Перепёлка, Снежинка и двое дуралеев

      — Вашу ж, блять, мать!       Посреди разгара битвы мало кто услышал полный боли сорванный крик Публия. Мало кто, но кто надо — услышал.       Ребята как один повернули голову в его сторону и увидели, как он, крепко сжимающий шейку своей виолы до трясущихся пальцев, стоит над телом вырубленного разбойника с окровавленной башкой и тяжело дышит. Вроде, обычный боевой крик, он и похлеще выдавал, даром что — поэт. Но почему-то лицо его было мертвенно-бледным и взгляд настолько испуганным и шокированным, словно он впервые в жизни убил человека. Берет криво съехал на одну сторону, золотистые волосы растрепались и будто бы потеряли свой прежний блеск, и ноги опасно подрагивали, рискуя уронить барда в лужу грязи и крови, прямо на разбойника.       Сделав шаг назад, чтобы посмотреть, что же так взволновало его, можно было увидеть, что виолу, которую он держал перед собой на манер булавы, сложно было теперь назвать виолой. В руках у Публия остался только гриф с оборванными струнами, да кусок деки, расколотый пополам. На это жалко было смотреть, в особенности на враз опечалившегося барда.       — Смотреть надо, что берёшь вместо своей рапиры! — внезапно зло выкрикнул голиаф, замахиваясь секирой на очередного разбойника, которому не посчастливилось попасть под руку. Девушки переглянулись и с сожалением посмотрели на Публия. Бедолаге и так нелегко, а Икдрас… Эша, пробегая мимо, толкнула кулачком в его пояс. Дафна просто покачала головой, возвращаясь в боевую стойку.       Драка продолжалась, и до самого её конца никто больше не заговорил об этом и вообще ни о чём, перекидываясь лишь фразами по типу «аккуратней!», «сбоку!», «втащи ему в голову!»… Публий тем более молчал. Кажется, он был в трауре. Но надо отдать ему должное: сражаться он не перестал, хоть и заметно поник, скрепя сердце отбрасывая в сторону сломанный музыкальный инструмент.       Когда со сворой бандитов было покончено, ребята решили сделать короткий перерыв, прежде чем идти к Архар Горну с выполненным заданием. Только Эша занялась погребальными обрядами. Негоже оставлять тела просто так, пусть и будучи измотанным битвой с…с ними же. Боги на такие мелочи не смотрят, главное — ритуалы. С этим никто из компании спорить не стал.       Золото им в принципе было безразлично, но до Форума ещё далеко, а ведьмы — не единственная проблема здешних мест. Вызвались помочь, почти не раздумывая. Всё-таки их судьба была связана с этим городом, не хотелось, чтобы его жители продолжали страдать от разбойничьих набегов в такое непростое время. Да и репутацию себе хоть сколько-то улучшат, если вдруг не согласятся помочь Архару с его сомнительной затеей. Решение они всё ещё не приняли. Нужно было посидеть и хорошенько всё обдумать. Но прежде всего — отдых.       Они добрались до города, стража возле Восточных ворот без проблем пропустила их, и тут мнения разделились. Икдрас предлагал отправиться в «Морское брюхо», потому что, откровенно говоря, не видел причин шляться по городу где-то ещё. Эша согласилась. Там был Жабро, и к нему хотелось поскорее вернуться (тот выглядел таким напуганным после встречи с Архаром, успокоить бы бедолагу). Дафна хотела всё же заглянуть в магазин к Флавию, а Публий… Публий молчал.       Всю дорогу до Храморры он не сказал и слова, и теперь, когда на него уставились три пары вопрошающих глаз, он промолчал тоже. А вскоре и вовсе сорвался с места и пошёл куда-то в сторону набережной. Никто его не останавливал. Икдрас собирался что-то сказать, но осёкся под предупреждающими взглядами девушек. Все трое угрюмо поплелись в «Морское брюхо». Дафне как-то резко расхотелось куда-либо идти в принципе, Эша уже не с таким энтузиазмом шла на встречу с Жабро, а Икдрас и вовсе отстал по пути, сказав, что вспомнил, что ему нужно заскочить кое-куда, и он скоро подойдёт к таверне.       «Заскочить кое-куда» — это он верно подметил. Потому что совершенно не знал, где находится то, что ему нужно, и куда, собственно, идти. Прошатавшись по рынку и чуть не сбив абсолютно всё и всех на своём пути, он всё-таки свернул в другую сторону и пошёл к зданию Торгового союза. Что он там покупал, как торговался, как чуть не прибил торгаша и сколько всё-таки денег он за это отдал — загадка. Да и не суть важно, главное — купил.       Купить-то купил. Чего с этим делать теперь он совершенно не понимает. Поступок импульсивный (а других у него, в принципе, почти и не бывает), и с последствиями разбираться не особо хочется. Хотя какие у этого могут быть последствия? Что он его, сожрёт, что ли?       …Ну ладно если даже и сожрёт. Зато он сможет сказать там, у Реки, что хотя бы попытался.       Огибая «Конюшни Болвара» и с неудовольствием вспоминая о лошадях, Икдрас прямой дорогой по Мокрой улице дошёл до «Морского Брюха» …и вдруг свернул направо. Там, где ещё некогда стоял его «Воробей». На пирсе сидела поникшая фигура в очень знакомом бело-голубом камзоле.       Держа что-то за спиной, Икдрас пару мгновений потоптался на месте, словно бы в нерешительности, выдохнул и с напущенной уверенностью направился к нему. Но тихо. Прерывать беззвучную скорбь паренька он не спешил. И, зная, что это мало чем поможет и что утрату это в полной мере не восполнит (было видно, как дорога была ему его виола), он всё равно решил попробовать.       — Эй, Публий, — позвал негромко, присаживаясь рядом. Ноги его тут же коснулись водной глади, и опечаленное лицо Публия в отражении зашлось волнами. — Я…ээ…знаю, как тяжело бывает расставаться с любимой вещью, и, ну, я тут, в общем, подумал…       Как только Публий повернул лицо к Икдрасу, тот замер и забыл, что хотел сказать и зачем он здесь, и какого чёрта он попёрся в Храморру, и что вообще он забыл в этом треклятом мире. Бард плакал. Слёз не было видно, но глаза поблёскивали, и под ними кожа была красная от раздражения. Берет он отложил в сторону, волосы как ветром спутались, и выглядел он настолько трогательно, что Икдрас даже растерялся. Мягкое слово, но суть по-другому не передать.       Слюна во рту стала вязкой, и он тяжело сглотнул, лихорадочно соображая, что ему делать дальше. Братья в детстве редко плакали, и он совершенно не понимал, как должен поступать в таких ситуациях. Утешать — бессмысленно, это горю не поможет. Но он же здесь за этим, разве нет?       — Короче, вот.       Прочистив горло, он достал то, что прятал за спиной, и положил это на его колени. Пару секунд Публий не сводил взгляда глубоких наполненных слезами синих глаз с лица Икдраса, а когда уронил его вниз… едва ли не подпрыгнул, рискуя уронить ещё и то, что Икдрас ему принёс.       Сердце замерло под горлом, затихло, как мёртвое, но стоило ему сделать вдох, как оно тут же разогналось и застучало ещё громче и быстрее, чем до этого. К лицу снова прилила краска, он стал выглядеть гораздо живее, привычнее, и видя, как он расцветает на глазах, Икдрас не сдержал улыбки.       Публий осторожно коснулся того, что лежало у него на коленях, провёл пальцами по ручной резьбе с рисунком виноградной лозы, по новёхоньким кишечным струнам…       Да, это в самом деле была виола.       Не его, конечно нет. Другая, но тоже сделанная из красного дерева. Безумно красивая и даже на вид выглядящая дорогой.       Вот теперь слёзы вылились из его глаз с новой силой, и Икдрас на секунду подумал, что покупать Публию новый инструмент было огромной ошибкой, и он уже собирался сказать, что вернёт её тому жадному торговцу и деньги никакие назад не потребует, на кой чёрт они вообще ему сдались, но в следующее мгновение тот уже прижимал виолу к себе, как нечто самое дорогое и отнюдь не только по своей цене.       Икдрас мог выдохнуть спокойно: Публий улыбался. Всхлипывал, тёр покрасневший нос, но улыбался. Это многого стоило, и дело было не в золоте. Это стоило всех скрипок в мире. И вообще. Всего.       Он приобнял его за плечи, и бард с благодарностью прижался к нему, не доверяя своему голосу прямо сейчас.       — А теперь вытирай сопли и пошли к девчонкам. Уверен, им бы очень хотелось услышать парочку новых песен.