***
Дни сменяют друг друга под дымкой обезболивающих зелий Грейнджер — я не осознаю, что сделал и где оказался. Ещё слишком рано, чтобы смириться с тем, что мной потеряно, поэтому я погружаюсь в забытье, избегая реальности. Окклюменция проделывает львиную долю работы, но я слишком слаб, и без палочки приходится полагаться лишь на остроту ума. Я пользовался окклюменцией много лет, чтобы выжить под крышей с Тёмным Лордом, и она ещё ни разу меня не подводила. Теперь я заперт в совершенно другой тюрьме, а зияющая пустота на месте левой руки кричит на меня каждый раз, когда я по глупости открываю глаза. Каждый раз, когда Грейнджер меняет повязки, я заставляю себя отвести взгляд. Как же нестерпимо смотреть на то, от чего я отказался во имя свободы, которой даже не добился. Она уходит, а я утыкаюсь в отвратительную полосатую подушку и подавляю слёзы. На следующий день мне удаётся обуздать свои долбаные чувства, и я перестаю утопать в них, когда солнце встаёт. И очень вовремя, потому что впервые после моего внезапного появления в клинике Грейнджер принимает пациента. Она усадила меня на самую дальнюю от двери и окна койку и задёрнула простыню, как будто мы играли в прятки. Но я и до этого лежал за занавеской, так что сейчас, когда началась суматоха, ничего не изменилось. Обстановка всё такая же убогая, только теперь я изо всех сил противлюсь третьему за день обезболивающему зелью, то просыпаясь, то снова проваливаясь в сон. — Симус, Симус, ты меня слышишь? — спрашивает Грейнджер. — Гарри, помоги мне его уложить. — Шевеление тел и постельного белья — я чувствую их присутствие в тесной комнате. — Я не знаю, что это было за проклятие. — Всё нормально. Я разберусь. — Я даже не видел, как оно в него попало. Сьюзен нашла его, она… — Гарри, всё хорошо, — Грейнджер успокаивает чудо-мальчика, и он переходит на шёпот, лишая меня возможности подслушивать. Они какое-то время говорят о чём-то, затем Поттер уходит, и я слышу, как Грейнджер начинает играть в доктора с нашим однокурсником. Скукотища. Обезболивающее тянется по телу, и я поддаюсь ему. Без сновидений, к счастью, как и нужно. Уже поздним утром она отодвигает задёрнутую простынь, чтобы проверить меня. — Малфой, как ты себя чувствуешь? — ни капли теплоты — только клиническая бесстрастность. — Нормально, — чем быстрее я отвечу, тем быстрее она отстанет. — Не болит? — Нормально. Она тянется к моей руке, но не трогает её — ждёт, пока я сам подниму изуродованную конечность. Я молча протягиваю, потому что та власть, которая, как я раньше считал, у меня была, уже давно уничтожена. Ловкими пальцами Грейнджер снимает повязку, и я смотрю на заляпанный потолок. — Выглядит как нельзя лучше, учитывая обстоятельства. — Хорошо. — Думаю, вечером сниму швы. — Она безжалостно тянет за чёрную нить, стягивающую мою руку, и я вздрагиваю. — Прости, — ужасная ложь. — Ничего. Она призывает набор чистых бинтов и, ещё больше смочив их вонючей настойкой, снова перевязывает руку. Я притягиваю обрубок к груди и прячу его под жалким подобием одеяла. — Раз ты отказался от бульона и ледяной стружки, сегодня можешь поесть нормально. Меньше всего мне, блядь, хочется есть ту дрянь, которую Гермиона Грейнджер приготовила на завтрак, но мне нужны силы, если я хочу выбраться отсюда. А я выберусь. Сделка Грюма вертится у меня в голове — я ненавижу себя за то, что поддаюсь искушению. — Ладно. — Малфой, ты… — Словно забыв, кто я такой, она сглатывает волнение. Грейнджер сурово хмурится, а я думаю, убивает ли её мысль о спасении жизни того, кто, вероятно, уничтожил бы её, будь у него такая возможность. — Неважно. — Она убирает грязные бинты и протягивает мне зелье. Я выпиваю его, не глядя на неё, и жду, когда Грейнджер уйдёт. — Я принесу что-нибудь поесть. Она уходит и, к моему несчастью, забывает задёрнуть простынь. Я слегка поворачиваю голову, стараясь не задеть ноющее плечо, и осматриваюсь. В бледном утреннем свете насчитываю девять кроватей, одна из которых занята. Грейнджер говорит тихо и закрывает пациента от моего взгляда. Вся комната — мусор, жалкое подобие больницы. Интересно, в какую милость я могу попасть к Тёмному Лорду, просто сообщив ему местонахождение этого коттеджа. Несмотря на моё презрение к Ордену, эта идея уже не так привлекательна, как когда-то прежде. Грейнджер уходит, и я устанавливаю зрительный контакт с другим пациентом. Он кажется таким знакомым, что я, копаясь в сонном и одурманенном болью мозгу, вспоминаю, что Поттер называл его Симусом. Гриффиндорец, судя по его ожесточённому выражению лица. Три года прошло с окончания Хогвартса, а разлад между факультетами так и не угас. Полагаю, война не очень этому помогла. — Значит, слухи правдивы, — говорит он, — плаксивый хорёчек наконец сбежал от мамочки и папочки. — Я стискиваю челюсть, силясь не отвечать ему. Вместо этого снова смотрю в потолок, желая исчезнуть. — А что такое? Ты сегодня неразговорчивый? Трудно болтать в таком плачевном состоянии, правда? — Отвали, — огрызаюсь я, потому что я идиот. — Слышал, тебя нашли хнычущим и скулящим в каком-то жалком сарае, — он издевается. — Гарри рассказал, как ничтожно ты выглядел. — Его обжигающий взгляд блуждает по мне. — Похоже, он не соврал. — Отъебись, а? — не могу удержаться, чтобы не нагрубить. Симус свешивает ноги с койки и садится. Внезапно расстояние между нами перестаёт казаться большим, и я крепче сжимаю правой рукой обрубок левой. — Не-а, и не подумаю. Нравится смотреть, как ты корчишься. — Забавно, а я слышал, как Пожиратели говорили то же самое о вас, — побыть занозой в заднице — моё предсмертное желание. — Особенно когда какого-нибудь невезучего ублюдка ловили и бросали Тёмному Лорду. Знаешь, — я смеюсь, — вы, гриффиндорцы, не кажетесь такими храбрыми после парочки Круцио… — Замолчи! — рявкает он. — Не-а, и не подумаю. Теперь он стоит, руки сжаты в кулаки, и на нём никаких признаков ранений. — Какой же ты мудила. — Спасибо. Симус смотрит, как я цепляюсь за перевязанную руку. — Папочка Люциус здорово тебя надул, да? Поэтому ты сбежал, как глупая собачонка? — Иди на хер. — Или это была мамочка, хм? Ты больше не её драгоценный малыш, да? Ярость выходит за рамки контроля и бурлит во мне, подобно красному приливу. — Ты ни хрена не знаешь. Ты понятия не имеешь… — Не знаю?! — кричит он, а я уже думаю, куда, чёрт возьми, делась Грейнджер. — Вы монстры, все вы. Блядские животные, пытающие маглорождённых и всех остальных, кто не вписывается в рамки вашего безумия. — Оставь эту ёбаную речь, а? Если кто-то и безумен здесь, так это вы, члены чёртового Ордена, со своим идеализмом, — усмехаюсь я. — Как будто ты лучше меня, как будто твои руки не такие грязные. Ты убьёшь меня так же быстро, как я убью тебя. — Ты прав. Убью. — Он подходит ко мне и нависает над койкой. Я заставляю себя не дрожать и направляю бурлящую во мне ярость на поиск силы. — Я бы свернул тебе шею, не задумываясь. — Напал бы на беззащитного? Что случилось с гриффиндорской честью, мм? — Умерла вместе со всеми невинными людьми, которых ты же, сукин сын, и убил. — Симус наклоняется так близко, что я могу сосчитать уродливые веснушки на его сломанном носу. — Может, мне правда стоит убить тебя. Избавить Гермиону от необходимости спасать тебе жизнь. Если ты здесь, значит, у тебя не осталось никого, кто скучал бы по тебе, когда тебя не станет. Бедный маленький Малфой, совсем один. Прежде чем успеваю подумать о том, насколько глупый это выбор, я плюю в него, с восторженностью смотря, как слюна стекает по его лицу. — Так убей, сраный ты трус. Его отвращённая ухмылка сменяется безудержной яростью, и вместо того, чтобы тратить время на вытирание слюны со щеки, он хватает меня за шею. Тело реагирует мгновенно, и я, не сдерживаясь, цепляюсь за его руки, пытаясь оторвать их. Ногти правой руки находят себе применение, но отсутствующие пальцы левой — нет. Боковое зрение начинает темнеть, пока я смотрю в холодные, жестокие глаза. Он даже ничего не говорит, просто с ненавистью выкачивает из меня жизнь. Что-то похожее на облегчение начинает наполнять меня в ожидании конца. — А вот и завтрак… Симус! — Звон бьющейся о каменный пол посуды и крики Грейнджер откуда-то из того места, где закончилось моё зрение. — Прекрати! — Третья пара рук присоединяется к внезапному акту убийства, и ей удаётся освободить моё горло как раз в тот момент, когда лёгкие сдаются, сгорая. Воздух врывается в меня, и я кашляю, заглатывая его. — Он… — О чём ты думаешь?! Ты не можешь убить его! Хотя бы пока Грюм не поговорит с ним. — Они кричат друг на друга, пока я теряю сознание и возвращаюсь в него. В мозгу яростно бьётся что-то первобытное, а оставшаяся рука дрожит так сильно, что я даже не могу ухватиться за одеяло. Ещё несколько секунд, и он бы убил меня. Разочарование жалит сильнее боли. — Гермиона, это его вина! — Я уверена, что это так, но мы выше этого, мы лучше, чем он. — Я наконец-то могу поднять глаза — её лицо горит ненавистью. Наши взгляды на мгновение пересекаются, и Грейнджер сжимает губы. — Ты должен вести себя хорошо, Малфой. Мне всё равно, насколько ты важен для Грюма. — Она отворачивается от меня и снова обращается к Симусу: — Иди на кухню и ешь. Как закончишь, возвращайся в штаб. — Но, Гермиона… — Иди, Симус. Ты более чем здоров, — настаивает она. — Иди. Наверное, я всё же теряю сознание, потому что упускаю момент, когда мы остаёмся вдвоём. Она нависает надо мной, её палочка прижата к моему ноющему горлу. — Я тебя исцелю, но ты должен избегать подобных ситуаций. Понятно? — Как будто Минерва Макгонагалл восстала из мёртвых и свирепым взглядом пригвоздила меня к месту. Не то чтобы я мог ей ответить, поэтому просто усмехаюсь. — Отлично. Жить тебе надоело. — Магия исцеляющего заклинания жжёт, восстанавливая повреждённое горло, и я разражаюсь очередным приступом кашля. Мне нужно немного времени, чтобы взять дыхание под контроль, и к тому моменту Грейнджер приносит ещё одну тарелку с чем-то похожим на овсянку. — Ешь, — приказывает она. Я не ем.***
— Я хочу поговорить с Грюмом, — говорю ей на следующее утро. Грейнджер перестаёт забинтовывать руку и смотрит на меня, но я продолжаю пялиться в потолок. — Что ж, тебе везёт. Он должен сегодня прийти. — Она заканчивает перевязку и отходит от койки. Когда я отвлекаюсь от пятна на потолке, чтобы оценить её работу, Грейнджер нависает надо мной. — Как закончишь с ним, будешь свободен. Я сниму швы, и иди куда хочешь. При упоминании о свободе я не могу не посмотреть на неё. — Куда мне идти? — Понятия не имею, но я уверена, какую бы сделку Грюм тебе ни предложил, она подразумевает предоставление убежища. — Должно быть, у меня на лице вырисовывается тревога, потому что Грейнджер хмурится. — Ты же поэтому решил дезертировать, верно? Ради укрытия? Я издаю жалкий, прерывистый смешок. — Я ничего не решал. Я очнулся здесь, не помня, что просил о спасении. — Тогда как мы узнали, где тебя искать? — Я-то, блядь, откуда знаю? Ты у нас член Ордена, Грейнджер, вот и скажи мне. — Она слегка вздрагивает, и её любопытство испаряется. Она прочищает горло. — Верно, ладно… Я пришлю к тебе Грюма, как только он явится. Впервые я смотрю, как Грейнджер уходит, и замечаю, что она хромает. Похоже, она всё-таки смертная. Несколько часов спустя Грюм, наконец, удостаивает меня своим присутствием. Его лицо — та же непроницаемая плита из потрескавшегося камня, что и всегда. Он пропускает любезности, как будто они лишние, и садится на койку рядом с моей. — Каков ответ? — Что вы со мной сделаете, если я откажусь? — Если мы не найдём способ удачно наложить на тебя Обливиэйт, тогда будем вынуждены убить тебя. — Несмотря на то, что после этих слов мой желудок сжимается от страха, какая-то маленькая часть меня ценит эту откровенную честность. — Значит, на самом деле у меня нет выбора, так? — Выбором является всё, мистер Малфой. — Я жду, что он продолжит мысль, выдаст какую-нибудь нудную тираду о бесполезной мудрости, но он этого не делает. Грюм просто смотрит на меня, и его одинокий блуждающий глаз — единственный признак того, что он вообще жив. — Если я соглашусь, что будет с матерью? — Как я уже говорил, мы приложим все усилия, чтобы спасти её, но это не наш главный приоритет; убить Тома и закончить войну — это главное. Ногти оставшейся руки больно впиваются в кожу ладони, пока я пытаюсь сдержать гнев. Конечно, грёбаный Орден не сделал бы спасение чьей-то жизни своим приоритетом, если этот человек не был одним из их лизоблюдов. Мне ненавистна мысль, что я снова облажался и поставил себя в такое положение. Меньше всего мне хотелось оказаться здесь, во власти людей, которых я ненавижу, совершенно без выбора. — Так в чём же тогда мотивация? Предоставить сведения в обмен на то, что вы, возможно, может быть, поможете моей матери? — Мотивация, мистер Малфой, в том, — он наклоняется, нависая надо мной, — чтобы выжить. — О, это будет прекрасная жизнь. — Я указываю на свою левую руку. — Быть пленником Ордена, запертым в каком-то подземелье, пока… что? Пока не прилетит чудо-мальчик, чтобы всех спасти и победить большого плохого злого парня? — В отличие от ваших бывших соратников, мы не держим военнопленных и уж точно не запираем спасённых. Да, вас отправят в штаб-квартиру, но вам будет позволено делать там всё, что вам захочется, в пределах разумного. — В пределах разумного, — повторяю я. — И кто решает, что разумно? Вы? Грюм вздыхает. — Мистер Малфой, я знаю, что это противоречит вашей эгоистичной натуре, но помните, что вы не самый важный человек, с которым мне нужно встретиться сегодня. Каков ответ? Я дрожу от какофонии эмоций, которые не в силах анализировать. В какую масштабную катастрофу превратилась моя жизнь. Если бы отец мог меня сейчас увидеть, он бы убил меня, просто чтобы положить конец унижению нашего рода. — Хорошо. — Отлично, я знал, что вы образумитесь. — Он встаёт, собираясь уйти. — На ближайшее будущее вы останетесь здесь с мисс Грейнджер. Узел в животе затягивается сильнее. — Что? Это не… — Орден — это не сиротский приют, мистер Малфой. Мы не пристанище. Мы на войне и должны использовать все доступные ресурсы. Учитывая, что, помимо сведений, которые вы должны предоставить в ближайшие недели, вы не способны ни на что другое, нет смысла переводить вас туда, где вы будете просто мешать. Почему-то это даже более оскорбительно — услышать отсутствие снисходительности там, где она заведомо предполагается. — Как вы смеете… — Я не уверен, как много вы помните с того момента, как мы вас нашли, но вы уже однажды проходили процедуру допроса. Уверяю, дело не из приятных, — говорит он. Я помню смутные, мимолётные обрывки о Сыворотке правды и агрессивной легилименции, но они больше похожи на кошмар, чем на пережитый опыт. Не думал, что меня может так оскорбить тот факт, что Орден уже проделал свой излюбленный трюк с моим мозгом. — Мы не нашли никаких указаний на то, что вы шпион, и, более того, наш информатор в рядах Пожирателей Смерти поручился за вас. — Кто ваш информатор? — Северус Снейп. Я не могу пережить шок от предательства, потому что меня оглушает вес решения Грюма рассказать мне такое. Нельзя выдавать секреты людям, которым не доверяешь. Теперь я точно знаю, что единственный способ покинуть это место — умереть. Грюм убьёт меня быстрее, чем отпустит. — Мисс Грейнджер будет следить за вашей рукой, а также за вашим поведением, и доложит мне, если возникнут какие-то неприятности. В любом случае я вернусь, когда потребуется задать вам вопросы, и вы предоставите информацию, которую обещали. — Какой он деловой, даже перед лицом моего возмущения. — Ведите себя прилично, мистер Малфой. Мы стремимся обеспечить вам безопасность, сохранить ваше существование в тайне от Тома и его армии, но всё зависит только от того, будете ли вы играть по правилам. Я ясно выражаюсь? — Кристально, — выплёвываю я. — Превосходно. До встречи, мистер Малфой.***
Я смотрю вдаль, не в силах смириться с нисходящей спиралью своего нового существования. Сквозь туман — который, конечно же, усугубился послеобеденным обезболивающим — я слышал, как Грейнджер ссорилась с Грюмом и Чудо-мальчиком. Я не совсем уверен, по какому поводу, но, если судить по её неприязненному взгляду, думаю, несложно догадаться. — Что ж, похоже, тебе пока придётся побыть здесь. — Двадцать очков Слизерину за мою смекалку. — Не начни прыгать от радости, — огрызаюсь я. — Бегу и спотыкаюсь, — огрызается она в ответ. — Раз уж ты никуда не уходишь, завтра переведу тебя наверх. — Почему? — Потому что ты уже здоров, насколько это возможно, а койка мне нужна для других пациентов. — Каких других пациентов? — спрашиваю на автомате. — Понимаю, после трёх лет жизни взаперти башни из слоновой кости об этом легко забыть, но идёт война. Причём жестокая. Твоя сторона не стесняется использовать Убивающее заклятие, а если не получается, разбрасываться смертельно опасными. От таких, как правило, остаются ранения, а раненым нужно куда-то идти. Я не могу удержаться, чтобы не закатить глаза. — Пошла ты, Грейнджер. Тебе-то откуда знать, насколько она жестока? — Ты понятия не имеешь, что я видела, Малфой, — в её словах — опасный тон, и я спрашиваю себя, не превратила ли война в монстра даже Грейнджер. — Ты понятия не имеешь, через что я прошла. — Ты права, но мне насрать. — Мы смотрим друг на друга через всю комнату, на мгновение превращаясь в подростков в Хогвартсе. — Что наверху? — Твоя новая комната. На самом деле это вряд ли можно назвать комнатой. Больше похоже на лачугу, высеченную из древнего камня, из которого построен коттедж. Тем не менее кровать здесь немного больше, чем та, на которой я спал последнюю неделю, и даже есть дверь. Окно выходит на тихий лес, окружающий дом с трёх сторон, и, хотя я не могу его увидеть, я слышу рёв океана, который настигает нас с севера. — Я снижаю тебе обезболивающее до одной дозы в день, желательно на ночь. — Грейнджер по какой-то причине продолжает хромать, и я думаю, не поэтому ли она играет в медсестру. — Почему? — Потому что зелье вызывает привыкание, к тому же оно сейчас для нас роскошь, которую нельзя тратить впустую. — Она протягивает мне небольшой свёрток чистых бинтов и банку с настойкой. — Меняй раз в день, пока не кончится марля. После этого можно будет просто оставить всё как есть. Настойку экономь или лучше вообще не используй, рана должна зажить сама по себе. — Невольно я вспоминаю острую боль, которая рикошетом пронзила руку, когда Грейнджер снимала швы накануне вечером. — Что-то ещё? — В сундуке есть одежда, возможно, она подойдёт. Если не подойдёт, дай знать, и я зачарую её. Вон та дверь, — она указывает на выцветшую голубую дверь справа от моей комнаты, — это ванная с единственным в доме душем. А эта дверь, — на уродливую жёлтую дверь в конце узкого коридора, — моя комната. Даже не пытайся. — Мне не интересно копаться в твоих грязных трусиках, Грейнджер, — ухмыляюсь я. Она бросает на меня сердитый взгляд, но ничего не отвечает. — И что теперь? — ненавижу, когда приходится спрашивать её о чём-то, но я теперь нахожусь в её грёбаной власти. Грейнджер пожимает плечами. — Держись от меня подальше, правда. Я буду приносить сюда еду, можешь есть в своей комнате. Внизу небольшая библиотека, но там в основном магловские романы, так что не думаю, что они тебя заинтересуют. — И это всё? — Ну, я не знаю, чего ещё ты ждёшь. Я здесь не для того, чтобы развлекать тебя, Малфой, ты не на каникулах. Если станет скучно, почитай книги. — Мне можно выходить? — Выходить некуда, — признаётся она. — Мы в глуши, посреди леса, у моря. Ты можешь побродить по саду, если очень хочется, но вряд ли это так увлекательно. Я смотрю в окно, пытаясь понять, в какой части света мы находимся, исключительно по деревьям, как будто когда-то обладал таким умением. В конце концов я поворачиваюсь к Грейнджер, но её уже нет.***
Следующие несколько дней я провожу в самоизгнании, не желая и не имея сил находиться рядом с другим живым человеком. Скудная еда появляется у двери как по часам, и каждый вечер — одно обезболивающее. Я запасаюсь зельями, чтобы принимать их на рассвете. Дневной сон — самый простой способ игнорировать текущие условия моей жизни. Не нужно слушать, как Грейнджер носится по этому долбаному коттеджу, спасая жизни и готовя одно и то же овощное рагу три вечера подряд. Не говоря уже о том, что так можно избегать пришествие таскающихся сюда членов Ордена. Единственным минусом ночного бодрствования является то, что теперь я главный слушатель нервных срывов Гермионы Грейнджер — сижу в первом ряду. Оказывается, по ночам Гермиона Грейнджер любит рыдать в ванной до чёртовой истерики. Кажется, я несколько раз слышал, как её рвёт. В первую ночь, когда это случилось, я подумал, что она умирает. Это жестоко, но справедливо, что я получаю хоть какое-то удовольствие, слушая, как она рыдает, словно младенец, думая, что никто не слышит. Чтобы избавиться от тоски и потому что мне буквально нечем заняться, я стал бродить по дому, пока Грейнджер — наконец-то — спит. В поместье это было вопросом выживания: я знал все возможные укромные места и выходы из дома на случай, если Тёмный Лорд решит, что с него хватит нашего гостеприимства. Похоже, привычка ещё не умерла, и уже после нескольких ночей я понял, что к чему на этой земле. Здесь всё обветшало и, кажется, держится только на добром слове. Кругом странные приборы магловского, я уверен, происхождения, в том числе гигантский ящик со льдом, который, похоже, сохраняет наши скромные запасы еды холодными. Небольшой сад зарос разными травами и растениями, которые Грейнджер использует для варки смешного количества зелий. При беглом осмотре я заметил стандартный набор, плюс несколько котлов, в которых бурлит что-то, что ещё нужно будет рассмотреть. Целую жизнь назад зелья были моим любимым предметом, и редко я мог наткнуться на незнакомое варево. Однако та часть меня, которая была способна на любопытство, умерла вместе с надеждой на настоящую жизнь, поэтому я выбрасываю неизвестную смесь из головы. Единственное стоящее место в этом чёртовом коттедже — заднее крыльцо. Шаткое, гнилое деревянное чудовище, пристроенное к дому, похоже, по счастливой случайности. Я не знаю точно, в какой точке мира мы находимся, знаю только, что здесь ужасно холодно, дождь редко прекращается, а Северное море, которое заманивает нас к себе, — это злая, неистовая ловушка. Сосновые перила, служащие единственным препятствием между нами и скалистыми утёсами, в лучшем случае можно назвать неустойчивыми. Если я навалюсь на них всем весом, уверен, они рухнут. Бóльшую часть ночей луна скрыта, чёрные просторы неба заполнены уродливыми серыми тучами. Если прищурюсь, смогу увидеть звёзды, но в основном я просто смотрю на накатывающие голубые волны и пытаюсь смириться с тем, что натворил. Левая рука постоянно болит, и пронизывающий морской ветер, конечно, не помогает, особенно когда единственное, чего я хочу, — это забыть о её существовании. Когда стараюсь заставить себя посмотреть на обрубок, мозг как будто замыкается и пытается согнуть пальцы, которых больше нет. Я с ужасом думаю об ампутированной руке. Что Грейнджер с ней сделала? Весьма неприятно осознавать, что часть тела, которая была со мной с рождения, внезапно исчезла. Где она? Как может часть меня, жизненно важная и значимая для моего бытия, просто перестать существовать? Я пытаюсь сопоставить правую руку с левой, которой уже нет, и перед глазами всё плывёт. Оставшиеся пальцы тянутся, как будто хотят соединиться со своими отсутствующими собратьями, и на мгновение, клянусь, я чувствую связь. А затем реальность рушится, и я снова становлюсь неполноценным.***
Однажды ночью, спустя неопределённое количество времени моего заключения, возможно через неделю после переселения наверх — удивительно, как мало человек заботится о том, чтобы отмечать дни, когда совсем нечего делать, — я снова поднимаюсь с кровати, только проснувшись от серии ужасных кошмаров. У меня выработался иммунитет к зельям, которые даёт Грейнджер, и с каждым днём они действуют всё слабее. Ноги несут меня сквозь темноту коттеджа, и я осторожно, чтобы не нарушить тишину, проскальзываю через заднюю дверь, укрываясь на крыльце. На глубине сознания плывут искажённые образы матери, которую пытают из-за моих неудач, и я всем телом дрожу. Не может такого быть, чтобы Тёмный Лорд не заметил моё отсутствие. Более того, не может быть, чтобы болезнь мамы осталась в секрете. Тётя Белла любит свою сестру, это правда, но этого монстра любит больше. Всего на несколько секунд я разрешаю загореться детской надежде на то, что всю тяжесть наказаний на себя примет отец, но какая-то часть меня знает, что это мать кричит в ночи. Меня тошнит от последствий моих действий — желудок колыхается, идеально подражая морским волнам. Я ненавижу себя. Ненавижу свою полную неспособность поступать правильно. Она гноится, как инфекция, прожигая тело, и я хочу только одного — чтобы боль прекратилась. Прежде чем успеваю отговорить себя, соскальзываю вниз по деревянным ступеням и встаю на краю обрыва. В сотнях метрах внизу бушует океан и поёт мне свою жестокую песню сирены. Шерстяные носки впитывают влагу с камня, и от холода немеют ноги. Интересно, будет больно? Раньше ощущение полёта приносило мне наслаждение — тогда я был уверен, что чувствовать себя по-настоящему живым можно лишь рассекая воздух, с одной только метлой и мастерством оставаться в безопасности. Теперь я лишён и того, и другого — лишён всего, и воздух передо мной мне больше не старый друг. Я почти уверен, что умру, ударившись о воду. Возможно, падение даже будет безболезненным, хотя на данном этапе жизни это уже не имеет никакого значения. Я наклоняюсь, чувствуя притяжение гравитации на коже, и глубоко вдыхаю солоноватый запах моря. Всегда ненавидел океан. По собственной воле руки широко раскидываются, и я обхватываю пальцами ног зазубренный край. Замираю в шаге от свободного падения, от безжалостного освобождения, когда Грейнджер даёт о себе знать. — Ты что делаешь? — её голос доносится сквозь морской бриз, и я чуть не падаю. Когда позже буду вспоминать этот момент, подумаю, не хотела ли она напугать меня, чтобы я поскользнулся. Молчу. Не могу ответить, потому что у меня нет слов, чтобы правильно передать агонию, в которой я оказался, и даже если бы слова у меня были, она — последний человек, с которым я хотел бы ими делиться. За рёвом океана слышу, как Грейнджер спускается по деревянным ступеням и встаёт в поле моего зрения, достаточно близко, чтобы толкнуть меня, если захочет. Самые слабые части меня надеются, что так она и сделает. — Малфой. Что ты делаешь? — Ничего, — это не ложь, потому что я не принял никакого истинного, существенного решения, чтобы что-то сделать. Просто утратил контроль и позволил телу прийти к тому концу, который оно само сочло нужным. Я жду её самодовольной речи о святости жизни, но она её не произносит. Вместо этого говорит: — Это не так безболезненно, как ты думаешь. Вопреки себе, я отрываюсь от волнующихся подо мной вод, чтобы оглянуться на неё. Грейнджер смотрит в серую даль с пустым выражением лица, которое трудно прочесть. — Понятия не име… — Знаю, это выглядит как долгое падение, но это не так. Ты врежешься в скалу ещё до того, как коснёшься воды, и вместо быстрого конца погрузишься во тьму, искалеченный, но в сознании, и ты утонешь. Это может занять несколько минут. Это будет казаться вечностью. — Значит, знакома с забвением? — Близко. — Странно утешительно, в этом жалком человеческом смысле, знать, что Грейнджер такая же размазня. Она действительно смертна. — Если хочешь умереть, я дам тебе столько обезболивающих зелий, чтобы это было похоже на сон. — Почему бы тебе просто не убить меня? Она смотрит на меня свирепо. — Потому что я не монстр, Малфой. Я не убиваю людей просто так. — Я для тебя не человек. — Как и я для тебя, — бросает она. — Чья это вина? Я слишком измотан, чтобы придумать умный ответ, поэтому не отвечаю вообще ничего, лишь поворачиваюсь обратно к океану, и мы стоим в тишине, кажется, целую вечность. — Мы должны вернуться внутрь. — Никто не заставляет тебя стоять здесь. Грейнджер вздыхает и подходит, чтобы встать рядом. Нас разделяет только расстояние вытянутой руки. Хотя руки и нет. — Я не могу просто оставить тебя здесь. — Почему? — Потому что никто не заслуживает умирать в одиночестве. На меня словно обрушивается волна. Валун. Обещание. — Я не нуждаюсь в твоём лживом сочувствии, Грейнджер. И мне уж точно не нужна твоя компания, — если голос и дрожит, то ярость, которая вложена в мои слова, хорошо это маскирует. — Знаю. — Она раздражающе спокойна. — Я не хочу умирать, — я должен был закричать, но шепчу прежде, чем успеваю остановить себя, и слова вырываются на свободу по собственной, предательской воле. — Знаю. Руки опускаются по бокам, я отступаю от края. Не говоря ни слова, она повторяет за мной, и мы проделываем небольшой путь обратно в коттедж. На кухонном столе, поблёскивая в лунном свете, лежит кучка пустых бутылочек из-под зелий. На дне одной из них мерцает знакомая бледно-голубая жидкость, но когда я смотрю на Грейнджер в поисках объяснений, она проходит мимо, поднимается по лестнице и идёт в свою комнату.