Still Waters Run Deep

      Океан был огромным, широким и непостижимым, тёмным и глубоким. Людям ещё предстояло познать всё, что скрыто под его поверхностью. Океан был идеальным местом, чтобы спрятать испорченного Бога. Испорченного Бога, запечатанного в теле мятежного ангела. Мятежного ангела с увядающей благодатью, неспособной сдержать праведный гнев Бога.       Он ожидал темноты. Он ожидал неудобства. Он ожидал тишины.       Кастиэль не ожидал такого жара.       Он оказался в замкнутом пространстве, сделанном из металла, сконструированном с идеальным герметичным уплотнением, созданным для того, чтобы запереть божественное существо. То небольшое количество воздуха, что осталось, было продуктом лёгких Кастиэля; жар его тела был заперт внутри. На лбу Кастиэля выступили капельки пота. Когда он поднял руку, чтобы стереть их, тыльная сторона его ладони ударилась о крышку гроба.       Резкая боль от удара заставила Кастиэля ахнуть — громкий звук в гнетущей тишине. Он закрыл рот ладонью; слёзы выступили на глазах. Его рука пульсировала. Ему не должно было быть больно. Кастиэль не должен был потеть, не должен был чувствовать боль, не должен был чувствовать…       И всё же он чувствовал.       Бог бушевал в его руке.       Благодать Кастиэля начала угасать задолго до того, как он взвалил на себя бремя Метки, но теперь вся его сила уходила на попытки сдерживать Бога, некогда известного как Чак, внутри. В течение нескольких месяцев Кастиэль потерял способность исцелять, сражаться, сохранять контроль.       Гнев не был его собственным, но именно его руки причиняли боль. Кастиэль держался так долго, как только мог, но он знал, что это было вопросом времени, когда Метка подчинит его, прежде чем его руки убьют тех, кого он любил.       Он напал на Сэма во время одной из таких отключек. После Кастиэль настоял на том, чтобы его заперли в подземелье бункера. Там он провёл три дня. На четвёртый день Кастиэль очнулся с руками на горле Дина, цепи, которые должны были сдержать его, лежали разорванные на полу. После этого Кастиэль понял, что должно быть сделано.       Слёзы покатились по его вискам.       Дин собственноручно выковал ковчег Ма’лака. Он настоял на этом. Сварные швы вышли ровными и идеальными. Сигилы были выгравированы с излишней тщательностью. Внутрь он положил мягкие простыни и подушки. Дин продумал каждую часть ковчега до мельчайших деталей. Он вложил в работу всю свою душу.       Поначалу обшивка приносила покой. Она слегка пахла бункером: дорогим порошком, который Дин использовал во время стирки, старыми книгами, которые Сэм хранил в бельевых шкафах, когда приводил в порядок архивы, печеньем, которое Джек прятал в простынях, чтобы Дин не стащил его, а Сэм не прочитал ему лекцию о вреде сахара. Однако по мере того, как тьма сгущалась, это становилось лишь напоминанием обо всём, что Кастиэль потерял.       Теперь запах исчез, растворился в затхлой вони его пота.       Кастиэль медленно поднял руку, коснулся крышки над собой и провёл пальцами по углублениям в металле. Простыни уже давно были разорваны в клочья, хотя он и не мог сказать, когда именно. Кастиэль не часто был самим собой. Он не помнил, как крушил здесь всё, но это могло бы объяснить боль в его руках.       С настолько ослабевшей благодатью Кастиэль не мог проверить сигилы и убедиться, что защита всё ещё прочна. Он не мог видеть ничего, кроме черноты. Ему оставалось лишь верить, что ковчег Ма’лака удержит его и Бога в его руке.       Кастиэль хотел бы что-то видеть. Он подозревал, что даже архангел не смог бы ничего увидеть на дне океана. Здесь и не было ничего: ни света, ни звука, ни воздуха.       Кастиэлю не нужно было дышать. Он был ангелом, — а, следовательно, не должен был удовлетворять основные потребности своей человеческой формы, — но он задыхался. Давление воды обрушивалось на ковчег Ма’лака, на него. Кровь шумела в ушах, оглушая. Он задыхался и хрипел, но воздуха не было, воздуха не было, не было.       Ему было нужно выбраться. Выбраться. Выбраться. Прочь. Прочь. Прочь!       Он кричал, обезумев от ярости, и бил — один, два, три, — по крышке гроба.       Они заперли его. Они заперли его здесь. Они заперли его здесь и оставили умирать.       Но он не мог умереть. Он не мог умереть, потому что Бог не мог умереть. Эта тюрьма не могла сдерживать его вечно.       Не было ни единого шанса, что этот гроб, сделанный руками непокорного человечишки, удержит его. Он зарычал, царапая крышку. Следы от ногтей стали глубже.       Да. Да, он выберется. Он выберется, и все они заплатят.       Привет, Кас.       Кто это был? Здесь не было никого. Никого, кроме него.       Не знаю, слышишь ли ты меня, но я подумал, что могу попытаться.       Этот голос. Он знал этот голос.       Не буду спрашивать, в порядке ли ты. Мы оба знаем, что это глупый вопрос.       В голосе было что-то, что тронуло его до глубины души.       Сэм в порядке. Ну, во всяком случае, его плечо. Рана от пули исчезла через несколько дней после того, как мы…       Пауза. Волна ужасного чувства вины. Как если бы всё его естество — его сердце, — было вырвано из него.       Так, ладно, мы будем держать оборону здесь, хорошо? Но я не откажусь от тебя, приятель. Я никогда от тебя не откажусь.       Горячая жидкость текла по его рукам, липкая на коже. Кровь. Как?       Держись, Кас.       Кастиэль скрестил руки на груди, ткань рубашки впитывала кровь. Это было самым близким к повязке, что у него было.       Он вдохнул.       Молитва закончилась. Слов больше не было. Но, тем не менее, Кастиэль всё ещё чувствовал её. Кости крыльев Кастиэля дёрнулись, отчаянно пытаясь последовать навстречу. Он не пошевелился. Он не мог пошевелиться.       Бог в его руке затих.       Кастиэль закрыл глаза.       Когда он открыл их, тьмы больше не было.       Кастиэль стоял посреди свалки металлолома Бобби. Лил дождь. Он лил, и лил, и лил.       Пустые каркасы ржавых автомобилей стояли рядами по обе стороны от него. Порывистый ветер развевал полы его изодранного плаща, принося с собой едкую вонь застоявшегося дыма. Ни время, ни капли дождя, с металлическим звоном отскакивающие от автомобилей, не могли заглушить этот запах. Кастиэль повернул голову и увидел смутное очертание сгоревшего дома Бобби — сгоревшего по его вине, поскольку весь хаос, учинённый левиафанами, был его виной.       Видение расплывалось по краям его поля зрения. Кастиэль не мог видеть дальше ограниченного круга. Остальное было чёрным, покрытым рябью, как лужи на земле. Возможно, он так давно не пользовался своими глазами, что разучился видеть.       Он шагнул вперёд, носком ботинка зацепившись за трещину в бетоне. Он споткнулся. Видимо, ходить он тоже разучился.       Трещина разверзлась, открыв бескрайний океан под собой. Всё случилось так быстро. Кастиэль не смог сбежать. Он упал в воду. Он погружался всё глубже, и глубже, и глубже, пока не достиг дна океана.       Ковчег Ма’лака — могила Кастиэля, его гроб, — ждал его.       До сих пор под волнами всегда было тихо, но теперь Кастиэль слышал громкий, протяжный стон металла.       Гнев нахлынул на него в тот момент, когда он вернулся в свою реальность. Он не должен был быть способен видеть сны, не говоря уже о том, что ему вообще не нужно было спать. Это было так по-человечески. Он не был человеком. Он был Богом.       Когда он попытался перевернуться в маленьком, тесном гробу, гнев превратился в ярость. Его плечо оказалось зажато в углу, острый металл изрезал слабую плоть. Из его горла вырвалось низкое рычание. Он был достоин лучшего. Чего-то большего, чем эта тюрьма.       Упершись рукой в стенку гроба, он ударил ногой в противоположный угол. Там было слабое место. В этой тюрьме было слабое место. Он знал это. Он знал, что найдёт его. Он знал, что сбежит.       Он пинал угол снова, и снова, и снова, пока кончик его ботинка не протёрся насквозь, пока кости в пальцах не были сломаны, пока мышцы не закричали в агонии. Он продолжил.       Он сбежит. Он сбежит. Он сбежит. Сбежит. Сбежит. Сбежит!       Привет, Кас.       Голос вернулся, произнося односложное имя с длинной протяжной гласной, с затихающим шипением в конце.       Я должен был остановить тебя.       Голос продолжил, каждое его невнятное слово было наполнено потерей и тоской. Существо в гробу замерло и прислушалось.       Должен был… должен был помешать тебе принять Метку.       Вздох — один принадлежал голосу, другой ему. Он упал на спину, лёжа, как человек в гробу. Нет. Не «как». Он и был им.       Я скучаю по тебе. Чёрт, как я по тебе скучаю. И ты мог… Ты мог бы…       Ещё один вздох. Кастиэлю потребовалось мгновение, чтобы понять, что он принадлежал ему. Он вернулся. Его тело принадлежало ему… по крайней мере, сейчас.       Нет. Нет. Это не твоя вина, Кас. Ничто из этого. Ты спас мир. Спас. И это…       Кастиэль ощупал плечо. Порванный плащ хлюпал, пропитанный кровью. Он не мог дотянуться, чтобы коснуться ноги, но подозревал, что она была в таком же состоянии. Нехорошо.       Я позабочусь обо всём. А ты береги себя. Хорошо, Кас?       Кастиэлю стало холодно. Холода он тоже не должен был чувствовать. Было ли дело в потере крови? Возможно. Он не знал, как и когда у него открылось кровотечение. Нехорошо. Совсем нехорошо.       Он отключался всё чаще и чаще. Именно поэтому он и оказался в гробу. Он хотел бы знать, сколько времени прошло, сколько времени он контролировал ситуацию и сколько ему осталось.       Во всеохватывающей тьме вокруг него Кастиэль больше не мог видеть границы между собой и Богом, запертым внутри. Бог — когда-то Чак, а теперь существо ярости и праведности, — скрывался под кожей Кастиэля. Ковчег Ма’лака был запасным вариантом. Кастиэль был настоящей тюрьмой.       Благодать Кастиэля не могла восстановить его повреждённую плоть, не могла остановить кровотечение. Ран на его теле становилось всё больше с каждым разом, когда он приходил в себя.       Тело Кастиэля было клеткой для Бога, и оно начинало подводить его.       Тело. Когда оно перестало быть сосудом, а стало его телом? Должно быть, это случилось в какой-то момент в череде всех его воскрешений. Это тело было создано для него, собиралось воедино снова и снова, в последний раз совсем недавно, после того, как Джек разбудил его в Пустоте. Тогда он был единственным, кто занимал его. Джеймс Новак уже давно обрёл покой на Небесах. Был только Кастиэль в его теле, ангельский эквивалент души, кружащейся внутри него.       Теперь он не был один. Не было ни секунды, когда он мог бы забыть об этом. Каждый раз, когда он возвращал контроль над своим телом, у него появлялось новое увечье, новая рана на сердце.       Голос всегда возвращал Кастиэля.       Молитва звала его, заставляла Кастиэля захотеть расправить крылья и полететь ей навстречу. Он не мог летать с момента своего падения. Но так хотел.       Она всегда начиналась с «Привет, Кас».       Иногда голос был спокойным и рассудительным, часто сосредотачивавшимся на новостях о здоровье Сэма. В других случаях — чаще всего — он был пьяным и злым, умоляющим: «Я скучаю по тебе, вернись, вернись, вернись».       Кастиэль хотел бы, чтобы это было возможно.       Время от времени голос упоминал о днях, неделях и месяцах, проходивших между молитвами. Однако для Кастиэля время было бесконечным чёрным пространством, разбитым на осколки моментами, когда его тело не принадлежало ему.       Бог скрывался под кожей Кастиэля, иногда затихал, но ненадолго. Всегда ненадолго.       Кастиэль провёл пальцами — искривлёнными от многочисленных переломов — по Метке на предплечье. Она горела, как будто её только оставили на нём. Он проследил её форму, твёрдую и выпуклую под кончиками пальцев. Шрам на коже был лишь небольшой частью необъемлемого целого. Попытка сдержать Бога извратила его силы, наполнила их гневом и ненавистью. Гниение глубоко укоренилось в нём. Оно текло по венам Кастиэля, обволакивало его благодать и питалось его разумом. Оно порабощало Кастиэля. Он не знал, сколько времени ему осталось.       Он не знал, как долго протянет его благодать, как долго он сможет слышать молитвы, слышать голос.       Слышать Дина.       Кастиэль стиснул зубы, подавляя крик, застрявший в горле. Он отказывался думать о встрече с тёмной пустотой и разгневанным Богом, потому что должен был продержаться как можно дольше. Если Бог вырвется на свободу, это будет иметь непостижимые последствия для всего мира.       Так и будет. Он начнёт с тех, кто выступал против него, с тех, кто предал его, с тех, кто отказывался подчиняться его законам. Он начнёт с братьев, используя против них руки их сломленного ангела. Накажет их всех сразу.       Но он должен уйти. Он должен уйти. Он должен уйти. Уйти. Уйти. Уйти.       Металлический гроб застонал, более слабый, чем плоть, заключившая его в тюрьму. Он знал, что делать.       За время своего заключения ему удалось найти слабое место. Оно было едва заметным, но он был лучше человечишки, создавшего эту штуку. Он был Богом.       Всё, что ему было нужно, — это ещё лишь немного времени, и тогда он выбрался бы на свободу. Он поднял ногу и стукнул по углу гроба, целясь в шов.       Дин был чрезмерно эмоционален и дрожал, когда запаивал его. Он был недостаточно осторожен. Человеческие слабости.       Бац. Бац. Бац.       Ещё немного.       Бац. Бац. Ба…       Привет, Кас.       Чёрт. Только не снова. Только не снова. Только не снова.       Это глупо. Я чувствую себя глупо. Да, это так глупо.       Ещё немного, и дело будет сделано. Он должен держаться. Он должен держаться.       Но я всё равно скажу. Да. Должен бы сказать раньше. До того, как ты…       Бац. Бац. Бац.       Хотел бы сказать тебе это лично, но, эм, это… это, эм, не…       Ковчег Ма’лака прогнулся. Крышка вдавилась внутрь, сильно сжимая его плоть. Кастиэль проснулся.       Я никогда тебе не говорил. Я просто думал, что у меня будет больше времени, знаешь? Что забавно, если вспомнить тот факт, что это было…       Гроб треснул.       Чёрт. Я даже не знаю, слышишь ли ты меня. Но мне всё равно сложно.       И вода хлынула внутрь.       Плотные, холодные, тёмные воды окутали его, осколки металла впились в его кожу, и, больше не сдерживаемый магическими сигилами, вес всего океана грозился разорвать его на части.       Вода наполнила его лёгкие. Он захлебнулся.       Кастиэль не мог дышать. Он не мог дышать. Не мог дышать. Он был ангелом, но его телу было необходимо дышать, а он не мог.       Его конечности налились тяжестью. Он не мог поднять руки. Не мог всплыть. Всё, что он мог сделать, — это смотреть на пустую черноту вокруг и позволить воде поглотить себя.       Кас. Кас, я лю…              Кто-то хлопнул в ладоши. Звук был приглушённым, лишь эхо, поглощённое темнотой. Кастиэль, настолько привыкший к постоянной тишине, вздрогнул от резкого грохота.       Он не ударился о металл.       Он мог дышать.       Вокруг не было ничего, кроме черноты. Но это была не та гнетущая тьма, которую можно встретить на дне океана. Это было ничто. Отсутствие. Пустота.       Это была Пустота.       Здесь Бог в руке Кастиэля был приглушён. Здесь у Бога не было никакой власти. Здесь Кастиэль мог сохранять контроль над своим телом.       Кастиэль парил в Темноте. Его плащ был изодран в клочья, испачкан кровью и промок насквозь. С его волос капала солёная вода. Лёгкие и горло горели. Он открыл рот, чтобы закричать, но не смог вымолвить ни слова. Он не мог говорить. Он не мог говорить.       Он слышал голоса вокруг себя. Когда он сел, позвоночник взвыл от боли. Каждая мышца, каждый сустав, каждая часть его тела болели. Проведя так много времени в замкнутом пространстве, тело Кастиэля отказывалось двигаться. Кастиэль заставил своё туловище выпрямиться и согнулся над вытянутыми ногами. Он уставился на свои руки: сломанные, окровавленные, покрытые синяками.       — Только посмотри на себя, — сказал голос, звучащий так, словно принадлежал потерянному другу, но это был лишь намёк на это, пустое факсимиле, — оказался здесь до того, как обрёл счастье, — глухой смех сотряс пустоту. — Твоя жизнь всё ещё принадлежит мне.       — Нет, — сказал другой голос — на этот раз настоящий, цельный, полный света, — это не было частью сделки.       — Сделки, — вторил ему низкий и опасный пустой голос. — Ребёнок хочет определять условия сделки.       — Он имеет на это право, — сказал ещё один голос, холодный, как смерть, — нам всем нужно сотрудничать.       — Отпусти его, — сказал голос, полный света, — и скоро ты снова сможешь заснуть.       Пустой голос раздражённо вздохнул.       — Ладно. Но если ты не доставишь…       — Не могли бы вы поторопиться? — прервал его последний голос, глубокий, полный тьмы и древнего знания. — Давайте уже разберёмся с моим братом, потому что меня ждёт столик в Рино.       — Не будет никакого Рино, если мы не начнём действовать, — сказал голос смерти. — И у тебя появятся гораздо более веские поводы для беспокойства.       — Полагаю, так и будет.       Два нежных пальца приподняли подбородок Кастиэля. Тот, кто стоял перед ним на коленях, был ярким, сияющим пятном в окружавшей их пустоте. Глаза Кастиэля наполнились слезами. Он знал этот свет. Он знал его, потому что эта сила когда-то текла по его венам. Он знал, что свет принадлежал Джеку.       Кастиэль протянул руку, вслепую пытаясь схватить Джека за запястье. Он нащупал его, как и Бог внутри. Бог пытался взять всё под свой контроль, но потерпел неудачу, потому что у него не было власти в Пустоте.       — Кас, — сказал Джек, — мне жаль. И спасибо тебе. Дальше мы сами.       Кастиэль захрипел, пытаясь произнести имя Джека, пытаясь сказать ему, что всё в порядке, пытаясь спросить, что происходит, но не смог.       Джек схватил Кастиэля за предплечье. Ладонь накрыла Метку, его свет успокаивал гнев, бушующий внутри. Длинные красные линии потекли по руке Кастиэля, такие яркие в темноте, и обвились вокруг руки Джека. Как только Кастиэль понял, что собирался сделать Джек, он попытался отстраниться, вырвать свою руку из руки Джека, но Кастиэль был слаб — так слаб, — после всего времени, проведённого под водой.       — Всё хорошо, Кас, — прошептал Джек, продолжая впитывать в себя Метку. — Всё будет хорошо.       Кастиэль покачал головой. Ничего не было хорошо. Он не мог позволить этому случиться. Он должен вернуться в гроб, похороненный в Марианской впадине, и позволить Богу запереть себя в собственном теле на всю оставшуюся вечность, прежде чем позволит Джеку пройти через это. Джек не должен страдать за ошибки Кастиэля. Открывая и закрывая рот, наблюдая, как красный свет перетекает от него к Джеку, Кастиэль пытался протестовать, пытался извиниться, пытался произнести имя Джека.       Но Кастиэль не мог говорить. Он не мог говорить. Он не мог говорить.       Передача завершилась. Кастиэль вцепился в запястье Джека, полный решимости не потерять его снова, и обмяк под тяжестью, навалившейся на него смеси чувства вины и облегчения. Джек казалось никак не изменился, несмотря на злую красную Метку, омрачавшую мягкость его света.       — Хорошо, — бросил Джек через плечо, — дело сделано. Освободи его и отправь домой.       — А это обязательно? — спросил пустой голос.       Глаза Джека вспыхнули смесью красного и желтого. Пальцы щёлкнули, и Кастиэль почувствовал, как цепь, обвивавшаяся вокруг самого его существа, лопнула, сделка, которую он заключил с Пустотой, чтобы защитить Джека, была разорвана.       Кастиэль протянул руку к Метке, светящейся на коже Джека. Если бы Кастиэль смог коснуться её, то он бы остановил это. Было ещё не слишком поздно. Не могло быть слишком поздно.       Пальцы снова щёлкнули, и пустота сомкнулась вокруг Кастиэля. Длинные щупальца тьмы обвились вокруг его талии и потянули под воду. Он держался так долго, как мог, но в итоге отпустил Джека. Темнота утянула его прочь.              Дождь обрушивался на асфальт. Кастиэль тяжело приземлился посреди шоссе, катясь по дороге. Он изо всех сил пытался остановиться, царапая, обдирая кожу на ладонях в поиске опоры на скользкой поверхности.       Дул сильный ветер. Остановившись, лёжа на животе на сплошной жёлтой линии, Кастиэль вздрогнул. Его мокрая одежда липла к телу, а кожа покрылась мурашками. Холодно. Ему было холодно.       Свет заливал дорогу. Вода, скопившаяся на обочине шоссе, сияла маслянистыми радугами. Кастиэль повернул голову, любуясь цветами. Он так давно не видел цвета.       Где-то рядом завизжали тормоза. Свет стал ярче, ослепив Кастиэля. Он прищурился, но всё равно не мог ничего разглядеть.       Двигатель знакомой машины рычал прямо над головой Кастиэля. Дверь открылась, и голос позвал его.       — Кас?       Открылась ещё одна дверь, и другой голос сказал:       — Дин, подожди. Возможно, это всё ещё…       — Мне плевать!       Быстрые шаги, звук которых был приглушён дождём, приближались к Кастиэлю. Руки, — тёплые, добрые, надёжные руки, — помогли Кастиэлю сесть. Когда фары окружили голову его спасителя короной света, Кастиэлю на мгновение показалось, что он увидел нечто священное. Кастиэль моргнул и понял, что это правда.       Дин.       — Кас, Кас. Эй, приятель, — Дин обхватил ладонями его лицо. Кастиэль подался навстречу прикосновению, чуть ли не рыдая от его нежности. — Эй, ты в порядке? Что случилось?       Кастиэль посмотрел во взволнованные глаза Дина и попытался объяснить, но не смог ничего сказать. Он не мог говорить. Он не мог говорить.       — Так он… — сказал Сэм, как тень появляясь за спиной Дина, — ну, знаешь…       Дин прикусил нижнюю губу и переключил внимание на руку Кастиэля, ту, на которой когда-то горела Метка. Кастиэль поднял её и позволил Дину отодвинуть то, что осталось от его рукава. Оба брата выдохнули, когда увидели гладкую, без единой царапины кожу, бледную в свете фар. Дин провёл пальцем по предплечью Кастиэля, как будто не мог до конца поверить в это. Мягкое прикосновение заставило Кастиэля втянуть в лёгкие воздух, тяжёлый от влажности.       — Сэм, — сказал Дин, его голос дрожал — Кастиэль не мог определить, от благоговения, ужаса или облегчения, — когда он снова провёл пальцем по коже, — она исчезла.       — Я вижу, — Сэм был сдержан, насторожен. — Значит ли это, что он на свободе?       Кастиэль покачал головой.       — Он не вырвался? Тогда что случилось?       Кастиэль открыл рот, но с его губ сорвался лишь вздох. Он хотел рассказать братьям. Он хотел рассказать им всё, но не мог говорить. Он не мог говорить. Он не мог говорить.       — Кас? — Сэм шагнул вперёд.       Дин остановил его, вытянув руку, дождевая вода блестела на его ладони.       — Посмотри на него, Сэм. Ему нужна сухая одежда, нужно обработать раны. Давай отложим допрос на потом, хорошо?       После недолгого раздумья Сэм кивнул и направился к Импале. Дин обнял Кастиэля за плечи и помог ему подняться на ноги. Когда Кастиэль непроизвольно всхлипнул, наступив на повреждённую ногу, Дин подхватил его, помогая добраться до заднего сиденья Импалы. Как только Кастиэль оказался внутри, тяжело прислонившись к двери и окну, Дин на мгновение исчез. Он вернулся с одеялом и втиснулся рядом с Кастиэлем.       — Так, это всё, что было под рукой, — Дин положил одеяло на колени Кастиэля. — Не волнуйся, мы скоро будем дома, — при этих словах Сэм завёл машину и поехал по шоссе. — Найду для тебя чистую одежду, как только приедем, — Дин улыбнулся, его улыбка казалась вымученной даже при слабом освещении. — Плащ не спасти. Рубашку тоже. А остальное… посмотрим, — Дин прочистил горло и пробормотал, — не так я хотел избавить тебя от одежды, это точно.       У Кастиэля стучали зубы. Он дрожал и дрожал, неспособный остановиться. Дождевая вода подсыхала на его коже, оставляя тёмные полосы, похожие на разбавленное масло. Возможно, пятна были чем-то, во что он вляпался на дне океана или во тьме Пустоты. Остатки и того, и другого было не так легко смыть.       Дин скользнул под одеяло и прижался к спине Кастиэля. Обняв его за плечи, Дин притянул Кастиэля вплотную к своей груди и положил подбородок на его макушку.       — Я держу тебя, Кас, — прошептал Дин, укутывая их обоих одеялом. — Я никогда больше тебя не отпущу. Я держу тебя.       Кастиэль хотел ответить — хотел поблагодарить Дина за то, что тот поделился с ним своим теплом, хотел извиниться за то, что стал обузой, — но он не мог говорить. Он не мог говорить.       Он не мог говорить.