Перепёлка, Снежинка и двое дуралеев

      — А ты кулинар…       — Заткнись.       Ну, подумаешь, немного передержал на огне, с кем не бывает. Так нет же, этот засранец везде свой нос засунет, зря ему только язык вернула эта неясная сила. С чего бы Икдрасу, правда, вообще что-либо готовить здесь, в Верфях. Лоран предоставил им все необходимые продукты, завтраками кормит (в прямом смысле, всё хорошо) каждый день, баронесса, вон, чуть ли не сияет от возможности наконец-то вспомнить уроки этикета. Вдвоём с Назимом они идеально вписывались в такую обстановку, чего не скажешь об Икдрасе или Эше. Вот те набивали животы, пока и сколько могли. Наверное, волновались, что скоро жизнь опять их забросит в какие-нибудь дебри, а сейчас хоть наесться вдоволь можно было.       И тем более непонятно, зачем Икдрас достал котёл.       — Добавь ещё соли, — Публий стоял под рукой и внимательно следил за тем, чего Икдрас там кашеварит.       — Не умничай, вообще не налью, — угроза, конечно, шикарная, учитывая забитый доверху шкаф с едой. Но на Публия это, удивительно, сработало. Как и на Икдраса: он всё же добавил в похлёбку ещё специй, чем заслужил более чем одобрительную ухмылку. Общение с Пузо…если это вообще возможно было назвать общением, явно как-то повлияло на сурового воина. А, может, ему просто было в радость делать что-то для своего племени.       Икдрас вряд ли в этом признается, но в последнее время, наверное, уже с той встречи с ведьмами, когда он думал о ребятах внутри него что-то…щекоталось. На сердце как-то теплело, живот скручивало несколько раз — он каждый раз ссылался на скудный рацион сухих пайков, — да и в общем хотелось улыбаться. Даже глупое соперничество с Публием отошло на второй план и приняло дружескую, почти братскую окраску.       Он мог, проходя мимо, потрепать барда по волосам (или, когда он был без парика — за заострённое эльфийское ушко, вызывав у того порцию очаровательного ворчания); забросить что-то на шкаф, а потом выслушивать причитания и длинные объяснения, больше похожие на поэму «Почему Икдрас неправ», совсем забывая, что не для всех такая высота — норма; или вызвать Фахтунга, чтобы тот немного размял пёрышки, и через секунду ловить чей-то крик где-то в подвале, очень напоминающий нечто между «Икдрас!» и «сраная птица!».       Икдрас любил такие моменты. Они заставляли чувствовать его живым. Не битвы, не кровь, которую он готов пожертвовать, не моргнув и глазом, если это понадобится. Раньше он думал, что вся его жизнь обязана зависеть от адреналина, от какого-то взрыва эмоций, от охоты и драк. Но теперь…       — Вот теперь отлично.       Голос над ухом вырвал его из раздумий. Он потёр затёкшую ногу и вопросительно вскинул голову, уже собираясь сказать что-то едкое. Но вдруг замер, наблюдая за тем, как Публий облизывает ложку. Честно, после такого зрелища и готовить как-то расхотелось.       Икдрас, будь ему в свидетели все его предки, покраснел и грубовато отнял ложку, проворчав что-то о том, что «ещё не готово».       Публий поморгал глазами, простояв на месте ещё с полминуты и переводя непонимающий взгляд то на красные щёки голиафа, то на ложку, которую этот самый голиаф держал слишком крепко. Решив всё же не стоять над душой, он развернулся и, ничего не сказав, отошёл к остальным. Но Икдрас готов был поклясться всем на свете, что точно видел, как бард краем губ улыбнулся.