Здесь нет места для героев

Путь из Эдема через Иеронимус был трудным, как обычно. Сначала была степь. Долгая, долгая степь. Каждый день в ней был бесконечно долгим, каждая ночь была жуткой, а рассветы и закаты выжигали глаза. Никто ничего в этой степи не ждал. Никто ни с кем не говорил. Не о чем было. После степи был лес, огромнейший лес на памяти Сальвадора. Тропа, сложенная еще несколько веков назад, была ненадежна, несколько раз она упиралась в овраг или еще что-нибудь. Деревьев было так много и все они были так близко друг к другу, что свет никогда не пробивался сквозь их листву. Если отбиться от группы, то можно было легко заплутать. А звери и люди, обитающие в этом лесу, несли в себе смерть. Не самую легкую и безболезненную. Сальвадор не боялся их, но все равно не хотел с ними встречаться. После леса их ждут бескрайние поля, потом снова лес, уже хвойный и, если верить сказкам каких-нибудь нянек, очень жуткий. Якобы из трех человек двое не возвращаются оттуда. После хвойного леса снова пустошь, но уже ледяная. Но по ней нужно идти не больше двух дней, так как путь ведет сразу же в Афины, в самый прекрасный город на земле. В Афинах всегда тепло, не смотря на вечную зиму где-то неподалеку. Нет, этот путь не был единственным из Эдема в Афины. Был еще один, ведущий через Артемиду. Но Артемида представляла собой большей частью пустыню, мертвую, как матушка Сальвадора. Тропы не было, ее забыли около сотни лет назад. Никто не ходил через Артемиду, если только не в ее столицу. Сальвадор не привык быть кочевником. Он родился на Пандоре, прекрасной Пандоре. Дикая Пандора, но стоит лишь ее обуздать... Сальвадор не был одарен фантазией, поэтому он сравнивал свою провинцию со шлюхой из какого-то портового борделя. Когда-то, лет двадцать назад, он встретил такую в порту на Южном шельфе. Она была такой... Как Пандора. Дикой и непокорной. Прекрасная аллегория, считал Сальвадор. Он не знал этого слова, но это не мешало ему жить. А вот то, во что он ввязался несколько лет назад, еще как мешало. Церковники и даже ученые, жившие в Санктуарии, говорили, что изначально мир был един. Мол, все провинции были одним огромным материком, на котором жили маги. Все они были прекрасны, как на подбор. Все они были умны, даже говорили, что они хранили в ныне утерянных книгах все знания мира. Начиная от того, почему зимой не растут овощи, и заканчивая сотворением мира. Все было хорошо у этих магов, пока Пандора не откололась от материка. Никто не знал, как. Никто так же не знал, почему в небе все время видно идеально круглый камень, именуемый луной. Хотя, возможно, знали все, кроме Сальвадора. Он стеснялся спросить. Когда священники сказали, что Пандора была оторвана от материка за грехи ее жителей, Сальвадор начал ржать на весь храм. «Ну да, - сказал он. – Я вчера возлежал с твоей дочкой, это тоже грех?» Священник, стоящий под статуей первого из Общих богов, сначала покраснел, потом побледнел, а потом сказал, что после смерти он будет страдать в теле еще большего урода. Сальвадор плюнул ему в лицо. Про дочь он, к слову, не врал. Священник должен быть благодарен – дочурка была постарше Сальвадора, уродливая, как скаг, да и не умнее скага. Титьки ее свисали до пояса, но зато она была доброй. И девственницей. Сальвадору обычно приходилось платить девушкам, чтобы те раздвигали ноги, а эта чуть ли не заплатила ему сама. Священник сказал, что больше Сальвадор не мил Общим богам. Но дело не ограничилось лишь этим. Если бы все было так просто, то Сальвадору достаточно было бы исповедоваться. «Если бы Общим богам было до нас дело, позволили бы они мне родиться на свет?» - спросил Сальвадор, вставая в проход между скамьями. Священник, закипая, закричал на него. Поток слов был несвязным в основном, но священнослужители поняли, что надо делать. Сальвадора выгнали из храма, а к списку его преступлений приписали нарушение церковных устоев. За год в этот список так же попали каннибализм, убийства, поджоги, кражи, порча имущества, пьянство, распутство и ненормативная лексика при священнослужителях. Ну а после того, как в Санктуарии появилось первое объявление с его жутким портретом и ценой за его голову, Сальвадор понял, что пора уходить. И ночью он ушел. К сожалению, никому он нужен не был. Попав в Менетий, он нашел работу, единственную, где он был наравне со всеми. Его приняли в цирк уродов. Сначала Сальвадор пытался устроиться матросом на какой-нибудь корабль. Его устраивала возможность весь день сидеть в «вороньем гнезде», или же драить палубы, или же что-то еще... А после долгих плаваний он мог бы отдыхать в портовых борделях, благо денег матросам обычно хватает. Он, правда, говоря с капитаном одной галеры, не упомянул о том, что в последний раз, когда он плавал на корабле, его все время рвало. Капитан все равно отказал ему, посмеявшись. «Нет, - сказал он. – Нам не нужны здесь недоросли». Сальвадор, разозлившись, решил попытать счастья на других кораблях. И везде ему отказывали. Даже на корабле, приплывшем из Прометея, его послали лесом. Капитан, чернокожая женщина лет сорока, лишь смеялась над Сальвадором. Она говорила на старом наречии западного побережья, половина Диониса и весь Прометей говорили на нем. Из общей речи она знала лишь слова «сука», «море» и «корабль». О значении этих слов она, видимо, не знала, потому что поочередно называла Сальвадора всеми этими словами. Сальвадор в ответ заявил, что все женщины-капитаны с Прометея являются тупыми шлюхами. К сожалению, он не знал о том, что рядом с женщиной ошивалась ее дочь, а она общую речь понимала. Переведя своей матушке слова Сальвадора, и, как он понял, приукрасив их руганью, она заодно сказала, что на Прометее таких уродов, как он, сжигают вместе с матерью. Сальвадор сказал, что Прометей весь состоит из уродов. Очнуться в сточном канале, голым и избитым, было не самым плохим началом дня. Корабль с Прометея уже уплыл, когда Сальвадор доковылял до порта. Остальные еще были там, но в таком виде на Сальвадора даже не стали бы смотреть. Поэтому он, злобно ругаясь и харкая кровью, побрел куда-то в бедные кварталы, искать пьяных бездомных, чтобы снять с них одежду и деньги, если найдутся. Когда-то матушка Сальвадора говорила ему, что некоторые нищие прячут деньги у себя в заднем проходе. Сальвадор не горел желанием проверить или опровергнуть это. Первого нищего он нашел недалеко от того места, где очнулся он сам. Мужчина, которого он сначала почувствовал, а не увидел – запах от него распространялся на весь проулок. От него несло потом, дерьмом и гнилью. От одежды, ясное дело, пахло так же. К тому же, она задубела за все то время, пока он ее носил. Сейчас же мужчина, чьего лица не было видно из-за косматой бороды, спокойно дрых, храпя очень громко. В его одежде были блохи. Сальвадор ругался и негодовал. Но лучше вариантов все равно не было. Бездомный по габаритам верхней части тела относительно походил на Сальвадора. Правда, ноги у него были длиннее в два раза. Сальвадор невольно улыбался, вспоминая это. Когда-то давно Сальвадора сравнили с обезьяной. Мол, руки у него длинные, а ноги короткие. Как у тех странных черных обезьян из-за моря. Кажется, так сказала какая-то девочка. Сальвадор, услышав это, просто вмял свой кулак в ее детское злобное лицо. Он ненавидел детей, этих жестоких сопливых ублюдков. В цирке к нему относились не хуже, чем на Пандоре, но и не лучше. Шпрехшталмейстер, старик, слишком огромный и страшный, чтобы поверить в его возраст, против Сальвадора ничего не имел. Они часто говорили о чем-нибудь, ехали на своих лошадях рядом. Возможно, это и была та самая дружба, которая так много значит для нормальных людей. Остальные же не проявляли такой доброты по отношению к недорослю... - Поторапливайся, ублюдок! – прикрикнула какая-то девушка, что ехала за ним. Сальвадор вздрогнул. Кажется, он задремал и успел отстать от общей группы. Телега, нагруженная бочками с засоленным мясом, которая ехала за ним до этого, маячила где-то далеко впереди, а значит, дремал он не больше пяти минут. - Что? – он обернулся. Его нагоняла Красавица, гордость цирка. - Я говорю, ты нас задерживаешь! – рявкнула девушка. - Что мешает тебе просто обогнать меня? Вопрос был глупым. Дорога, проложенная в лесу Иеронимуса, не позволяла обгонять всадников без риска сломать коню ногу. Поэтому группы всадников, особенно такие, как бродячие цирки, всегда двигались здесь очень медленно. Путь мог занимать несколько недель. Красавица лишь фыркнула. Сальвадор украдкой рассматривал ее. Она была выше его, а когда они стояли, он дышал ей в грудь. У нее было красивое тело и глаза. Нижняя часть лица была скрыта. Наверняка снова растет борода. Сальвадор однажды сказал ей, что его борода, которую он никогда не отрезал полностью, не сравнится с ее бородой. Это был комплимент, но Красавица обиделась. Пони Сальвадора храпела. Плохой знак. После вчерашнего дождя дорога превратилась в размытое дерьмо, и пони, слишком слабая для немалого веса Сальвадора, не могла идти по ней нормально. Копыта ее зарывались в грязь, она будто бы скользила. - Обгоняй, – обреченным голосом сказал Сальвадор, сходя с дороги на ненадежную каменистую насыпь. - Наконец-то, – буркнула Красавица и пришпорила своего коня. За ней помчались и другие циркачи, каждый одаривал Сальвадора не самым нежным взглядом. О, как же он сейчас хотел оказаться в Санктуарии, в борделе Мокси... Он закрывал глаза и видел, как ее титьки колышутся при каждом ее движении. Она всегда была вежлива с ним и добра. Нет, он никогда не спал с ней, потому что стоила она больше, чем весь этот сраный цирк зарабатывал за год. Позволить ее себе могли... Никто. Никто на памяти Сальвадора не был способен ее оплатить. Возможно, Мокси специально назначила настолько высокую цену, чтобы всякие простолюдины не лезли к ней. Мужчин, которые к ней приставали, Сальвадор пару раз лично избивал. Она благодарила его выпивкой, деньгами, поцелуями в лоб или щеку. Красивая, милая Мокси, самый добрый человек на всей Пандоре. Выглядела она всегда превосходно, несмотря на свой возраст. Сколько ей, не знал никто. Знали лишь, что у нее были сын и дочь, обоим было около тридцати. Все равно Сальвадор мечтал, что однажды она ему даст, если он вернется на Пандору. Пони, купленная шпрехшталмейстером очень давно, явно страдала. Сальвадор даже не пытался вдавливать пятки в ее бока, ясно было, что она скоро упадет и издохнет. Будет обидно, потому что денег нет. Последнее выступление было не очень удачным, судя по россказням циркачей. Никому не хотелось смотреть, как безногие силачи жонглируют младенцами без конечностей. Сальвадор слез с пони. Он тут же пожалел об этом, войдя в грязь по щиколотки. - Иди, - сказал он. – Ну же, иди! Пони сопротивлялась. - Ну! – он ударил ее по шее. А пони взяла и упала. Умерла. Сальвадор, побагровев от злости, медленно вспоминал все ругательства, что он услышал за свою жизнь. Но слушать их было некому: цирк уехал далеко вперед, забыв о нем. Дружба со шпрехшталмейстером, мать ее, творит чудеса. Незаменимый силач, недокарлик Сальвадор, умрет в лесу от холода, голода и, возможно, когтей скагов. Кто знает, что обитает в этом лесу? Утром музыканты щебетали, что одна из тропок в этом лесу ведет к молотильникам. Там, среди костей и трупов животных, спит сам Терраморф. Спит он уже несколько лет, весь зарос травой и грибами. Поэтому его нельзя отличить от предмета ландшафта. Брехня, считал Сальвадор. Молотильники водятся на Пандоре и только на Пандоре. Терраморф, особенно крупный молотильник, по логике, должен обитать там же. Сальвадор вздохнул. Одна история интереснее другой. У него пони сдохла, а он вспоминает о всяких там чудищах со своей родины. При себе у него нет ничего, кроме топора. Он стащил этот топор в какой-то деревне. С этих пор он висит за поясом, а каждый вечер Сальвадор его точит. Не самое лучшее оружие, но выбирать не приходится. Он побрел куда-то по дороге, ориентируясь по следам. Скоро стемнеет, а значит, все будет очень плохо. Через два часа Сальвадор решил, что лучше бы он умер. Ножки его, слишком короткие и недоразвитые, болели от долгой ходьбы по грязи, которая еще не засохла. Видимо, солнце садилось, потому что он из-за треклятой густой листвы у себя над головой ничего не видел. - Свежая плоть. Он вздрогнул. Опять задремал, видимо. У него входило в привычку спать на ходу. - Мясной конь. Нет, не задремал. Он действительно слышит голоса. - Бить, солить, бить. Нет. Нет, нет, нет. Сальвадор не верил. Дети безлюдья – это сказки. Мамаши пугают ими своих детей. - Бить, бить, бить. Судя по голосу, человек был один. И был он где-то недалеко... Обернешься, а он стоит прямо перед тобой. - Нет, заткнись! Бить, бить, бить, убивать, резать плоть, кровь в твоем горле... Сальвадор медленно достал топор из-за пояса. - Бить! Меня! Конь из кожи! Дети безлюдья... Если верить путникам, они обитали на Пандоре. Жестокие, сумасшедшие ублюдки, которыми движут лишь инстинкты и жажда убивать. Хорошо лишь то, что за пределы Пандоры им выбраться нереально... Тогда как этот сын безлюдья тут оказался? - Эй! – закричал человек. Сальвадор нервно сглотнул. Когда он хотел умереть, он не имел в виду смерть от рук безумного! - Эй, стой! Стой, или я сломаю твою жизнь! Сальвадор встал, как вкопанный. - Ты говоришь сам с собой... – прошептал он. – Ты не видишь меня, тебе нужен не я... Судя по раздавшемуся чавканью, человек спрыгнул прямо в грязь откуда-то с дерева. - Ты! – крикнул он. В лопатку Сальвадора что-то уткнулось. Лезвие? - Я, – Сальвадор сжал рукоять своего топора покрепче. - Кто? Заплутавший кусок мяса, завернутый в боль, истекающий кровью и страданиями? - Путник... – мямлил Сальвадор. Человек отнял лезвие от его спины. - Кусок страха в оболочке из дерьма и пота? - Нет... Судя по звукам, дитя безлюдья обошло его. - Куда? – спросил он; голос его прозвучал над самым ухом Сальвадора. - Афины... - Афи-и-ины! – закричал сумасшедший так громко, что Сальвадор невольно шарахнулся от него в сторону. - Это будет милосердием для тебя... – Сальвадор наугад ткнул топором. Внезапно лезвие встретило сопротивление. - Не делай так, или я сделаю салат из твоих сосков! Ладонь, горячая и большая, легла на лицо Сальвадора. - Время спать, путника ты кусок!