Квадра

      — Это называет «квадра».       — Хуядра.       Живот поджимается от одной мысли — так чертовски неправильно. Так чертовски заманчиво, и Люциус, похотливый полудурок, сверкает темными глазами и улыбается в предвкушении, и Эдвард — Эдвард такой же, и оценка в его взгляде — выразительная.       — Где ты, блядь, такое вообще видел, — шипит Иззи.       Боннет обнимает Эдварда. Эдвард — с левой стороны — Боннета. С правой — Люциуса.       Иззи помнит ночи с ним — так чертовски давно, и они не подходили друг другу, очевидно, но очень тяжело и сердцеразбивающе, и Эдвард был тогда гибким и сильным. Он гибкий и сильный до сих пор — ну, может, не так, как раньше, но все-таки.       Люциус — не гибкий. Изящный, если ему надо, но слишком твердый.       На что похож Боннет Иззи не особо представлял раньше. Со стороны Боннет похож на мягкий кусочек хлеба, пропитанный сливочным маслом. Иззи не уверен в категоричности своего отказа — как не уверен в том, что не хотел бы попробовать.       — Для начала — многоженство широко распростра...       — Мы все мужчины, — обрывает его Иззи. — И я ничьей женой становиться не собираюсь. А еще эти жены обычно друг с другом не спят. Еще аргументы?       Боннет моргает и мягко улыбается, и Иззи понимает — аргументов у него есть.       — Многие древние народы практиковали подобные романтические и сексуальные отношения, — говорит Боннет. — Они укрепляли общность и позволяли людям лучше понимать друг друга.       Многие древние народы, думает Иззи, помимо прочего, практиковали человеческие ритуальные жертвоприношения. Он открывает рот, собираясь возразить, и Эдвард сверкает глазами.       — Море, мужик, не прощает ошибок, — хрипло заключает он, Иззи думает, что невпопад, но Эдвард просто не закончил мысль. — Зато поощряет свободную любовь.       — Доверять кому-то кроме себя не так страшно, — подмигивает, добавляя, Люциус.       Паршивец, кажется, был инициатором, и это слегка уязвляет. Иззи хочет спросить — что, одного меня тебе мало, да? — но он и так примерно представляет — да, мало. Люциус сразу говорил об этом — мол, однообразность наскучивает. Иззи думает — ха, то есть Боннет с Эдвардом нужны, чтобы они не переругались от мартовских гуляний Люциуса? А хватит ему троих?       Иззи скалится — мальчишка обещал ограничить круг своего... общения. Изящный выход, если подумать.       — Зато безопасно, — бурчит он, и по своему собственному голосу понимает — почти сдался.       — Ты испытываешь нежные чувства к Эдварду. Очевидно, совершенно не против компании Люциуса. И, не отрицай, в чем-то заинтересован и во мне. Все это взаимно и по общему согласию. Никто не предлагает тебе связать с нами всеми жизнь навсегда, — добавляет Боннет. — Мы попробуем. Не понравится — ну что уж, всяко в жизни бывает.       Иззи ежится под тремя взглядами — черти уже все обо всем договорились, только его уговаривают, все втроем, пытаются сломить, и Иззи помнит, каков Эдвард, знает, каков Люциус, а Боннет... выглядит мягче, чем он видел когда-либо.       Мягче, чем выживают в море — по характеру, и по...       Иззи обрывает себя — но мысль проскальзывает все равно. Боннет мягкий на вид той мягкостью, которой мягки крутобедрые официантки из хороших портовых кабаков, и Иззи головой понимает, что это обманное ощущение, но любопытство щекочет изнутри слишком настырно, и это неправильно, и он никогда не слышал о таких отношениях. Не то чтобы оргии были чем-то принципиально неожиданным. Отношения на четверых — еще как.       Люциус облизывается. Иззи с тоской смотрит на дверь — за дверью, на палубе, вся остальная команда, и Иззи поклясться может, что кто-нибудь из них подслушивает, а потом они все разом будут делать вид, что ничего не знают — пока Эдвард с Люциусом не проболтаются (или, с неопределенной дрожью думает Иззи, не засосутся прямо посреди палубы).       — Как в старые добрые, — с намеком говорит Эдвард, и Иззи рефлекторно поднимает руку, касаясь крестика на скуле, — только в два раза лучше.       Иззи ненавидит себя, но слабо кивает, сбитый с толку собственным смущением. Что там сказал Боннет — не понравится — всяко бывает? Иззи может преодолеть приевшуюся неприязнь — может, выгоревший и милосердно после всего прощенный, он даже найдет свое очарование в Боннете. Боннет, похоже, (какой абсурд) в нем уже нашел.       — Ты не пожалеешь, — тут же воркует Люциус, отцепляясь от Эдварда и протягивая к нему ладонь.       Иззи встает, уверенный, что мальчишка хочет официально пожать руки — будто они заключают сделку, а не собираются с чувством трахаться по вечерам вчетвером, — когда придурок бесцеремонно, при улыбающихся капитанах обхватывает пальцами его подбородок и жарко целует.       Теплые губы кажутся ледяными, а потом Иззи отпускает — и хуядра из дурацкой шутки медленно перетекает в ошеломляющую реальность.       И если это решение позволит ему волей-неволей остаться с Люциусом... то что ж, почему бы и нет?..

***

      — Эй, солнце, не тормози.       В очередной раз — Иззи передергивает. Какое к черту он — солнце? Он — грозовая туча, он — ливневый дождь, он — порывистый шквальный ветер. Не гребанное солнце.       Люциус начал — капитаны подхватили, и за первые три дня их "хуядры" Иззи стер половину зубов, скрипя практически безостановочно. Поначалу ему казалось, что они все издеваются. Позже он чуть подкорректировал мнение — издевался только Боннет. Люциус продолжал общаться, как общался обычно, а Эд с чего-то решил, что ему приятно подобное обращение.       — Уже иду, — хрипит Иззи, подталкиваемый Люциусом.       Нежные прикосновения к спине посылают мурашки, Люциус, паршивец, прекрасно знает об этом, и наслаждается произведенным эффектом.       — Я одного понять не могу, — бурчал Черный Пит через пару дней после того, как Люциус, длинный язык, разболтал всему кораблю о статусе новых отношений. — Зачем вам там Хэндс? Черная Борода — я могу понять, это же Черная Борода! И Капитан тоже, он, ну, ты понимаешь. А первый помощник, он же... ну, он же злобный?       Иззи рычал про себя — вот уж кто-кто, а Черный Пит, так легко согласившийся быть его помощником, когда капитаны пропали — мог бы молчать в тряпочку.       — Ничего ты не понимаешь, — отвечал ему Люциус, хитро сверкая глазами. — Без него так хорошо не получилось бы.       Иззи еще два часа делал вид, что не слышал этого разговора — но подозревал, что бледный румянец выдавал его с головой, и весь чертов экипаж оборачивался на него и ухмылялся.       Люциус подталкивает его к капитанской каюте.       Новая кровать занимает минимум четверть всей комнаты, и Иззи каждый раз рычит на неё, как видит — свежа в памяти и попытка пропихнуть еще собранную постель через окно, и просьба Боннета помочь разобрать ее. А еще ярче вспоминается процесс сборки, и Иззи думает — есть идея: использовать подобный конструктор как чертово пыточное устройство — из кусков досок и гвоздей сколотить слово "вечность". Или хотя бы кровать.       У них, по крайней мере, получилась кровать.       Широкая, весьма крепкая, очень большая кровать. Иззи такие широкие видел только в борделе, и даже там на кровати не было столько цветастых подушечек — уж насколько хозяйки обычно старались поддерживать пошловатый, но узнаваемый антураж.       — На четверых должно хватить, — сказал тогда Боннет.       — С лихвой, — ответил Люциус.       — Можно даже будет спать, раскинув руки, — добавил Эд.       "Я буду ложится с самого края" — подумал Иззи, и криво улыбнулся.       С краю ложился Люциус. С другого — Боннет. Иззи был заперт между жарким Эдвардом и прилипчивым Сприггсом, откровенно исполняющего роль спрута.       Иззи теперь ждет вечера столь же сильно, сколько и боится его, и на это раз чуйка не обманывает.       — Эй, Из, — окликает его Люциус, когда он в дверях, и он недальновидно разворачивается.       Мальчишка подходит и.... неожиданно толкает, и Иззи делает два широких шага назад, готовый уже покрыть мальчишку матом, но не успевает, потому что его ловят. Знакомые руки обхватывают за плечи, фиксируя на месте.       — Ну, привет, — тянет Эдвард из-за спины.       До свидания, — чуть не произносит Иззи, но вовремя прикусывает язык. Он согласился, в конце концов. Иззи заставляет себя расслабиться, и сбоку подходит Боннет, — Стид, поправляет себя Иззи, сбоку подходит Стид, и развязывает галстук на его шее — пытается развязать. Когда не получается — чуть закатывает глаза и поднимает руки выше, очерчивая контур бороды под губой.       Иззи стоит. Под одобрительный гул Эдварда, который он не столько слышит, сколько чувствует спиной, прижатой к груди Эда, под довольное хмыканье Люциуса, Иззи стоит, пока Стид Боннет касается его губ своими — и этот поцелуй, лишенный всякой привычной после Люциуса страсти, кажется Иззи слишком невинным на фоне того абсурда, что, похоже, будет происходить. Он подается вперед.       Стид Боннет и правда мягкий. Как и Эдвард, покрывающий поцелуями шею сзади. Иззи держится за покатые плечи и мнет в пальцах боннетовскую блузку — может, чуть шершавую, но почти шелковистую, пока Эдвард наощупь продолжает то, что начал Стид — выпутывает кольцо из хватки шелковой ленты. Иззи из-под полуприкрытых глаз находит широко ухмыляющегося и облизывающегося Люциуса, медленно подплывающего ближе.       Они все спланировали, черти.       Ну и хрен с ними.

***

      Иззи ненавидит эту кровать, но она действительно удобная. Иззи не уверен точно, как именно Стид нашел ее — и он подозревает, что Боннет просто всадил на нее кучу денег и попросил какого-то столяра сварганить ее, а потом придумал шоу с "кражей", но Иззи почти плевать.       Люциус дышит прямо в ухо. Волосы Эда щекочут нос. А еще — рука Стида, перекинутая через Эдварда, лежит на его плече. Иззи не может вылезти, прижатый одновременно ими всеми.       И так каждый раз — ему надо следить за состоянием корабля, следить за тем, чтобы паруса не поотваливались, а мачту не уронили к чертовой бабушке, но он не может вылезти, потому что любое движение запускает сразу три недовольных бурчания — и Люциус с Эдом ворчат в унисон, а Стид ворчит из-за их звуков, и они лежат так плотно, будто рыбины на прилавке, и еще минимум половина кровати свобода.       Это бесит.       Иззи греется в теплых объятиях.       Когда ему все-таки удается выбраться — они сонно кучкуются. Эдвард стреляет мутным взглядом, но закрывает глаза обратно.       Это дурдом какой-то, думает Иззи. А если шторм? А если нападение?       "Подождите, господа захватчики, сейчас, мы поймем где чьи конечности и совершенно точно надерем вам зад".       Иззи бесится и одевается, чтобы выйти из каюты, раздать всем на орехи, заставить всех работать, проверять пушки и паруса, пересобирать бухты и корректировать курс.       Все это только для того, чтобы вечером выслушать сказку, потом выпить чаю — и почти не плеваться от абсурдно большого количества сахара, — потом, может, позировать втроем, пока Люциус в свете ламп рисует их, уже привычно прижатых друг к другу, или устроить дружеский спарринг с Эдвардом, или вступить в заведомо проигрышную дискуссию со Стидом — чертов аристократ с чертовым образованием, — а потом, в конце дня послушно вернуться в эту чертову гигантскую кровать.       Или позволить кому-нибудь себя в нее опустить. Или самому кого-нибудь в нее опрокинуть.       Результат тот же — он проснется утром, чтобы все повторить, и это будет почти похоже на умиротворенное счастье.       "Хуядра" больше не кажется вынужденной уступкой ради сохранения отношений с Люциусом.