***
Душно. Иван оттягивает ворот кофты и смотрит куда-то вдаль, не концентрируя взгляда на чём-то конкретном. Перед глазами всё плывёт, а руки дрожат, как у сумасшедшего. За последнего Ивана принимали некоторые люди, от чего-то помнившие давнее происшествие в «Доме Грибоедова». Тогда Иван, ещё гордо носивший прозвище Бездомный, ворвался в здание, держа в руках свечку и икону. Выходка привела к лечению в психиатрической лечебнице. Иван вспоминает это с горькой усмешкой на лице и странной ноющей болью в сердце. Конечно, сейчас тогдашние стихи и пустое восхищение властью кажутся глупостью и ребячеством. Но много лет назад было иначе, кажется, именно в то время Иван и был по-настоящему счастлив: легко жить с розовыми очками на глазах, пылающим от искренности сердцем и твёрдостью в своих убеждениях касательно любых вещей, начиная от выбора марки сигарет и заканчивая религией. «Бога нет, и дьявола тоже никакого нет!» — уверенно заявлял Бездомный, глядя прямо в угольно-чёрный и ядовито-зелёный глаз наглого иностранца, улыбавшегося так снисходительно. Только будучи в психиатрической лечебнице Иван понял — над ним просто смеялись, нет, насмехались те бездонные глаза, в которых, казалось, не было бликов от света солнца и фонарей и ещё чего-то живого, присущего всем земным созданиям, способным дышать. Глаза того иностранца напоминали своим видом те, что обычно бывают у трупов. Сегодняшняя ночь, безусловно, красива, несмотря на свою духоту. Сейчас бы взять блокнот и описать то, что предстаёт глазам, не забыв заложить метафор и сравнений в строки. Только вот Иван больше не пишет «пустых» стишков, он оставил это где-то в далёком и сладком в своей наивности прошлом. С одной стороны, Иван счастлив, что оставил Бездомного позади и перестал так слепо жить. Но с другой стороны, так хотелось, чтобы тот проклятый иностранец-дьявол никогда не появлялся в жизни. Возможно, тогда стихи Ивана стали бы лучше, распространились бы по всему Советскому союзу, а сам их автор продолжил бы носить розовые очки, не мучая себя вопросами о религии и смысле человеческого бытия на земле. Иван оглядывает пустой парк и не видит никого, даже бродячих котов. Конечно, на улице тёмная ночь, духота, никто в здравом уме не решится выходить из дома. И Иван всем сердцем хочет быть таким же человеком, но каждое полнолуние что-то непонятное вынуждает покинуть стены квартиры и идти на Патриаршие пруды. Это место Иван ненавидит всем существом и днём обходит пруды чуть ли не за три километра. А вот в полнолуние не получается: ноги сами из раза в раз ведут туда, где разбились розовые очки, умер Берлиоз, произошла встреча с тем иностранцем. Иван уже много лет честно пытается убедить себя в том, что тогда ему повстречался обычный хитрый приезжий, а не сам дьявол воплоти. Но образы отрезанной головы Берлиоза, того мастера из лечебницы, кота на двух ногах говорили об обратном. Иван снимает головной убор и машет им на себя в попытках хоть немного охладиться. Пот стекает по лбу, спине и шее, чем раздражает и вызывает неприятный дискомфорт, от которого некуда деться. Разве что можно с разбегу прыгнуть в пруд. Но последний раз, когда Иван купался вне дома, обернулся диагнозом «шизофрения». В этом слове всего десять букв, но они оставили на Иване огромное клеймо, чьё существование до сих пор не удаётся стереть. Оно разрушает изнутри, оставляя где-то в глубине души рубцы, всё никак не желающее заживать. Иван не говорит об этом никому: ни друзьям, ни жене, ни коллегам на работе. Последняя не приносит никакой радости, преподавание в университете нельзя сравнить с написанием стихов. Когда Иван, нет, Бездомный писал их, он был по-настоящему счастлив и считал свою «работу» чем-то безгранично важным. А теперь подобных чувств нет, Иван, уже Понырев, просто рассказывает ученикам лекции по истории. И в этом нет ничего счастливого или важного: каждую секунду кто-то занимается тем же самым, многие даже превосходят Ивана, а он лишь частичка, песчинка, крупица, при исчезновении которой ничего не изменится. Иван тяжело вздыхает и тянется в карман за сигаретами. Пальцы немного дрожат из-за страха и духоты. Кажется, риск потерять сознание увеличивается с каждой секундой, нужно срочно возвращаться домой, пока ноги ещё держат. Но что-то удерживает Ивана от этого, он не может заставить себя пойти в сторону квартиры. Вот и приходится сидеть на той самой скамейке, где когда-то давно Бездомному Берлиоз с важным видом рассказывал о боге, и где повстречался тот самый иностранец-дьявол с разными глазами. Вспоминая их, Иван ловил себя на мысли, что эта «разноцветность» выглядела так, будто иностранец не смог определиться какой цвет ему больше нравится, поэтому «взял» сразу два. Конечно, так быть чисто физически не могло. Но Ивану, увидевшему кота на двух ногах и казнь Иешуа, уже всё на свете кажется возможным. На улице тихо, Иван слышит только своё дыхание и, кажется, биение сердца. Это раздражает похлеще пота, стекающего по коже. Желание окунуться в воду становится только сильнее и навязчивее. Но Иван отмахивается от подобных мыслей, как и от обещания мастеру переписать роман того. Возможно, это избавило бы от полуночных прогулок и дурных снов, и стало бы самым великим делом в жизни Ивана, но он не спешит его исполнять. Ничего не сдерживает, свободные минуты и листы бумаги имеются, да только эта история о печальной судьбе Иешуа напоминает о загадочном иностранце. А его вспоминать всегда больно и горестно, от души будто оторвали огромный кусок и растоптали его, заставив волочить существование в бессмысленных поисках того, что заменит утрату. Странно так думать, учитывая, что знакомство с дьяволом-иностранцем продлилось недолго, буквально несколько часов и всё. Краем глаза Иван замечает тёмную фигуру, появившуюся будто из воздуха. Этот человек особенно сильно выделяется на пустой улице. Походка этого гражданина до боли знакома Ивану. Он даже забывает о желании курить и сосредотачивает внимание на загадочном человеке. Тот медленно приближается, шагая своей странной походкой и держа в руках трость. Иван узнаёт того самого иностранца-дьявола. От него хочется сбежать туда, куда только глядят глаза, лишь бы не говорить с существом, изменившим «розовый» мир Ивана с ног на голову. Но уйти не выходит: ноги отказываются поднимать тело, их будто сковало стальными цепями. Иван сжимает головной убор и опускает голову, надеясь, что иностранец-дьявол просто пройдёт мимо и не сядет рядом. Этого душевное равновесие бывшего поэта точно не выдержит, он снова окажется в лечебнице, откуда больше никогда не выйдет. Ивану от одной мысли о подобном исходе тошно и по-настоящему страшно. Он так долго убегал от прошлого, а тут оно вновь настигло. Но в этот раз рядом нет Берлиоза, который мог бы отвлечь иностранца-дьявола своей болтовнёй о боге. Теперь Иван совершенно один, никто не сможет переманить внимание на себя. Одним из самых смешных фактов является то, что в голове отпечаталось всё, кроме имени иностранца-дьявола. Оно будто специально стёрлось из памяти, чтобы Иван даже не думал начинать поиски существа. И теперь приходится мучить себя вопросом: «Да как же тебя зовут, чёрт ты проклятый?» «Воланд, Иван Николаевич». Иван вздрагивает, слыша голос в голове, и поднимает взгляд. Напротив скамейки стоит иностранец-дьявол и с некой насмешкой улыбается. Свет от фонарей не отражается в разноцветных глазах, а они же выглядят неживыми. Самому Ивану становится ещё более душно, дышать становится тяжелее, а к горлу подступает огромный ком, который не получается проглотить. — Разрешите присесть рядом с вами, Иван Николаевич, — вежливо произносит Воланд, не сводя взгляда с Ивана. Тот медленно кивает и поджимает губы. Сердце от чего-то замедляется и каждое его биение ощущается, как раскат грома поздней ночью. Иван смотрит на Воланда, который так и не изменился с той давней встречи: на лице такое же количество морщин, в разноцветных глазах не читаемое настроение и брови по-прежнему не симметричные. Сам Иван сильно поменялся: седых волос стало в несколько раз больше, тонкая паутина морщин распространилась по всему лицу, а во взгляде пропала какая-то искра, сиявшая искренностью и верой в свои стихи. Но, несмотря на утраченную красоту, Иван не злился за это на Воланда. «И всё же он хорош и красив» — думает Иван и вновь тянется за сигаретой в карман широких штанов. «Спасибо, Иван Николаевич, вы тоже ничего, на вас не так уж тошно смотреть, только морщины и взгляд всё портят». Иван вновь бросает поиски пачки и нервно закусывает губу. Он слышит этот голос в голове, а не от рядом сидящего Воланда. Но Иван и без шевеления чужих губ понимает — в его мысли давно проникли и читают его самого, как открытую книгу. В подтверждении этого предположения Воланд как-то мягко улыбается и кивает, мол, ты прав, Иванушка, можешь не дрожать так. — Вы, наверное, курить хотите, гражданин поэт? — Спрашивает Воланд, хотя и без слов прекрасно знает ответ. — Хочу, только вот пачку найти никак не могу. Дома осталась видать, — нервно смеётся Иван и надевает на голову кепку. — И я, товарищ Воланд, больше не гражданин поэт: уже много лет не пишу. — Чего же вы так? — В притворном удивлении произносит Воланд и протягивает «Нашу марку». — Благодарю, — Иван закуривает и прикрывает глаза, обдумывая с чего бы начать свой рассказ, напоминающий длинный, но не смешной анекдот. По-хорошему можно и не говорить о стихах: Воланд и так всё прекрасно знает. Возможно, ему даже известно о том, что Иван мечтает сбежать домой и закрыться там, лишь бы не находиться на Патриарших прудах. Но от чего-то Воланду хочется, чтобы Иван сам всё рассказал, не утаивая никаких мелочей. Странное существо, которое явно мучает самая страшная эмоция — скука. И, похоже, у Ивана есть шанс её развеять. И пока он этого не сделает, Воланд не отпустит. — Так вот… я разочаровался в своих стишках, понимаете? — Иван вжимает голову в плечи и трёт переносицу свободной рукой. — Глупое восхваление идеалов власти, пустые метафоры и сравнения, отсутствие индивидуальности. Да таких стишков миллионы, и я не хочу иметь к ним никакого отношения. «Но вам нравилось писать». — Нравилось, — не задумываясь отвечает Иван. — Но теперь меня тошнит даже от мысли, чтобы сесть и написать хоть что-то. «И при этом вы не исполнили обещание». — Не исполнил, — подтверждает бывший поэт. — Не хочу иметь хоть что-то общее с этим Понтием Пилатом. Мне он и без этого ночами снится в кошмарах, а днём нет желания даже думать о нём. «Вы всё равно связаны и с Иешуа, и с Понтием Пилатом, и с дьяволом, Иван Николаевич, и никак от этого не убежите» Иван, позабывший о духоте, облизывает губы. Он прекрасно знает о своей связи с казнью Иешуа и самим дьяволом во плоти. Мысли о последнем всегда вызывали странные чувства — смесь звериного страха и какого-то ребяческого восхищения. Оно обычно бывает у мальчишек, впервые посмотревших на женскую грудь. Странное сравнение, но оно как нельзя подходит ситуации Ивана. Он никогда не пылал страстью по отношению к мужчинам. Но от чего-то Воланд заставил и заставляет сердце Ивана по-странному трепетать. Тот даже чувствует приятное тепло внизу живота и лёгкое жжение в области щёк. Но последнее могло быть вызвано жарой. — Всё вам известно, товарищ Воланд, — с горькой усмешкой говорит Иван и затягивается. — Даже то, как я умру. Вы за этим пришли? Чтобы сообщить мне, что я попаду под трамвайные рельсы, как покойный Берлиоз? «Нет, вы умрёте иначе…» — Прошу вас избавить меня от этого знания, — нагло перебивает Воланда Иван и тушит «Нашу Марку». «Как того пожелаете». — Спасибо, — молчание длится несколько секунд. — Но зачем вы на этот раз пришли сюда? Снова выступления? «Не совсем, не думаю, что это так важно» — Хотите сохранить тайну? — Нервно хихикает бывший поэт и немного наклоняет голову на бок. «Вы всё равно связаны и с Иешуа, и с Понтием Пилатом, и с дьяволом, Иван Николаевич, и никак от этого не убежите». — Тогда и я имею право не говорить вам подробностей о своих стишках и о причинах не писать роман, — в голосе проскальзывает некая обида, которую так и не вышло удержать в себе. Воланд в ответ лишь кивает, и Иван понимает. Что он очень устал и хочет спать. Кажется, будто короткий разговор высосал все жизненные силы. Но восполнить их получится только хорошим крепким сном в мягкой постели, рядом с супругой. Да только ноги всё отказываются идти. Они явно насмехались над своим вымотавшемся владельцем. Он предпринимает попытку встать, но его останавливает чужая рука на плече. Иван поворачивает голову в сторону Воланда. — Можете поспать здесь, Иван Николаевич. Обещаю, вас никто не тронет, — произносит он так убедительно, что не согласиться не выходит. Иван без тени стыда укладывает голову на чужом плече не в силах сопротивляться в борьбе со сном. И вместо каких-то проклятий и ужасов Иван чувствует, как его за плечо обнимает сильная рука. В эту ночь Иван спит спокойно.***