, каждую мельчайшую деталь его лица: ровный нос, выраженные скулы; искусанные, округлой формы губы, извечно растянутые в ухмылке; подрагивающие, светлые ресницы; лёгкий румянец, обрамляющий бледное лицо, и россыпь абсолютно очаровательных, еле заметных веснушек.       Находил ли Николай Сигму таким же красивым для себя? Нравился ли он ему? Управляющий не был уверен где-то в глубине своей неспокойной от вечных переживаний души. Бесспорно видел, с каким трепетом и обожанием глядел на него Гоголь, но не считал, что достоин того, чтобы на него так смотрели; недостоин того, чтобы его так бережно и любовно касались; того, чтобы рядом с ним засыпали, прижимая к себе в крепких объятиях; чтобы делили с ним завтраки, обеды и ужины, доверительно болтая обо всём и одновременно ни о чём. Заслужил ли он всё это?.. Достаточно ли он делает для того, чтобы заслужить это?..       — Коль, — тихим голосом позвал, казалось, задремавшего мужчину Сигма, и Гоголь мгновенно распахнул глаза, встретившись заинтересованным взглядом с управляющим. — Я скучал.       «Скучал»… Было ли это достаточно подходящим словом? Хотелось сказать что-то ещё, потому как «скучал» не так красочно описывало все те чувства, которые на самом деле испытывал Сигма, но он просто не мог подобрать какое-то другое выражение. «Скучал» — это слишком мало для того, чтобы рассказать Гоголю о том, что он испытывал и испытывает сейчас, но какое другое выражение он должен был озвучить?… Он не понимал.       Гоголь приподнял голову и повернулся всем телом чуть вбок, чтобы взглянуть на Сигму снизу вверх, немного помолчав в поисках подтверждения его слов в серых глазах. Подтверждение действительно было — на него смотрели с теплом, искренним обожанием и тоской, с мягкой, доверительной улыбкой на аккуратных губах.       — Я тоже, — выдохнул Николай, и одна его ладонь потянулась вверх, к лицу Сигмы, побуждая того наклониться чуть вперёд, — безумно скучал…       Мягких, словно бы нетронутых губ Сигмы коснулись тёплые, искусанные в некоторых местах Гоголевские, целуя как-то по-особенному аккуратно и трепетно, не позволяя себе чего-то более смелого. Ладонь в бархатной перчатке легла на впалую щёку управляющего, огладив скулу подушечкой большого пальца, и не позволяя отстраниться от себя; другие пальцы изредка задевали ухо с серебряной серьгой, заставляя её раскачиваться и поблёскивать в слабом свете торшера. Управляющий не растерялся — уложил одну ладонь на мужское плечо для дополнительной опоры из-за неудобного положения, невольно сжав приятную на ощупь ткань белоснежной рубашки; а вторая привычно зарылась в светлые волосы где-то на затылке, слегка оттягивая короткие пряди, как любил Гоголь.       Каждый из них стремился рассказать другому о своей тоске, вложить в этот поцелуй все те чувства, для нежности которых не находилось подходящих слов.       Неожиданно даже для самого себя, Сигма осмелел — коснулся языком ровного ряда зубов мужчины, а после наконец-таки встретился с кончиком его языка. Прежде подобные вольности он себе редко позволял, да и целоваться до появления Гоголя в своей жизни вовсе не умел, по обыкновению предпочитая просто отдаться в умелые руки (губы) Николая, позволяя ему делать всё, что заблагорассудится; но сейчас он слишком долго ждал встречи с ним для того, чтобы позволить управлять собой извечно сопутствующей ему неуверенности.       Свободная ладонь Гоголя потянулась к фраку управляющего, задевая пуговицы в попытках расстегнуть их, но когда он понял, что всё тщетно, то, оторвавшись от губ Сигмы на долю секунды и тяжело выдохнув, приподнялся, усевшись на постель рядом с ним и вновь прильнув к нему потеснее, целуя по-прежнему мягко, но достаточно напористо. Мужчина в первое мгновение даже немного растерялся от того, как управляющий крепко держал его плечо, будто боясь, что тот отстранится и вовсе исчезнет, но после Гоголь смело провёл ладонью широким движением по всему телу Сигмы через поверхность одежды, остановившись на талии и подушечкой большого пальца другой руки слабо, невольно надавив тому на кадык. Почувствовал, как тот вздрогнул и легко, но ощутимо, прикусил нижнюю губу Николая, наконец отстранившись. Сигма прислонился своим лбом ко лбу Гоголя, самозабвенно прикрыв глаза дрожащими ресницами и тяжело дыша, по-прежнему не выпуская того из своих рук.       — Извини, если это слишком, — загнанно шепнул Николай, коротко усмехнувшись и заботливо проведя ладонью по всей длине двухцветных волос от самой макушки до кончиков. Обычно Сигма не позволял мужчине заходить дальше, будучи руководимым непонятным страхом; мог сразу же осадить Гоголя, если считал, что тот начал выходить за какие-то рамки и позволять себе лишнего. И Николай ничего не имел против — отлично понимал управляющего в такого рода деликатной ситуации, потому сейчас пытался узнать, позволят ли ему немного больше.       Сигма помолчал пару секунд в раздумьях, пытаясь выровнять дыхание.       — Пока что не слишком, — наконец отозвался он, — мне нравится. Продолжай, пожалуйста… — Он неуверенно сглотнул, будто постеснявшись того, что получает удовольствие от всего происходящего, а после почувствовал, как его губ коротко коснулись в благодарственном поцелуе, и руки в перчатках принялись смело расстегивать пуговицы светлого фрака. — Только… убери это, — Сигма потянулся к лицу Николая, снимая карту, скрывавшую один глаз, и завалился чуть на бок, дотянувшись до тумбочки и положив вещь на её поверхность. — У тебя безумно красивые глаза, перестань их прятать, — абсолютно честно поделился своими мыслями управляющий, невесомо обхватив ладонями щёки Гоголя, чтобы тот не смел отвернуться от него. Сигма смотрел в эти разные глаза, которые так обожал, и видел, как они любовно разглядывали его лицо в ответ, изредка останавливаясь на губах, а после вновь поднимаясь к его глазам. — Хотя бы при мне…       Николай молчал и вслушивался в слова Сигмы, словно заворожённый, не смея сдвинуться с места. Он считал его глаза… красивыми. Гоголь никогда не находил эту часть себя какой-то особенно привлекательной, да и не то, чтобы он особо заморачивался над этим, но, отнюдь, услышать, что кому-то это нравится, а уж тем более такому близкому человеку, как Сигма — было приятно. Страшно приятно. Наверное, мужчина никому и никогда не признается, но он действительно бережно хранил и теплил в своём сердце абсолютно каждый робкий комплимент Сигмы в свой адрес. Комплимент о том, какие у него, оказывается, красивые глаза; о том, что будь управляющий художником, с удовольствием бы бесконечно рисовал руки мужчины; о том, какие у него мягкие волосы, и что в следующий раз, с позволения Гоголя, парень бы сам хотел попробовать заплести ему косу; о том, какой у него завораживающий голос, и что Сигма готов был слушать его дни напролёт; о том, какой вкусный кофе варил Николай, как потрясающе он смеялся, или как ему к лицу был красный цвет. Помнил каждое его слово и точно знал — его ценят и всегда ждут.       Гоголь часто-часто заморгал, нашёл своими губами губы Сигмы и коротко мазнул по ним, после коснувшись в более требовательном поцелуе, не позволяя отстраниться от себя. Ладони в перчатках поддели лацканы фрака, пробравшись под ткань и наконец стянув его с острых плеч управляющего, оставив того в серой водолазке и рубашке поверх, что сидели на худом теле очень свободно.       Сигма был хрупким, практически фарфоровым в руках Николая, и мужчина не понаслышке знал, что за всем этим напыщенным упрямством и, временами даже, напускной холодностью скрывался тот, за кем хотелось бесконечно ухаживать, кого хотелось крепко обнимать и шептать на ухо самые нежные слова; тот, кто отчаянно нуждался в любви и человеческом тепле рядом; тот, кто несомненно заслужил всего самого светлого, кто заслужил любви всего мира. И тот, кто несмотря на любые невзгоды взаправду мог постоять за себя и за то, что истинно дорого его сердцу.       Человеку нужен человек.       И Гоголю неимоверно хотелось верить всем своим существом в то, что управляющий нуждается в нём ровно столько же, сколько он нуждается в управляющем рядом.       Вид, что открылся Николаю, стоило только ему отстраниться с мягким, влажным звуком, заставил сердце его биться чаще, отдавая шумом в ушах: Сигма уже ослабил собственный чёрный галстук, и его тонкие пальцы неспешно перебирали пуговицы светлой рубашки, нарочито медленно расстёгивая её; изредка поднимал застенчивый взгляд на Гоголя, как бы убеждаясь в том, что на него действительно смотрят в такой момент.       Хороший… Господи, какой он хороший…       Николай не мешал, непривычно молча наблюдал за тем, как пальцы управляющего освобождают из петли последнюю пуговку, спуская с хрупких плеч рубашку и оставляя Сигму в одной лишь свободной, серой водолазке и расклешенных брюках. Наконец, парень взглянул на Гоголя из-под полуопущенных, светлых ресниц, и заприметил то, как ладони в перчатках нетерпеливо сжимали плотную ткань одеяла, а внимательные глаза посмели мысленно стянуть с него ещё парочку элементов одежды. В действительности же для этого было ещё слишком рано, и они оба определённо точно не хотели торопиться.       Внезапно поднявшись с постели, Николай встал напротив сидящего Сигмы, чьи тонкие брови взметнулись вверх от неожиданности, и, глядя сверху вниз, пытался отыскать что-то в серых глазах напротив. Те смотрели на него тяжёлым взглядом, подёрнутым пеленой непривычного для управляющего возбуждения, которого он слишком стеснялся, и как бы парень не пытался выровнять дыхание, выпрямить спину и свести ноги вместе — скрыть это было сложно, но он старался. А вот скрыть то, как ему в этот момент было стыдно и неловко, как он пытался успокоить жар собственного тела и доказать себе, что он совсем не разгорячён от простых поцелуев с Гоголем, и вовсе, увы, не удалось. Но, отнюдь, поцелуи с Гоголем были просто головокружительными…       — Боже мой, — тяжело зашумел Николай, коротко ткнувшись ровным носом куда-то в висок управляющего, параллельно с этим поглаживая худые колени сквозь слой ткани брюк и перчаток, не смея подняться выше по бедру. — Видел бы ты, как ты сейчас прекрасен, — он опустил голову и, скрывшись за завесой светлых прядей и мягкой улыбки, невольно сжал колени в своих руках чуть сильнее, заставив сидящего напротив Сигму тихо заскулить под ним.       Он зажимался. Сигма был до того смущён и искренне растерян в непривычной для себя ситуации, что не мог позволить своему телу расслабиться, не мог позволить себе издавать, непристойные по его мнению, звуки и просто получать свою долю удовольствия от происходящего. Он не совсем осознавал, что происходило с его телом. Либо же боялся признаться даже самому себе… Пытался разобраться в том, почему где-то внизу живота так сладко потянуло, стоило только горячим губам прижаться к его уху и глухо дыхнуть; оправдать свои реакции на прикосновения; позволить себе наконец расслабиться. Сегодня всё было для него; всё, что в принципе делал Гоголь — для него; Гоголь сам был только для него и только его.       Мужские ладони настойчиво развели худые колени, и Николай отвлёк управляющего нежным, любящим поцелуем, подхватив оробевшего парня за талию и аккуратно уложив того спиной на поверхность постели, устроившись меж его разведённых ног. Целоваться с Гоголем было чем-то ошеломительным. От того, как он мягко сминал чужие губы кружилась голова; в сердце щемило, когда он так любовно оглаживал напряжённое, хрупкое тело Сигмы в попытках расслабить его и показать, что всё хорошо, всё под контролем. Сигма невольно жался ближе, теснее в поисках тепла мужчины, сминал рубашку у него на спине, хватался за плечи, притягивая к себе, невольно кусал чужие губы от переизбытка ощущений и после сразу же легко, невинно касался их в медленном, тягучем поцелуе, как бы извиняясь за содеянное. Одна рука в перчатке коснулась выраженных рёбер, обводя каждое по отдельности и вызывая у юноши лёгкую дрожь, а ладонь Сигмы невольно опустилась на крепкую, мужскую грудь, и он ощутил под своими тонкими пальцами, в каком безумном темпе колотилось сердце Николая. Это позволило ему осознать, что далеко не он один трепетал и таял от всех этих ласк, не он один волновался…       — Постой… — глухо попросил Сигма, стоило только ему почувствовать, как ладони в перчатках ненавязчиво поддели самый край его водолазки, очевидно намереваясь потянуть её вверх и открыть взору ту часть тела управляющего, которую никому прежде не доводилось видеть. — Коль, подожди, — чуть громче выдохнул он, аккуратно обхватив одно мужское запястье, не позволяя тому двинуться дальше, а второй рукой всё ещё придерживая шею Гоголя, чтобы тот не отстранился слишком далеко.       Дурно. Николаю было дурно от мыслей о том, до какой степени он был без ума от Сигмы; дурно от этой близости с тем, к кому он так быстро привязался всей своей душой; от того, какие сильные чувства переполняли до краёв всё его существо, и от того, как невероятно эти самые чувства его пугали — доселе ничего подобного не испытывал ни к кому и не знал, как с этим справиться, как объяснить. Слов не находилось.       Поплывшим взглядом Гоголь попытался сфокусироваться на обожаемом лице, медленно моргая.       — Что такое?…       Сигма в чужих руках вдруг показался самому себе до противного беспомощным, слишком открытым и абсолютно уязвимым.       — Я не… — управляющий выдохнул и прикрыл глаза, собираясь с мыслями и находя в себе смелость продолжить говорить. — Я не уверен, что тебе… понравится увиденное.       — С чего бы? — Искренне не понял Николай, вывернув своё запястье из слабой хватки, и переплетя собственные пальцы с длинными, извечно холодными пальцами Сигмы. Руки Николая, в отличие от управляющего, всегда были тёплыми и согревающими.       Несмело отведя серые глаза в сторону, парень почувствовал, как в его горле образовался ком, который он не был в силах сглотнуть. Он покрепче переплёл свои с Гоголевскими пальцы, прижав своеобразный замок к своей тяжело вздымающейся груди — позволил Николаю ощутить, как сильно колотится его сердце.       Сигма часто касался именно этого места на своём теле, любил чувствовать, как орган пульсировал где-то в клетке его рёбер, хотел лишний раз попытаться убедить самого себя в том, что он человек. Живой, настоящий, и телом и душой — человек. Заставить себя поверить в это, увы, ещё пока не удалось, но верить очень хотелось…       — Мои шрамы… Они выглядят отвратительно.       Управляющий слабо поморщил нос от этих слов и невольно напрягся, буквально кожей ощущая на себе пристальный, цепкий взгляд разных глаз; взгляд, который любовно обласкал его вдоль и поперёк, каждую часть его тела.       Николай был в курсе. Был в курсе всего, что, к сожалению, довелось пережить Сигме ещё в те времена, когда вокруг него была только бескрайняя пустыня, а в руках — билет; был в курсе того, какие ужасные вещи творили с ним те страшные люди. Пару раз ему даже удалось краем глаза увидеть несколько следов на мраморной, практически девственной коже управляющего, когда тот позволял себе надевать немного более свободную и открытую одежду: Гоголь знал, что такие шрамы на запястьях остаются, только когда руки жертвы надёжно зафиксированы наручниками, либо же связаны верёвками, — бывало и то, и другое, он уверен, — и человек в протесте напрасно пытается выбраться из оков, раня себя ещё больше, до кровавых подтёков. Мужчина боялся представить, через что ещё юноше пришлось пройти, какими ещё следами испещрено его тело.       — Не говори так, — хмыкнул Гоголь и ткнулся кончиком своего носа куда-то в впалую щёку Сигмы, шумно вдохнув, словно пытаясь вобрать аромат его кожи. От управляющего взаправду вкусно пахло, всегда чем-то цветочным, воздушным, слабо-сладким и таким лёгким.       — Тебе не понравится, — стоял на своём Сигма.       Николай отстранился, внимательно вглядываясь в затуманенные глаза напротив, чуть прикрытые подрагивающими ресницами, а после и вовсе поднялся на ноги, возвышаясь над разомлевшим, лежащим на заправленной постели Сигмой.       Парень выглядел таким разнеженным, таким нуждающимся и даже не подозревал, насколько он был желанным: румянец ярко красовался на его щеках и спускался ниже, к шее, скрываясь где-то за воротом серой водолазки; влажные губы, немного приоткрытые и припухшие от поцелуев, шумно вбирали кислород; двухцветные волосы были в лёгком беспорядке; руки застенчиво сминали мягкую ткань водолазки, а колени управляющий попытался свести, и, как оказалось, напрасно — стоящий меж них Гоголь в полный рост не позволял ему закрыться, и от этого становилось ещё дурнее. Сигма затравленно поднял глаза на мужчину и так чертовски постыдился своего вида и состояния, что единственное, чего он желал — поскорее скрыться от этого позора. Почему он так странно себя чувствует? Почему все мышцы так напряжены, а воздуха катастрофически не хватает? Что нужно сделать, чтобы успокоить мандраж во всём теле?…       И ведь Гоголь, как специально, так пристально смотрел на него, сведя брови к переносице, обласкивая взглядом каждую обожаемую им часть тела управляющего и совершенно бесстыдно наслаждаясь открывшимся ему видом.       Сигма решил, что пора искать пути к отступлению, пока всё не вышло за рамки дозволенного. Он и без того слишком расслабился, выставляя себя напоказ в таком… непотребном виде. Как же стыдно…       — Посмотри на меня, — потребовал ровным тоном Николай, возвышаясь над управляющим, что стыдливо отвёл взгляд в сторону.       Гоголь тяжело вздохнул, когда реакции не последовало, и Сигма продолжал прятать от него свой смущённый взгляд. Единственное, что сделал парень — лениво приподнялся, принимая сидячее положение, всё ещё касаясь ступнями мягкого ковра на полу.       — Сигма, — более требовательно позвал парня Николай. — Посмотри на меня.       И Сигма, будучи ведомым собственным любопытством, всё же подчинился, подняв взгляд на мужчину, и тут же практически задохнулся: ладони в перчатках аккуратно, не спеша, с ювелирной точностью поочерёдно вынимали пуговки из петель белоснежной рубашки. Уже виднелись слабо очерченные, исцарапанные в некоторых местах короткими, отрывистыми следами, ключицы. Николай смотрел сверху вниз на взволнованного юношу тяжёлым, томным взглядом, с поволокой; собственные ненавязчивые прикосновения к разгорячённому телу ощущались до неправильного хорошо; и то, как застенчиво, даже скромно любовался им Сигма, пока он невольно, легко ласкал самого себя, расстёгивая рубашку, не на шутку заводило.       По мере того, как руки опускались ниже, управляющему всё больше открывались неизведанные части тела Гоголя: ключицы, за ними крепкая грудь, слабо очерченные рёбра, живот, и вот наконец последняя пуговица освобождается от оков и…       — Видишь? — Низким голосом осведомился Николай.       Словно заворожённый, Сигма потянулся ладонью к светлой коже где-то на животе, и легко коснулся её самыми подушечками пальцев, ведя выше. На ощупь словно бархат… кожа такая нежная и тёплая. А после ощутил пальцами где-то под ребром неровность — шрам. Такой длинный, широкий и чуть выпуклый: значит, в своё время рана была страшной и глубокой. Управляющий окинул ленивым взглядом всё, что ему открылось, и не мог поверить своим глазам: на бархатистой коже Гоголя красовалось множество шрамов, больших и малых, свежих и совсем-совсем давнишних.       Один, длинный и тонкий, рассекал подтянутый бок поперёк, беря своё начало ещё где-то за поясницей; парочка коротких, еле заметных покрывали живот где-то чуть ниже пупка, у самой кромки брюк; и несколько небольших, словно тёмные точки, покрывали левое плечо — очевидно, догадался Сигма, это были ожоги от сигарет Достоевского. Николай как-то рассказывал историю их появления, отчего-то смеясь над этим, пусть управляющий ничего забавного в сложившейся ситуации для себя не нашёл. Кажется, судя по словам Гоголя, эти следы, оставленные Дос-куном, с ним ещё с юношества.       — Откуда… они все? — Еле шевеля губами, вымолвил Сигма и придвинулся чуть ближе к стоящему напротив Николаю, так, чтобы разглядеть его вблизи и услышать, как громко колотится сердце.       — Работа обязывает мириться с этим, — беззлобно усмехнулся Николай, наклонив голову набок и коротко подмигнув Сигме, что посмотрел на него снизу вверх.       Холодными пальцами управляющий пробрался куда-то под полы доверительно распахнутой рубашки, пробежавшись по бокам и коснувшись позвоночника Гоголя. Он крепко обвил его стан руками и прижался щекой где-то в районе солнечного сплетения, чувствуя живой жар чужого тела и то, как ладони в перчатках зарылись в его мягкие волосы, прижимая ещё чуть ближе к себе.       — Я всего лишь хочу показать тебе, что моё тело точно так же покрыто ранами, лучик, и в этом нет ничего постыдного, — он размеренно поглаживал доверительно подставленную ему макушку и немного поморщился от того, какой холод растекался по его телу от того места, где к нему прикоснулись холодные пальцы, рефлекторно подавшись чуть вперёд, будто в попытке отстраниться.       Снизу послышался тяжёлый вздох, и мягкие, тёплые губы робко прикоснулись к местечку где-то между рёбер, где красовался небольшой, округлый шрам. Пуля?…       Сигма жался теснее, руками подталкивая Николая со спины ещё ближе к себе, хоть было уже элементарно некуда; своими коленями сжимал его ноги, чтобы он не смел отстраниться, и коротко, но от этого не менее тягуче, словно в бреду, покрывал участки его тела, до которых мог дотянуться, лёгкими поцелуями, полными тоски и сожаления за всё то, что пришлось пережить Гоголю.       — Сколько же боли ты перенёс, Коля… — словно в забытие, загнанно шептал он в перерывах между поцелуями, совсем не отдавая себе отчёта в происходящем. Жался ближе, притирался покрасневшей щекой к разгоряченной, обнажённой коже, так нежно и любовно касаясь её губами и временами оставляя влажные следы тёплым языком. — Как же… как же много тебе пришлось стерпеть… — Он едва ли не начал ронять слёзы, шепча это надломленным голосом, невольно царапая аккуратными ногтями мужскую спину и пытаясь свести худые бёдра, удерживая Гоголя около себя всё так же тесно. Сигма шумно вдыхал аромат Николая, такой любимый, манящий, такой… родной, и с трудом держался от того, чтобы позорно не разрыдаться от всей той переполняющей его любви, что буквально распирала его изнутри. Он был неспособен сдержать в себе такую силу или хоть как-то обуздать её. Слишком новыми и глубокими оказались для него эти чувства.       — И разве ты считаешь их отвратительными?… — Выдохнул откуда-то сверху Николай, гладя мягкие волосы и чувствуя, как по его обнажённой коже скатилась одна единственная, обжигающая слеза.       — Нет! — Сразу же отреагировал Сигма, стесняясь посмотреть в глаза Гоголю. — Нет, не считаю. Я не считаю их отвратительными, Коля!… Что ты?       И душа, и тело Сигмы переживали слишком много новых чувств и ощущений в один момент, справиться с непривычки практически не удавалось, и его изнеможенный организм решил выбрать из всех защитных реакций в такой внештатной ситуации именно слёзы; одну горячую, солёную каплю, вместившую в себя все его чувства. Позор — всё, что мог сказать самому себе управляющий.       Гоголь мягко отстранил парня от себя и взял его плечи в свои руки, заглядывая в серые, немного заплаканные глаза. Он был честен. Кончик аккуратного носа Сигмы покраснел, так же, как и щёки; влажные губы припухли, и брови были сложены в какой-то жалостливой эмоции. Николай любовно стёр слезу со щеки парня подушечкой большого пальца, утешительно улыбнувшись, и алая ткань перчатки в этом месте сразу же окрасилась в бордовый, пропитавшись солёной водой.       — Так вот не смей более говорить, что, мол, твои шрамы и тело выглядят… отвратительно, — участливая улыбка и влюблённый взгляд никак не вязались с его серьёзным тоном. — Я люблю тебя, люблю любым. Слышишь, Сигма? — Он наклонился чуть вперёд, вглядываясь в глаза, вновь заполнившиеся слезами, которым юноша не позволял обжечь своё лицо.       Любит?… Коля сказал, что любит его?… Так вот, каким словом можно было описать всё то тепло в сердце, которое так согревало Сигму изнутри, даже практически обжигало. Любовь? Получается, что Сигма тоже… любил его? Вот, какое чувство переполняло его до краёв, заставляя задыхаться от переизбытка ощущений. Он не понимал, почему же раньше до него не дошла эта простая истина…       Захотелось обнять весь мир. Сигма чувствовал себя так, словно для него открылась самая большая тайна во вселенной, словно только он один о ней знал, и это оказалось так удивительно хорошо, что счастливая, глупая улыбка сама по себе расцветала на аккуратных губах.       — Слышу… Я слышу тебя, Коля, — зашумел управляющий, потянувшись к воротнику расстёгнутой рубашки и слабо дёрнув за него мужчину на себя, заваливаясь назад. Как же чертовски он любил это имя; произносил его, каждый раз смакуя, ощущая на языке сладость каждой буквы. Самое любимое и дорогое его сердцу имя. — Я тоже люблю, так сильно люблю тебя!… Если бы ты знал! Люблю, люблю, люблю, — загнанно, но так восторженно шептал Сигма, пробуя признание в чувствах на вкус, и, словно в бреду, улыбаясь и сжимая в руках ворот чужой рубашки, глядя в разные глаза с непередаваемым обожанием. Новое слово в обиходе ему невероятно понравилось. Оно звучало так ласково, мягко и заботливо; звучало, как все чувства управляющего вместе взятые. — Поцелуй меня, Коля, пожалуйста… я очень прошу…       Сигма был непривычно для себя перевозбуждён и переполнен новыми ощущениями, плавился в умелых руках и совсем не отдавал себе отчёта в своих действиях, все мысли перепутались в голове, и он не понимал, что делал. Совершенно не контролировал себя, когда потянул Гоголя за собой, ложась на постель и чувственно, тягуче целуя чужие губы; когда сжимал крепкие плечи, невольно прогибаясь в пояснице, чтобы чувствовать тело возлюбленного каждой клеточкой своего; когда рефлекторно, даже не обдумывая этого, притирался собственными бёдрами к чужому паху, чтобы хоть как-то успокоить совершенно новое, тянущее чувство внизу живота, с которым он никак не мог справиться, и находил это на удивление приятным; и когда с его аккуратных, зацелованных губ слетел первый, такой несдержанный, сладкий стон искреннего наслаждения.       Серые глаза округлились в немом удивлении, и управляющий спешно зажал себе рот ладонью, испугавшись того звука, который сам же только что издал. Что это было?…       — Нет, нет, — покачал головой Николай и отнял худую ладонь от чужого лица, взяв в свою. — Не молчи, лучик, — искусанные губы невесомо коснулись тыльной стороны ладони в успокаивающем поцелуе.       Сигма несмело прикусил губу, и Гоголь нашёл в этом что-то настолько очаровательное, что не смог сдержать нежную улыбку.       Управляющий чувствовал себя так, словно открыл какую-то новую сторону своей сущности, неизведанную раньше, слишком открытую. Он не ощущал себя тем Сигмой, которого привык видеть в зеркале каждое утро без исключения: сдержанным, размеренным, чутким и спокойным, собранным, тактичным, и не особо любящим прикосновения к себе. Он был совсем другим в это мгновение, он был готовым на что угодно, только бы мужские ладони вновь коснулись его нуждающегося в этом тела. Это было так странно, и он не совсем понимал, как выглядит со стороны; не раздражает ли он Николая своим несдержанным поведением? Не доставляет ли ему это неудобств?       Даже из такого простого жеста, как элементарное снятие перчаток, Гоголь пожелал устроить настоящее зрелище для юноши под собой. Хотелось почувствовать его нежную кожу под подушечками пальцев не сквозь слой красного бархата. Николай окинул оценивающим взглядом замершего управляющего и навис над ним, поднеся одну свою ладонь к лицу и зажав край алой перчатки между рядами ровных зубов, как бы подцепляя её. Он чуть прикрыл глаза, как-то по особенному томно глянув на Сигму, и, не разрывая зрительного контакта, потянул перчатку, высвобождая ладонь.       Сердце, казалось, стучало где-то в ушах управляющего, и он, завороженно прижав ладони к вздымающейся груди, не смел отвести взгляда от очаровательных глаз Гоголя. Парень сглотнул, наблюдая за тем, как Николай неспешно освобождал уже вторую руку от перчатки, и где-то в животе вдруг так сладко свело от этого вида, что он невольно сжал мягкую ткань водолазки на своей груди. Он не хотел думать о том, как невыносимо болезненно ткань его любимых брюк давила на член, доставляя ощутимый дискомфорт; боялся признавать то, как он был взвинчен впервые в жизни; жутко стеснялся даже пустить подобную мысль в свою светлую голову. Какое неподобающее поведение…       Влажные губы мазнули по скуле и после прижались к уху, жарко в него дыхнув, заставляя мурашки покрыть поверхность нежной кожи Сигмы, оставляя после себя фантомный холодок. Гоголь прикусил мочку уха управляющего, стукнув зубами по серебряной серьге и ощутив на языке прохладу металла, свободной же рукой скользнув куда-то вниз и поддев край серой водолазки, словно спрашивая разрешения на дальнейшие ласки. Парень ластился к мужчине, крепко обняв того и рвано, шумно выдохнув, сдерживаясь, когда влажный, тёплый язык широко прошёлся по ушной раковине, а ладонь наконец забралась под водолазку, остановившись на впалом животе. Сигма отозвался глухим, коротким смешком, и спрятал покрасневшее лицо где-то в изгибе мужской шеи — щекотно и непривычно.       У Николая были красивые, узловатые, умелые пальцы, что уверенно двинулись вверх по бархатной коже, приподнимая серую водолазку до самой груди, часто вздымавшейся из-за тяжёлого дыхания; ненавязчиво задели один из сосков, выбив из управляющего тихий скулёж от прикосновения в непривычном месте; очертили кончиками выраженные ключицы, пока тёплые губы и влажный язык продолжали обласкивать ухо изредка вздрагивающего, обомлевшего Сигмы.       Юноша затуманенным разумом понимал, что чувствует себя виноватым. Виноватым за то, как ему непередаваемо хорошо в умелых руках, и за то, что он не мог ответить Гоголю тем же: у него никак не получалось сосредоточиться на нескольких делах сразу; он настолько растворился в собственном удовольствии, что не мог сконцентрироваться на партнёре и ответить ему взаимными ласками. Он совершенно потерялся в ощущениях, когда Николай внезапно скользнул ниже, покрыл трепетными поцелуями скулу, линию челюсти, спустился ещё немного, оттянув воротник водолазки и прижавшись влажными губами к пульсирующей венке на шее, мягко прикусив. Сигма заскулил и невольно слишком сильно потянул светлые пряди Гоголя на затылке, зажмурившись, и до его слуха донёсся первый, довольный стон мужчины.       — Сделай так ещё раз, — тихо попросил засмущавшийся Сигма, мягко пропустив меж длинных пальцев светлые волосы блондина.       Гоголь отстранился от юношеской шеи с влажным звуком, не желая расставаться со сладким вкусом кожи любимого человека, и заглянул в затуманенные серые глаза, что еле-еле фокусировались на его лице.       — Как? Простонать? — Бесстыдно заулыбался Николай, кончиками пальцев убрав с лица управляющего сиреневую прядь.       Сигма отвернулся, засмущавшись, продолжая обнимать Гоголя за плечи, а второй рукой задумчиво перебирать его волосы.       — Забудь.       — Тогда заставь меня почувствовать себя так же хорошо снова, — обезоруживающе усмехнулся блондин и встретился с непонимающим взглядом серых глаз. Его недо-шутку, кажется, не поняли и не оценили. Но Николай вовсе не обижался, прекрасно понимал, что управляющий немного плохо осознавал, что происходит, ведомый лишь приятными ощущениями, и мужчина коротко коснулся приоткрытых губ в лёгком поцелуе, спускаясь еще ниже и тихо посмеиваясь себе под нос из-за глубокой растерянности, застывшей на лице парня.       Впалый живот Сигмы пересекали два длинных, тонких шрама, словно белёсые нити, и Николай любовно коснулся их по отдельности тёплыми губами, обратив внимание на то, как управляющий рефлекторно согнул ноги в коленях, когда светлые пряди склонившегося над ним Гоголя коснулись чувствительной кожи, невольно щекоча. Мужчина поцелуями поднялся выше, слабо прикусив выступающие рёбра, а после, бросив короткий взгляд на взволнованное лицо Сигмы, аккуратно коснулся языком одного соска, следя за реакцией: управляющий сжал плотную ткань брюк у себя на бедре и откинул голову назад, чуть прогнувшись в спине — тело немо просило повторить. И Николай не смел отказать. Вновь вобрал в рот сосок, нежно обводя его губами и языком, второй ладонью переплетая свои пальцы с согревшимися, наконец, пальцами управляющего, чувствуя, как крепко он держался за его руку, словно за единственное, что связывало его с реальностью и держало в сознании. Юноша тихо заскулил, ёрзая на месте и не зная, куда себя деть — слишком хорошо. Слишком много. Просто слишком.       Гоголь ликовал в душе, и его искренняя радость отражалась на лице мягкой улыбкой, когда он вновь двинулся вниз, опустившись коленями на мягкий ковёр и потянув за руку разнеженного Сигму на себя, заставляя парня податься вперёд и лениво принять сидячее положение на постели. Управляющий наклонил голову набок и расфокусированно поглядел на Николая, сидящего на полу меж его разведённых ног и сладко улыбающегося; широкие ладони мужчины лежали на худых коленях парня.       — Что ты собираешься…?       — Позволь мне просто помочь тебе почувствовать себя лучше, — промурлыкал Николай, поведя ладонями выше по бедру, увидев, как управляющий коротко вздрогнул — мужские руки были практически там, где он нуждался в прикосновениях больше всего, но так боялся попросить.       Гоголь хотел лишь приласкать Сигму и помочь ему разрядиться; ни на что более серьёзное идти сегодня он не посмел бы — парень слишком заведён, чтобы здраво мыслить, и мужчина не хотел, чтобы на завтрашнее утро он пожалел о случившемся.       — Да… — На грани стона выдохнул управляющий, пытаясь побороть свой дикий стыд и смущение. — Да, пожалуйста… — Он был готов принять абсолютно всё, что даст ему Николай, если это поможет ему успокоить этот мучительный жар внизу, с которым он был неспособен справиться самостоятельно.       Довольная улыбка украсила лицо Гоголя, и он коротко коснулся губами колена управляющего, ведя руками ещё выше по бедру и наконец поддевая пуговку на строгих брюках Сигмы. Управляющий охнул, впустив в свою голову мысль о том, что собирался сделать с ним мужчина, и практически задохнулся, когда узловатые пальцы подцепили бегунок на молнии, а после нарочито медленно потянули его вниз.       Будь перед Николаем кто-то другой — ни за что бы в жизни не посмел опуститься на колени, напротив — непременно потребовал бы опуститься на колени перед ним. Но Сигма… ради Сигмы, так податливо тающего и плавящегося в его руках, так влюблённо следящего за каждым его действием, он, определённо, был готов на любую авантюру, если это поможет управляющему чувствовать себя лучше.       — Ты уверен?… — Тихо подал голос управляющий, и его умоляющий взгляд совсем не вязался с тормозящим Гоголя вопросом. Сигма, несомненно, что-то знал о половых отношениях между людьми, потому имел некоторое представление о том, что собирался сделать с ним Николай, и мысли об этом смущали, вгоняли в краску и даже несколько… пугали.       — Да, — хриплым от собственного возбуждения голосом уверенно ответил мужчина и расстегнул ширинку строгих брюк парня до конца, восторженно проскулив и прикусив пухлую, нижнюю губу. Вид ему открылся непередаваемый: на белоснежном нижнем белье проступило влажное пятно предэякулята, и сквозь тонкую ткань отчётливо виднелись очертания отчаянно требующего к себе внимания члена. Восхитительно. Николай поднял смеющиеся глаза вверх, на Сигму, и встретился с его поплывшим взглядом, раскрасневшимися щеками, одной единственной каплей пота, стекающей с виска, и приоткрытыми, влажными губами.       — Мне так стыдно, Коленька… — Практически бессвязно прошептал Сигма, опустив свою вспотевшую ладонь на взлохмаченную макушку Гоголя, поглаживая его по волосам и всматриваясь в любимое лицо мутным взглядом, всхлипнув. — Это всё так неправильно… И я в таком виде, Боже мой…       Николай беззлобно усмехнулся, добродушно улыбнувшись управляющему, с удовольствием подставляясь под слабые поглаживания, словно кот, и увидел, как парень инстинктивно улыбнулся ему в ответ.       — Прости меня, — застенчиво усмехнулся парень, отведя глаза в сторону и еле держа равновесие, чтобы не завалиться на постель назад. Завтра утром он ещё миллион раз попросит у Николая прощения за то, как унизительно он вёл себя сегодня, но сейчас у него совершенно не было сил ни на что.       — Прекрати, — требовательно произнёс Гоголь, наконец опустив взгляд к тому месту, которое интересовало его больше всего на данный момент. — Это совсем не то, за что ты должен просить прощения.       Сигма, хотел, было, что-то возразить, но успел лишь рвано выдохнуть, когда Николай неожиданно коснулся подушечками пальцев кромки белья, а после потянул его вниз, открывая себе долгожданный вид на член, немного блестящий в слабом свете торшера от количества естественной смазки и с покрасневшей от налитой крови головкой; каждая мельчайшая, пульсирующая венка была заметна на органе, требующем разрядки, и Гоголь восторженно потянулся к нему ладонью. Пальцы слегка тряслись в предвкушении, и мужчина аккуратно, практически невесомо провёл подушечкой указательного пальца от основания до головки, собирая жидкость. Сигма несдержанно заскулил где-то над его ухом, крупно задрожал и невольно сжал волосы блондина в ладони, рефлекторно подавшись корпусом чуть вперёд.       — Лучик, — шёпотом позвал управляющего Гоголь, одёрнув руку, и парень лениво взглянул на сидящего меж его ног мужчину, сжимая второй ладонью плотную ткань пледа на краю постели. — Я возьму его в рот, как только ты достаточно хорошо попросишь, — совершенно бесстыдно заулыбался Николай, самодовольно наблюдая за тем, как серые глаза распахиваются в возмущении.       В этом был весь Гоголь…       — Коль, я так не могу… — практически захныкал Сигма, сведя аккуратные брови к носу и чуть прикрыв глаза, не в силах справиться с переутомлением. Просить Николая о чём-то таком… грязном. Он не мог позволить себе сказать это в слух, а тут его еще и заставляли сделать это «достаточно хорошо».       — Дава-ай, ты справишься, — задорно улыбался Гоголь, и от члена его отделяли жалкие несколько сантиметров. Это всё было частью его импровизированной игры, с правилами которой управляющий автоматически согласился, переступив порог этого номера. Блондин и сам был на взводе, с трудом держа себя в руках, но ради Сигмы он готов был потерпеть.       Управляющий тяжело дышал, собираясь с мыслями. Боже, и во что Гоголь его превратил…       — Просто сделай уже что-нибудь… пожалуйста, — сдался парень, не смея поднять глаз на довольного собой мужчину. — Прошу, Коля, я не могу уже больше…       Стыдно, как же чертовски стыдно… Он выглядел в собственных глазах до отвратительного беспомощным, нуждающимся и жалким. Сколько раз ему потом придётся извиниться за это представление перед Гоголем? Как он довёл его до такой степени, что парень взаправду шёл у него на поводу и практически умолял прикоснуться к себе? В прочем, все эти мысли останутся где-то на дальней полке его сознания, потому что Николай самозабвенно, коротко поцеловал нежную головку члена, и Сигму пробила крупная дрожь. Странное ощущение прошибло всё тело управляющего, когда головка погрузилась в вязкое, влажное тепло рта мужчины; он слегка обвёл губами чувствительную часть органа, а после провёл кончиком языка широким движением от самого основания до головки. Где-то в животе управляющего скрутило пуще прежнего, мышцы вошли в тонус, и можно было почувствовать, как всё тело стремительно напрягается против воли. С губ Сигмы внезапно сорвался абсолютно несдержанный, гулкий стон — он закусил губу до ощутимой боли, услышав, как неприлично звучал со стороны.       Гоголь не торопился; чуть отстранился от паха управляющего, и тонкая, поблёскивающая в свете торшера, ниточка его собственной слюны соединила его губы с чувствительной головкой, когда он потянулся ладонью к изнывающему члену, слабо надавливая на уретру подушечкой большого пальца. Сигма зашёлся тихим всхлипом и опустил голову, скрыв своё раскрасневшееся, вспотевшее лицо за завесой спутавшихся, длинных прядей светлых волос. Он ощутил на языке металлический привкус — кажется, всё-таки прокусил нижнюю губу, в отчаянной попытке быть тише.       — Ох, лучик, — озорно начал Николай, наклоняя голову в поисках угла, под которым он мог бы увидеть эту потрясающую картину растерянного, возбуждённого выражения лица управляющего. Он выглядел совсем поникшим, замершим, всё его тело слабо содрогалось, плечи были ссутулены и приподняты. Хотелось перестать мучать его, просто приласкать и позволить разрядиться, но Николай ещё не успел вдоволь насладиться происходящим. — Я же просил тебя, — мужчина задумчиво, словно невзначай обхватил ствол тёплой ладонью и провёл ей по всей длине вниз тягуче-медленно, заставляя Сигму шумно дышать и невольно ёрзать на месте в поисках более основательной ласки. Гоголю невероятно нравилось, как его бледная рука смотрелась на разгорячённой плоти управляющего. — Не сдерживайся… Говорил же, м? — Он невинно улыбнулся, отрывистым движением проведя ладонью вверх-вниз, всё ещё ища возможности заглянуть в серые глаза. Сигма лишь согласно промычал, сжав одну ладонь в кулак до такой степени, что на коже непременно останутся следы-полумесяцы от аккуратных ногтей, он был уверен.       Гоголь, кажется, вошёл во вкус, потому как он начал покрывать короткими, влажными поцелуями всю длину члена, от головки и до самого основания, ощущая под губами практически каждую пульсирующую венку; касаться тёплой, влажной плоти, получая в качестве вознаграждения такие желанные звуки, оказалось намного приятнее, чем он себе представлял. И Сигме совершенно не хотелось забивать голову размышлениями о том, где, как и когда его дорогой Николай научился вытворять такие невероятные вещи.       Тянуть более не было терпения: мужчина, невесомо придерживая член ладонью у основания, погрузил его во влажное тепло своего рта настолько, насколько смог, до критической точки — естественная реакция организма, в виде первого рвотного позыва, давала о себе знать, но ради невероятного солоноватого привкуса на языке он был готов стерпеть. Сигма откуда-то сверху отозвался нетерпеливым стоном и взволнованным дыханием; худая ладонь вновь накрыла макушку Николая, поглаживая мягкие, светлые волосы. Он не сжимал и не тянул их, просто сдержанно касался, будто бы в попытке сохранить необходимый для него, успокаивающий физический контакт.       Николай приподнял голову, обводя языком головку, при этом размеренно двигая тёплой ладонью по всей длине.       — Коль, Коля-я… — звал Гоголя управляющий, и было не совсем ясно, хотел ли он что-то ему сказать или просто нашёптывал его имя, словно мантру. В прочем, для мужчины это не имело значения — слишком восхитительно звучало его имя из уст постанывающего Сигмы. — Постой, я… А-ах!… — Николай внезапно вновь опустился на орган, выбивая из парня протяжный стон. Худые пальцы рефлекторно сжали светлые волосы, и мужчина заскулил с заполненным ртом (слишком уж подобное ему нравилось), пуская по всей длине члена вибрацию, заставляя Сигму задрожать и попытаться свести ноги в поисках большей стимуляции. Не удалось — худые колени лишь сильнее сжали Гоголевские плечи.       Николай отстранился, выпуская орган изо рта с мягким звуком, собирая кончиком большого пальца влагу со своих губ; после демонстративно показал свой язык, проводя по нему подушечкой этого же пальца. Он поднял глаза, довольно и нагло улыбаясь, смотря на Сигму снизу вверх. В животе невыносимо тянуло, все мышцы были перенапряжены до лёгкого мандража, а брюки сжимали перевозбуждённый член до ощутимой боли.       Захотелось себя потрогать.       И противиться этому желанию Гоголь не мог: опустил короткий взгляд вниз, к собственному паху, потянулся ладонью, накрывая своё возбуждение сквозь плотную ткань полосатых брюк, и содрогнулся, еле слышно усмехнувшись — он и не думал, что прикосновение к себе будет так хорошо ощущаться в такой момент. Подрагивающие пальцы потянулись к пуговке, высвобождая её из петли, и после послышался звук расстёгивающейся молнии: тёмное нижнее бельё было пропитано естественной смазкой и с трудом сдерживало возбуждённую плоть.       — Ты же не против? — Бесстыдно заулыбался Николай, подняв голову и встретившись с заворожённым, поплывшим взглядом серых глаз, внимательно следящих за ним, пока ладони опускали резинку белья, высвобождая налитый кровью, до неприличия влажный член. Сигма встрепенулся от обращения к себе.       — Ты очень красивый… — заторможенно отреагировал управляющий, похлопав светлыми ресницами и совершенно спонтанно выдав эту честную мысль.       Николай мягко рассмеялся.       — Лучше посмотри на то, как потрясающе выглядишь ты, — мужчина кивнул в сторону зеркала за своей спиной, что находилось прямо напротив разнеженного Сигмы.       Парень перевёл ленивый взгляд чуть выше лица Гоголя, находя своё отражение. Он не мог поверить в то, что Николай заставил его выглядеть… так. Румянец покрывал щёки, спускаясь ниже, к шее, и скрываясь где-то за воротником задранной вверх серой водолазки, что открывала вид на зацелованную Гоголем грудь, с небольшим, округлым следом на ребре, что позднее станет более заметной, бордовой меткой; взлохмаченные, небрежно уложенные, светлые волосы картинно спадали на острые плечи, и выглядели почти так же беспорядочно, как растрёпанная причёска Николая, сидящего меж широко разведённых коленей управляющего. Как же развратно он выглядел… И как же хорошо, что макушка мужчины скрывала отражение изнывающего члена парня — он был не готов видеть эту часть себя в зеркале. Николай обернулся полу-боком, любуясь их совместным отражением: с пылающими лицами, поплывшими взглядами, приоткрытыми губами и тяжёлым дыханием — они были невероятно похожи, такие разгоряченные, заведённые и нуждающиеся в разрядке.       Гоголь подумал о том, что хотел бы запечатлеть их совестное отражение в своей памяти навсегда; ему показалось, что он восхитительно выглядел между ног практически хнычущего от желания кончить Сигмы.       Вновь обернувшись к управляющему, мужчина обхватил ладонью собственный член, идентично коснувшись ствола загнанно дышащего Сигмы. Он выбрал неспешный, размеренный темп для них обоих, и уже от этой слабой ласки парень над ним отозвался не очень громким, но от этого не менее протяжным стоном.       — Коля, я… я почти тут, — с трудом предупредил Сигма и зашёлся тихим всхлипом, когда движения руки ускорились.       Николай с трудом поднял взгляд на управляющего, будучи на грани оргазма так быстро, потому что его собственные веки смыкались от наслаждения и предвкушения скорой разрядки.       — Лучик, ты такой молодец, — тихо ворковал где-то внизу Гоголь, не сбавляя темпа. — Так хорошо справляешься… — Сигма не совсем понимал, с чем он там хорошо справлялся, но, отнюдь, получать похвалу в такой момент было невероятно приятно; пожалуй, это даже заводило в некоторой степени. — Давай, Сигма, кончишь для меня?… — Хрипел мужчина с мечтательной улыбкой на лице.       Управляющий знал, что Гоголь был невероятно болтлив сам по себе, но не предполагал, что в постели он окажется так же разговорчив. И мысленно парень пристыдил самого себя за то, что… чёрт возьми, да ему же действительно нравились эти грязные разговоры!       Мысль оборвалась. Сигма мелко задрожал, в глазах потемнело (или, может, он их закрыл?), и всё его тело словно током прошибло — он не успел предупредить Гоголя до того, как излился в его ладонь, протяжно простонав и сжав в своей руке его плечо для опоры. В ушах зашумело и в голове вдруг стало так пусто, ни одна связная мысль не достигала его сознания, и единственное, что он услышал — отрывистый, мужской стон, последовавший сразу же за его собственным, когда Николай кончил мгновением позже. Тело стало таким лёгким, будто бы и вовсе ничего не весило, а конечности такими слабыми и ватными… Он почувствовал слёзы наслаждения в уголках своих глаз.       Минута передышки и пребывания в абсолютной прострации, и Сигма приоткрыл глаза, пытаясь сфокусироваться на лице напротив; он даже не почувствовал, как Гоголь устало уложил свою голову на его колено, глядя на растерянного управляющего. Сигма по-прежнему сжимал плечо Николая и, немного придя в себя, всё же разжал пальцы, молча глотая кислород и совершенно не зная, что он должен сказать после подобного.       — Как ты себя чувствуешь? — Первым подал голос мужчина, облокачиваясь щекой на худое колено и слабо улыбаясь уголками губ.       Сигма растерянно похлопал светлыми ресницами, словно не расслышал вопроса, и лениво наклонился в немой просьбе поцеловать его. Гоголь охотно повиновался и подался чуть вперёд, мягко касаясь своими губами чужих; мужчина целовал управляющего медленно и тягуче, переодически отстраняясь с влажным звуком, неспешно сминая еле отвечающие на ласку губы парня.       — Подождёшь меня? — Обезоруживающе улыбнулся Гоголь, и под непонимающий взгляд Сигмы поднял обе свои ладони вверх, во всей красе демонстрируя подтёки спермы на них. Управляющий хмыкнул и чуть покраснел, отведя застенчивый взгляд в сторону, глупо хихикнув.       Николай поднялся и скрылся где-то за дверью в ванную комнату; вода зашумела, и Сигма так и остался сидеть, слишком обессиленный для того, чтобы сделать хоть какое-то лишнее телодвижение. Он был слишком вымотан пережитым, да и в принципе всё накопилось — последние две недели были для него особенно тяжелы, огромное количество новых гостей, множество документов, необходимых для заполнения; месяц находился в смешанных чувствах, не зная, где искать пропавшего без вести Николая, и провёл далеко не одну бессонную ночь. Он изводил себя большим количеством работы, чтобы ненадолго забыть о своих переживаниях и отвлечься от них.       — Хочешь в душ? — Раздался спокойный голос Николая, вышедшего из ванной комнаты: для кого-то, кто только что довёл себя и своего партнёра до головокружительного оргазма практически одними лишь руками, он выглядел удивительно свежо; уже успел застегнуть и заправить рубашку в брюки и даже причесаться.       Сомнений в том, что Сигма попросится в душ, быть не могло — парень по природе своей аккуратный во всём и невероятно чистоплотный, в некоторой степени даже дотошный до порядка.       — Хочу, — отозвался Сигма, следя за тем, как мужчина подошёл к нему, наклонился и помог спрятать уже расслабленный член в бельё. — Только завтра.       — Завтра? — Искренне удивился Николай, приподняв одну бровь.       — Да, — кивнул парень, — сейчас я хочу лечь спать. С тобой, если ты не против, — застенчиво улыбнулся он.       — Не против, — усмехнулся Николай, одёрнув чужую водолазку и потянув расклешенные брюки управляющего вниз, освобождая его от этого элемента одежды. Так ведь будет гораздо удобнее спать. Возможно, Сигма мог бы сходить к себе, переодеться в домашнюю пижаму и вернуться к Николаю, уснув в более комфортной для этого одежде, но… не наплевать ли на это, когда он такой сонный, расслабленный и чертовски довольный?       Парень забрался под одеяло и ждал, когда к нему присоединится Гоголь, чтобы прижаться к нему потеснее. Матрас немного прогнулся под весом улёгшегося рядом мужчины, и тёплые руки обняли управляющего, прижав к своей груди в трепетном объятии; узловатые пальцы неспешно перебирали рассыпавшиеся по подушке волосы Сигмы. Парень вслушивался в размеренный стук сердца блондина.       — Дос-кун не ругался на тебя, потому что я рассказал ему всё, как есть, — внезапно подал задумчивый голос Гоголь. — Он знает, что ты не виноват.       Управляющий недовольно свёл аккуратные брови к переносице: вообще-то, он не очень понимал, почему Николай выбрал именно такую тему для разговора после произошедшего, и почему он вспомнил об этом только сейчас.       — Фёдор и кто там в чём виноват — точно не то, о чём я хотел бы поговорить с тобой после секса, — буркнул он, уложив ладонь на мужскую грудь и прижавшись к блондину поближе.       Николай усмехнулся.       — Просто вспомнил, — он пожал плечами. — А о чём бы ты тогда хотел поговорить? — Николай приобнял парня покрепче, мерно поглаживая его плечо.       — Ну… я бы хотел просто поспать, — отозвался Сигма, закинув одну ногу на мужчину и переплетя свои ступни с Гоголевскими: его носочки в горошек были невероятно тёплыми.       — Может рассказать тебе о том, как ты потрясающе стонешь? — Лукаво протянул мужчина, бесстыдно улыбнувшись.       Сигма вмиг зарделся и стукнул ладонью по груди мягко расхохотавшегося Николая.       — Заткнись и спи.       — Ладно, ладно, извини, — смеялся Гоголь, коротко поцеловав смутившегося управляющего куда-то в самую макушку.       Николай ещё долго вещал о чём-то, до самой поздней ночи жалуясь Сигме на то, как сильно он скучал по нему, как ему не хватало его рядом и как он желает того, чтобы парень никогда более не оставлял его, успев параллельно с этим ещё не один миллион раз признаться в чувствах. Сигма молча наслаждался излюбленным голосом, искренне пытаясь вслушиваться в каждое слово, несмотря на дикую усталость и сонливость.       Он упустил из памяти тот момент, когда всё-таки отключился, но точно знал, что заснул с мыслью о том, как чертовски сильно любит этого человека, и как же невероятно ему повезло с тем, что его чувства абсолютно взаимны…