Thursday Girl

Июнь 2022 года. Первая фотография не так уж и плоха. На ней ясно видно лицо Даниэля в свете уличных фонарей, как он закусывает губу и откидывает голову назад, но человек, стоящий перед ним на коленях, безлик, скрыт тенью. Виден только затылок и рука Даниэля, вцепившаяся ему в волосы, да белые подошвы его кроссовок. Это может быть кто угодно: любой тупой молодой парень, принимающий опрометчивое решение. Вторая фотография… Ну, вторая фотография ужасна. Даниэль стоит в той же позе, что и раньше, но теперь он смеется, протягивая руку, чтобы коснуться плеча человека перед ним, который уже поднялся на ноги и стоит боком к фотографу, вытирая рот тыльной стороной ладони, и это, несомненно, Макс Ферстаппен. Когда Макс смотрит на фотографии, что-то странное происходит у него в животе, и он словно вновь чувствует дискомфорт из-за стояния на коленях на булыжной мостовой, из-за чего неприятно намокли джинсы. Насыщенный, пряный воздух весенней ночи, пот на ладонях, когда он прижал Даниэля к стене, глухой стук его сердца. Даниэль пытается поцеловать его — Даниэль всегда пытается поцеловать его. Макс бормочет: «Просто заткнись» и опускается на колени, борясь с ширинкой на чужих штанах. У Даниэля уже стоит. То, как дрогнул голос его, когда с губ срывается: «Макси». Ему всегда нравилось держать Макса за голову, когда тот делал ему минет; Максу пришлось его отучить гладить его гребаные уши еще в самом начале, когда они только начинали делать то, что они делают. Конечно же фотографии уже повсюду в интернете. Кто-то на Reddit’e подписал их «редкие фото макса ферстаппена без кепки ред булл». Ха, блядь, ха. Он проверяет телефон. Шесть пропущенных вызовов от Келли, два от Кристиана, один от Хельмута. Куча сообщений и уведомлений в соцсетях, но ничего от кого-то важного. Ничего от Даниэля, но он в Австралии, а там, наверное, уже три часа ночи. Макс все равно нажимает на маленькую иконку телефона рядом с именем Даниэля. Если ему хотелось отдохнуть, то, возможно, ему не следовало позволять Максу отсасывать ему в переулке как последнему гребаному идиоту. Голос у Даниэля приглушенный и сонный, когда он берет трубку. Хорошо. — Макс? Все в поря– — Проверь свой чертов телефон, — обрывает его Макс. — Что? Ты звонишь мне на него, я не– Макс, что случилось? — Просто, черт возьми, сделай это. Наступает пауза и слышен шорох одеяла, а затем Даниэль начинает очень быстро ругаться. Даже когда он сквернословит, его голос звучит добродушно, и это чертовски раздражает. Макс перебивает его: — Ты можешь приехать в Монако? — Он не говорит: «пожалуйста». Он не говорит: «Я не хочу разбираться с этим в одиночку». Он не говорит: «Ты мне нужен». Даниэль отвечает: — Хорошо. Отец Макса звонит ему, и Макс, уставившись в стену, отвечает: «Да, сэр», «Извините» и «Я понимаю», а когда звонок, наконец, заканчивается, на предплечье остаются темно-фиолетовые полумесяцы, где он сжимал руку, не осознавая этого. Его мама звонит ему спустя какое-то время после этого. — Твой отец, дело не в том, что он… в чем-то он очень старомоден, — говорит она. — Он очень любит тебя, Макс. — Мам, я в порядке. — Вы с Даниэлем?.. Я бы хотела встретиться с ним как-нибудь, — с надеждой говорит Софи, и Макс отвечает ей, что это не так. Она явно разочарована — он слышит это в её голосе, и это забавно, потому что она чертовски любит Келли. В основном Йос был в ярости. Макс думает, что тот был бы гораздо меньше расстроен, если бы Даниэль был тем, кто стоял на коленях перед Максом, что довольно странно. Потому что, конечно, это все еще чертовски по-гейски, когда парень отсасывает тебе. Он набирает сообщение Даниэлю: «Мой папа спрашивает, позволю ли я тебе трахнуть меня лол». В итоге он удаляет его, так и не отправив. Макс конечно же позволяет Даниэлю трахать его; это одно из лучших чувств, которое только может быть, кроме победы на Гран-при. Лучший способ — это также самый развратный и худший из них: Макс на четвереньках, головой уткнувшись в предплечья и задрав задницу вверх. Однако и другие позы, которые они испробовали, были хороши: Даниэль, обнимая Макса со спины, прижимается к нему сзади, жарко дыша в шею, играя с его сосками; миссионерская — в тот раз, когда Даниэль продолжал говорить с ним с ужасным американским акцентом, пока толкался в него, притворяясь, что Макс — его жена, а они консервативные евангилисты: «Ну, маленькая леди, вы же знаете, что единственная причина для полового акта, — это рождение детей, так что я надеюсь, Боже, что я вас обрюхатил прямо сейчас–». Он продолжал до тех пор, пока Макс не начал смеяться так сильно, что у него заболел живот, а затем он наклонился и поцеловал его, и поцелуй был потрясающе хорош; потом уже не до смеха, ведь рука Даниэля сомкнулась на шее Макса, принося острое удовольствие. Когда Макс кончил, он чувствовал легкое теплое жужжание в каждой клеточке тела еще несколько минут. В любом случае Макс позволяет Даниэлю трахать его, и это хорошо, вот в чем дело. Он не говорит об этом отцу. Пиар-машина Ред Булла с жужжанием приходит в действие, и Макс оказывается в конференц-зале с Кристианом, его агентом и пятью сотнями напряженных людей в костюмах, которые, по-видимому, являются специалистами по кризисному управлению. — У нас есть три варианта, — говорит присутствующим женщина с аккуратным пучком на голове. Макс не может вспомнить её имя. Он откидывается на спинку стула и слушает, вероятно, не так внимательно, как следовало бы. Он проверяет свой телефон на наличие сообщений от Даниэля, думает о следующей гонке и о том, сможет ли он вообще принять в ней участие, — вдруг FIA придумает какую-нибудь дерьмовую причину, из-за которой его отстранят. — Макс? Что ты об этом думаешь? — вопрос отрывает его от мыслей. — Эм. Можем мы просто… еще раз просмотреть варианты? Дама вздыхает и начинает загибать пальцы: — Первый: фотографии — подделки, и это возмутительная попытка устроить скандал. Второй: бесстыдное вторжение в вашу личную жизнь, никаких дальнейших комментариев, мы терпим и пережидаем до следующего скандала. Третий: мы используем это как возможность заявить о себе, полная пресса, первый открытый гей-гонщик Формулы 1, мы точно будем на обложке Sports Illustrated. Макс снимает кепку и крутит её на пальце. — Как вы думаете, я потеряю спонсоров? Если мы выберем третий вариант. Выражение её лица говорит о том, что, возможно, это именно то, о чем она говорила, пока Макс её не слушал. Да пофиг. — В нынешних условиях – нет, — терпеливо говорит она. — Во всяком случае, поддержка вас станет для бренда простым способом доказать свою прогрессивную политику, не портя свой имидж. — Окей, хорошо тогда. Этот вариант. Третий, — Макс говорит это, на самом деле даже не позволяя себе задуматься над этим, потому что если он подумает об этом, то услышит голос отца в своей голове, твердящий ему не быть глупым, что гонки превыше всего, особенно после того, что тот для него сделал, — и Макс почти уверен, что голос отца прав. Просто ему невыносима мысль вести себя тише, потому что какой-то мудак с камерой увидел возможность быстро заработать. Кристиан прочищает горло и смотрит в потолок, что… хорошо. Плевать. Мисс Пучок приподнимает бровь: — Хорошо, отлично, тогда мы разработаем стратегию. Конечно, нам нужно будет связаться с командой Даниэля, но что нам рассказать? Вы встречаетесь? Это будет совместный каминг-аут, рассказ о любви, у которой нет преград? Макс смеется. Это не смешно. — Нет, мы не встречаемся. — Ну, тогда ладно. Не выключай телефон, Макс… Мы будем на связи. Вернувшись в свою квартиру, он ложится на диван и позволяет Джимми и Сэсси взобраться на него. Может быть, они чувствуют, что что-то не так, и прижимаются к нему своими мягкими мордочками, утыкаясь в него своими маленькими лапками. Сэсси, наконец, устраивается у него на груди и поджимает лапы под себя, напоминая цыплёнка перед запеканием, но почему-то выглядя при этом как королевская особа. Макс вновь проверяет свой телефон. Уведомления от Келли, Кристиана, Хельмута, его агента, его родителей, его сестры, нескольких других пилотов, его друзей. Парочка сообщений от Даниэля, конечно же. Он стирает их все, так и не прочитав. Мурлыканье Сэсси вызывает вибрации в груди, и время от времени она моргает ему: очевидно, так кошки выражают свою любовь. Хотя Макс и раньше задавался вопросом: есть ли вообще способ узнать об этом наверняка. Может быть, моргание на самом деле означает: «Я хочу еще кусочек сублимированной утки». Но, конечно, по-настоящему важные вещи скрыты гораздо глубже. И даже если кто-то говорит вам, что любит вас, нет способа узнать, говорит ли он правду. Они могут даже думать, что то, что они чувствуют, — это любовь, но как вы точно можете быть уверены в той тяжести в груди, что они испытывают, думая о вас? Или что, если боли нет вообще, что, если они думают, что любовь, — это теплое невинное чувство, несколько слов на открытке, букет красных роз, который можно бездумно купить, а потом забыть. Макс мягко опускает Сэсси на пол, получая удар лапой за свою наглость, и садится в симулятор, где он участвует в заезде в Монако. Когда он заканчивает, он начинает вновь, и вновь, и вновь, пока кто-то не трясет его за плечо, и он вдруг понимает, что у него в глазах песок, а в горле пересохло, и ему нужно в уборную. — Макси, — мягко обращается к нему Даниэль, и Макс ненавидит, когда он так его называет. Даниэль сейчас даже не так горяч, весь помятый после перелета, бледный и серый, каким он становится, если не проводит достаточно времени на свежем воздухе. Макс выходит из симулятора, перестает смотреть на Даниэля и говорит: — Это ты во всем виноват, — безжизненный и злой, готовый к ссоре. Даниэль, однако… Даниэль делает шаг вперед, заключает Макса в объятия, проводит рукой по его спине в утешающем жесте и говорит: — Макс, все в порядке, я здесь, детка, хорошо? Я с тобой. И что прикажете Максу с этим делать?