Когда из истории выжжется наша правда
Теми, кто видел в воспоминаниях справедливость, Смотри: как огонь, слетающий с кедра, Моя любовь сгорит со мной, и вечность
Мы будем жить.
Акт первый
Война идёт плохо. Это не значит, что когда-то всё шло хорошо, но каждый раз, когда я вижу Гарри, его свет слабеет. Он — наш маяк надежды, наша основа, на которой строятся все ожидания, однако если раньше он с радостью принимал благородный вызов, то сейчас это лишь ещё один груз и Гарри должен нести его в одиночку. Как будто убийство Волан-де-Морта не считается достаточным испытанием. Я делаю всё, что в моих силах, но уже мало чем могу ему помочь. Грюм, который и так никогда не отличался любезностью, в последнее время стал ещё более неразговорчивым и вспыльчивым. Всякий раз, когда я прошу ответов, он откровенно меня игнорирует, но я слишком устала, чтобы настаивать. Ушла та яркая девушка, которая вкладывала всё своё упорство во имя благих дел. Теперь я просто регулярно переживаю семь стадий принятия горя, стараясь подготовиться к следующему удару неизбежной потери. Забавно, какую тропу мы оставляем позади на пути к победе. Или к поражению, возможно, но если я ещё больше погружусь в мутные воды пессимизма, то, боюсь, утону. Когда мне удаётся провести с Роном или Гарри больше пяти минут, я теряюсь, пытаясь в один час скомкать упущенные недели дружеского общения, — все разговоры оправданно сводятся к военным действиям. Можно подумать, раз последние три года мы были одержимы победой над Тёмным Лордом, нам трудно найти темы, хотя бы косвенно не связанные с этим хаосом, — так вот это правда. Но мы стараемся, потому что мы — единственная тихая гавань, которая у нас есть, и мы скучаем друг по другу и по той простой жизни, которая была прежде, с острой, вязкой болью. Всё, что до шестого курса, — это безопасная тема, если не вспоминать Артура, или Лаванду, или Фреда, или Дамблдора, или Колина, или… идея понятна. Легче перечислить то, что осталось, чем обойти все огни, погасшие в кровавых следах одного безумца и его стремления к господству. Мрачновато, правда? Мне не терпится узнать, что стало причиной последней череды неудачных операций, но единственная сплетня на пресловутых пассатах сводится к следующему: мы не знаем. Наши разведданные надёжны, как никогда, а Пожиратели Смерти не стали внезапно более или менее кошмарными. Просто что-то витает в воздухе, что-то тяжёлое и зловещее, и тяготит каждого оставшегося на ногах члена Ордена. Когда Джинни приходит ко мне в коттедж, превратившийся в клинику, за припасами, я спрашиваю о наших общих близких, а она отвечает с тяжёлыми вздохами и избегает зрительного контакта, опасаясь слёз, которые пробудит в ней моё знакомое лицо. Было легче, когда там, с ними, моя одежда была покрыта засохшей грязью и запёкшейся кровью, постоянно забивающейся под ногти. Было легче, когда я шагала по линии фронта, во всех смыслах оставаясь ребёнком-солдатом, каким меня хотел видеть Орден. Глупые старые дураки, они слишком сильно полагаются на наше чувство неуязвимости, прекрасно зная, насколько мы хрупки на самом деле. Теперь ничто не даётся легко — не то чтобы хоть когда-то было легко, — по утрам я просыпаюсь с острой, никак не ослабевающей болью в ноге и с чувством бесконечной тщетности, вкуса которой никогда раньше не знала. Было легче, когда я могла помочь. Теперь я гнию в стороне, залечиваю раны, с которыми не могу справиться, и каждую ночь плачу от тошноты в душе. Я всё ещё незаменима для военных действий, говорит мне Грюм, как будто ложь станет правдой, если произнести её вслух. Я всего лишь остатки напоминания о том, что происходит, когда подлетаешь слишком близко к солнцу, и что значит — что это на самом деле значит — пожертвовать собой. И даже в таком унизительном положении я не жалею себя, но только потому, что легче ненавидеть саму травму, чем винить себя за совершённые поступки. Ненавидеть себя я не умела никогда, мой мозг просто на это не способен, и при всём том, что было мною сломано, обретено и потеряно в этой войне, я по-прежнему остаюсь собой — какой-то малой частью, — и хотя я ещё не корабль Тесея, если бы я изменилась, одно моё имя уже было бы ложью. Гермиона Грейнджер, Ярчайшая-Ведьма-Своего-Поколения, пала от проклятия, предназначенного мальчику, жизнь которому она спасала почти десять лет. Я не жалею, что приняла удар за него, это всегда и было моим планом, но иногда жалею, что не умерла. Не потому, что хочу умереть, нет, а потому, что иногда мне просто непосильна вина на лице Гарри. За всё и всех, кого мы уже похоронили. Я не буду играть в скромницу и притворяться, что не значу для него чуть больше остальных. Рон, Джинни и я важны для чувства стабильности Гарри так же, как он важен для уничтожения Тома Реддла. Мы неразрывны, мы четверо, и его убивает осознание, что сейчас я должна стоять в стороне и позволять людям, которых люблю меньше всего, беречь то, что я люблю больше всего. Это созависимость. Но если учесть, что мы уже три года втянуты в самый кровопролитный конфликт за всю историю Магической Британии, нездоровая привязанность и полное отсутствие личных границ — меньшее из того, что нас сейчас волнует. Будь у нас выбор, мы бы спали как щенки в куче и крепко держались бы за тех, кто нам важен. Но война не даёт выбора, если только он не ужасен, поэтому каждую ночь я ложусь спать одна и представляю, что моя чёртова подушка — это тёплое тело человека, которого я люблю с одиннадцати лет. Способ проявления любви не имеет значения перед лицом огромной силы, приписываемой этому чувству. Любовь спасла Гарри Поттера в тот день, когда он должен был умереть, и любовь спасёт всех нас, когда явится жнец её наследия. Должна, потому что если нет, то ради чего вообще всё это безумие? Как я уже сказала, война идёт плохо.***
Этим необычайно спокойным днём порог моего метафорического дома из потускневшего дерева омрачает Гарри с потерявшим сознание Драко Малфоем. Наш бывший школьный хулиган ослаб от потери крови, а его левая рука выглядит так, словно её пропустили через мясорубку, но вырвали до того, как этот жуткий процесс был завершён. Я профессионал — и воздерживаюсь примерно от сотни вопросов, вместо этого предпочитая сосредоточиться на работе. — Уложи его, — приказываю Гарри и, пока он укладывает Малфоя на ближайшую пустую койку, собираю всё необходимое, чтобы сделать то, что от меня ожидают. Взяв в руку палочку, испаряю его порванную рубашку и брюки, отгоняя мысль, насколько странная моя жизнь, и накладываю несколько диагностических заклинаний. Помимо искалеченных останков того, что когда-то было названо левой рукой, у Малфоя сломаны два ребра, пугающе глубокая рана на груди и почти вывихнутое правое плечо. Плюс ко всему инфекция и температура, которая, по-моему, на три градуса выше нормы. — Мерлин, — шепчу я. — Ты можешь его спасти? — Не знаю. — Самая серьёзная проблема — его рука. Кровь течёт, инфекция и запах гнили. — Что с ним случилось? — Я не знаю. — Гарри всегда был ужасным лжецом. — Это мы сделали? — Серьёзно? — его тон такой же недоверчивый, как вопрос, но я не отвожу взгляда. Война превращает в чудовищ даже самых добрых людей. — Нет, Гермиона, — вздыхает он, — мы этого не делали. Гарри терпеливо ждёт, пока я оцениваю степень ранения. Пара элементарных исцеляющих чар быстро справляется с раной на боку и с повреждением плеча. — Ему нужна модифицированная доза Костероста для рёбер. — У тебя есть? — Немного. — Я призываю бутылку и подношу её ко рту Малфоя. Быстрое касание к горлу, и он глотает, несмотря на то что всё ещё без сознания. — Мне ещё понадобится рыба фугу, — но эта мысль приходит ко мне слишком поздно, и Гарри воспринимает её именно как запоздалую. Рёбра вправляются и заново срастаются, а я возвращаюсь к руке. — Насколько пло… — Плохо, — отвечаю я. Как можно осторожнее поднимаю повреждённую конечность. От неё воняет, а зеленовато-чёрный цвет плоти указывает на то, насколько сильно она сгнила. Подавляющая часть предплечья — не более чем чёрная дыра из обнажённой кости и расплавленной ткани. Сухожилия, соединённые с рукой, ободраны, каждый из пальцев вялый и безжизненный. — Он потеряет кисть. Возможно, всю руку. — Я накладываю ещё одно диагностическое заклинание, чтобы подтвердить подозрения. — У него сепсис. — И что это значит? Одно движение запястьем — и в моей руке драгоценный флакон с магловскими антибиотиками, которые я прятала. Я модифицировала их в свободное время, но магловская медицина, как правило, плохо ладит с магией. — Это значит, ему нужно в больницу. — Гермиона, — начинает Гарри, как будто мы оба не знаем, насколько это невозможно. — Чего хочет Грюм? — Он хочет Малфоя живым, это я знаю точно. Грюм прошёл через чёртов ад, чтобы заполучить его, он чего-то стоит. — Мерлин… — Меня прерывает стон Малфоя. — Мне нужна твоя помощь. Гарри смотрит на него с тревогой. — Какая? — Держи его. На то, чтобы удалить разлагающуюся конечность, уходит больше часа. Несмотря на мою ненависть к пациенту, я не решаюсь оставить его без руки, поэтому проявляю особую осторожность, чтобы сохранить бóльшую её часть. В бреду от боли и потери крови, смешанном с моими усыпляющими чарами, Малфой на время процедуры спокоен, но только на время. Я использую магловские инструменты в сочетании с магией, чтобы перерезать артерии и нервы, и он корчится от каждого пореза. Гарри зеленеет, но держит Малфоя. — Я закончила. В конце концов, мне удалось спасти чуть больше половины предплечья. Однако левая кисть и запястье потеряны. На месте, где когда-то была Тёмная метка, осталась уродливая впадина, едва прикрытая обвисшей кожей. Чудо и для магии, и для науки, если мышцы отрастут. — Чёрт возьми, — Гарри отходит к открытому окну. Больничный воздух густой от крови и едкого жжения отрезанной кости — запаха, к которому я слишком привыкла. — Он выживет? Я мрачно смотрю на распростёртое тело Малфоя. Его и без того бледная кожа приобрела жёлтый оттенок, который усугубляется блеском пота. Пряди платиновых волос прилипают к лицу, искажённому, несмотря на бессознательное состояние, гримасой боли. Обрубок левой руки зашит, но сочится кровью, а на подносе рядом с койкой лежат останки. Жуткое зрелище. — Думаю, да. Гарри тяжело вздыхает и подходит к краю койки. Выражение его лица непроницаемо, пока он осматривает Малфоя. — Мне нужно поговорить с Грюмом. — Повернувшись, Гарри крепко обнимает меня, либо не замечая, что я вся в чистой крови Малфоя, либо не заботясь об этом. — Ты в порядке? Мой горький смех заглушается тканью его мантии, и я отстраняюсь. — Я в порядке, — лгу. — Во всяком случае лучше, чем он. — Скоро вернусь. Люблю тебя. — Люблю тебя. — Мы говорим это каждый раз, независимо от того, насколько коротка разлука. Он мой лучший друг даже посреди хаоса, и в такие смутные времена, как сейчас, каждое прощание может стать последним — такова мрачная реальность. Гарри трансгрессирует, оставляя меня наедине с заклятым врагом детства. К счастью, Малфой ещё без сознания — меньше всего мне хочется с ним разговаривать. Потеря руки и так ужасна, а услышать про самую тяжёлую его травму от меня будет для него оскорблением. В наступившей тишине я убираю остатки процедуры, включая отрезанные части. Я сжигаю их, использованные бинты, окровавленную одежду, и пепел исчезает в неизвестности. Легко потерять себя в монотонности, особенно если учесть, как часто я сталкиваюсь с подобными травмами. Если мы победим, если я выживу, я не думаю, что когда-нибудь смогу всё исправить. Три года и куча шрамов, а если всё это не закончится в ближайшее время, я не уверена, что от меня вообще останется что-то, что можно будет исправлять.***
Гарри возвращается уже после захода солнца, и на этот раз с нашим бесстрашным лидером в придачу. Я только устроилась за безвкусным ужином из жидкого овощного супа и холодного чая, как услышала — хлопок! — трансгрессию. Со вздохом поднимаюсь со стула, но тут же сталкиваюсь со спазмом, пронзающим ногу. Прежде чем успеваю остановить себя, стону и впиваюсь пальцами в дерево стола, чтобы не упасть. Бедро болит, а ослабленные мышцы левой ноги дрожат от напряжения, с которым я пытаюсь удержать себя. Безмолвно призываю ещё одно обезболивающее зелье и проглатываю его. — Гермиона? — голос Гарри эхом разносится по тихому дому. — Я здесь! — Зелью нужно несколько мгновений — не то чтобы оно было таким уж эффективным, — и я не могу пошевелиться, пока оно не подействует, из-за спазма, сковывающего мышцы. Как раз в тот момент, когда напряжение в бедре начинает ослабевать, мои гости входят на кухню. — Извините, заканчивала ужин. — Я и близко не доела тарелку супа, ложь очевидна, но им обоим хватает такта промолчать. — Мисс Грейнджер. — Грюм. — Мы хотим увидеть мистера Малфоя. Осторожно ступая, веду их в больничное помещение, где человек, о котором идёт речь, неподвижно лежит в постели, почти как труп, если не считать мягкого вздымания и опускания забинтованной груди. — Он ещё без сознания. — Разбудите его. Я изумлённо смотрю на Грюма. — Ни в коем случае. Одна только боль будет… — Это не обсуждается, — его грубый голос грохочет во мне приказом. — Я должна настоять… — Гермиона, — предостерегает меня Гарри, и я свирепо смотрю на него. Предатель. — Ладно. Нахмурившись, подхожу к Малфою и осматриваю его. Жар немного спал, а гибридные антибиотики, похоже, справились с сепсисом. Его рука накрыта одеялом, но, как только он проснётся, боль будет невыносимой. Я пытаюсь призвать обезболивающее, но понимаю, что только что выпила последнее. Что-то, что, вероятно, могло бы быть чувством вины, если бы речь не шла о Малфое, поднимается в моей груди, и я сглатываю разочарование, которое испытываю. Просто ещё одно тихое напоминание о том, что мне нужно слезть с них. — Приготовьтесь. — Я проворачиваю запястье и стучу палочкой по его лбу. В одно мгновение его глаза распахиваются, и я впервые замечаю, какие они серые. Через секунду он начинает кричать. — Малфой… — произносит Гарри, но это бесполезно. Малфой корчится и извивается на койке, запрокидывая голову и завывая. Так дико, как я и думала. — Сделай что-нибудь! — У меня закончились обезболивающие, — огрызаюсь я, почти крича. Малфой не замечает нас, полностью теряясь в море агонии. — Я же говорила… Грюм подходит и протягивает мне мутно-белый раствор. — Это болеутоляющее. — Как долго действует? — спрашиваю, забирая флакон. Я задумываюсь, почему мне его не предлагали, но лишь на секунду — сейчас не время для подобных расследований. — Достаточно долго. — Без указаний Грюм прижимает Малфоя к себе за плечи. Тот полностью оторван от мира и почти не реагирует. — Поттер. — Гарри немедленно берёт Малфоя за голову, держа её неподвижно, чтобы я влила ему в глотку столько зелья, сколько смогу. Серые глаза дикие и широко раскрытые, и мы все смотрим, как они медленно успокаиваются, фокусируются и останавливаются на мне. Проблеск узнавания быстро сменяется замешательством. В момент молчания мы ждём, пока его разум придёт в себя. — Где мама? — Мистер Малфой. Что вы помните? — Грюм отпускает его, как и Гарри. — Я не… где… мама? — его голос осипший и хриплый от крика. — Где? — Глаза Малфоя блуждают, он косится на Грюма. — Где она? — Что вы помните последним? — Где моя мать? — тревога, смешанная со страхом. — Где она?! — Мистер Малфой. Сосредоточьтесь, — Грюм, как всегда, непоколебим. — Я не могу ответить на ваши вопросы, пока вы не ответите на мои. Малфой качает головой, морщась. — Я не… я не знаю. Поместье? Я кое-что должен был сделать… для матери, для нашей семьи. Куда вы меня увели? Почему? — Его силы на исходе, и я боюсь, что действие зелья уже заканчивается. — Вы в безопасности. Что-то ужасное пробуждается во фрагментах воспоминаний Малфоя, и внезапно он снова начинает биться. — Метка! Метка! Он найдёт меня, он найдёт её. Я не могу… Ты убил его?! — он кричит на Гарри, глаза которого расширяются от удивления. — Том не мёртв, мистер Малфой. — Я умер. Я умер. Чёрт, я умер, — он повторяет слова по кругу, серые глаза расфокусируются с каждой секундой. — Грюм, он едва в сознании. — Когда я смогу с ним поговорить? — Дайте мне уложить его обратно, и через день-два, как только он немного поправится, мы сможем попробовать снова. Недовольство омрачает и без того грубые черты Грюма. — У нас нет ни дня, ни двух, мисс Грейнджер. Я не могу оставить здесь потенциальную угрозу без уверенности, что он не предаст нас. Дрожь беспокойства при мысли о Пожирателях Смерти, нападающих на мой приморский коттедж, пронзает спину. — Чжоу проверила его мысли один раз, но ничего исчерпывающего. Вряд ли он был в том состоянии, чтобы его допрашивали, — объясняет Гарри. Требуется несколько секунд, чтобы до меня дошёл смысл его слов. — Вы привели его сюда не сразу, как нашли? — строго спрашиваю я, и ярко-зелёные глаза Гарри отягощаются виной. — Нет, мисс Грейнджер. — Грюм снова смотрит на Малфоя сверху вниз. Тот бормочет что-то себе под нос, не в силах сосредоточиться. — Я вернусь утром. Он должен быть в сознании. — Я не могу просто взмахнуть палочкой и… — Я пришлю Гарри с любыми обезболивающими, которые есть в штабе. Что ещё понадобится? — в тоне Грюма ни намёка на дипломатию. Я беру секунду, чтобы обдумать его вопрос. — Из-за лихорадки он бредит, и потеря крови не помогает. Что ему нужно, так это отдых и время. Можете дать ему хотя бы день? — Грюм не выглядит убеждённым. — Сейчас он вряд ли представляет для меня опасность. Он даже палочку не поднимет! — Ладно. Завтра вечером. — Я вернусь с зельями, — говорит Гарри. В тишине остаёмся только я и Малфой, бормочущий в ночи. Диагностическое заклинание показывает, что температура снова поднялась, вероятно из-за Грюма с его расспросами. — Малфой, — шепчу я, появляясь в поле его зрения. Через мгновение он сосредотачивается на мне, его лицо искажается в замешательстве. — Грейнджер? — Сейчас я уложу тебя спать, хорошо? — я не знаю, почему с ним разговариваю. — Я умер? — Пока нет. — По какой-то причине он смеётся, каким бы сдавленным и слабым ни был этот звук. — Отдохни немного. Чары сна окутывают его одеялом, и напряжение, витавшее под кожей, утекает, как морская вода. Я не могу не смотреть на него, пока он снова впадает в беспамятство; я никогда ещё не была к нему так близко. По правде говоря, выглядит он ужасно: алебастровая кожа слишком туго натянута на острые кости. Во впадинах под глазами синяки от недосыпа, и впервые я замечаю полоску засохшей крови прямо под ухом. Платиновая копна волос, которая ассоциируется у меня с жестокостью, вялая и грязная. Малфой никогда раньше не казался таким уязвимым. Я могла бы убить его, и никто бы даже не узнал. Если бы мы поменялись ролями, я уверена, он бы не мешкал. Слегка качая головой, я ухожу от тёмного искушения, чтобы одиноко доесть холодный ужин.***
К закату следующего дня Малфой чувствует себя лучше, чем я ожидала. Каждая новая диагностика показывает быстрое начало магически вызванного исцеления, и к завтрашнему дню рёбра должны зажить достаточно, чтобы снять повязки. Лихорадка почти прошла, а большая доза антибиотиков устранила инфекцию. Уже не в первый раз я сетую на то, как жестоко скрывать магию от маглов, хотя бы во имя медицины. Как бы то ни было, Малфой идёт на поправку, за исключением его руки. Рана почти не затянулась, и маленькие чернильные пятна, запертые под кожей, кажется, пульсируют тёмной магией. Ни одно из заклинаний не указывает на то, что в Метке сохранилась какая-то сила, но она всё равно пугает меня. За несколько минут до прихода Грюма я бужу Малфоя сама. Если глава Ордена захочет устроить допрос, Малфоя нужно будет успокоить — придётся убедиться, что на этот раз он действительно в сознании, даже если мне не хочется с ним взаимодействовать. — Малфой, — я осторожно утягиваю его из дремоты и жду, пока он проснётся и начнёт вникать. Этот дикий взгляд мне уже знаком, но вскоре его глаза прояснятся. — Что происходит? Где я? — он звучит уже живее, чем прошлой ночью. — Ты знаешь своё имя? Он пристально смотрит на меня, наконец-то впервые увидев. — Грейнджер? — Это моё, попробуй ещё раз. — Малфой не оценил шутку, но, честно, когда ещё у меня будет возможность подколоть своего детского обидчика? — Что происходит? — Назови мне своё имя. — Зачем? — Ты можешь просто сказать чёртово имя? — моё терпение иссякает; я почти не спала прошлой ночью из-за нехватки зелий, обычно облегчающих пульсацию в ноге. — Драко Люциус Малфой, — выплёвывает он. — Отлично. Год? — Что за херня? Где я? — Гнев — хороший признак, каким бы раздражающим он ни был. — Ты в убежище Ордена. Он хмурится и оглядывает неподходящий интерьер столовой, превратившейся в больницу. — Я не… как я здесь оказался? — Не знаю, — признаюсь ему. — Я всего лишь целитель. Что-то щёлкает в его мозгу — он поднимает правую руку. Левую я спрятала под одеяло в попытке отвлечь Малфоя от ужаса. Со стороны это может показаться добротой, но на самом деле мне не хватает умения обращаться с больными, чтобы проявить сочувствие к человеку, которого я ненавижу с одиннадцати лет. Его пальцы цепляются за ткань, и я хватаюсь за неё, прежде чем он успевает её отдёрнуть. — Гре… — Малфой, ты должен знать, что я не смогла спасти… — Что ты наделала? — Малфой вырывается из хватки и высвобождает левую руку. Я не могу не наблюдать за ним с нездоровым восхищением, пока он осознаёт, что именно потерял. Ужас и ярость идеально сочетаются на его лице, и я держусь, готовясь к нападению. Но он так и не нападает. Вместо этого в его глазах мутнеет окклюменция, а лицо лишается эмоций, когда Малфой наконец отводит взгляд, чтобы посмотреть на меня. — Что ты сделала? — То, что должна была, — это правда, и у меня нет желания её приукрашивать. — Что сделал ты? Внутри него что-то ломается, и он бросается на меня: — Пошла ты, грязнокровка. Меня наполняет довольство — каким бы уродливым оно ни было. — Рада, что тебе лучше. — Я отхожу от койки. — Грюм должен быть здесь с минуты на минуту. — Я не хочу видеть грёба… — Не имеет значения, чего ты хочешь, Малфой. — Я что, пленник? Вот так? — Какой бы гамбит он ни использовал, это сильно повлияло на его способность удерживать окклюменцию, потому что в его словах сквозит отчаяние. — Не знаю. — Да что ты, блядь, знаешь? Какой от тебя толк? Лучшая ведьма, ярчайшая в своём грёбаном поколении! — он кричит на меня с чистой, как снег, ненавистью на холодном лице. — Я буду на кухне. Мне в спину летят новые оскорбления, но я не могу ответить. Нет смысла. Грюм вытянет из Малфоя любую ценную информацию, которой он обладает, а потом его увезут в какую-нибудь другую тюрьму Ордена, с глаз долой и из сердца вон. Как всегда, Грюма сопровождает Гарри, и появляются они как раз в тот момент, когда из клиники доносится очередная порция непристойностей в адрес грязнокровок. — Значит, очнулся. — К сожалению. — Оставайтесь здесь, Поттер. Вы тоже, мисс Грейнджер. — Грюм запирает за собой дверь столовой, и мгновенный занавес заглушающего заклинания обрывает всё, что хотел сказать Малфой. С тяжёлым вздохом, какой может быть только у спасителя, уставшего от мира, Гарри садится на стул за шатким кухонным столом. — Как всё прошло? — О, не поверишь. — Я делаю глоток чая. — Он закрылся окклюменцией, когда понял, что руки нет. Я и не знала, что он умеет. Гарри хмурится. — Я тоже. — Ну, он умеет. — Он сделал тебе больно? Это оскорбительно, вообще-то. Мы воюем уже три года, и за всё это время я была серьёзно ранена лишь раз. Конечно, это навсегда вывело меня из боя и я осталась одна в старом коттедже на берегу моря, но всё же. Это принципиально. — Гарри, я не какая-то беспомощная первокурсница. — Я знаю, Миона, но он по-прежнему опасный Пожиратель Смерти. Я фыркаю в чашку. — Опасный? В его-то состоянии? Он даже ходить не может. Он лишился руки и палочки. Единственное опасное, что он сейчас может, — это действовать мне на нервы. Мы немного сидим в молчании, наслаждаясь каждым мгновением, проведённым вместе без смертельной опасности. — Что с ним будет? — Не знаю, — признаётся Гарри. — Грюм говорит, за него поручился Снейп. — Конечно, это всё меняет, — бормочу я. — Ты ведь знаешь, что Снейп никогда не ошибался. — Нет, ошибался. — Плохие разведданные не делают его плохим информатором. Я лишь неодобрительно хмыкаю, поэтому Гарри продолжает: — В любом случае я не знаю. Полагаю, ты его подлатаешь и он вернётся с нами в штаб. Меня это озадачивает. — Что? Зачем ему в штаб? — Он перебежчик, Пожиратель Смерти — в бою его могут поймать, а нам нельзя так рисковать. — Значит, он пойдёт в штаб-квартиру? Она наш самый главный секрет! — И самое безопасное место. Горький и грубый ответ вертится на кончике языка, но я сдерживаюсь, как обычно. Гарри не виноват, что я была неосторожна и застряла здесь. И это не его решение, чтобы Малфой отправился в единственное место, где я хочу оказаться больше, чем где-либо в мире. — Как Рон? — меняю тему на безопасную. — Хорошо, он в порядке. На днях словил заклятие, но Невилл его подлечил. — Значит, мои полевые ранцы пригодились? — сосредотачиваюсь на позитиве, потому что при мысли о раненом Роне у меня скручивает живот. — Ты же знаешь, что да. — Знаю, но мне нужно было отвлечься. — Джинни чем-то занята во Франции, но я не знаю чем. Видел её несколько дней назад. Она передаёт привет. — Скажи им, что я скучаю. — Скажу. — Гарри не скажет, но только потому, что к тому моменту, когда увидит их снова, наша короткая встреча затеряется среди множества других дел, которые занимают бóльшую часть его времени. Дело не в том, что я неважна, просто я не так важна. Если бы не война, мне бы стало горько. Немного. Вскоре возвращается Грюм, вновь с непроницаемым лицом. Гарри встаёт, я — нет. — Идём. — Подождите… а Малфой? — Ему поставили ультиматум, мисс Грейнджер, так что это его дело. Я качаю головой. — То есть он остаётся со мной. Разве вы не забираете его? — Он исцелился? Вопреки себе, я колеблюсь. — Не… почти, да. К завтрашнему дню всё, кроме его руки, должно быть в норме. — У нас нет времени или ресурсов, чтобы заботиться о такой травме, мисс Грейнджер, но у вас есть. Это ваша работа. — Это не должно звучать снисходительно, но я воспринимаю сказанное именно так. — Я дал мистеру Малфою три дня, чтобы обдумать моё предложение. Если он откажется, мы избавимся от него. — Невысказанная угроза насилия далеко не так удивляет, как должна. — А если согласится? — Тогда мы разберёмся с этим, когда придёт время. Мы с Гарри выполняем наш обязательный ритуал прощания, и после их ухода я трачу несколько минут на то, чтобы собраться с мыслями. Три дня максимум. Три дня Малфой будет гнить в моей клинике, бросая в меня яд при каждом удобном случае. Я, конечно, не в восторге, но терпела и не такое. Буду терпеть и хуже, если война оставит хоть какой-то намёк на будущее. Малфой отворачивается от двери, когда я прихожу; положение его левой руки подсказывает, что он прижимает её к груди. Как бы мне этого ни хотелось, я должна ещё раз обработать рану и рассказать ему о графике приёма зелий, раз уж он в сознании. Призвав нужные флаконы, встаю у его постели и прочищаю горло. — Пошла на хрен, — почти шёпотом, хрипящим голосом. — Очаровательно, Малфой, но нужно обсудить… — Проваливай. — Нет. Сейчас и через час тебе нужно… — Свали! — цедит он, свирепо глядя на меня через плечо. Предательский красный цвет глаз выдаёт тот уязвимый секрет, который он пытается скрыть. Драко Малфой, из всех людей в моей клинике, плачет. — Нет, — твёрдо отвечаю я. — Не знаю, что сказал тебе Грюм, и, честно говоря, мне плевать, но, пока ты здесь, ты мой пациент, а я серьёзно отношусь к работе. — Я не… — Это обезболивающее зелье. — Я поднимаю знакомый флакон со светло-голубой жидкостью. — Можешь принимать по одной дозе каждые четыре часа, это должно помочь унять боль. Это, — жестом показываю на красный, — Сон без сновидений. Только ночью, и только за час до того, как захочешь спать. Примешь позже, и оно не подействует. Немного раньше, и, ну, ты знаешь. — Конечно, он знает, потому что мы вместе прошли одни и те же шесть лет занятий по зельеварению. — Что ты за целитель такой, если я сам, блядь, должен о себе заботиться? — Такой, у которого есть дела поважнее, чем нянчиться с тобой. Вряд ли ты будешь моим единственным пациентом, и я решила сразу сделать тебе одолжение, чтобы не пришлось потом просить меня о помощи. — Мне не нужна твоя чёртова помощь. Это будут очень долгие три дня. — Конечно. — Я ставлю зелья у кровати и беру рулон бинтов. — Я буду менять повязки два раза в день, если только рана не начнёт кровоточить. Если это произойдёт, скажи мне, и я всё сделаю. — О, значит, накачать себя наркотой я могу сам, а вот… — Чтобы забинтовать руку, нужно две руки, Малфой. — Я очень стараюсь не получать удовольствие от того, как эти слова ранят его, но за всю жизнь я не получила от него ничего, кроме ненависти, так что это непросто. — Иди на хер. Я справляюсь с этим. — Посидишь на бульоне и ледяной стружке, пока я не буду уверена, что ты можешь принимать твёрдую пищу. Ужин через час. Если что-нибудь понадобится, я на кухне, — я сохраняю нейтральный тон и выражение лица, а Малфой так долго усмехается, что я думаю, не сошёл ли он с ума. В конце концов он закрывается окклюменцией и, не говоря больше ни слова, отворачивается. Как только я ухожу, Малфой поворачивается и быстро проглатывает две дозы обезболивающих. Наблюдаю за ним незаметно, из дверного проёма, радуясь, что правильно предугадала его следующий шаг. После стольких месяцев игры в доктора для солдат я начала понимать, как уродливо выглядит отчаяние на чьём-то лице. Не могу сказать точно, что Малфой жаждет смерти, но лучше не рисковать. Пусть это и загадка, какие события привели его на мой порог, но о самоубийстве не может быть и речи. Доза обезболивающего зелья намеренно слабее обычной — это профилактическая мера на случай, если он поддастся тому тихому голосу, который, я уверена, шепчет ему на ухо. Уверена, ведь этот голос — мой давний друг.