***
— Дядь Нам… — Чонгук растерянно озирал комнату Намджуна, посреди которой на нескольких заботливо подстеленных одеялах лежал белоснежный лесной гость и едва дышал, так и не открыв с момента их возвращения глаз. — Ты же понимаешь, кто это? — Перевёртыш, — недовольно хмурясь, ответил Намджун. — Подай мне живицу и марлёвку. И подержи вот так. Чонгук опасливо скосил глаза на морду волчонка, но лапу взял и повернул так, как надо было бинтующему её Намджуну. Но беспокойство его, естественно, не унялось, так что он продолжил тем же тревожным тоном: — То есть ты это понял и всё равно притащил к нам его… раненого? Ты же понимаешь, что он опасен? Что он ранен не просто так, а стрелой. Может, конечно, это и кто-то из нерадивых охотников, только вряд ли: перевёртыши их чуют за версту и к себе никогда не подпустят! — Его ранил кто-то из своих, — уверенно кивнул Намджун. — Где моя живица? — Сейчас. Чонгук, качая недоумённо головой с непослушными, вечно торчащими в разные стороны волосами, быстро принёс со стола миску с живичной кашицей и взял марлёвку, чтобы Намджуну было удобнее её покрывать этой заживляющей мазью. И пока дядя сосредоточенно орудовал маленькой медицинской лопаткой, он осторожно продолжил: — Ты же помнишь, что перевёртыши не живут по одному, отшельники среди них не выживают. А значит, твой гость тоже не одинок! И это значит… — Чонгук сделал многозначительную паузу. — …что за ним вскоре придут, — вздохнув, закончил за него Намджун. — Но я ведь и не хочу оставлять его себе, Гуки. Я просто помогу ему вылечиться — и он свободен! — Дядь Нам! — Чонгук нетерпеливо тряхнул волосами. — За ним не просто придут! Его придут добить! А вместе с ним и мы можем… пострадать! Что им мы, если они захотят! — Ну, поди выкини его в снег, — раздражённо повысил голос Намджун. — Давай! Волокуши я не разбирал. Отвези и выброси, пока он не очнулся! — Очнулся… — Чонгук смотрел мимо него, чуть округлив свои чёрные глаза и приоткрыв в восхищении рот. Намджун быстро обернулся. Волчонок поднял голову и смотрел на них широко открытыми глазами. Эти глаза… Как два сияющих солнцем янтаря, что добывают на западе Южного королевства, на Чёртовом побережье, чтобы одарить ими королевскую семью, — они волшебно отсвечивали от огней четырёх свечей, что освещали небольшую комнатку Намджуна. И они были изумительно хороши! Это было самое красивое, что видел Намджун в своей жизни. И судя по восхищению, отражённому на юном лице Чонгука, и он тоже. Волчонок тоже смотрел на них не мигая, а потом прикрыл глаза неожиданно длинными чёрными ресницами и вдруг зевнул во всю пасть, обнажив острые белые зубы и вытягивая алый язык. — Мы ведь оставим его, да? — неожиданно просящим тоном сказал Чонгук. — Что, передумал выгонять? — насмешливо спросил Намджун, заставляя себя оторваться от созерцания волчьей морды и как-то зло поджимаясь от тех неоднозначных чувств, что обуревали его обычно спокойную душу. — Оставим, — прошептал юноша. — Никому не отдадим, вылечим и… оставим себе. И тут волчонок вдруг открыл глаза, нашёл ими восхищённые чёрные глаза юного альфы и насмешливо фыркнул, как будто чихнул, а потом отвернул голову, укладывая её на лапы, и мерно задышал. «Гордый, — с внезапной нежностью подумал Намджун. — Оставишь его себе, как же… Чуть оклемается да сбежит. Ну, что же… Доброе дело на совести всегда в радость».***
Намджун быстро полюбил возвращаться в свою комнату к волчонку, чтобы обработать его раны (ещё одну они обнаружили на задней лапе при более тщательном осмотре) и поговорить. Это длилось относительно недолго: на перевёртышах быстро всё заживает, это альфа и раньше знал. Но в этот раз раны были серьёзными, так что волк не мог встать на ноги больше недели. Он был смирным и послушным. Сначала, правда, плохо кушал, но Намджун просил ласково, уговаривал, осторожно поглаживая кончики ушей, от чего волчонок чуть жмурился, вздыхал и лакал из миски ещё немного каши или доедал кусок варёной зайчатины. Намджуну нравилось сидеть вечером перед камином на полу, опираясь на сплошное изножье кровати, опускающееся почти до пола, прихлёбывать из кружки ароматный эль и разговаривать с волчонком так, как будто тот отвечал. А зверь — сначала боязливо, но с каждым днём всё смелей подползал к нему всё ближе и устраивался так, чтобы альфа мог, чуть протянув руку, поглаживать его между ушами. Это как будто дарило обоим странное тепло, и сердце Намджуна плавилось от того доверия, которое сквозило в таком поведении волчонка. Когда он осмотрел его лапы в очередной раз, повертел ими и понял, что всё зажило, он поднял на зверя глаза и улыбнулся. — Ну, вот ты и здоров, малыш. Что будешь делать? Он на самом деле не совсем понимал, чего хочет волчонок от него и его дома. Только понял уже к этому времени: если волчонок вдруг исчезнет, убежит ночью к своим, то горько будет на душе так, что хоть вешайся. И всё же... Разве мог он не задаваться этим вопросом? Чонгуку было, кажется, проще: он ни о чём не хотел задумываться. Молодой альфа часто приходил в комнату к дяде, чтобы поиграть с волчонком в свои свободные минуты, но у них отношения были совсем иные. Чонгук, хотя и считал себя совершенно взрослым и солидным альфой (а ему и впрямь пора было уже и семью, и дело своё заводить, только вот... эх-х) — но тут он обо всём забывал и вёл себя, как совершенный ребёнок. Он лез к зверю с объятиями, хватал за ушки и хвост, пытался поцеловать твёрдый, прохладный, кожаный нос, а волчонок вроде как сердился, рычал, яростно мотал мордой, скалил зубы. Они порой с рычанием и хохотом катались по полу, стараясь повалить друг друга на спину и с торжеством опереться врагу на грудь. И перевёртыш хоть и хватал человека за руки и за ноги, однако всерьёз никогда не кусал. Только однажды, заигравшись, прихватил так, что на предплечье молодого альфы остались кровавые следы. Увидев их, волчонок тут же вскочил на лапы, жалобно заскулил и сунулся к раненой руке Чонгука, шипящего от боли, высунул свой язык и начал зализывать подранную кожу. Чонгуку было явно больно, но он скалил зубы, стараясь убедить Намджуна, что всё это полная ерунда. Но тот, ругаясь, всё равно пошёл за лотком со снадобьями. А когда вернулся, картину застал вполне умилительную: Чонгук сидел, прислонившись к стене, волчонок лежал рядом и осторожно вылизывал ему рану, а юноша ласково и безбоязненно гладил зверя по спине, по голове, чесал под мордой и всё приговаривал: — Такой краси-ивый, да? Такой шалуни-ишка, да? Мой волчонок… Мой зверь куса-а-ачий, да? Волчонок отвечал хриплым поскуливанием и продолжал изредка проводить по ране языком. Вот тогда — именно тогда, глядя на эту милую и даже в чём-то семейственную картину, — Намджун и ощутил это впервые. Щемящее, жутко неправильное, просто ужасное чувство, что его предают, отнимая у него самое ценное, что у него было. Что забирают то, что принадлежит именно и только ему. Это было неприятное чувство, оно было несправедливым и глупым, а Ким Намджун среди всех своих знакомых славился именно справедливостью и умом. Поэтому он тряхнул головой и отступил в коридор из своей комнаты: о целебных свойствах слюны перевёртышей он знал, рассказывали ему заходившие к нему охотники, да и постояльцы — тоже чего только об этих странных и немного пугающих существах не говорили. Так что за Чонгука и его рану он был спокоен. Гораздо больше его волновало его собственное сердце, которое заходилось в странно сбоящем стуке: «Вернись, забери себе, прогони! Это твоё!» Но он сжал зубы, нахмурился и, мотнув головой, пошёл в чулан: ему надо было перед сном ещё осмотреть запасы провизии. Этим он и занялся, изгоняя все лишние и никому не интересные мысли.***
Волчонок обратился невысоким, очень стройным и невероятно красивым юношей. Омегой. Намджун заметил его стоящим в дверях комнаты, где они ночевали. Альфа как раз показывал новым постояльцам — двум суховатым старцам-монахам — их комнату на втором этаже, когда увидел это… чудо. Юноша был прекрасен, как весенний день: чуть бледноватое лицо с точёными скулами и подбородком, ровный нос, разлёт густых тёмных бровей, волшебно красивый разрез ярких синих глаз и копна светлых, чуть растрёпанных волос. Намджун замер, забыв о монахах, не обративших на юношу никакого внимания и продолжавших свой степенный разговор. Он охватил глазами фигуру парня, завёрнутую, как в мешок, в огромную для него одежду самого Кима: очевидно, парень натянул на себя то, что нашёл. И даже эта одежда, нелепая на его стройном теле, ему отчаянно шла. Он был не просто красив — он был похож на сказку. А когда до Намджуна донёсся его аромат — нежная вишня в пору цветения, медовая и освежающая одновременно, альфа понял, что пропал. Совсем — пропал. Но юность... свежая, нежная, чистейшая юность — в каждой черте, в позе, в лёгкой растерянной улыбке: волчонок был совсем мальчиком, не больше восемнадцати, скорее всего, — эта юность ударила Ким Намджуна, которому в этом году исполнилось тридцать четыре года, под дых, мешая делать следующий вдох... Он так долго ждал появления именно такого омеги! Того, от которого у него зайдётся сладким боем сердце и замрёт в нежном трепете обветренная и ноющая от боли душа, когда-то отчаянно обиженная болью невозможной любви к недоступному и прекрасному омеге... Ему нужен был тот, кто заставит его забыть того, с кем он не мог быть. И вот — это точно был он! Потому что с тех пор, как появился в доме Намджуна этот волчонок, душа перестала выть и метаться по ночам! Он почти забыл, почти — но! Но... Но кто же знал, что тот, кто мог бы ему помочь, окажется больше, чем в два раза, его младше и настолько неземно красив! Потому что такому — принцу из волшебной сказки, юному омеге-перевёртышу, которого наверняка ищут родные, чтобы вернуть под своё крыло, потому что невозможно было поверить в то, что это чудо кто-то хотел убить, нет, нет, это какая-то ошибка! — так вот, ему такому всеми любимый трактирщик, зрелый мужик, простой и немного мрачноватый Ким Намджун — был точно не пара. И не то чтобы альфа на что-то всерьез надеялся, нет, но всё же не мог не заметить очевидного: его тянет к этому существу. Может, не как возлюбленный, но как друг, как воспитанник, как — да кто угодно! — но он мог бы остаться рядом. Если бы не был — таким. Волчонок… то есть юноша между тем тоже не сводил с него глаз. В них пребывающий в смятении и растерянности Намджун прочитал удивление и благодарность, радость и желание подбежать, что-то сказать, но тут же — робкий взгляд на монахов и — смущение. Мальчик осмелился лишь поднять руку и как-то неловко помахать Намджуну, а потом растянул пухлые губы в светлую и широкую квадратную улыбку, настолько заразительную, что, мгновенно озарив муть утопивших Намджуна сомнений, она как будто подтолкнула его: «Эй, очнись!» И Намджун очнулся. Он улыбнулся в ответ и снова обернулся к монахам: — Вот сюда, святые отцы, прошу вас. Его тянуло сразу пойти в комнату и познакомиться, наконец, со своим таинственным гостем, но он заставил себя сначала спуститься в кухню, чтобы дать несколько распоряжений в отношении обеденных блюд повару Доёну и найти Чонгука, чтобы тот тоже шёл знакомиться с волчонком. Чонгук чистил гостевую лошадь на конюшне, но, услышав, что волчонок обернулся, бросил всё и понёсся в дом вперёд Намджуна. Перевёртыш сидел внизу, в таверне, за крайним столиком, и, растерянно моргая, пытался отбиться от вопросов завсегдатая Намджунова постоялого двора Ан Минсока, приказчика местного богатея Чхве Усана. Минсок был его правой рукой и часто ездил по делам в соседние городки и деревни, а на обратном пути останавливался у Намджуна, чтобы отдохнуть перед визитом к хозяину, который снова будет всем недоволен, хотя Минсок был весьма успешен в делах. И всё было бы хорошо, если бы не был смазливый весельчак-приказчик таким доставучим и прилипчивым. Вот и сейчас он уже успел так измучить мальчишку-волчонка вопросами, что тот, увидев Намджуна, идущего вслед за Чонгуком к лестнице на второй этаж, вскочил и кинулся к нему, как будто ища у него защиты. Он подбежал к альфе сбоку, и Намджун еле успел повернуться, чтобы подхватить паренька в свои объятия. Он сразу почувствовал, как испуган мальчик, как он дрожит. И тут же невольно ощерился и, оскалив зубы, повернулся к Минсоку. Но тот даже не побежал вслед за омегой, остался на месте с открытым от изумления ртом. Он во все глаза глядел, как Намджун ревниво прячет волчонка за себя и хмурит густые чёрные брови. — Это твой омега, дядя Ким? — спросил Минсок недоверчиво. — Ты… Этот малыш — твой омега? — Это мой гость, — холодно ответил Намджун. — И я сколько раз говорил, что приставать к гостям со своим трындежом хреново, Ан Минсок! — Так я же и хотел узнать, кто он и что за гость! — воскликнул, пожимая плечами, парень. — Я раньше его здесь не видел, уж я бы запомнил такого-то… — Он вдруг быстро и пошло облизнулся. — А он молчит, глазками хлопает… — Это наш родственник, — вдруг сказал Чонгук, который подошёл сзади к волчонку, прятавшемуся за спиной Намджуна, и смело опустил руки ему на плечи. Потом немного замялся и стушевался под удивлённым взглядом омеги, который повернулся к нему и приподнял брови, но быстро нашёлся: — Только дальний. И он нездешний, так что пока не освоился. А ты, Сок, уже успел его напугать! Он же омежка, разве можно с ним так?! — А зачем же такую красоту к вам отпустили? Да ещё и сюда? И как же вашего красавчика зовут? — чуть не запел, умильно улыбаясь, приказчик. — Тэхён, — вдруг низким, мягким, бархатным голосом сказал омега. Он перевёл взгляд на замершего Намджуна и робко улыбнулся. — Меня зовут Тэхён. Я младший омега рода Ким. — Странный у вас родственник, — хохотнул Минсок и потёр руки, как будто собирался заключить сделку. — И зачем же он сюда пожаловал? Уж не жених ли твой, Гук, а? Тот, по которому ты всё сохнешь? Повисла странная минутная тишина, все замерли от неожиданности. — Нет! — Намджун и сам не ожидал, что выйдет так зло, но лишь тряхнул головой. Его почему-то бесили и сладкие взгляды Минсока, и то, как он косился на Тэхёна, и то, что в ответ на предположение приказчика на лице Чонгука появилась дурацкая смущённая улыбка — всё! — Нет, ничей он не жених. Приехал и всё, дела семейные, Минсок. Отстань. — Хорошо, хорошо, не рычи, дядь Ким, просто трудно пройти мимо такого личика, сами понимаете. Минсок широко и обаятельно улыбнулся, и Тэхён вдруг легко коснулся плеча всё ещё хмурящегося Намджуна и сказал медленно, слишком выговаривая каждый звук и явно подбирая слова с усилием: — Всё хорошо, альфа, этот человек меня не обижал, нет. Я сам не понимаю, чего так… испугался. Всё хорошо. — И он мягко улыбнулся. Намджун почувствовал, как тепло улыбнулась его душа в ответ милому омеге, и невольно расслабился, а потом посмотрел на Чонгука и увидел, как горят восторженные звёзды в глазах его немного суетливого и легкомысленного племянника. Он видел такое во второй раз в жизни. И это снова произошло именно так, как произошло. Просто карма какая-то, честное слово! Увы, в том, что мальчишке безумно понравился этот (опять именно этот!) омега, не возникало никаких сомнений. Впрочем… а кому бы он не понравился — такой?***
Правильный ответ — нет таких. И не может быть. Никто не мог устоять против тёплой, немного грустной улыбки и доброжелательного взгляда глубоких тёмно-синих глаз Тэхёна. Он мало, что рассказал им о себе — волчонок. На все вопросы о прошлом он лишь опускал взгляд и молчал. Или тихо шептал: «Спасибо, что спасли». И все их осторожные расспросы остались без единого внятного ответа. Ни откуда именно он прибыл, ни как оказался один в лесу, ни почему никто его не искал и не пытался добить — ничего они так и не узнали от него тогда. — Но что ты хочешь делать дальше? — растерянно спросил сбитый с толку странным отношением омеги Чонгук. Так как Намджун хмуро молчал, именно он взял на себя труд задавать сложные вопросы. — Ты… За тобой кто-то ведь охотится? Кто-то придёт — из твоих. Тэхён помотал головой и тихо ответил: — Нет, никто не придёт. Те, кто… Мои враги думают, что я замёрз и погиб. Так и было бы, если бы не… — Он посмотрел на Намджуна влажным взглядом и нежно улыбнулся. — Если бы не вы… — Это понятно, — нетерпеливо перебил его Чонгук. — Дальше-то что? Перевёртыши не живут по одному! Это всем известно. — Верно... Поэтому я спросить хотел: могу я и дальше жить у вас? — тихо произнёс Тэхён и снова умоляюще посмотрел на упорно молчащего Намджуна. — Не буду в тягость. Работать буду, что скажете — то и буду делать. Стирать умею, убирать могу везде, и по-тяжёлому, и в доме. Только не у лошадей, там… — Он замялся. — Там будут трудности… — Да уж, мы знаем, — фыркнул Чонгук и тоже посмотрел на старшего альфу. — Дядь Нам! Что скажешь? — Что ты умеешь ещё? — тихо спросил Намджун, который, естественно, всё уже решил. — Готовить? Продавать пробовал? За прилавком стоял? — За прилавком никогда не стоял, а вот готовить умею, — радостно закивал Тэхён, однако тут же стушевался: — Но только самые простые блюда, у нас больше папа и Джин, когда приезжал, готовили… Он замер и с испугом уставился на альф. Те скромно отвели глаза и сделали вид, что оговорку не заметили.***
На кухне Тэхён оказался ловким помощником, повар Доён, ворчливый альфа в возрасте с непростым характером и золотыми руками, уже через месяц соловьём разливался Намджуну о том, какой славный и добрый малый — этот новый омежка, Тэхён из рода Ким. И ни слова о том, что он перевёртыш, вот ведь, что странно. А когда Намджун сам об этом заикнулся, так Доён вроде как испугался и затараторил, что это вообще ничего не значит, что Тэхён свой, что выгонять его нельзя, а надо, наоборот, оставить да откормить, раз своим, стае, оказался не ко двору и никто за ним не приходит. А то всем хорош, да больно тощий. Кстати, именно этим он выгораживал омегу, когда Намджун, заходя на кухню, заставал Тэхёна праздно сидящим за столом и слушающим бесконечные ворчливые рассказы Доёна о его прошлой жизни в деревне, о муже, очень больном, но обожаемом Доёном, о взрослых сыновьях-омегах, выданных хорошо и выгодно в две соседние деревни за состоятельных женихов. — Ребёнок присел отдохнуть, Намджун, — торопливо прикрывал собой юношу Доён, — вишь, кожа да кости, что ж ему, кастрюляки эти тягать? Или я не альфа, на омегу это сваливать?! — Да нет, нет, я могу, старший… — растерянно бормотал весь красный от смущения Тэхён. — Раньше тебя никак не смущало то, что помощник — омега, — откровенно насмешливо играл бровями Намджун. — А тут — чего так, а, дядь Доён? Повар хмурился и гнал Намджуна с кухни чуть не тряпкой. А тот, посмеиваясь, подмигивал робко улыбающемуся Тэхёну, не сводившему с него небесно-синих глаз, и уходил, довольно насвистывая и чувствуя в душе какую-то светлую негу. К пожилому ворчуну он отпускал Тэхёна спокойно. Зато когда Чонгук просил омегу помочь ему за стойкой или у прилавка да смотрел на него своими умильными оленьими глазищами, всё сжималось внутри Намджуна. Он рычал на племянника, говорил, что у каждого своё дело, и лепетание Тэхёна о том, что ему несложно, что он успевает всё, воспринимал с болезненной усмешкой: ну да, ну да, с молодым да весёлым Чонгуком куда как веселей, чем с безобидным Доёном. Намджун честно пытался понять, почему его так сердит то, что Чонгук пытается быть ближе к юному омеге, но как бы ни был очевиден ответ, он не был готов себе в нём признаться. Так что сердце у него сжималось, однако он молчал, удерживался, старался не язвить. А сам с каждым днём всё больше и больше думал о Тэхёне, закрывал глаза — и видел тёплый драгоценный блеск в глубине синего бархата его взгляда, а ночами снился ему глубокий, низкий смех и широкая квадратная улыбка. А ещё — крохотная родинка на кончике носика, которую в задумчивости любил поглаживать пальцем омега. Чувствовал, что пропадет, Намджун. Чувствовал, а что поделать-то мог? Вскоре Намджун заметил, что в его таверну стало захаживать больше молодых альф, что ему дольше приходится сидеть вечерами, пока они напьются да наговорятся, всё поглядывая в сторону кухни, откуда выносил Чонгуку заказы Тэхён, или лестницы, ведущей на второй этаж, в жилые комнаты. Одна из них была выделена Намджуном омеге и уже успела пропахнуть вишней так, что у него голова кружилась от томного волнения, когда он заходил туда позвать Тэхёна, который был идеален почти во всем и лишь вставать вовремя, чтобы не опаздывать к ранней смене на кухне, у него никак не получалось. Наплыв молодых да горячих посетителей объяснялся очень просто, и тут не надо было быть особо сообразительным: слух о красивом омеге, родственнике тавернщика Ким Намджуна, распространился по окрестностям молниеносно. Как и в любом маленьком городке Южного королевства, омег здесь было гораздо меньше, чем альф, они всегда были в цене, поэтому, например, и Доён, который сумел зачать двоих сыновей-омег, озолотился, когда за ними пришли богатые альфы. Ещё и носом крутил, выбирая партию подостойнее, хотя сам не был ни особо богатым, ни знатным. Повар от бога, но не самого высокого полёта птица даже в маленьком городке. А вот двое омег на выданье в семье здесь было однозначно поводом признать его везунчиком. Красивых же омег и вовсе было мало. И, конечно, спрос на руку и сердце таких был запределен. А тут — такой невероятный красавец, да милый, да улыбчивый, да без гонора, и говорит не через губу, а приветливо. Коли поймать его за делом у стойки или во дворе и присесть на уши, он и слушает внимательно, и ресничками трепещет, и губки переживательно приоткрывает, если на что пожаловаться — хоть на падёж коровы, хоть на своё горькое одиночество. Кивает, лапочка, сочувствует… Потом, правда, приходит дядька Намджун, весь не свой в последнее время, да всю малину портит: рычит, косит отблеском алого в глазах, не смотрит ни на положение, ни на родство — гонит взашей… Но овчинка выделки стоит: лапочка Тэхёни, как глянет — что золотом одарит. Правда, если забыться да ласково по заднице его попробовать похлопать совсем уж лишний раз, чего очень хочется всем без исключения, этот самый лапочка может и руку вывернуть, как загонщику Яну, или дать крепкую пощёчину, как сыну пекаря Ёнхё, так то сами виноваты! Видно же, что птичка непростая и просто лапать да в угол за поцелуями зажимать нельзя, подход нужен. А то можно и покрепче чего получить. Как, например, помощник зеленщика, первый красавчик в городе Кинг Сона, который решил поиграть с Тэхёном в свои обычные игры и зажал его в тёмном уголке в сарае, куда тот за свежей ветошкой ходил, чтобы кухню убирать. Зажал всерьёз, уже, как сам рассказывал, и губы сладкие обцеловал, и в штаны руки засунул да шелковистые половинки пожамкал, и как омежка ни бился, а вырваться, прижатый к стене мощным альфой, одним из самых сильных в городе, не мог. Только тут кто-то сзади подскочил к ним да шарахнул Сона по башке чем-то тяжёлым. Дальше — тишина. Очнулся Сона всё там же, в сарае, и никого рядом. И что думаете? В следующий раз, как сунулся в таверну, Чонгук его чуть не за шкварник вывел и тихо, коротко, но в ёмких выражениях объяснил, что он больше здесь нерукопожатный, что его здесь не просто не рады видеть, а будут бить, если увидят ещё раз. Нажаловался, видно, Тэхён двум своим цепным псам-родственничкам знатно. А те и рады рычать за него да глотки рвать. Что старый, что малый. Рану на затылке Сона залечил, городок слухами и сплетнями позабавился, погудел, но встал на сторону таверны, как и всегда: завалил бы Сона Тэхёна — был бы омега опущен слухами на дно да прослыл бы шлюхой. А так — сам альфа виноват, что не был ни умелым, ни настойчивым в достаточной мере, чтобы уложить под себя мальца. Так ему и надо. И поклонников у Тэхёна не уменьшалось. А когда ему как-то раз пришлось замещать ушедшего на три дня на гон Чонгука за стойкой, выручка составила тройную сумму от обычной. — Я могу стоять за прилавком и за стойкой вместе с Чонгуком вместо тебя, старший Нам, — обратился после этого Тэхён к Намджуну в своей странной манере. — Кажется, я нравлюсь посетителям не только как милый помощник повара, но и как... — Он немного смутился под тяжёлым взглядом Кима, но продолжил, хотя и тише: — …тавернщик или разносчик. И столики у меня получается обслужить, я вот ни разу ничего не разлил, не уронил. А ещё мне… — А кто помогать Доёну будет? — сердито перебил его Намджун, которого воротило от мысли, что на Тэхёна будут пялиться и пускать слюни уже совсем откровенно. Он и так постоянно маялся тем, что вынужден был терпеть внимание к омеге и через силу улыбаться тем, кто, будто маслом, взглядами по нему, невинному, немеченому, ничейному, мазал и запах его нетронутый, чистый жадными ноздрями вдыхал. А тут самому отдать его им… Но что Тэхён, что Чонгук — оба восприняли эту мысль с восторгом. — Да не нужна дяде Доёну помощь! — воскликнул с радостью Чонгук. — А Тэхён там просто для красоты: принеси, подай, сядь в угол и грей уши моими рассказами. Так что давай, дядь Нам! Тэ дело говорит! — Какое ещё Тэ? — зло нахмурился Намджун. — Меня так папа называл, — тихо ответил за чуть смутившегося младшего альфу Тэхён. — Если хочешь, ты тоже можешь так называть, старший. — Он робко и обезоруживающе улыбнулся непонятно на что злящемуся Намджуну и продолжил: — Я и на самом деле на кухне не очень-то нужен. Даже овощи не очень хорошо режу, повар Доён просто очень добрый, поэтому не ругается, а я же вижу, что он переделывает за мной, как ему привычнее. Так что здесь, в зале у столов, я на самом деле больше пользы принесу таверне, старший Нам… — Ладно, хорошо! — сквозь зубы процедил, перебивая его, Намджун, у которого всё темнее и тоскливее становилось на сердце. — Хочешь перед гостями лицом посветить да покрасоваться — иди в зал. И впрямь, выручку поднимешь, а это — первое дело. Он развернулся и, стараясь не замечать слёзы в глазах омеги и растерянно-укоризненный взгляд Чонгука, ушёл в конюшню. Оседлал своего любимого Жреца и поскакал в город. Вроде как — по делам. По каким — надо будет придумать по дороге.***
Выручка и впрямь стала больше. К удивлению Намджуна, посетители вели себя с Тэхёном в основном уважительно. Облапать пытались нечасто, под скромными и милыми улыбками млели и давали чаевые, от работы болтовнёй отвлекали несильно. А Тэхён старался приносить как можно больше пользы: вставать научился рано, приходил в зал первым, ещё до Чонгука и даже Намджуна. Окна открывал, перетирал кружки, принимал ранних приезжих, даже учёт им вести у старшего альфы научился. И уходил бы последним, если бы Намджун рычанием его не подгонял спать, пока сам подсчитывал дневную выручку или отделывался от особо весёлых пьяных молодцев, которые порой шептали ему в ухо, что за Тэхёна готовы жизнь отдать, и жаловались, что омежка всех отшивает, да так умело, что и злиться на него вроде как не это… ну… не это. А некоторые настолько теряли себя, что жаловались Намджуну на него же да на Чонгука, называли их цепными псами, которые и сами не рвут лакомый плод — и как только удерживаются, живя рядом с этакой сладкой и ароматной ягодкой?! — и другим не дают. Намджун лишь яростнее прихватывал чужую шкирку и выкидывал из дверей с особой охотой, захлопывая за ними дверь и запирая её на широкий засов. Словно сказочный жадина-злодей, он чувствовал особое удовольствие, пряча в своём доме свою драгоценность, своё сокровище. И лишь соседство Чонгука какое-то время его смущало и злило, вызывая ревнивые подозрения, но он старательно боролся с этим чувством. Более того, он пытался — всеми силами, честно слово! — себя убедить, что если у них, у этих милых молодых людей, всё сложится, то это будет просто здорово. Ведь тогда и Чонгук сможет позабыть о своих глупых детских чувствах и перестанет мечтать о несбыточном. Он не забыл... Намджун это видел, даже сквозь явное восхищение красотой и обаянием Тэхёна было видно: прошло десять лет, а Чонгук так и не смог забыть свою самую первую и странную любовь... Но если всё же сможет, это будет просто здорово, правда же? И пусть они будут счастливы! Пусть! Пусть... да? Сам Тэхён после того разговора, когда Намджун в сердцах обвинил его в желании крутить хвостом перед альфами, говорил с ним мало, в основном глядел смущённо и торопливо отводил глаза, если замечал на себе его пристальный тёмный взгляд. И начинал суетиться, что-то делать, торопливо отворачиваться от очередного умильно глядящего на него да подошедшего, возможно, слишком близко альфы. Даже если рядом в этот момент был Чонгук, который оберегал омегу всеми силами и быстро прерывал поползновения в его сторону, — и от него под тяжёлым взглядом Намджуна Тэхён старался отойти. В конце концов, когда Намджун осознал, что Тэхён боится вот таких его изучающих взглядов, альфе стало стыдно. В чём он всё старался уличить омегу? Что тот крутит хвостом? Что сам заигрывает с молодыми альфами, которые приходят на него поглазеть? Что Тэхёну нравится внимание? Так он ведь молод и прекрасен, Ким Намджун! Тебе, старому лешему, этого, может, и не понять! А парень видный, кто же может мимо себя пропустить такую красоту? Да, заглядываются на него, так ведь и ты всё глаз отвести от него не можешь! Чем ты лучше этих молодых и, уж конечно, больше ему подходящих альф? В конце концов, это вы всем просто, чтобы отделаться от ненужных разговоров, соврали, что Тэхён тебе родня, пусть и дальняя. Но это ведь ложь! Какое право ты имеешь так его гнобить? А тем более — хватит себе врать! — ревновать! И Намджун, покряхтев, позвал Тэхёна на разговор в дальнюю комнату, где были у него деловые бумаги, где он разбирался с расходами и поставками. Тэхён вошёл, робко улыбнулся и, повинуясь жесту сидящего за небольшим столом старшего, присел на край лавки у стены. Альфа смущённо крякнул, пытаясь привести мысли в порядок и выдохнуть свежайшую нежную вишню, что чуть горчила страхом. Пока он собирался, Тэхён начал первым: — Я что-то сделал не так, старший Нам? В чём-то провинился? — Нет, нет, что ты, — торопливо и растерянно проговорил Намджун, снова откашлялся и начал негромко: — Ты просто прекрасно справляешься со своими делами, Тэхён… Тэ… Эээ, да, Тэ. Вот. И я хотел… ну, эээ… извиниться перед тобой за свои слова о том, что ты хочешь… ну, эээ… красоваться там перед альфами. Это было глупо и несправедливо, и я… понимаешь, мне как-то это… — О, нет, нет! Старший Нам, прошу тебя! Лицо Тэхёна просияло радостной улыбкой, а глаза… О, Намджун мог бы поклясться, что в них замерцала солнечным светом нежность. Если бы, конечно, такое могло быть. Но не могло, поэтому Намджун, внутренне прикрикнув на свою плеснувшую тёплой волной душу и сосредоточился на словах, которые говорил Тэхён своим мягким, низким, чуть хрипловатым и пьянящим, словно дорогой бражный мёд, голосом: — Не вини себя ни за что! Я же понимаю, что ты оберегаешь меня, что не хочешь, чтобы у нас трудности были — у тебя, у меня, у Чонгука! Я знаю, что ты печёшься и о нас, и о таверне, что боишься, наверно, за меня! Да за меня так, кроме папы и старшего братца, никто и не беспокоился, как ты! И я так благодарен! Так благодарен тебе! Мне ведь вообще не расплатиться с тобой вовек за твою доброту ко мне, за то, что спас мою жизнь и не оставил после, не выгнал, хоть я и из народа, который чужд вам! А ты даже не попрекаешь этим, хотя многие бы именно так и делали, коли уж я так не похож на вас, уж я знаю… — Глупости, что за такие… глупости! — пробормотал смущённый Намджун, чувствуя, как заливает его щёки непрошеная стыдная краска. Этот мальчишка… Альфа и не помнил, когда краснел в последний раз от подобных ощущений. Но слова Тэхёна, такие горячие, такие искренние, пробудили в его душе странное чувство: он понял, что жизнью рискнёт, если надо будет защитить этого волчонка от чего бы то ни было. И никому его не отдаст… если, конечно, тот сам не захочет уйти. От мысли о том, что такое вполне возможно, сердце Намджуна болезненно скрипнуло и отдало до кончиков пальцев молнией страха. «Нет, нет… Только не это», — мелькнуло в голове. — Не глупости, нет! — между тем страстно продолжил Тэхён. — Мы с Чонгуком очень стараемся, а будем работать ещё усерднее, чтобы ты никогда не пожалел, что сделал нас напарниками! Он меня тоже защищает, наш Чонгук! И ты можешь не волноваться: он никому меня в обиду не даст! — А сам не обидит? Вопрос повис в воздухе, и Намджун тут же проклял себя за то, что сболтнул то, что, вопреки всем убеждениям и собственным рассуждениям, ядовитой иглой язвило сердце. — Конечно, нет, — чуть помедлив, ответил Тэхён и удивлённо приподнял брови. — Ты сомневаешься в нём, старший Нам? — Нет, нет, — торопливо помотал головой Намджун, — конечно, нет, он добрый малый, мухи не обидит… — Ну, насчёт мухи это… я бы… не был так уверен, — неловко улыбнулся Тэхён. И Намджун вспомнил, как буквально вчера Чонгук наказал за наглость одного приезжего, который уже в третий раз попытался шлёпнуть Тэхёна по заднице, настырно потребовав, чтобы тот снова подошёл и долил ему чая. Чонгук руку, протянутую к аппетитным половинкам омеги, перехватил, чуть отвёл назад, вывернул и приподнял. У парня, который, видимо, был из какого-то дальнего села, раз не знал порядков в этом заведении, глаза на лоб полезли, а Чонгук вежливо улыбнулся, нагнулся к нему, что-то душевно прошептал на ухо и лишь потом отпустил. Чаевых парень не оставил, да и в таверну к ним ещё раз вряд ли сунется, но так ему, конечно, и надо. — Да, ты прав, — улыбнулся Намджун. — Послушай, я понимаю, что ты так привык, но… Может, ты будешь меня просто по имени звать? — Он быстро отвёл глаза под растерянным взглядом Тэхёна. — Просто как-то «старший»… — Мне звать тебя, как зовёт Чонгук? — мягко улыбаясь, спросил Тэхён. — Дядя Нам? — Нет, не так… — Намджун снова почувствовал, как краснеет. — Просто — Намджун. Или вообще можешь звать Джун… Меня так… ну… друзья зовут. — Разве это будет уважительно? — тихо спросил Тэхён, потупив взгляд и тоже почему-то краснея. — То есть… Мы ведь не на равных, в любом случае. Ты — альфа, ты — хозяин таверны, а раз я здесь работаю, значит — мой хозяин… Намджун, чуть прикрыв глаза, ждал главной причины, но Тэхён умолк, и тогда он спросил сам: — А самое главное — я намного старше тебя, да, Тэ? Спросил с недопустимо сильной и слишком откровенной горечью в голосе и замер под чистым и ласковым взглядом лучистых глаз. — Нет, — тихо ответил омега. — Вот это для меня неважно… Джун. Ты сильнее и ответственности на тебе больше, а всё остальное… — Он снова тихонько вздохнул. — …неважно. Совсем-совсем. «А для меня важно, малыш», — печально откликнулась душа альфы, сам же он нашёл в себе силы мягко улыбнуться юноше и, кивнув, шутливо выгнать его снова работать.